20

Возле кунга стоял крытый «Урал», и стоял, видимо, давно, с ночи: водитель спал в кабине, а возле колёс намело длинные заструги. Полуденное солнце пригревало, убродный снег осел, стал липким, в низких местах напитался водой, посинел, на взгорках же, где его выдуло до земли, образовались жёлто-зелёные травянистые поляны.

Терехов расседлал кобылицу, снял узду и отпустил, даже не путая: была уверенность, что она теперь никуда не уйдёт. Серая и впрямь выцедила ближайшую лужицу, повалялась, встряхнулась и пошла пастись на проталину.

Пока Андрей развешивал на солнцепёке мокрое седло и потник, водитель в машине проснулся, однако никакого интереса не проявил, запустил двигатель и снова завалился спать. Вероятно, его прислали, чтобы перебазировать геодезистов, ждал команды. Терехов даже не подозревал, что в кунге кто-то может быть, потому взбежал по лестнице и резко распахнул дверь.

На царском ложе спал Репьёв. Видимо, ещё с утра он натопил печку и теперь страдал от жары, разбросав руки и разметав расстёгнутые полы армейской куртки. Портупея с пистолетом валялись на полу, зато в кресле стояли его вымытые берцы: у Жоры ещё с курсантских времён был культ чистой обуви. А в открытом стенном шкафу, где хранились сухари и макароны, лежали четыре батона солдатского пышного хлеба, уже ощипанного с уголков, опробованного вечно жующим Репьём.

Он был голоден в любом психическом состоянии. «Шизотерики» говорили, что человек с такими признаками впервые пришёл на землю человеком, а прежде всё время был травоядным животным, но не лошадью, которая относилась к высокоорганизованным существам.

Чтобы не будить однокашника, Терехов тихо снял бушлат и сел, начал было стаскивать размокшие кирзачи. На обратном пути каньон и «реку времени» пришлось преодолевать вброд, ведя в поводу кобылицу. Строптивая, она не пошла в воду, хотя на мелких местах всего было по щиколотку и лишь у прижимов по колено. Терехов подумал, что она не желает покидать чертогов, оставлять своего жеребца, взял в повод и чуть ли не насильно перевёл через «границу тьмы и света», вымокнув до пояса. На другой стороне норовистая лошадь смирилась и неутомимым галопом повезла на стан — даже вылить воду не дала. Андрей не успел стащить и один сапог, как услышал насмешливый голос Репья:

— Ну что, словил кобылицу, Шаляпин?

— Словил, — не сразу отозвался Андрей и лишь потом обернулся.

Жора делал вид, будто пробудился от крепкого сна.

— Долго же ты её пас... И как она, под седлом? Не одичала, гуляя на воле?

Его не слишком прозрачный намёк он пропустил мимо ушей. Но уклониться от пристального, мрачноватого взора не удалось — рассматривал откровенно изучающе.

— Заморённая кобылица, — обронил Терехов и, не удержавшись, отщипнул хлебную корку. — С ипподрома, копытить снег не приучена... Что ты так смотришь? Я тебе денег должен?

Кусок застрял в пересохшем горле, и он напился, припав к носику чайника.

— У самого-то похмелья нет? — уже впрямую спросил Жора, кивая на чайник.

Терехов впрямую и ответил:

— Ты же знаешь, я не болею.

— И это плохо, Шаляпин, — посожалел Репей. — Лучше бы ты страдал... Тебе Палёнка совсем не понравилась?

— Я «палёнку» не пью, — выразительно ответил Андрей. — Предпочитаю фирменные напитки.

— Ну ещё бы! Только Палёна, это не водка — цветок. У нас так зовут анютины глазки.

Терехов натянуто засмеялся.

— Как на клумбе живёшь, Репей! Вокруг ландыши, маргаритки...

И нарвался на рычание зверя.

— Не разевай рот, Шаляпин! Это моя клумба! — и пнул мокрый, грязный сапог Терехова. — И нечего тут топтаться!

Потом поднял и зашвырнул в угол портупею с кобурой, и, не найдя, чем ещё выразить своё негодование, вытащил фляжку из внутреннего кармана куртки и сделал большой глоток. Судя по тому, как его скрутило, это был спирт. Но не стал запивать водой, перетерпел ожог, отдышался и словно привёл себя в чувство — вдруг протянул фляжку.

— Извини, — сказал сдавленно, и оттого вроде бы примиряюще. — Нервы сдают... Выпей со мной.

Терехов выбросил его ботинки из кресла, сел и лишь после того глотнул спирта, показалось — вода. Репьёв ревниво и обиженно глянул на свою обувь, но тут же и забыл о ней.

— Кто зеркало разбил? — спросил без интереса.

— Само разбилось.

— Так не бывает, зеркала сами не бьются.

— Тогда не знаю.

— Зато я знаю кто! — Жора резко сел, но озвучивать свою догадку не стал. — Да и чёрт с ним!

В это время, будто в доказательство, от фанеры отскочил кривой осколок зеркала и упал к рукам Репьёва, но эффекта не произвёл.

— Мы познакомились на выставке, — неожиданно признался он. — Ланда приехала в Адлер рисовать море. Тогда её ещё звали Алефтиной. Это я назвал её Ландой — от ландыша. Заметил, какой от неё исходит естественный запах?

— Понюхал, — выразительно произнёс Андрей.

Репей на язвительность не обратил внимания.

— Это была самая красивая женщина на всём побережье! А ещё и самая талантливая — редкое сочетание! Но, как и бывает, нищая. Кто-то ей сказал, что можно не только окупить поездку, но заработать на целый год. Торговать картинами на Арбате уже стало не модно. Вот она и устроила пляжную выставку, с распродажей... Глупая, в общем, затея. Люди приезжают отдыхать, им не до живописи. Лучше, что попроще — шашлычок под коньячок. Ходят, смотрят, но в основном на художницу. Тогда я и купил первую картину, наугад, сам не знаю зачем. И посоветовал на порядок поднять цены. Оказывается, она уже несколько дней не ела, хотя там каждый второй приглашал её в кафе... Со мной пошла. Я не говорил, кто, откуда, соврал, что из Москвы, бизнесмен. В девяностых знаешь, как к воякам относились...

На следующий день она продала сразу три картины! Все по новым ценам! И сама пригласила меня в кафе отпраздновать событие. Там уже ждали покупатели. Пришлось отмахиваться от троих. Милиция, комендатура... Но всё обошлось.

На следующий день раскупили почти все полотна! Она поверила, что за мной ходит удача. Я приношу ей счастье! Ну, не совсем так, однако она в один день заработала на год.

Договорились встретиться в другом ресторане. Когда пришёл, она уже была там с какими-то армянами. Как выяснилось, «оптовые покупатели». Рукой мне махнула, а они и встали, как по команде. Короче, весь кабак разнёс, уложил пятерых. Но прибежал шестой и засадил мне из «тэтэшника»...

Жора вдруг замолчал, достал из угла свои ботинки, поискал глазами место и поставил на газовую плитку. И добавил с застарелой злостью:

— В живот, паскуда... За таких женщин сражаются, Шаляпин. И я её добыл в бою.

— Да кто спорит? — пожал плечами Терехов. — Ты лучше скажи, отчего она ослепла?

Репьёв сделал стойку.

— Ослепла? С чего ты взял?

— Сама сказала, что не видит белого света.

— И обвиняла меня?

— Она обвиняла шамана Мешкова. Будто в темноте держал.

Однокашник печально усмехнулся, заговорил, подбирая слова:

— Это легенда, понимаешь? Мешков, конечно, сука, но и он ей навредить не мог. На самом деле она всё видит. Я проверял... К специалистам возил, показывал. Придумала причину и поверила. Вернее, ей внушили.

— Она прозревает только ночью, — Терехов вспомнил картины, — как сова... А днём слепнет. И от яркого света слепнет, даже от свечи.

— Со зрением у неё всё в порядке, — встряхиваясь, убеждённо заявил Жора. — Прошла все самые современные исследования. Другое дело — убедила себя! Психосоматическое расстройство. Пока эту шаманку не откопали, всё здесь вообще было спокойно! После госпиталя мы полгода прожили счастливо! Стрелять научил, ездить верхом... Она горы рисовала, всяких животных. Никто с ума не сходил. А весной засобиралась на море, как перелётная птица. Разве можно одну отпустить, если там богатые мужики, как вороны?

Я сунулся к начальству, хотел перевестись в Краснодарский край. Мне отлуп: мол, надо заслужить перевод на юг. Твоё ранение — бытовуха, так что ещё лет пять тебе лудиться на северных рубежах... Но я всё равно участок на побережье купил. Она мечтала всю жизнь рисовать море, горы ей быстро наскучили...

И тут — сам виноват, думал любыми путями оставить её на Алтае. Службу бросить не могу и её не могу, хоть стреляйся. И не знал, как оставить. Не знал, что зацепит! В общем, рассказал, что на Укок археологи едут, будут продолжать раскопки курганов. Ждут какой-то мировой сенсации. От фонаря сказал! Сам ничего не знал! Зацепило! Сначала согласилась остаться до лета, посмотреть. Знать бы — на выстрел не подпустил бы к кургану! Лучше бы в Карелию увёз, мне перевод предлагали в Калевальский погранотряд, начальником заставы. Короче, свозил на раскопки, и она — как заболела: «Хочу жить здесь, писать горы и работать с учёными». У неё так всегда и было — всё вдруг, настроение меняется быстро. Я тогда обрадовался, конечно, приказал кунг поставить, чтоб могла жить в человеческих условиях. Даже мольберт притащил! И сам ездил сюда каждую ночь...

Он замолчал, вспомнив что-то очень важное, осенившее его именно в эту минуту. Раньше Репей хорошо владел собой и умел скрывать чувства, однако сейчас был открыт, как простодушный ребёнок. Потом опомнился, засуетился, натянул берцы, взял сапожную щётку, но мысль пересилила — сел и замер.

— Вот что подумал... — как-то отстранённо произнёс он: — Ведь она предсказала, что в кургане лежит эта самая шаманка. Точно! Там же сначала мужика выкопали, с подростком — одни кости. Да ещё могила пограблена... А Ланда сказала: «В кургане лежит женщина»! Ночью проснулась, разбудила и говорит: «Видела восставшую из земли всадницу»! Я к её чудачествам относился уже с пониманием. Ночью часто вскакивала, хватала бумагу, что-то рисовала и бормотала при этом...

Утром и учёным сказала про всадницу! Те внимания не обратили, она же работала волонтёром на раскопках. Им запрещалось вмешиваться, давать советы учёным. Но к Ланде относились, как к моей жене. То есть уважительно, с погранцами старались дружить. Привезли какой-то прибор, прозвонили, обнаружили под ногами пустоту и стали копать глубже. Учёные ошалели, когда сруб нашли, а в нём колоду со льдом. Все тогда ходили ошалевшие и слегка напуганные. А Ланда рассказала, как они оттаивали лёд в гробу. Поливали кипятком из чайников и воду тряпками собирали...

Терехова отчего-то передёрнуло, словно от озноба: некогда лучший курсант и хладнокровный офицер стал чем-то напоминать замерзающего казахского туриста, особенно отстранённым, самоуглублённым взглядом и блеском в глазах.

Репьёв напился из чайника, перевёл дух.

— Тогда она и увидела глаза шаманки. Кипятка налила и склонилась, чтоб воду убрать... Говорит — глаза были живые.

— Погоди, — смысл сказанного доходил трудно. — Какие глаза? Лица же у неё не было. Голый череп! Я на снимках видел.

— Было лицо, и глаза были! — уверенно заявил Жора. — Подо льдом она лежала совершенно целая. Не только Ланда — наши солдаты видели. Ефрейтор Тимоха, а я ему верю. Как только лёд растаял, всё и разрушилось, размылось... Видимо, сотлевшие ткани ещё держались за счёт ледяной маски. На самом деле — это уже был прах. И никто даже на фото не снял! Потом стали говорить, мол, привиделось, мистика, лёд исказил. Это чтобы скрыть варварское размораживание. Мне потом один учёный рассказывал, что у них тоже между собой грызня. Сенсация, известность в научном мире!

Он опять приложился к чайнику и стало слышно, как в его пустом желудке булькает вода. Пил так, словно пожар заливал, потом отдышался, и взгляд его стал размытым, водянистым.

— Глаза были живые! — определённо заключил Жора. — Вот Ланда в них и посмотрела...

С этого момента всё началось. Сначала просто замолчала. И рисовала эти глаза. Я приехал вечером... Сидит одна в этом кунге, разделась и разглядывает себя в зеркало. Что не спрошу — молчит, глаза прячет... Было ощущение, что кто-то обидел. Я подумал: что-то учёные ей сказали, повздорила из-за глаз... Она же всюду лезла, приставала с советами, свои художественные видения рассказывала. Академики этого не любят, могли ответить резко, даже прогнать... Тем более, что раскопки вела женщина, всем тут распоряжалась.

Пошёл разбираться. Говорят, что никто не обижал, сама вдруг бросила чайник и убежала. Будто ей лицо шаманки привиделось... Я своих солдат допросил. Они тоже в один голос: было подо льдом лицо! Ланда потом много раз его рисовала. Сначала думал, что она автопортреты рисует...

Копия Ланды, понимаешь?! Ты видел же скульптурную реконструкцию?

Терехов ничего определённого сказать не мог, потому что и в голову не приходило сравнивать портретное сходство Ланды с ископаемой шаманкой. Тем паче, что видел её всегда в полумраке, с размытыми, затенёнными чертами, но что-то общее было, в частности, лёгкая скуластость, форма носа и губ. Да и мёртвый гипсовый образ, слепленный по черепу, сличать с живым человеком было как-то несуразно и трудно.

— С этого всё и началось, — повторил Репьёв. — Она молчала полтора месяца! С раскопок привёз на заставу, жила сначала в этом кунге. К себе не подпускала, и уже тогда в солнечные дни на улицу не выходила, задёргивала шторки. Потом в сумерках стала уезжать верхом в горы. Иногда до утра каталась, вернётся — конь в мыле...

Наконец, дождался от неё слова, заговорила. И знаешь, что заявила? Будто теперь она — дух плато Укок. Дескать, в неё вселился размороженный дух шаманки! И она даёт обет безбрачия! То есть мужчины теперь ей не нужны...

Если женщина так говорит, то ей не нужен всего один мужчина — тот, которому она это заявляет. Для других путь к сердцу открыт... А на заставе половина контрактников, все мужики. На раскопках был ефрейтор Тимоха, с которым её часто видели. Двухметровый красавец, недоученный студент с философского факультета. Будто позволяла этюдник носить, любезничала. Он Ланде и наколку сделал на плече, как у мумии. Когда я эту татушку увидел, на него подумал. Под автомат поставил, над ухом стрелял, лопатку дал могилу рыть... И закопал бы, но сам почуял: не тот он мужик, чтоб Ланду у меня увести. Достойный парень, не было у них ничего. Даже растерялся... Кто?!

Репей опять схватил чайник, припал к носику, громко, по-конски, втягивая воду. И Терехов догадался, в чём дело: его мучила не просто жажда, таким образом он разводил в желудке спирт, который начинал усваиваться, поскольку стало заметно, как Жора быстро пьянеет и становится более откровенным.

— И она сама сказала кто! — выдохнул он. — Сроду бы не подумал: гражданский мужик из Горного, тогда ещё мелкий, пришибленный. Это сейчас он шаман Мешков. Слыхал, наверное, есть тут такой... На раскопки приехал, когда узнал, что принцессу из гроба достали. Тоже в волонтёры записался... Это теперь он мозги пудрит своим семинаристам, как лично, теплом своих ладоней топил лёд! Потом на руках поднимал шаманку из гроба. И будто напитался от неё шаманской энергией, то есть каким-то летучим ферментом. Сочинитель! Тогда на него и внимания никто не обращал — копошится мужичок в яме... И зря, женщины к нему и в то время липли, умел мозги сворачивать, сам шизанутый... Опоздал на раскопки, но много чего успел, стервец. Ланда ему про глаза шаманки рассказала. А он сообразил, что на этом можно сделать славу и деньги. Организовал целую школу, открыл на плато «места силы», начал завозить сюда народ, проводить семинары... Он и отжал моего прекрасного Ландыша, и с ума свёл он. Убедил: она теперь дух плато Укок!

Услышать от него столь искреннее признание собственного бессилия было невероятно, и Терехов попытался скрыть изумление под надменной усмешкой.

— Как же ты такое позволил?

— Напрасно издеваешься, Шаляпин, — прошипел Репей. — Ничего я ему не позволял! Я его, суку, на обрыве поставил и магазин разрядил. В упор! А он показал мне горсть пуль. Вот они, говорит, все словил, горяченькие ещё. Хочешь, себе возьми... И ссыпал пули в руку. Они и в самом деле горячие! Сам же засмеялся и пошёл! Правда, ночь была, но лунная! Да и рука тряслась... Всё равно не должен был промазать! Восемь патронов! Может, и впрямь пули ловит? Есть в нём что-то, не зря баб к нему влечёт. Не знаю, казачьим ли спасом владеет или ещё какой-нибудь хреновиной... К Ланде всё время во сне приходил. То есть снился и убеждал. Сама призналась... И не только к ней! Палёна тоже говорила, что долго избавиться от него не могла. Он же, как призрак! Способен раздваиваться, будто находится в двух реальностях сразу. Может, потому я и промахнулся? Ладно, бабы — тонкая организация, впечатлительность, вечный голод тридцатилетних... Он и на мужиков действует! Я после того случая семь дней толком не спал. Каждую ночь этого шамана расстреливал!

— А тебе не приснилось? — Терехов вспомнил помощницу. — Палёну тоже на верёвке за конём волокли. На самом же деле не было этого.

— Как же не было? — он тоскливо посмотрел на щётку и принялся шоркать ею ботинок. — Она всё рассказала...

— И её на самом деле таскали на аркане?

— За ноги, с километр, говорит, если не больше...

— Ты сам-то представляешь, что бы с ней стало? По камням? Доехали бы лохмотья!

— Да она же танцовщица. Акробатикой занималась. Извивалась, как змея, больше по воздуху летела... Со спортом надо дружить!

— Откуда в ней столько жестокости? — сам у себя спросил Терехов.

— Это ещё семечки, — вздохнул Репей, увлёкшись чисткой обуви. — Видел бы ты, что она с шаманом сотворила...

— Который её с ума свёл?

— Пограничный наряд буквально отбил его в горах, мёртвого. Накинула аркан на ноги и по курумнику волокла, как мешок. У него не та спортивная подготовка... Сержант Рубежов верёвку перестрелил. Наш врач констатировал смерть. Вызвали прокуратуру, оперов. В общем, дело возбудили по убийству.

Терехов потряс головой, избавляясь от наваждения.

— И воскрес?

— Хрен его знает... Он и в самом деле непростой. Ладно, пули ловит, фокус какой-нибудь... А может, в состояние сомати впал. В общем, труп следователи повезли в Кош-Агач. Он по дороге ожил и сел. Его в реанимацию: переломан весь, а жив. Полгода в госпиталях. Его вторая жена выходила, забыл, как зовут. Медсестрой была в этой клинике...

— Лагута.

— Вот-вот. Раздолбанный в прах, но как-то очаровал! Влюбилась, дитя от него родила. Как он его делал, будучи в гипсе, непонятно. Но, говорят, аркан повлиял. У него теперь всё время стоит.

— Кто стоит? — машинально спросил Терехов.

— Атлант!

— Выходит, атланты надо ставить арканом, — с ухмылкой заключил он.

Репей шутку не воспринял.

— А Ланда с тех пор в розыске. Сначала вообще дело об убийстве возбудили. Потом переквалифицировали.

Терехов уловил тайный подтекст его слов.

— Найти, конечно, не могут?

— И не найдут никогда, — уверенно заявил Жора. — Я тут даже не при делах, не прикрываю. Но все подозрения на меня.

— Из-за этого и карьера полетела?

— Служу не за карьеру! — опять ощетинился однокашник. — Не трогай эту тему!

— Ладно, извини... Значит, она тебя любит.

— Любит? Да она ненавидит меня!

Репьёв зашвырнул щётку, сел и неожиданно заговорил с застарелой гневной обидой:

— Она мужикам мстит. Заманит к себе — и сведёт с ума... Четверо солдат пострадало, это не считая туристов. И в самом деле злой дух! И всё из-за Мешкова! Он с ней ритуал придумал, изнасиловать хотел. Ланда же обет безбрачия дала, а он на неё облизывался. Запер в бункере и три месяца держал, смирить хотел... Но сам угодил в аркан!

— Тебе-то за что мстит?

— Считает, что я предал её, бросил слепую на произвол судьбы. Эдакий злой демон... Подозревает сговор с Мешковым.

— Не убедил, — коротко заключил Терехов. — Звучит коряво...

— Да она же ненормальная! — Жора как-то суетливо заметался, не зная, куда деть руки. — Ей мозги свихнули! Разве ты не заметил?

— Не заметил.

— И она тебя не просила отвести её к порталу?!

— Не просила...

— Погоди, ещё попросит! — мстительно пообещал Репей. — Чтоб полностью депортироваться в параллельный мир. Видите ли, на плато Укок для неё портал закрыт! Тут мир мёртвых. Но открыт другой, где-то в районе Северного полюса... В общем, полный бред! Сам подумай, куда я с ней? Бежать порталы искать? Вот Мешков тут её и перехватил! Обещал найти дырку в пространстве и депортировать. Он и раньше ни одной девки в Кош-Агаче не пропускал, а после аркана — просто гиперсексуальный маньяк.

От одних только его слов веяло неким дурманом, так что Терехов непроизвольно встряхнулся.

— А ты не можешь вывезти её отсюда? К примеру, на юг?

Жора не задумался ни на мгновение.

— Не могу. По многим причинам. Она же в розыске! Только высунется — прихлопнут обоих. А потом... Мы с ней даже не видимся. Не знаю, где она обитает.

— Разве не ты поселил её на командном пункте?

— Не я...

— Кто ещё мог знать советский секретный бункер?

Только сейчас Терехов заметил, что от скрытого волнения у Жоры начинают ходить руки. Не трястись — ходить, выписывая крупные зигзаги, напоминающие сурдоперевод. В таком состоянии промахнуться немудрено.

— Мешков! Он поселил! А на путях поставил заклятье.

— Ты про заклятье серьёзно?

— Попробуй теперь, найди дорогу! — зло отпарировал Репей. — А ведь ты там был! Уехал утром, когда светло... И к тому же — топограф! Спортивным ориентированием занимался...

— Думаешь, не найду?

— Уверен! Потому даже не прошу свести к ней или хотя бы место указать. Там на подходах заклятье! Будто леший водит... Опергруппа забурилась в горы, едва МЧС на вертолётах отыскали и спасли. Где блудили две недели? Да можешь у своего напарника спросить. Он несколько дней кружил вокруг да около. И тоже не новичок в топографии... Вы границу переходили?

— Какую границу? — невпопад спросил Терехов. — Государственную?

— При чём здесь государственная? Границу тьмы и света?

— Что-то такое проезжали...

— Ну так вот... Этот каньон непросто пройти. Его даже на картах нет... А может, и вообще не существует. Ну, или тогда на нём заклятье!

Терехов никогда не видел однокашника угнетённым, сломленным и почти раздавленным. Однако вместо чувства сострадания ощутил прилив некой мстительной злости, когда хочется сказать: так тебе и надо! Хотя вроде бы и не злился, и мести не испытывал, если не считать историю с сёстрами-близнецами. Но там Репей был ни при чём, сёстры сами обманули, ввели в заблуждение, ибо Людмила очень уж хотела замуж за военного, а в городке ткачих такого счастья дождаться было нереально.

— Ты боишься Мешкова, — жёстко заключил Терехов. — Мелкого и пришибленного!

Жора этого даже скрывать не стал.

— Да, я боюсь Мешкова! Как боюсь всего, что никак необъяснимо. Не подлежит анализу моих железобетонных мозгов! Как цунами, извержения вулкана и землетрясения. Я боюсь явного проявления стихии. Этот пришибленный шаман умеет ими управлять. Значит, знает что-то такое, чего не знаю я.

Сказал складно, осмысленно: видно, много об этом думал. Стоически дочистил ботинок, густо навоняв сапожной ваксой, и стал обуваться.

— Неужели она до сих пор под влиянием этого шамана? — с сомнением спросил Терехов. — Как-то не верится...

— Да мне самому не верится! — словно за спасительную соломину, ухватился Репей. — Она на голову его выше! В прямом и переносном... Она настоящая шаманка. А с чего Мешков шаманить стал? Сначала дровами торговал возле дороги на Укок и конским мясом, когда народ сюда попёр. Не для шашлыков! Ну кто станет сейчас жрать конину? Сказки рассказывал, дескать, будучи на плато, надо непременно развести большой костёр и принести жертву принцессе конским мясом... Полная белиберда, но люди верят! Люди у нас в нелепость верят охотнее, убеждать не нужно. Очень уж хочется чуда! Десяток старых кляч купил у алтайцев за копейки, а распродал по кускам за миллионы. У него полено стоит двести рублей! Так и нажил первые капиталы. Поражаюсь: чем он мог взять Ланду? Про порталы наврал? Свести обещал? За что ещё держит? Знаю, о чём подумал. Нет, секса там не было никогда. Попытка была, но шаман в аркан угодил. В этом смысле она железная леди. К деньгам равнодушна... Не знаю! Как так можно заморочить голову? Даже Палёна раскусила Мешкова за каких-то полгода.

— Вот Палёна тебя точно любит, — вспомнил Терехов. — Преданно и беззаветно...

Хотел добавить, точнее, укорить, мол, а ты её друзьям даришь, как вещицу, но увидел, что Жоре и так горько — промолчал. Репьёв оценил недосказанность как-то по-своему.

— Теперь понятно: ты просто так отсюда не уедешь, — вдруг заключил он. — Если удостоился чести побывать в чертогах и выйти оттуда с нормальной головой. Не полудурком, без похмельного синдрома. И верхом на лошади! Значит, жди, позовёт ещё.

Вероятно, Репей и явился сюда, чтобы «принять» очередного страдающего безумца и по старой дружбе сопроводить его до ближайшей наркологии.

Жора так же на глазах протрезвел, зашнуровал ботинки и притопнул ногами. Терехов ждал продолжения, и оно последовало:

— Не в службу, а в дружбу... Как поедешь к ней в следующий раз... флаг с кунга сними. Это просто: рукой через люк достанешь.

И поднял глаза к потолку.

— Глупый вопрос — зачем?

— Вот именно, глупый... Знак мне подать. На флаге радиомаячок.

— А ты ползком за мной? В чертоги?

Репей опоясался ремнём, продёрнул под погон портупею и заговорил уже со злой иронией:

— Нет, Мешкова боюсь. Командный пункт — частная собственность. Шаман выкупил у Министерства обороны за двадцать копеек. А там одной мобзакладки на миллионы. Знаю даже, кому и сколько на лапу дал. Теперь в травоядном кафе этого чудотворца подают ананасы... Ты ел настоящие советские консервированные ананасы? Тридцатилетней выдержки? А питательный завтрак — густой джем из хурмы с кешью и миндалём? Энергетической дозы хватает на сутки. Пища для спецназа. Или брикетированную сушёную чернику? Специально для снайперов закладывали, чтоб повысить остроту зрения.

Застегнулся по форме, надел зелёную фуражку и проверил пальцем кокарду. И преобразился так, словно пять минут назад жаловался, глубоко страдал и почти плакал здесь совсем другой человек!

— Но просьба будет, — уже на пороге сообщил он. — Передай Ланде: увидеть её хочу. Поговорить есть о чём, но с глазу на глаз. И попробуй убедить, такая встреча нам обоим нужна. Пусть не в чертогах — здесь, например. Ну или просто под лунным небом. Не согласится, дай знак, когда пожалует. Флагом... А она непременно сюда ещё приедет. Ты ведь гнедого жеребца ей оставил?

Репей уже закрыл за собой дверь, когда Терехов вспомнил, что хотел спросить: зачем Луноход шастает по плато в полнолуние и заставляет палить красными ракетами? Но понял, что опоздал: задавать подобные вопросы следовало вовремя, когда Жора был расплавлен в чувствах и эмоциях, как ручной, диванный шпиц. А этот, ушедший, напоминал служебного овчара и правды бы не сказал никогда.

Скоро на улице затарахтел дизельный «Урал» и как-то неслышно уехал. Или Терехов задремал сидя и на несколько минут утратил ощущение реальности. Когда он выглянул из кунга, увидел только следы колёс по раскисшему снегу да пасущуюся на зелёной проталине кобылицу. На этом месте значился объект съёмки, совсем рядом с кунгом, но о работе и думать не хотелось, поскольку валило в сон, и отогнать его не могла даже самая жгучая мысль. Обычно после таких разговоров, оставаясь один, он много раз перетирал в уме его детали, пытался увидеть то, чего раньше не заметил, найти связующие звенья, но сейчас обрадовался, что Жора так быстро исчез, запер дверь, стащил наконец-то мокрые сапоги и уснул в кресле, откинув спинку.