Глава 1

– Мы должны вернуться.

Алиса стояла на самом краю Гряды, позволяя горькому ветру стегать ее по лицу. Принесенные им с сожженных просторов песчинки царапали разгоряченные щеки и налипали там, где на коже еще блестели соленые дорожки слез.

– Мы должны вернуться! – еще громче повторил кто-то из близнецов, чьи голоса Крылатая так и не научилась различать. – Там остались раненые… Наши Братья остались там!

Алиса молчала, заставляя себя глубоко вдыхать прогорклый воздух. Внутри нее бушевало пламя. Жгучее, дикое желание побуждало ее вернуться назад, на улицы Города, вопя и рассыпая проклятия, чтобы до исступления топтать ногами сухие останки Правителя.

– Эй… – Кто-то осторожно дернул ее за рукав, но она не обернулась. – Послушай, в Городе нужна наша помощь. Там раненые, там паника, кто-то должен им помочь.

– Мы поможем им всем, если продолжим путь, – сдерживая дрожь в голосе, ответила Алиса.

– Они истекают кровью. – Гвен потянула ее за руку, разворачивая к себе лицом. – Люди как с ума посходили, ты же сама видела! Они… они рвали друг друга голыми руками… – Болезненная гримаса исказила лицо девушки, но она не отвела требовательного взгляда от Алисы. – Нужно понять, что случилось. Нужно помочь Братьям… и остальным.

Последнее слово далось ей с заметным трудом.

Алиса оглянулась. Вестники сбились в кучу на голых камнях. Никто не решился зайти в сторожевой домик, разжечь костер, вскипятить воды. Они продолжали сидеть, обдуваемые ветром со всех сторон, уставившись на линию горизонта, где бурая пустыня почти сливалась с небом.

Юли прижимала лицо к коленям, она уже не плакала, только тонко скулила, как побитый зверек. На спине ее покоилась ладонь Лина. Алиса попыталась поймать его взгляд, но Крылатый будто не замечал ничего вокруг, рассматривая камешки у своих ног в тяжелых ботинках.

– Ты меня слышишь? – Гвен требовала ответа хриплым голосом, напрягая и без того сорванное горло.

– Надо лететь, – мрачно сказал стоявший в паре шагов от нее близнец, поправляя лямки рюкзака. – Ты как хочешь, а мы полетим, да?

Вопрос повис в воздухе. И только порывы пустынного ветра поспешили на него ответить.

– Нам нельзя возвращаться, – наконец проговорила Алиса, во рту у нее пересохло, слова царапали горло. – Люди не в себе. Нужно время, чтобы они… осознали.

– Откуда ты знаешь? – не отступал Трой.

– Я… я видела это. Старик был полон силы, он захлестнул ею всех… Подавил людскую волю своей.

– Отчего же Братья не лишились рассудка? – Освальд перекатывал в ладони гладкий камешек, не глядя на Алису. – И мы. Почему мы не подчинились ему?

– Не знаю, – призналась Крылатая. – В нас есть собственная сила, наверное, дело в этом. Принудить нас тяжелее. Но… Никто даже не сопротивлялся. Старик будто одурманил Братьев, ни один не попытался взлететь… Они просто стояли.

– Ты хочешь сказать, нас растерзают, если мы вернемся? – Голос Троя звенел, как тетива арбалета.

Алиса кивнула:

– Им нужно время. Уверена, Братья уже очнулись.

– Если хоть кто-то из них выжил, – заметил Освальд.

– Я видела Дейва, – ответила ему Алиса, почти не кривя душой.

В последний миг перед тем, как шагнуть за Черту, она и правда увидела коренастую фигурку, которая поднималась с земли, вся грудь Крылатого была обагрена кровью, но своей ли, девушка не знала.

Освальд встрепенулся, будто тяжесть, давившая ему на плечи, разом уменьшилась.

– Ты не врешь? Ты правда его видела?

Алиса сумела выдержать его острый взгляд, не дрогнув.

– Я обещала не лгать тебе, брат. Я его видела. Он сумеет взять Город в свои руки, Дейв справится, ведь так?

– Если у нас и осталась надежда, то только на него, – уверенно кивнул Освальд.

– Наша главная надежда там, за Грядой, а до цели дни и дни пути, – напомнила Алиса, обращаясь к каждому. – Теперь мы Вестники. Нет ничего важнее, чем добраться до оазиса.

– Есть ли смысл? – Трой подошел к самому краю, легонько раскачиваясь на носках. – Может, в Городе и спасать уже некого. Да если и есть, старик умер, Братьев почти не осталось, люди совсем обезумели, а Фета…

За спиной у него раздался сдавленный всхлип, полный такой горечи, что Крылатый запнулся на полуслове. Имя старухи повисло в воздухе.

В дурмане вспыхнувшей битвы и чужой воли они неслись до самой гряды, не оборачиваясь, не смотря по сторонам. Горький ветер трепал волосы, засыпал песком глаза, полуденное солнце слепило их, не давая оглядеться. Да и нужно ли было всматриваться в искаженные страхом знакомые лица? Кто мог подумать, что рядом летит еще один Вестник, к тому же Лин старательно заслонял его от случайных взглядов.

Но таиться дальше было невозможно. На узкой площадке у сторожевого дома не спрятать рыжеволосую девочку, что протяжно скулит, как раненая лисичка. Алиса шумно выдохнула и прикрыла глаза. Разрешая Юли лететь с ними, она понимала, как трудно будет объяснить остальным, почему незнакомая девчонка вдруг обрела крылья, если никто и не слышал о ней, не видел, как она проходила испытание, не праздновал ее посвящение, не учил шагать с Черты. Но этот долгий разговор должна была вести Фета, с ее умением сплетать слова так умело, говорить с такой силой убеждения, что слушающий и не замечал, как легко соглашается с ней.

Только Феты больше не было. Алиса до сих пор чувствовала на своем лице жар серебряного пламени, вспыхнувшего на кончиках старых пальцев старухи, чтобы пожрать Правителя и Жрицу вместе с ним. Этот миг неудержимого ликования силы Рощи стал для Крылатой предостережением. Вот как поступило Божество с той, кто служил ему долгие годы огня и пепла. Вот как поступит Алан и с ней, если она ошибется.

– Святые Крылатые! А это кто? – голоса близнецов сплелись в один, полный изумления.

Алиса открыла глаза.

– Это Юли, внучка Феты. – И, не давая следующему вопросу прозвучать, прибавила: – Она росла в учении Лекарей и полетит с нами, чтобы служить Роще.

– Полетит? – Освальд поднялся, не отрывая глаз от сжавшейся в тени Лина Юли, и подошел к Алисе. – Значит, у нее есть крылья…

– Нет, брат, она пришла от самого Города сюда пешком, – не удержалась девушка, подавляя волну раздражения.

Этот разговор был бессмысленным, каждое мгновение, проведенное здесь, пульсировало в висках. Им надо было лететь, не останавливаясь на ночлег, нестись вперед, над песчаными холмами и скалами, чтобы предстать перед Аланом как можно скорее. Это желание бурлило в ней, и не поддаваться ему было почти невозможно, пусть в таком нетерпении и ощущалась чужая воля.

– Я же сказала, Юли – Лекарь. Вместе с ней мы сумели исцелить Лина. Но если она доберется до Рощи, моя помощь больше не понадобится. Ей нужно в оазис, всем нам нужно туда.

И тут Освальд захохотал. Он смеялся, уткнувшись лицом в ладони, не замечая, как отшатнулись от него остальные.

– Девочка, ты манишь нас туда, как детишек манят сладостями, – успокоившись, сказал он. – Но самое забавное, что у нас просто нет иного выхода. Откуда старик мог взять столько силищи? Из медальонов. Сколько их осталось в Городе? Боюсь, что не осталось совсем. А без Крылатых все мы сдохнем от голода, если охотники раньше не растащат нас по костям. Скажи мне, Жрица, там, в оазисе, мы сможем найти живую кору?

Перед глазами Алисы на мгновение появилась картина ущелья с его валунами, поросшими мхом, с тонкой лентой ручья и Деревом, таким юным, вряд ли способным поделиться силой, которая в нем спит. Но Освальд ждал ответа, и Крылатая кивнула ему, в глубине души надеясь, что за дни их пути Алан успеет впитать память предков достаточно, чтобы выполнить обещание, переданное ею Братьям.

– Выходит, слова о возвращении в Город – пустая трата времени, – сказал Освальд, поднимаясь с камней. – Ты хранишь в себе много тайн, Алиса, пускай все они остаются на твоей совести. Но, видит Роща, к которой мы летим, если ты лжешь нам… в мире останутся только песок и пепел. – Он подхватил рюкзак и пошел к дому со словами: – Полетим завтра, скоро стемнеет, а лишняя ночевка в скалах нам ни к чему.

Юли забилась в дальний угол маленького сторожевого дома. Темные стены, сложенные из камней, хранили в себе тепло уходящего дня и согревали приятно уставшее после стремительного полета тело. Но самого полета Юли почти не запомнила. Перед глазами расплывались темные круги, а сердце сжимала в когтистой лапе невыносимая тоска случившегося горя.

В то мгновение, когда Фета вспыхнула серебряным пламенем, Юли услышала, как обрывается натянутая между ней и бабушкой струна. Этот звук, явственный и тонкий, отозвался в ней такой неописуемой болью, что Юли даже не прочувствовала ее до конца. Словно бы весь мир озарился из самого своего нутра холодным серебром с единственной целью – ослепить ее.

А потом они с Лином долго летели куда-то, ей запомнилось мельтешение серых песчинок и небо, что высилось над ними огромным куполом. От пепла, которым полнился воздух, горчило во рту, и Юли казалось, что боль пропитана горьким вкусом.

Юли была готова рухнуть на землю, лишь бы оборвать нестерпимый звон в ушах, усиливающийся с каждым мигом. Это ей представлялось самым легким, самым правильным решением – ослабить крылья, что так умело ловили ветер, крепко зажмуриться и камнем рухнуть вниз, утонуть в песке, позволив ему сломать ребра, проникнуть внутрь нее и засыпать ее сердце.

Но крепкая рука, теплая и живая, увлекала ее вперед. Лин не оборачивался, только изредка поглаживал большим пальцем девичью ладошку. Он летел и летел, помогая держать высоту, ободряя, вселяя надежду. В этом новом мире, где властвовала ослепительная боль, не было бабушки, не было привычного закутка в старом лазарете, здесь хозяйничал горький ветер, а песок царапал и колол кожу лица. Все здесь было иначе, чем ей мечталось. Одна лишь рука, влекущая Юли за собой, вселяла в нее надежду.

Но, переступив вслед за остальными порог дома, она вновь оказалась один на один со своей болью.

Лин принялся разводить огонь в очаге, тихо переговариваясь со смуглым пареньком; кажется, они чуть слышно смеялись, подначивая друг друга. Рядышком пристроилась девушка, такая же темненькая и ладная, даже короткой стрижкой похожая на брата. Она с улыбкой слушала разговор, но на лице ее все равно читалась растерянность, даже озабоченность.

На узком лежаке улегся мужчина с косматой, жесткой бородой, он безучастно разглядывал низкий потолок. Юли показалось, что, сделай он одно резкое движение, и рубаха, обтягивавшая его сильные руки, лопнет по шву.

– Ты бы не прохлаждался, Сэмми, – обратился к нему Лин. – Принеси воды. Помнишь, где тут колодец?

Тот кивнул, нехотя поднимаясь, и лежак под ним жалобно заскрипел. Тяжело топая, мужчина прошел мимо Юли, даже не взглянув на нее. Из приоткрытой двери дохнуло холодом остывающих камней. Близилась ночь. Первая за Чертой. Первая вне стен лазарета. Первая без бабушки.

Юли поежилась, ей даже хотелось, чтобы кто-нибудь подошел, начал расспрашивать о крыльях и Ле́карстве. Она не представляла, что сможет ответить на все их вопросы, но равнодушие, нарушаемое лишь редкими озабоченными взглядами в ее сторону, пугало девочку еще сильнее.

У двери высилась гора рюкзаков, в самом аккуратном из них сосредоточенно копалась еще одна Крылатая. Юли заметила, как быстро краснеют ее щеки, как отливают медью пряди длинных волос, выбившиеся из тяжелой косы, а она не спешит откинуть их, продолжая искать что-то в глубине походной сумки.

– И что же ты потеряла, Сильви, уж не свои ли дорогие корешки и снадобья? – Тот, кто спорил с Алисой на камнях Гряды, теперь медленно подступал к новой жертве.

– Перестань, – девушка дернула плечом, запуская руку к самому дну рюкзака. – Я все подготовила, даже не надейся.

– Ну, хоть кто-то может этим похвастаться.

– Зачем ты так с Алисой? – Сильвия понизила голос, но Юли все равно расслышала ее недовольный шепот. – Сейчас мы все зависим от нее…

– Я не люблю ни от кого зависеть, ты сама это знаешь.

Девушка грустно улыбнулась.

– Как бы ты ни старался, Вожаком тебе здесь не стать, Освальд.

Сильвия наконец отыскала в рюкзаке нужный сверток, победно потрясла им в воздухе у самого носа Крылатого и пошла к очагу. Мужчина проводил ее взглядом, и Юли сумела прочесть в нем смутную тоску: так смотрят на что-то некогда желанное, но успевшее наскучить. Заинтересованная чужой беседой, девочка оттолкнулась от стены и этим привлекла к себе внимание.

Освальд повернулся к ней, их глаза встретились. Миг растянулся на целую вечность, Юли показалось, будто она тонет в чужой воле, которая проникает в самое ее нутро. Она и не заметила, как мужчина оказался совсем рядом, присаживаясь у той же стены.

Он провел рукой по безволосой голове, блестевшей в свете разгоревшегося огня.

– Значит, ты внучка Феты? – наконец сказал он.

Юли взглянула на Лина, надеясь на его поддержку, но тот помогал Сильвии подвесить тяжелый котелок над огнем. Алисы в домике не было, она все еще стояла снаружи, вглядывалась в темнеющее небо.

Юли беспомощно кивнула в ответ.

– Ни разу тебя не видел, девочка. А я долго прожил в Городе. Почему?

– Я росла в лазарете, – проговорила Юли хриплым от плача голосом, чувствуя боль в раздраженном песком горле. – Бабушка ограждала меня… ото всех. Для ученичества.

Она сама понимала, какой нестройной выглядит ее ложь, но мысли путались, а сердце отбивало сумасшедший ритм, и придумать что-то иное, правдоподобное, понятное она не могла.

– Летать тебя тоже бабушка научила? – равнодушно произнес Освальд.

Щурясь, он смотрел на огонь, всполохи которого превращали его лицо в перекошенную маску. Юли не знала, что ответить, но мужчина терпеливо ждал.

– Нет, я сразу сумела. Крылья выросли… и я полетела.

– Просто взяли и выросли?

– Да. Однажды.

– Крупно же тебе повезло, девочка. И как вовремя. – Освальд растянул тонкие губы в подобии улыбки.

Они помолчали, Юли чувствовала, как медленно стекает холодный пот у нее по спине, струйкой между двумя бугорками спящих крыльев, втянувшихся внутрь тела.

– Я расскажу тебе одну историю, милая. – Голос Крылатого доносился словно издалека, но девушка не осмелилась склониться к говорящему. – Давно, две дюжины лет назад, Братство было другим. Вожаком был лучший из нас, Хэнк, сильный и умный, он умел воевать, умел пить и любить женщин. А еще он верил в Братьев так сильно, как не мог себе позволить.

Освальд вытянул ноги, опершись спиной на каменную кладку. В это мгновение он выглядел так, словно вокруг не существовало ничего кроме памяти, захлестнувшей его с головой.

– Он верил в силу долга, клятв и Закона. Он мечтал увидеть этот мир возрожденным и делал все, чтобы так и случилось. Будь Хэнк нашим Правителем, кто знает, возможно, Роща нам и не понадобилась бы сейчас. Мы бы сделали людей свободными, не привязанными к медальонам и Дереву. Но, сколько бы Огонь ни обращал человека в прах, гниль людской души живуча. Хэнка предали и казнили, девочка. Повесили на площади, и его тело оставалось там, пока гнусные песчаные твари, летучие и ползучие, не растащили его останки. Нам даже не позволили его похоронить.

Юли застыла, с ужасом понимая, почему Крылатый решил поведать ей эту историю.

– А предатель стал Вожаком. – Освальд тихо засмеялся, поглаживая голову пятерней. – Ему вообще везло в этой странной жизни. Лучшая женщина выбрала его из всех нас, уж поверь, каждый мечтал звать ее своей. Когда закрываю глаза, я могу представить ее волосы, копну непослушных кудрей, мягких и нежных. Однажды она целовала меня, не всерьез, конечно, но я помню этот день лучшим в своей жизни. Жаль, но предатель завлек ее, чтобы, наигравшись, бросить одну. Улетел на поиски славы, и куда? Сюда, девочка! Он сбежал на Гряду от своей жены. А она, влюбленная, как дикая зверица, гордая, покинутая, умерла с его именем на губах.

Юли едва дышала, впитывая каждое слово, что тяжелой водой ронял Освальд.

– Говорят, она ушла в мир иной, так и не родив предательского ребенка. А может, и родила, да он умер, так и не сделав первый вдох. А может, и сделал, но тут же покинул этот мир. А может, и не сразу, кто его знает… – Мужчина отвернулся от огня. – Но дитя должно было умереть, иначе почему никто не слышал о нем столько лет? Где в Городе можно спрятать растущего выродка Вожака? Нигде.

Освальд смотрел на девушку в упор, и взгляд его обдавал ее ледяным холодом.

– Если только в лазарете. Сумасшедшая бабка с ее отварами, захлебывающиеся собственной кровью люди, страх, смерть… Никто не решился бы вызнать, что творится за стенами. Так скажи мне, внучка Феты, росло ли там дитя предателя?

Юли не шелохнулась.

– Молчишь? Хорошо. Молчи. Я все вижу без твоих лживых слов. Эти волосы, – он дотронулся до растрепавшихся девичьих кудрей, – эти скулы, эти глаза. Я вижу в тебе ту женщину и вижу того предателя. Не говори мне, что крылья выросли у тебя за спиной в одночасье молитвами бабушки…

Он легко вскочил, обрывая свою речь так, словно ее и не было. Юли медленно подняла глаза и увидела, что к ним подошла Сильвия.

– Пойдем, – сказала та, протягивая руку Освальду, – поможешь нам.

Мужчина молча двинулся к очагу. Мягкая ладонь Сильвии осталась висеть в воздухе, девушка болезненно поморщилась, но, взглянув на Юли, улыбнулась:

– Не бойся его, ты под защитой Алисы, а значит, никто тебя не обидит. Сейчас приготовим похлебку, поешь и ложись спать. Завтра предстоит долгий путь.

Юли благодарно выдохнула, неожиданное тепло в голосе девушки растопило лед, сковавший все ее естество. Она откинулась на стену, почувствовав спиной какую-то неровность на кладке. Девочка повернулась. В мягком свете очага старые камни загадочно мерцали, будто само время, живущее в них, испускало слабое сияние.

Юли провела кончиком пальца по символу. Кто-то очень давно выцарапал его в камне, наверное, коротая так одинокие вечера, свободные от дозорной службы. Тонкая, неровная бороздка под наклоном встречалась одним концом с другой точно такой же. Похожие на наконечник стрелы, обе они соединялись посередине, как перекладиной, еще одной бороздкой.

Девушка гладила ладонью теплый камень, чувствуя, как отпечатывается на коже чье-то далекое послание. Сухой голос Освальда еще звучал в ушах, перекрывая собой шум боли, что прибоем билась в сердце. Гнусный предатель, ставший Вожаком. Лучшая женщина, выбравшая его из многих, чтобы умереть в одиночестве, пытаясь родить дитя. Не кривил ли душой Освальд? Не чувство ли отвергнутости диктовало ему эти страшные, тяжелые слова? И как поступит он теперь, раскрыв тайну дочери предателя? Юли не находила ответа. А у бабушки, которая всегда готова была поделиться мудростью, его теперь не спросить.

Но даже слова, полные злобы и презрения, приближали Юли к родителям, делая их живыми и настоящими. И пусть в памяти Освальда отец ее оставался виновным в страшных грехах. Пусть мама была для него женщиной, сделавшей неверный выбор. Но они существовали на самом деле, Освальд их помнил, говорил о них, злился, как могут злиться лишь на тех, кто когда-то жил на этой земле.

– Томас, – прошептала Юли, покрываясь мурашками, – Анабель.

Когда имя матери сорвалось с ее языка, она вдруг поняла, по какому символу скользят ее пальцы. Выскобленная тупым ножом, неровная буква «А» выделялась на старом камне.

Всхлипнув, Юли прижалась к нему щекой. На один бесконечно долгий миг ей показалось, будто камень стал мягкой женской ладонью. Материнской ладонью, дарующей такое тепло и нежность, что боль наконец отступила, и Юли ощутила желанный покой.

– Эй, – голос Лина прогнал морок, и камень вновь оказался камнем. – Пойдем, тебе надо поесть.

Он с силой потянул ее за руку, и все, что оставалось Юли, это подчиниться его воле.

Алиса шагала вдоль кромки гряды, скидывая мелкие камешки вниз. Проводив взглядом Вестников, которые, понурив головы, гуськом заходили в дом, она не сумела заставить себя последовать за ними. Поймав удивленный взгляд Лина, девушка лишь кивнула ему в ответ.

Спор с Освальдом был слишком коротким, это мучило Алису недобрым предчувствием. Вместо того чтобы допытываться правды, он отступился так быстро, словно она открылась ему без лишних слов.

Погруженная в тяжелые мысли, Крылатая наблюдала, как резвится на острых камнях Чарли. Он вскидывал вверх свой пышный хвост, чтобы схватить его зубами, но каждый раз оранжевый мех ускользал в самый последний миг. Казалось, что зверек увлечен своей забавой, но от внимательного взгляда Алисы не укрылось, как озабоченно поглядывает на нее лис, украдкой, думая, что она этого не замечает.

Чарли чуял ее смятение, ему хотелось развлечь подружку забавной игрой, и Алиса была благодарна ему за это. Она присела и ласково погладила мягкую спинку. Мех приятно пружинил, а сам Чарли тут же довольно заурчал.

Алиса поймала себя на мысли, что с каждым днем, приносящим все новые беды, она отдаляется от друзей, и только маленький лис понимает ее тонко и точно, даже лучше, чем она сама.

– Хороший зверь. – Низкий голос подошедшего заставил Алису вздрогнуть. – Ох, испугал, что ли? Уж извиняй.

Большой Сэм смущенно поглядывал на нее, в одной руке он держал тяжелое ведро, полное мутной воды.

– Вот, послали, говорят, будут похлебку варить. – Парень шутя поднял свою ношу, хотя та весила столько, что сама Алиса с трудом оторвала бы ее от земли. – Ты приходи. Если остынет, есть будет невозможно.

Алиса улыбнулась и поднялась. Остывший ужин и полное ведро – это было так просто и так понятно, что ей захотелось рассмеяться. Тяжелые мысли можно оставить и на потом, а посидеть с Братьями у огня, вспоминая прошлое, будто ничего и не изменилось с тех пор, было ей необходимо прямо сейчас.

– Я приду, Сэм, спасибо! – искренне сказала она.

Крылатый кивнул и направился в сторону сторожевого дома.

День уже склонился к закату. Тени от скал вытянулись, а солнце почти ушло за горизонт, окрашивая песок в багровый цвет. Воздух медленно остывал, совсем скоро морозная взвесь покроет камни, и так завершится еще один день в сожженном мире.

Алиса глубоко вздохнула и хотела было уже двинуться к дому, но перед глазами вдруг все поплыло. Она неловко взмахнула руками, оседая на землю.

Чарли тут же подскочил к ней, взволнованно уткнулся ей в локоть влажным носом, заскулил и стал заглядывать в глаза девушки, но они уже полнились серебряным сиянием. Чарли завыл и присел у ног застывшей Жрицы.

«Я буду ждать твоего возвращения, человеческий детеныш. Я всегда буду тебя ждать», – проскулил он.

Но Алиса его не слышала, она лежала в мягкой траве. Маленькие перламутровые жучки ползали у ее лица, собирая мелкие веточки и семена цветущих трав, чтобы унести их в свои жилища.

– Интересно, они знают, что их не существует на самом деле? – спросила Алиса, чувствуя, как Алан уже склонился над ней, помогая приподняться и сесть.

– А хоть кто-нибудь знает наверняка, существует ли он? – откликнулся юноша, усаживаясь рядом. – Здравствуй, Алиса.

Они посидели так, разглядывая друг друга. За дни, что Крылатая провела в пути и Городе, Алан стал шире в плечах и держал теперь спину с особой прямизной, в которой скрывалось осознание внутренней силы. Его волосы были распущены и полны серебряного сияния, он откидывал непослушную прядку с лица, чтобы она не мешала ему смотреть на Алису.

– Ты изменилась, – сказал он с улыбкой. – Ты стала сильнее.

– Я хотела сказать тебе то же самое.

– А разве ты еще не поняла, как мы связаны? Чем сильнее я, тем сильнее ты. Чем больше могущества вмещает твое сердце, тем шире во мне разливается память предков.

Алису обволакивал его голос, переменчивый, дурманящий. Она не могла бы сказать, низким или звонким он был, говорил ли Алан плавно, а может, чеканил слова, как Томас. Нет, голос Божества, как и оно само, был сразу всеми голосами, теми, что когда-либо слышала Алиса, и теми, что не существовали вовсе.

«Он един и многолик», – вспомнились ей слова Феты.

– Отпуская тебя к людям, я и не думал, что ты вернешься Жрицей, – продолжал Алан, разглядывая ее.

– Ты сам приказал женщине, служившей тебе столько лет, отдать мне и венок, и силу, – проговорила Алиса, чувствуя, как боль возвращается к ней.

– Так было предначертано. – Юноша потер лоб ладонью. – Я даже не разобрался, как это произошло. Память захлестнула меня, напитала, насытила… Жрица нужна, чтобы люди взрастили Рощу. А та старуха… она лишь хранила в себе силу, чтобы передать тебе, как только час настанет. И он настал. Ты не рада?

Алан удивленно смотрел на нее. Он явно не понимал, почему Алиса не разделяет его удовлетворения, ведь все складывалось так, как они с ней задумали.

– Эта старуха… – начала Алиса. – Я знала ее с рождения. Она была добра ко всем, она помогала… Она служила им… тебе долгие годы Огня. Она погибла, помогая нам улететь… Ты сжег ее! – Алиса уже кричала, резко поднимаясь на ноги.

Алан продолжал сидеть, смотря на нее с неподдельным интересом.

– В тебе столько жизни, гнева, страсти. Удивительно! – Он протянул руку, желая дотронуться до нее, но Алиса увернулась. – Хорошо, ты скорбишь, я могу это понять. Но пойми и ты: ее время пришло. Венок прогонял старость и смерть, но выдержать путь до меня, разделить со мной ношу возрождения… в ней просто не было столько силы. Потому появилась ты. Все в этом мире предрешено, теперь ты моя Жрица. Ты ведешь ко мне свой народ, они взрастят Рощу…

– Почему так нужно было убивать ее, превращать в пепел у нас на глазах? Она не заслужила твоей милости? – с мукой в голосе спросила Алиса.

– Она умерла десятки лет назад, сгорела в Огне, понимаешь? Предначертанный путь ее оборвался, но вся сила Рощи поддерживала в ней жизнь, чтобы однажды старая Жрица передала венок тебе. Будь она разумней, сохрани в себе остатки былого могущества, и смерть ее была бы милосердна и тиха. – Алан вздохнул, пропуская между тонкими пальцами серебряный локон. – Но она решилась на последнюю вспышку, потратив все до самого конца. И превратилась в пепел, да и была им все эти годы. Прости, но это так.

Алиса отшатнулась. Тихий голос, полный явственного сочувствия, что так искусно прикрывало непонимание ее скорби по погибшей Фете, выбил из девушки дух.

– Мне нужно идти, отпусти меня… – шепотом попросила она. – Завтра долгий путь, мы летим к тебе…

– Да-да, конечно, – Алан снова улыбнулся ей, поднимаясь. – Я сумел увидеть, что битва среди выживших унесла слишком много жизней. Они драгоценны, Алиса, помни. Взрастить Рощу, выстроить Город… Вам нужны люди. Постарайся, чтобы больше кровь не проливалась.

Алиса кивнула, пятясь.

– Сделай, как я прошу. И береги себя, Жрица.

Он протянул к ней руку и погладил ладонью по щеке. Волна силы пронеслась через все тело Алисы, она выгнулась дугой и через мгновение почувствовала боль от упирающихся ей в спину холодных камней.

Ночь успела опуститься на гряду. Дыхание превращалось в пар, замерзало на морозном ветру. Рядом с Крылатой спал Чарли, обнимая передними лапками хвост. Она подняла зверька и осторожно спрятала у себя под курткой.

Когда Алиса проскользнула в дом, Вестники уже спали, устроившись на полу. Очаг давно погас. На грубо сколоченном столе осталась всего одна чашка, полная остывшей похлебки.