30
Последняя точка на Укоке была местом оживлённым, сказывалась близость моста через реку. До вечера этого дня, мимо и на некотором отдалении, проехало несколько грузовиков, в том числе со знаком Газпрома на дверях: через плато Укок собирались тянуть в Китай газовую трубу, о которой в управлении говорили давно. Однако Терехов никак не ожидал, что это случится так скоро.
Уже в сумерках, когда он зарыл всё-таки скелет барана, пришёл новенький джип родного предприятия, однако с фирменной эмблемой ЮНЕСКО. И тут даже вопросов не возникало, откуда взялась такая роскошь — один из тех двух, что должны были работать на Укоке! Но оседлал его непосредственный шеф Андрея, начальник изыскательского департамента Максим Куренков, который привёз с собой представителя заказчика из Академии.
Оба они уже слышали о происшествии с Тереховым, но примчались не спасать, не вывозить в госпиталь потерпевшего, чтоб лечить, холить и лелеять. Шеф начал с вещей приятных: привёз зарплату за два месяца со всеми командировочными надбавками, но с вычетом алиментов, и неожиданно большую премию. Можно сказать, осыпал деньгами, которые на плато воспринимались, как фантики. И только потом озадачил, подсунув проект приказа о переводе начальником участка на изысканиях газотрас-сы через плато Укок! Мол, Кружилина органы наконец-то усмирили, сидит под следствием, снять геодезистов с Ямала невозможно, а он, Терехов, хоть и порезанный, но на ногах и главное — тут, на месте, знает район, обжился в горах. Дело государственной важности, почище, чем работа на ЮНЕСКО: пока китайцы соглашаются и платят, надо тянуть к ним первую нитку. Дескать, я не тороплю, но если готов, сейчас же приказ подпишу, если надо подумать — время есть, пара дней, пока сидишь здесь. Сиди и думай, у тебя тут все условия, как в санатории, потом за тобой придёт машина. Не определишься, набросим ещё недельку на размышления: съездишь домой, отдохнёшь, подлечишься. Даже на месяц в отпуск потом сходишь! Но сначала должен наладить работу участка, дать первоначальный толчок процессу. Автоколонна уже выдвинулась из Новосибирска, везут долгожданную технику, оборудование, вагончики для жилья. С теодолитом бегать не придётся, важно руководить изыскателями на трассе, поэтому даже новенький УАЗ будет под задницей.
В общем, завлекательные и почти клятвенные обещания, как перед экспедицией на Укок по заказу ЮНЕСКО.
Терехов поначалу и не знал, что ему делать: то ли, коль сама судьба оставляет его на плато, радоваться, то ли негодовать, качать права, требовать немедленного и полновесного отпуска и каких-либо гарантий. Представитель заказчика из Академии тоже оказался сговорчивым, попросил сдать все имеющиеся материалы, мол, в ЮНЕСКО уже трясут, и подписать акт о выполненных работах.
До полного завершения съёмки оставалось проверить точность привязки нескольких объектов, и Терехов предложил учёному завтра же и сделать это, однако тот не захотел бегать с рейкой по местным болотам и готов был принять материалы в том виде, что есть. Пришлось выставить ему вьючный ящик с полевыми материалами, выдать ключи от замков и подмахнуть акт. Академик наскоро составил опись всего, что сдали—приняли, в том числе инструментов, и, удовлетворённый, заявил, что, по просьбе ЮНЕСКО, кандидатура Терехова представлена на награждение специальной международной медалью. А к ней полагаются льготы, солидная премия и поездка в Париж, в штаб-квартиру организации на площади Фонтенуа. Если пройдёт, то можно будет даже в Лувр ногой двери открывать, присутствовать на заседаниях организации в качестве почётного гостя.
Но когда речь зашла об арендованных на ипподроме лошадях, тут оба щедрых на посулы начальничка призадумались. Серая кобылица была в наличии, но по документам исчезнувший гнедой стоил дороговато, и ответственности за пропавшее имущество никто брать на себя не захотел. А вешать её на рядового исполнителя, к тому же пострадавшего, тоже было несправедливо, тем паче начальник изыскательского департамента явился на отнятом у геодезистов джипе! Дабы избежать скандала, после недолгих препирательств сговорились поделить убытки между Газпромом и учёными, чем и подтвердили догадки Терехова, что второй джип оказался в Академии.
Столь неожиданное завершение работы сначала даже шокировало, ибо Терехов уже влился в вялотекущий процесс, повязанный непредсказуемыми обстоятельствами, болезнью напарника и случайными помощниками. Он мысленно готовился к изматывающему итогу, когда придётся сдавать материалы, инструменты, тем паче такому неизвестному и привередливому заказчику — ЮНЕСКО. А ещё коней ипподрому, где тоже свои меркантильные интересы! Но всё произошло так быстро, без головной боли и даже с обещанием международной награды, что он даже растерялся. Неужели такой счастливый конец? И теперь можно преспокойно дождаться машины из родного Газпрома, побросать барахлишко и отбыть на недельку в Новосибирск, неторопливо размышляя при этом о перспективе назначения на должность начальника участка трассы, пересекающей плато Укок. Два месяца работы его словно испытывали трудностями, проверяли на психологическую устойчивость, пытались свести с ума, намеревались изгнать, возбудив ревность самого хозяина местности — начальника заставы, даже зарезать хотели! А теперь вот осыпают деньгами, посулами наград и новых должностей — забавно...
Между тем Куренков вздумал напоследок поёрничать.
— Нас предупредили, что на Укоке есть своеобразный местный колорит, — намекнул он. — В смысле нравов и суждений населения. А ты их хорошо знаешь, тебя здесь
уважают. Мы тут встретили алтайцев, дорогу спросили. Так они утверждают, что ты великий шаман!
Терехов хотел съязвить, мол, не только алтайцы — духи плато Укок к нему благоволят и повинуются, но сдержало отсутствие голоса. И сам при этом подумал, что такой внезапный оборот дела — всё-таки судьба, высший промысел, согласно которому он должен остаться на Алтае.
Это скорее развеселило его, чем вдохновило, почему-то сразу подумал о чёрной сове: благодаря её ли ведь-минским чарам, воле местных могущественных духов или ещё чёрт-те чему, но он теперь повязан с этими горами, судя по всему, надолго. Обычно, кто начинал изыскания новой трассы, тот её и заканчивал, а это не один год, за первой ниткой потянется другая, если хитромудрые китайцы разохотятся. А ведь даже не мечтал, не взывал к духам, не посылал в пространство никаких желаний, обряженных в «мыслеформы»!
— Тянуть трубу через «зону покоя», по святым местам аборигенов — дело непростое, — продолжалась будто бы ненавязчивая агитация начальника. — Как будут относиться к изыскателям, так потом и к строительству трассы, да и к самому газопроводу. Ты это лучше меня знаешь.
— Подумаю, — экономя слова, пообещал Терехов.
Куренков с сожалением убрал бумаги.
— Ладно, думай... Сдашь коня ипподрому, придёт машина.
Вьючный ящик с материалами и инструменты загрузили в джип и уехали, на ночь глядя, будто бы встречать автоколонну изыскательского отряда, шедшую по трассе уже в районе Барнаула.
Обескураженный Терехов проводил начальство и долго смотрел ему вслед, собираясь с чувствами и мыслями. Потерявшие добычу и вспугнутые вороны пометались возле кунга и расселись на могиле барана, как скорбные старые тётки на похоронах.
— Вот и всё, — вслух сказал Терехов и швырнул камень.
Птицы даже не дрогнули.
Андрей ощутил лёгкость и одновременно некое согбенное положение тела, будто после долгого перехода, когда скидываешь с себя тяжёлый рюкзак. Вроде бы всё разрешилось благополучно, можно со спокойной совестью ехать домой, но незримый, неосязаемый груз ещё тянул, пригибал к земле. Он попытался отогнать это чувство будущей встречей с сыновьями, прикинул, какие гостинцы им привезти, однако воображение не работало, а в горле стоял некий ком, возможно, образовавшийся из-за раны.
— Свободен, — прошептал он, силясь продавить его внутрь или выплюнуть.
Не получилось ни то, ни другое, но он опять вспомнил о чёрной сове и спохватился: пока не забрали кобылицу, надо же съездить в чертоги!
И это общее возвышенное состояние от законченной работы как-то неожиданно просветлило потускневшее в последние дни сознание. То, что ещё недавно казалось неподъёмным из-за своей неясности, нелепости, некой внутренней несогласованности, начало высвечиваться, словно второй смысл в картинах Ланды. Внешне ничего не изменилось, но будто слетел туман туповатого замешательства: конечно же, надо ехать в чертоги и вытаскивать её из мрака, из слепоты, в которую загнал сначала Репей, а потом шаман! Именно этого она и ждёт и ищет своего поводыря, кто способен и в силах вывести её на свет. Вытащить не из бункера — из собственных заблуждений и предрассудков, которыми её замотали в плотный кокон, дабы использовать в своих интересах. Вернуть сове человеческое зрение, чтобы могла взирать на мир — пусть единственный реальный, но солнечный, где тысячи оттенков и светотеней.
И выезжать в чертоги надо было немедля, на этом общем подъёме духа, пока опять кого-нибудь не принесло. Даже если ехать шагом и не растрясать рану, к утру кобылица всё равно привезёт на перевал, а там уже недалеко: по каньону, потом обогнуть гору, пару раз спуститься, подняться — и вот уже замаскированный вход в штольню...
Он завёл электростанцию, включил прожектор и подвёл кобылицу к кунгу, чтобы оседлать, но тут увидел две человеческие фигуры, торопливо идущие от дороги. Первой мыслью было: Куренков с учёным где-то застряли на джипе, места зыбкие, болотистые, однако на свет вышли старые знакомые, о которых Андрей в мельтешении последних событий успел забыть — «солдаты удачи» Рубежов и Ёлкин! Ослеплённые прожектором уволенные контрактники остановились в круге и осматривались, прикрываясь ладонями.
Терехов отпустил кобылицу, но из тени не вышел, вдруг вспомнив утверждение Лагуты, что Жора не успокоится и всё равно отомстит ему. Предательские мысли всё-таки уязвили сознание и подспудно продолжали существовать.
Пришедшие были без оружия и вели себя открыто, мирно, но заронённая искра сомнения тлела, подсовывая вопросы, на которые с ходу никак не ответить. Например, с какой стати они вернулись на плато, в погранзону, когда должны быть где-нибудь в Горном, Новосибирске или ещё дальше? Помнится, дезертиры не собирались оставаться на Укоке, напротив, хотели бежать отсюда, куда глаза глядят, пока считались в здравом уме и трезвом рассудке. А тут явились, хоть и в армейских бушлатах, но не с вещмешками — объёмными рюкзаками на плечах, вид усталый, прошли много...
Внимание «солдат удачи» привлекла отпущенная кобылица, которая выскочила в круг света, сразу же стала пастись, а обрадованный жеребёнок прильнул к вымени. Серая переступала, чтобы дотянуться до травы, он тоже семенил ногами, волочился и не отцеплялся от соска. Показалось, что бывшие погранцы наблюдают за ними с молчаливым восхищением. И это их чувство как-то враз скруглило все настороженные, угловатые мысли и вопросы. Терехов вышел из-за кунга, и парни тренированно обернулись на звук.
— Андрей Саныч! — радостно воскликнул приветливый Ёлкин. — Мы в курсе, на вас напали! Вы молчите... А мы к вам пришли! Принимайте на работу!
— Да погоди ты! — оборвал его сержант. — Не трещи... Мы недавно на дороге вашего начальника встретили, на джипе ехал. К вам посоветовал обратиться. Говорит,
что вы теперь начальник участка, а на изыскания газотрассы люди нужны. Заработки неплохие. Возьмёте? Нам бы только до весны перекантоваться.
— Нас же из родных погранвойск голыми выставили, — торопливо объяснил Ёлкин, давя на жалость. — Даже на билет денег не дали!
— Луноход вообще посадить хотел, — мрачно подтвердил Рубежов. — Едва выкрутились.
«Солдаты удачи» выглядели жалко: поношенные, обтрёпанные, стылые и явно голодные. В глазах сверкал нездоровый блеск переутомлённых, загнанных лошадей. Но вместе с жалостью что-то настораживало в их внезапном появлении, и надо же — в ту минуту, когда он наконец-то решился ехать в чертоги.
— Куда шли? — шёпотом спросил Терехов.
— Куда глаза глядят, — многозначительно отозвался бывший сержант, явно желающий скрыть истинные намерения. — Шли своё счастье искать, как в сказке, мать её...
Однако его более откровенный товарищ брякнул то, о чём думал:
— Или овец пасти в Беляшах, или Зыряна подкараулить на границе и тряхнуть. У него же наркотрафик через Казахстан...
Рубежов пнул его кирзачом, заставив умолкнуть, и поспешил поправить Ёлкина:
— Враньё все это, не слушайте...
— А тут ваш начальник встретился, Куренков! Сказал, что через пару дней за вами машина придёт.
— Так вы нас берёте? Рабочими? Нам выходить отсюда без копейки денег — сами понимаете. На нас банки такую охоту откроют! Нельзя нам пока возвращаться в цивилизацию.
— В цивилизацию, как в параллельный мир! — с яростной поэтичностью заключил Ёлкин. — В мир беспощадный и злобный!
Похоже, Куренков уже подбирал ему штат для участка, и делал это почти насильно, грубо, единовластно, как и положено при капиталистическом производстве. Чтобы не напрягать остатки голоса, Терехов молча указал им на кунг. «Солдаты удачи» сбросили рюкзаки и облегчённо полезли в тепло. Андрей побродил в круге света перед кунгом, посмотрел, как жеребёнок терзает вымя кобылицы, и не расстроился, что бывшие погранцы помешали отправиться в чертоги ночью. Он никогда не был суеверным, не верил в приметы, гороскопы и гадания, однако сейчас, когда ему уже в который раз помешали поехать к Ланде, узрел некий знак. Конечно же, лучше ехать утром! Оставить парней с жеребёнком, пусть поят молоком, а то ведь он от приёмной матери не отстанет, увяжется...
Несмотря на усталость, «солдаты удачи» не спали, хотя лежали на полу в единственном на двоих спальном мешке и о чем-то тихо переговаривались. Как только Терехов открыл дверь, они умолкли, а словоохотливый Ёлкин объяснил, дескать, лежим и мечтаем, как станем работать с изыскателями. Случайная встреча с начальством на дороге так их вдохновила, что парни продолжали возбуждённо шушукаться ещё долго, пили чай, по очереди бегали на улицу, поскольку принципиально, по старой памяти, не пользовались командирским биотуалетом, подбрасывали в печь по полешку и осторожно перетряхивали свои рюкзаки.
Терехов непроизвольно внимал их шёпоту, и по отдельным словам можно было представить, о чём говорят. Речь шла о неком перевале с речкой, бегущей в горном ущелье, пройти который пешком будет трудно то ли из-за прибывшей воды, то ли из-за камнепадов. Похоже, «солдаты удачи» замыслили какой-то поход в горы, и надо было бы прислушаться, понять, какой, потому что они упоминали то Мешкова, то ефрейтора Тимоху и некий ориентир — башню в крепости. Но морила сладкая дрёма, и в какой-то момент бухтенье голосов начало раздражать.
Терехов уснул под их навязчивый, монотонный шумок, и показалось — сразу же увидел сон. За всё время на Укоке он не видел снов, даже когда дремал, если что и грезилось, то продолжение дневных забот, в основном ругался на помощников. А тут видение почти реальное, в красках и с веером чувств: будто он уходит по зыбкой, болотистой тундре, а Репьёв целится из охотничьего ружья ему в спину. И надо бы побежать, потому что страшно и холодит затылок от наставленных стволов, однако ноги вязнут, земля трясётся, прогибается, вставая волнами спереди и сзади. Однажды он, как «воскресный папа», повёл детей развлекаться и вместе с ними забрался на надувной батут. И они нахохотались, нарезвились вволю, потому что было смешно и забавно бежать по встающим волнам. Но тут было не до смеха, потому что Жора не стреляет и будто дразнит, издевается, держа на мушке, ждёт, чтоб испугался и побежал. Тогда Андрей обернулся, закричал: «Стреляй!» — и почему-то упал. Репей выстрелил, но выстрел прозвучал как-то невнятно, отдалённо и сразу же стало легко. Во сне он обрадовался, что это сон, встал, и тут однокашник уже грохнул по-настоящему, из второго ствола. Пуля попала в шею, чуть ниже затылка, и там застряла.
Терехов проснулся от этого выстрела и боли, первым делом ощупал шею: скорее всего, отлежал в неудобной позе и опять случился прострел. Он пошевелил головой — вроде бы ничего, порез на шее сильнее болит. На улице только начало светать, невидимые солдаты на полу наконец-то выключили ночник и вроде бы угомонились, спали тихо, даже без сопенья. Порезанная шея позволяла лежать только на спине — на любом боку в ране болезненно стучала кровь, поэтому он изменил положение головы, расшевелил тело и, угнездившись, снова заснул, но уже с мыслью, что выедет в чертоги после восхода и что по возвращении в Новосибирск надо ещё раз вывести пацанов на батут...
А разбудил его громкий стук в дверь. На улице было совсем светло, однако пасмурно, и сразу не понять, сколько времени. Стучать так бесцеремонно могло лишь начальство, и Терехов о нём и подумал, но, когда выглянул в окно, увидел незнакомого мужика на ступеньках и с трубкой в зубах. За его спиной стояла «шишига», крытый брезентом ГАЗ-66, и ещё бросилось в глаза: над могилой барана — ни единой птицы, поэтому на улице так тихо, даже крикливые чайки исчезли.
И только тогда Андрей обнаружил, что «солдат удачи» в кунге нет! Впрочем, как и их вещей, а дверь изнутри не заперта. О ночном их присутствии говорили лишь две алюминиевые кружки с выцеженной заваркой, а больше ни единого следа. Похоже, они передумали работать в изыскательском отряде — почему-то ведь обсуждали ночью какие-то перевалы, ущелья, башни. И ушли, как в первый раз, не прощаясь, по-английски.
Их ночное бесконечное и назойливое бухтенье, отдельные обрывки фраз и слов, сейчас, на свежую голову, вдруг выстроились и сложились в картинку: они же говорили о пути в чертоги! Через каньон, по «реке времени» — путь, по которому водила его Ланда. Там и башня есть, но не каменная, крепостная, а танковая, установленная на вершине верхней кромки каньона и уже красная от ржавчины. На обратном пути из командного пункта Терехов рассмотрел границу «тьмы и света» и отмёл последние сомнения относительно психического здоровья Ланды. Здесь проходила приграничная линия обороны, устроенная по всем правилам фортификационного искусства: в стенах узкого каньона чернело около десятка амбразур и несколько бронеколпаков на уступах, откуда и доныне торчат стволы зенитных спарок. Это была засада для противника, и один пулемётно-артиллерийский взвод мог сдержать наступление китайской дивизии, если бы она по-суворовски сунулась через перевал.
Эту границу можно было совершенно спокойно поэтично назвать «границей тьмы и света».
Стук не прекращался и становился всё более требовательным. Терехов будто вынырнул из воспоминаний, открыл дверь и сразу же налетел на мат.
— Давно день на улице, а ты заперся и спишь!
Он забылся спросонья, хотел ответить тем же, но изо рта вырвался сдавленный сип. Андрей прокашлялся, а мужик вынул трубку, заметил бинты на шее и убавил звук.
— И дороги тут у вас, мать-перемать... Всю ночь ехал! Какие-то люди, солдаты, монголы с луками!
После сна гортань отекала, и это позволяло какое-то время сносно шептать, только теперь и шёпот казался чужим.
— Ты кто? — спросил Терехов.
— Мерин гортоповский! — он вошёл и без приглашения повалился в кресло. — А ты что, голос пропил?
— И чего тебе надо? — Андрей наконец-то выпутался из утренних размышлений о ночном разговоре солдат.
— Мы давали двух доходяг в аренду. Срок вышел. Где лошади? Я с ипподрома, конюх.
— Вот и съездил в чертоги, — вслух проронил Андрей, ощущая, как рухнула в нём вчерашняя решительность.
— Что ты там шепчешь? — конюх чистил трубку, роняя сор на пол. — Я говорю — за конями приехал! С ипподрома. Где лошади?
Терехов прокашлялся — не помогло.
— Один в наличии, кобылица...
— А жеребец?
— Потерялся. Зато есть жеребёнок, гнедой...
— Откуда? Ожеребилась, что ли?
— Чужого приняла...
— То-то смотрю, написано — стерилизованная...
— Стерилизована?
— Ну не племенную же тебе давали!
— Откуда же молоко? — сам у себя спросил Терехов.
— Хрен знает... Ладно, сдавай, что есть! Пусть начальство разбирается. Мне в обратку пора. Ну и забрался ты, мужик!
— Сколько стоит?
— Кто? Жеребец?
— Кобыла.
Конюх матюгнулся.
— Дешевле было бросить и не гонять машину!
— Сколько?
— Продавать не уполномочен, — тут же вывернулся он. — Велено забрать по акту. Это — к начальству... Ладно, нечего рассиживаться!
Вышел на улицу, заметил узду, седло, признал за свои и сразу же забросил в кузов. Водитель «шишиги» откинул борт, выставил сходни.
— Ну, где кобыла?
Терехов огляделся: серая с жеребёнком оставалась ночью в круге света от прожектора и обычно далеко не отходила. Трава на зыбкой почве вокруг была хорошая, правда, осоки много, но на взгорке, куда поленились затащить кунг, чуть ли не альпийский, ещё зелёный луг. Кочевые алтайцы почти не косили сена скоту, и вовсе не из-за лени — использовали плато как зимнее пастбище, поскольку тут выдувало снег.
Однако серой и там не было.
Первой мыслью было: угнали «солдаты удачи». Ночью тихо встали, изловили кобылицу и уехали...
Но тогда бы заседлали! Сбруя на прицепном устройстве лежала. Если только не нашли впотьмах...
Конюх тоже стоял, озирался, нетерпеливо чавкал грязью и понукал:
— Ну, вы чего тут, учёные? Смеетесь, что ли? Где лошадь?
Андрей поднялся повыше, огляделся и вдруг понял — серая сбежала! Почуяла, что увезут, оторвут от присвоенного чужого детёныша и опять запрут в ипподромовской конюшне. Её материнская природа одолела даже стерилизацию!
— Умница, — прошептал он восхищённо.
Конюх таскался следом, пыхтел трубкой и понукал уже без прежнего задора.
— Ну, где? Тоже потерялась? Ну, вашу мать, всю ночь ехал! Что начальству скажу?
— Заплачу, — Терехов достал деньги. — Сколько надо?
Мужик при виде пачки бумажек сделал стойку и даже
трубку вынул, однако спохватился.
— Нет уж, на хрен... Не уполномочен! Пусть начальство! Погоди, а что там воронье кружится? — и указал на блестящее белое озерцо среди болота, над которым парили коршуны, а ниже, другим эшелоном, чёрные вороны.
— Не знаю, — обронил Андрей, заметив наконец-то, что птицы от кунга куда-то исчезли.
— Воронье просто так летать не будет, — уверенно сказал конюх, направляясь к болотине. — Вороньё над добычей кружит. Оно же, как люди...
Издалека показалось, что кобылица жива и только увязла в болоте, провалившись по колено на раскоряченных задних
ногах. Рядом суетился легковесный жеребёнок и создавал впечатление движения. Когда подошли ближе и спугнули ворона с лошадиной спины, обнажилась большая и уже расклёванная рана. Серую загнали в болото и убили, похоже, из дробового ружья, в упор. Сначала выстрелом в крестец осадили на задние ноги и добили вторым, в ухо. А может, и наоборот...
Но третья рана показалась лишней и необъяснимой, поскольку оставлена была явно топором — вырублена лобовая кость вместе с ушами и чёлкой. Наглый чёрный хищник выклёвывал мозг и не хотел слетать, пока конюх не замахнулся на него рукавом дождевика. Даже у него, бывалого и хладнокровного, смерть кобылицы вызвала некий зримый, трепетный испуг.
— Мать твою... — выругался он и поймал выпавшую трубку. — Это что за варвары у вас? Монголы, что ли?
— Духи, — отозвался Терехов, разглядывая морду серой, упавшую между увязших передних ног.
Конюх не услышал — прочёл по губам и ещё больше устрашился.
— Духи?! Может, волки?
— Духи земли.
— А на что голову рассекли?
— Рог вырубали.
— Что?! Рог? Какой рог?!
— Обыкновенный...
Всё же ему показалось, что он ослышался, но переспрашивать не стал и наконец-то обратил внимание на шею Терехова, обвязанную бинтами.
— Это у тебя что? Тоже духи?
— Тоже, — отозвался Андрей и поймал жеребёнка, суетящегося возле брюха кобылицы: пытался поднырнуть к вымени, утопленному в трясине.
Кобылица лежала на брюхе, и уже остывшее, закаменевшее тело, раскоряченные ноги не давали опрокинуться на бок.
— Да, дикое тут у вас место, — сдерживая эмоции, тихо заключил конюх.
— Древнее кладбище, у духов такие нравы...
Зря он говорил так длинно и напрягал горло — мужик всё равно ничего не разобрал, да и норовил скорее вернуться к своей «шишиге». Показалось, что за эти дни воспрявшая из небытия материнская природа кобылицы так напитала худенькое тело детёныша, что тот потяжелел вдвое против прежнего. Да ещё не хотел, чтоб уносили от питающей материнской плоти, дрыгал длинными ногами, пытался вырваться и пальца вместо пустышки не принимал. Он ещё не знал, что такое смерть.
От напряжения грудных мышц из раны стала сочиться кровь, конюх это заметил, забрал жеребёнка и понёс сам.
Возле кунга он поставил его на землю и не отпустил.
— Привязать придётся. Назад уйдёт...
— Возьми его, — попросил Терехов. — Пропадёт...
Конюх глянул оценивающим взором, набил трубку табаком и прикурил.
— С драной овцы хоть шерсти клок... Чего писать-то будем? Оба коня накрылись?
— Оба-
— На тебя повесят? Платить?
— Да мне все равно. Мне надо теперь духов ловить.
— Иди, лови...
Конюх уже ничему не удивлялся, составил какую-то бумагу в двух экземплярах и дал расписаться. После чего заскочил в кабину и уже оттуда посоветовал:
— Уезжай отсюда к чёртовой матери!
«Шишига» ещё не скрылась из виду, но Андрея уже подмывало немедля распутать следы, определить хотя бы направление, куда ушли «солдаты удачи» с добычей. Он почему-то ни на мгновение не сомневался, что серая впрямь была единорожицей, и у неё по ночам светился рог на лбу, незримый днём. Аргумент был наивный, сказочно-детский, но казался неоспоримым: если у кобылицы при виде детёныша изменилась природа и появилось молоко, то почему бы не вырасти рогу после того, как она побывала в мире совсем других измерений? Ведь откуда-то появилась легенда о рогатых конях, коих считают священными животными, приближенными к миру богов.
Он подергался по сторонам и даже кунг обошёл, рыская глазами по земле, побежал было в сторону болота, над которым вился протуберанец чёрного воронья, однако увидел мутное солнце на небосклоне и обречённо успокоился. «Солдаты удачи» загнали серую в болото, застрелили и вырубили рог ночью, прошло уже часов семь, так что при любом раскладе пешим сразу не догнать. А ещё надо точно установить, в какую сторону направились: вряд ли двинут через заставу, скорее, уйдут бездорожьем, в Казахстан. Или даже попытатся рвануть в Китай! Система охраны границы им известна, а в Поднебесной знают настоящую цену рогам.
Он не особенно-то рассчитывал скоро догнать солдат удачи, но прощать смерть серой кобылицы и отпускать их с рогом не собирался ни в коем случае. Если подцепить след, определить, в какую сторону направились — в Казахстан или Китай, можно гнать до самых рубежей отечества. Рысью они пойдут первые несколько километров, потом успокоятся, не обнаружив погони. Энергии от удачной охоты хватит ненадолго, скажется усталость, и, самое главное — последнюю ночь они не спали, а возможно, и предыдущую. Несмотря на тренировку, переутомление их скоро сломит, к тому же с добычей не рискнут сходу штурмовать границу, даже зная подходящее для перехода место. Сначала проведут разведку, чтоб не попасть к своим бывшим сослуживцам, и сделают это ночью. При них же драгоценный рог, целое состояние! А до ночи времени много, значит, где-то в укромном месте встанут, подождут темноты. И непременно заснут, пока греет солнце.
Если бы не рана, он бы с удовольствием и азартом потягался в резвости, считая временной разрыв обыкновенной форой, но сейчас опасался за швы — главное, чтобы не разошлись от напряжения. Искать человеческие следы в застарелой, желтеющей траве было почти бесполезным делом, поэтому он обогнул озеро и попытался подсечь их на другой стороне, на зыбком и грязном тыловом шве болота. Где-то здесь «солдаты удачи» пробегали сразу же после того, как добыли себе беззаботное будущее, и, взбудораженные, не особенно-то заботились о сокрытии следов, важно было уйти подальше от места преступления. Тем паче бежали ночью. Несмотря на близость к дороге, туристов сюда не заносило из-за топкого места, и всякий свежий след на почве мог принадлежать только лиходеям.
Терехов нашёл сдвоенные отпечатки подошв солдатских кирзачей, когда почти обогнул озеро. Невзирая на ночь и возбуждение после убийства серой, охотники хорошо ориентировались, не петляли, почти строго держали курс на юго-восток, в сторону китайской границы. Он ещё дважды подсекал их след в траве, уже на сухом месте, и почти точно определил полосу движения.
Андрей изготовился к длинной дистанции, но не прошёл и версты, как наткнулся на первую стоянку: на нескольких квадратных метрах трава была притоптана и выкатана. Сначала показалось, что солдаты удачи хотели поставить тут палатку, но потом нашёл смазанную и уже почерневшую кровь на траве и решил, что рассматривали добычу, вырубленный рог. И только когда обнаружил несколько оторванных пуговиц, скомканные обрывки окровавленного тряпья, ваты и прорезиненную упаковку использованного армейского перевязочного пакета, Терехова осенило — дрались! Причём жёстко, долго и, не исключено — появились раненые. Не поделили добычу? Но дальше всё равно вроде бы пошли вместе, по крайней мере, в одном направлении.
След быстро потерялся в полёгшей траве, и Андрей, осматриваясь в бинокль, внезапно увидел китайскую само-раскладную палатку, беззаботно установленную в чистом поле, примерно в километре от места драки. Он подходил осторожно, с частыми остановками и ножом в руке, и, приблизившись, сначала послушал умиротворённое сопение спящих. И когда разрезал стенку, узрел, что они спят чуть ли не в братских объятьях, хотя физиономии обоих побиты и в синяках. «Солдаты удачи» ловили дневное тепло, разомлели, и ни один даже не ворохнулся, когда Терехов вынимал их рюкзаки, поставленные в ногах у входа. Обрез двуствольного ружья лежал под рукой у Ёлкина, однако бывший по-гранец потерял бдительность, отвернулся от него и спал, подложив сомкнутые ладони под щёку.
Терехов вспорол ещё одну стенку и достал оружие.
— Подъём! — скомандовал он и переломил обрез: патроны были в стволах.
Его шёпота никто не услышал. Тогда он вытряс рюкзаки на траву, распинал ногой вещи, затем перебрал его руками и нашёл только одежду, посуду, фотоаппарат, всякое мелкое барахло и пакет с патронами.
Рога не было.
Терехов вскрыл третью стенку палатки, прощупал края подстилки, изголовье из скомканных бушлатов — ничего похожего. Уже не опасаясь разбудить, он откинул верхнюю часть спальника, раздвинул парней, но и между ними было пусто. Оба оказались в пограничных, зелёно-полосатых тельняшках, очень похожие друг на друга, даже фингалы одинаковые под левыми глазами, но у Рубежова правый рукав отрезан, а предплечье замотано бинтом с расплывчатым пятном свежей крови.
Андрей откинул в сторону лохмотья палатки вместе с пружинистыми дугами, отвёл стволы и грохнул почти над ушами спящих. Ёлкин мгновенно сел, запоздало постучал правой рукой по полу, где лежал обрез, но, увидев его в руке Терехова, заёрзал на ягодицах, попытался отодвинуться от угарного духа стволов. Рубежов только приподнял голову, быстро сориентировался и предупредил товарища:
— Не дёргайся... Что я говорил? Догонит, сука...
— Где? — пробулькал Терехов горловым низким басом. — Где рог?
Сержант запаса ухмыльнулся.
— Ещё один прибабахнутый...
Но от следующего выстрела заслонился раненой рукой. Пороховой волной ему взъерошило волосы, запахло палёным. Андрей перезарядил обрез, швырнув пустые гильзы в солдат удачи.
— Был рог! Был! — заблажил Ёлкин. — Не стреляйте!
— Был и сплыл, — Рубежов тоже сел, ощупывая обожжённую порохом голову. — Чуть не мочканул...
Терехов открыл рот, но голос опять пропал, даже булькающий алтайский.
Показалось, что Ёлкин чем-то напуган больше, чем выстрелами.
— Я сам рубил! И нёс! Алик, ну ты же видел?! У меня в руках светился! Ты же видел?!
Сержант опустил руки, голову и глянул исподлобья.
— И где он теперь? Испарился?
— Когда рассвело — исчез! — клятвенно и восхищённо вымолвил Ёлкин. — Только не стреляйте! Вот что осталось...
Отбросив изголовье, он шмякнул на спальник окровавленный пластиковый пакет. Терехов вытряхнул его и увидел обрубок лобовой кости с куском конской шкуры и ушами.
Рубежов опять усмехнулся:
— Этот тоже поверил! Хорошо, не один такой...
— Но я держал его в руках!
— Свой... рог ты в руках держал! — прорычал сержант, готовый вцепиться. — Псих долбаный! Придурок!
Не умолк, но потрогал рану на предплечье и стал сыпать сплошным матом — слов у него уже не хватало, безадресно, чтобы выметать злобу. Терехов поставил обрез на предохранитель и, опустив стволы, пошёл назад. «Солдаты удачи» орали друг на друга и вот-вот должна была вспыхнуть драка, но скоро голоса за спиной смолкли. Спустя несколько минут Ёлкин догнал его, забежал вперёд.
— Андрей Саныч! Простите! Что нам делать теперь?
Андрей оттолкнул его стволом и пошёл дальше. Солдат
ойкнул от боли и поплёлся следом.
— Куда нам податься, если жизнь кругом сучья? Я, правда, держал! И нёс! Неужели всё обман? Глюки? Андрей Саныч, вы-то хоть верите? Если спрашивали, то верите же! Неужели параллельный мир существует? И есть что-то такое?! Или его нет?
Он немного отстал и закричал с вызовом, дразня, словно обиженный и побитый пацан:
— А у вас ещё гнедой жеребец есть, тоже единорог!
— Только попробуй!
Терехов, не глядя, саданул из обреза в его сторону, Ёлкин упал, но вскочил, замахал руками.
— Говорил же Рубежову — бей в крестец! А он в ухо пальнул, идиот... Надо сначала в крестец! Мы сделали неправильно. А если сделать, как надо!
Терехов прибавлял шагу, чувствуя, как клокочет кровь в ране. Ёлкин не отставал, но плёлся на расстоянии и неизвестно зачем провоцировал или вообще спятил и нёс околёсицу с таким чувством, будто лаял вслед:
— А мы к Маргаритке уйдём! Гнедой сейчас под ней ходит. Заставу нашу ликвидировали, Луноход ушёл грехи замаливать... И Мешкову кирдык пришёл! Территория свободна...
Так и не дождавшись ответа, он ещё некоторое время брёл сзади, что-то бормоча и постепенно отставая. Когда Терехов оглянулся, Ёлкин уже возвращался к своему напарнику возле изрезанной палатки. Далее Андрей уже шёл без оглядки, хотя всё время преследовало навязчивое чувство, будто незримые «солдаты удачи» всё ещё волокутся за ним.
Медлить уже было нельзя. Терехов прибежал к кунгу и сразу же стал собирать рюкзак. Сначала запихал одежду, походные вещи — всё, вплоть до коробки с рыболовными снастями и зубной щётки. Поднял, примерил на плечах — не унести, шею тянет, в горле першит и давит кашель. Вытряхнул на кровать и переложил заново. Получилось совсем немного: котелок, остатки хлеба и запасные портянки.
