5

Князь Медведев просматривал документы по задержанию банды фальшивомонетчиков, когда в кабинет вошёл Никифор, опиравшийся на свой древообразный посох.

– Как он? – Князь поднял взгляд на волхва.

– Рану в ноге убрал, плечо тоже подлатал, а вот с пулей в грудь занятная история вышла. – Волхв вздохнул, полез в карман и вытащил небольшой медальон, похожий на монету с выбитым на лицевой стороне кречетом. – Вот что его спасло. Оберег старый, почти разряженный, но на одну пулю его хватило. – Волхв положил на стол медальон и сплющенную револьверную пулю в медной оболочке.

– А оберег-то… – удивлённо протянул князь, рассматривая медальон в сильную лупу. Никак князя Стародубского герб?

– Думаю, что сынок это его. – Никифор кивнул. – Любава-то прижила дитё ещё восемнадцать лёт тому как, да никогда не сказывала, чьё оно. А через пару лет после родов от огневицы померла. На дальнем хуторе тогда жила, и ни травница наша Варвара, ни я не успели. Сгорела за один день, словно свечка. А мальца выходили и взяли сначала в семью тётки его, Аглаи, а потом, как видно стало, что совсем дурачком растёт, выжили к Тасье, что ему тоже сродственница, а тако жил в избе, что после старого мельника осталась да Любаве перешла, а потом и Горыне.

– Григорий Николаевич… я даже не берусь предсказать, что он сделает. – Медведев покачал головой. – Может доказательств потребовать. Он же после раны уже всё… Деток не сможет иметь.

– Доказательств? – Никифор расхохотался гулким раскатистым смехом, похожим на уханье филина. – Да на кой ляд Горыне сдался этот старый стручок? Воин он из первейших, высок, строен, лицом пригож… Знаешь, сколько он виры за банду получил? Вместе с деньгами за упыря почти сто тридцать тысяч рублей!

– Да и сейчас за боярина Шубина и его подельников получит не меньше сотни. Он же и пострелял там, в заводе, почти всех. Сам подстреленный уже, приколол боярина к стене, кинжалом. Да так, что тот и провисел, пока не отцепили. До рукояти в боярина клинок вошёл, а в стену на пол-ладони.

– Вот-вот. – Никифор улыбнулся и ладонью огладил длинную седую бороду. – А титул ему и так случится. Пусть этот старый окаянник сам доказывает Горыне, что тот его сын.

– А сам-то что думаешь? – Медведев пристально посмотрел в глаза волхва.

– А то и думаю, что, как глянет Григорий на Горыню, так всё и решится. Горыня-то один в один с князем в лицо. Только моложе да глаже. Любава-то первой красавицей на веси была, и, видать, сыну её с той благодати перепало. А не признает, так и нет в том никакой печали. – Волхв усмехнулся. – Такой молодец и нам самим надобен будет. Вот отпишет Гордей в Москву, да знак какой-никакой пришлют молодцу. И будет у тебя в сотне воин Горыня Сосновский. Никому не должен, никому не кум и не сват… Человек он такой, что не выдаст да за спины прятаться не будет. Это я тебе точно говорю. Такого молодца хоть завтра в Соколиную сотню государя нашего.

– Переманят его… – Князь вздохнул. – Новоградские или московские…

– А и переманят, так не за мышкин чих. Будет тебе и с этого прибыток. Или деньгами, или землёй, или ещё чем отдарятся. Но я тебе вот что скажу. Ты не держи его. Сразу все расклады расскажи да объясни. Это сейчас он молод, богат да свободен. А станет князем Стародубским, так сразу почует, каково оно, быть всем головою. Ну и, кроме того, ты не смотри, что он молодой. Там в нём старик с таким опытом, что и нам не зазорно будет. Если фальшь почует, никогда больше доверять не будет. Так что, пусть сам решает, что ему надобно.

Князь Стародубский, тёмник и старший советник поместной управы канцелярии Военного приказа, дома старался одеваться как можно более просто и удобно. Серые штаны тонкого сукна, рубаха из тончайшего шёлка, синий сюртук и мягкие сапожки делали его похожим на помещика средней руки, если бы не массивный платиновый перстень с сапфиром и вырезанным на камне соколом – знаком военачальника десяти тысяч воинов – тьмы, или, как сейчас стали писать в государевых документах, – дивизии.

Лицо князя, украшенное усами и длинными бакенбардами, просто излучало властность и волю, которой этому человеку было не занимать. Но имея характер жёсткий, почти диктаторский, никогда не забывал выслушать совет, и вообще самодуром не был.

Почту, привезённую курьером Государевой почтовой канцелярии, князь Стародубский распаковывал уже после завтрака и доклада управляющего. Дела шли хорошо, и даже более того, так что князь пребывал в благодушном и чуть расслабленном состоянии духа, когда из разорванного конверта на стол выкатился небольшой металлический кругляш.

Родовой оберег князь узнал мгновенно. Точно такой же висел у него на груди, как и у всех членов не очень многочисленного рода Стародубских. Полностью заряженный оберег мог отклонить или погасить до пяти выстрелов и примерно столько же стрел. Это не помогло его сыну, которого разбойники буквально изрешетили пулями, но несколько раз выручало самого князя, до самых последних пор водившего дружину Кречета в бой.

Чуть дрожащими пальцами князь развернул письмо и, чертыхнувшись, потянулся за очками, лежавшими на письменном приборе. По мере чтения складка между кустистыми бровями становилась всё глубже, пока лицо не застыло в выражении крайнего удивления. Перечитав письмо ещё раз, а затем снова, князь отложил бумагу и снова взял в руки оберег.

То, что это тот самый, подаренный насмешливой красавице в маленьком селе, на границе владений Стародубских и Медведевых, не было никакого сомнения. И в словах, собственноручно написанных его соседом – князем Медведевым, тоже не приходилось сомневаться. И дело тут было даже не в фактах, которые легко проверялись. Письмо было составлено так, чтобы никто не мог уличить Медведева в том, что тот не поставил Стародубского в известность, но никак не влияло на решение самого князя. Даже написано было на официальном бланке княжества. Да и приписка, что Горыня уже принят в Перунову дружину, тоже говорила о многом. Перуновы сотни комплектовались самыми лучшими и отчаянными воинами, исполнявшими роль летучих боевых отрядов в мирное время, а в военное – занимавшихся разведкой и особо важными поручениями. Желающих попасть в Перунову сотню всегда было предостаточно, а мест было ограничено, так что очередь из дворянских и боярских сынков стояла от дверей и до вечера. И связи тут играли последнюю роль, так как воевала сотня серьёзно и даже в мирное время, бывало, хоронила воинов. Но честь дороже жизни, и молодые воины рвались в сотню изо всех сил.

– Никон! – Князь оперся тяжёлым подбородком о скрещённые руки и, встретив взглядом вошедшего, кивнул на стул. – Садись, Никон Петрович. Будем думу думать. Вот тебе раз. – Князь подал письмо от Медведева. – Вот тебе два. – Он вручил помощнику оберег.

Читал Никон бегло и, скользнув по тексту ещё раз, поднял взгляд на князя.

– Так что же это получается. Прижила девка сыночка от вас, Григорий Николаевич? И оберег фамильный, он же только вашу кровь охраняет. Ни на ком боле не работает оберег-то. Арефий свет Осипович дело своё туго знает. По тридцать лет его обереги как новенькие.

– Значит так. Поезжай в Сосновку да в Медведевск. Расспроси людей, денежку кому надо дай, но всё мне про этого молодца вызнай до донышка. Что за человек, с кем знается, с кем гуляет, да как вообще…

– Ясно, Григорий Николаевич. – Старый слуга встал и вытянулся во фрунт. – Всё исполню в лучшем виде. Не извольте сомневаться.

Как раз в этот момент Горыня очнулся от зелий, которыми его поил Никифор, и открыл глаза. Потолок в комнате ничем не напоминал таковой в его номере в подворье, за исключением того, что был тоже белёный. Но роспись по краю потолка в виде цветов и ажурная лепнина со всей очевидностью говорили о том, что это никак не его комната. Скосив глаза, Горыня увидел опрятно одетую женщину в белом переднике с вышитым по ткани стилизованным цветком, в таком же белом платке и узорчатых ичигах на ногах.

– Проснулся, соколик. – Женщина сразу подхватилась с места, суетливо налила полную кружку какого-то питья и подала его Горыне. – Испей-ка отвара, а я кликну девок, чтобы мыльню готовили. Пропотел ты хорошо, так что к вечеру уже почти здоров будешь.

Отвар со вкусом ягод и мяты провалился в желудок. И не успел Горыня подумать о том, что вместо мытья предпочёл бы плотно перекусить, как вошедшие в комнату девицы подхватили его под руки и почти волоком отвели в комнату с каменными полами; раздев догола, молча стали споро намывать душистым мылом во всех местах.

Ошалевший от такого обращения Горыня только успел прикрыть глаза, когда ушат ледяной воды обдал его с головы до ног. Потом его обтёрли полотенцами и так же быстро одели в подштанники, штаны, рубаху и, даже обернув ноги портянками, надели сапоги.

– Спасибо, красавицы. – Горыня благодарно кивнул девушкам. – И сам бы справился, но так и быстрее, и приятнее.

– Ещё приятнее к ночи будет, коли к нам дорогу найдёшь. – Черноглазая девица с толстой косой, доходившей почти до колен, улыбнулась, показав ровные белые зубки, и с коротким смешком удалилась вместе с подругами.

Когда Горыня вернулся в комнату, где лежал, там уже сидел Никифор. Окинув пациента долгим взглядом, он кивнул.

– Ну, хоть на человека похож. А то лежал такой, что краше в домовину кладут. Дай-ка я тебя посмотрю. Нахватал ты немало, но, твоё счастье, Мокошь-матушка на тебе печать свою оставила. Я токмо пули вынул да раны стянул, как всё заросло, словно и не было ничего. Сам-то как?

Горыня с наслаждением потянулся, разминая тело после долгого бездействия, и улыбнулся.

– Да как новый. Ничего не болит, не ноет… Как благодарить вас, Никифор Кондратьич?

– То пустое. – Волхв отмахнулся. – Воев поднимать – благое дело. Ты вон к бандитам сунулся не за ради благодарностей?

– Так я же быстрее, чем люди Гордея, быстрее, и стреляю лучше.

– А вот три пули поймал! – сварливо перебил его волхв.

– Сам дурак. – Горыня кивнул. – Перестал выстрелы считать. Забыл, что их только двенадцать. Вот и поплатился.

– Не кори себя. – Никифор улыбнулся. – Кто знает, как бы оно сложилось, если бы тати в тебя палить не начали. Про всё позабыли, только тебя и выцеливали. Вот их и повязали всех. Ну, кроме двенадцати. – Волхв хищно усмехнулся. – А буде у тебя не двенадцать пуль, а поболе, так и вязать было бы некого. Но и так повязали почти с два десятка, да самого боярина взяли. Они как раз в тот дён убирали все следы. Перевозить хотели в Тверь. Но теперь Гордей в именинниках, да дознатчики, все живы – здоровы. Только пару воев сотни особой подранили, ну, так их уже небось вином в кабаке поят. Ты у меня самый тяжёлый был. – Никифор хлопнул ладонью по колену. – Ладно. Давай потихоньку спускайся вниз. Там вещи твои да оружие. Сегодня переночуешь здесь, а завтра давай с утра в казармы Перуновой сотни. Там уже всё за тебя обговорено.

– А я думал, так и оставят в Разбойном приказе. – Горыня улыбнулся.

– Так тебя сунули только проверить да посмотреть, что за человек. – Никифор хитро сверкнул глазами. – Да и не до тебя сейчас у дознатчиков. Две банды за день взяли. Теперь бумаги сколько испишут да человека из Москвы ждать будут. А в городе после таких случаев тихо да гладко с месяц, а то и два. Так что нечего тебе штаны там просиживать да девок лапать. В сотне всяк при деле будешь.

Казарма Перуновой сотни оказалась вполне уютным домом с отдельными комнатами, которые язык бы не повернулся назвать кельями. Широкие кровати с мягкими матрасами, мыльня, которую постоянно держали под парами, и даже собственный скверик, где можно было уединиться с девушками и женщинами Лекарского приказа.

Первым делом Горыню обмерили с головы до ног, сообщив, что доспех на него будет готов через неделю, а военный кафтан, выходной сюртук и попону для коня он должен пошить сам, но затраты ему компенсируют. Затем замерили калибр револьверов и вписали в особую книжечку для снабжения боеприпасами. Ещё вручили личную пайцу воина Перуновой сотни и стальной браслет – оберег от кромешников. Правда, как говорили опытные воины, помогал тот оберег слабо, но Горыня посчитал, что лучше такая защита, чем никакой. Последним выдали форменный палаш, и, заставив расписаться в книге учёта, отпустили с миром.

Кормили воинов сотни в трактире, стоявшем через дорогу. Там по предъявлении пайцы можно было получить обед, ужин или завтрак, а за небольшие деньги – спиртное и всякие дополнительные услуги, вроде пирогов в дорогу и напитков, разливаемых в большие литровые бутыли.

Понимая процесс «прописки», Горыня сам пошёл и договорился с кабатчиком, чтобы тот «накрыл поляну», и вечером кабак гудел, принимая всех свободных от службы воинов. Скоро сюда же подтянулись дознатчики и другие воины медведевского гарнизона, квартировавшие на территории княжеского дворца, так что, несмотря на огромный зал, вмещавший больше ста человек, столы начали ставить уже во дворе трактира.

Дубыня, здоровяк, который участвовал в испытании, подошёл к сидевшему за столом Горыне и, протянув здоровенную полуведёрную кружку, кивнул:

– Давай, брате. Чтобы не таить зла да быть верным побратимом всем нам. – Он оглядел длинный стол, за которым сидели воины сотни. – Про подвиги твои дознатчики рассказали. И про то, что жизни многим из них спас. И то – добре. Сотня Перунова во всём особых статей, но главное, сотня – наша жизнь. Мы не отступаем без приказа князя или государя. Не бросаем своих, работаем, когда все отдыхают, и делаем то, что никто не сделает. – Дубыня протянул братину Горыне, и тот уже, наученный старшими товарищами, с поклоном принял её и сделал первый глоток.

– Во здравие государя. – Оторвался и глотнул ещё раз. – Во здравие князя, – и третий раз приложившись, поднял братину над головой. – Во здравие Перунова войска!

К себе в комнату Горыня попал уже по утро, а буквально через два часа его, как и всех воинов сотни, подняли на утреннюю тренировку. Тренировка не впечатлила ни самого Константина, ни тело, привыкшее к тяжёлому крестьянскому труду. На следующее утро болели некоторые группы мышц, но в целом нагрузка не была запредельной. Удивил только пожилой китаец, обучавший воинов сотни бою без оружия и со случайными предметами. Ханьский воин был совсем не субтильным, а вполне крепким мужчиной высокого роста, с прекрасно развитой мускулатурой и движениями горного барса. Посмотрев на его учебные схватки, Горыня понял, что ловить в данном случае ему нечего, и, в свою очередь, постарался хотя бы проиграть достойно, что и было оценено мастером.

– Тии где училися? – произнёс он, когда воины закончили работать и потянулись с площадки.

– Если скажу, что это не первая моя жизнь, вы удивитесь?

– Не очена сильно. – Ханец кивнул с серьёзным выражением лица. – У тебя ниххонская школа. Есть немного у-и и чего-то иссе. – Покази есе, как бьешь рукой… – Нет, не знаю такой техники. Будес у меня заниматься?

– Почту за честь, мастер, – произнёс Горыня и поклонился.

– Ти хао. – Мастер поклонился в ответ и в первый раз за всё время улыбнулся.

Между тренировками и занятиями по групповому бою оставалось достаточно времени, чтобы Горыня обошёл весь город вдоль и поперёк. В городе было много производств из глины, небольшой судостроительный и ремонтный завод, несколько казённых фабрик, выпускавших военное имущество, и большая ткацкая фабрика.

В своих прогулках он довольно случайно нашёл маленькую фабрику с относительно простыми, но вполне рабочими станками производства Московского завода. Фабрика занималась выделкой оружия для охотников, в том числе и для охотников за всякой нечистью и нежитью, поэтому на складах было полно разных стволов, заготовок под спусковые механизмы и проволоки для пружин.

За двадцать рублей владелец мастерской, он же мастер, разрешил Горыне приходить вечерами и делать свои поделки, при этом иногда помогая в особо сложных случаях. Жил мастер при самом заводе и явно маялся от одиночества, так что его помощь была существенной.

А мастерить Горыня взялся ни много ни мало, а автоматический пистолет, так как его уже сильно утомила возня с револьверными барабанами. Полученная в юности профессия станочник плюс практика на Тульском оружейном заводе привела к тому, что по окончании службы его хобби стало изготовление действующих миниатюрных копий разного оружия под патрон Флобера. Делал и винтовки, и пистолеты, и даже пулемёт Дегтярёва, так что механику автоматического оружия знал отлично.

Взяв за основу знакомый ему до последней гайки и простой, как водопроводная труба, пистолет-пулемёт Стэн и доработав конструкцию, он получил вполне приличный агрегат с тридцатипятизарядным магазином и стволом, упакованным в глушитель вихревого типа. Основную трудность доставил четырёхлинейный рантовый револьверный патрон, но и это, с помощью такой-то матери и напильника, удалось преодолеть. Получилось оружие примерно в тех же габаритах что и прототип, только с торчащим вниз магазином, лёгким рамочным плечевым упором и откидной рукояткой для левой руки, чтобы повысить точность автоматического огня. Трясло автомат от мощного револьверного патрона нещадно, и рукоять была очень кстати.

Второй экземпляр изначально задумывался как одноручное оружие, и Горыня сделал его компактнее, рукоять переместил на приёмный кожух магазина и уменьшил, насколько можно, заднюю часть, чтобы затвор и возвратный механизм не сильно торчали над запястьем.

Патроны купил в лавке, снабжавшей воинов сотни, немало удивив хозяина, когда взял сразу три сотни обычных медных патронов и две сотни с серебряной дробью в стальной посеребрённой оболочке, предназначавшихся против нежити. Высшую нежить так было не убить, но мелкая, легко переносившая обычную пулю, от серебра загибалась достаточно быстро.

– Страшное оружие ты сделал, соколик. – Мастер покачал головой, смотря, как Горыня под злой шелест глушителя и лязг затвора укладывает весь магазин в десятисантиметровый торец полена на заводском дворе.

– Оружие – это инструмент, дядько Макар. – Горыня вздохнул и стал собирать гильзы. – Человеку все едино, зарубят его топором, застрелят из фузеи или убьют голыми руками. Убивает не оружие, а человек.

Первый боевой выход в качестве воина Перуновой сотни Горыня совершил в плановом порядке в качестве сменного сопровождения обоза с серебром, добытым в Зауралье. Караван, лишь называвшийся «серебряным», вёз не только серебро, но и золото, платину и, вообще, дары Сибири и Дальнего Востока, включая ценные меха и мамонтову кость, поставляемую якутами.

Воины Перуновой сотни из Горска сопровождали ценный груз до Москвы, а по землям Нижегородской губернии до железнодорожной станции в столице губернии их сопровождала Медведевская сотня, передавая там воинам из Владимира. Таким образом, сопровождение было выстроено по всем землям империи от порта Дальний в Желтороссии.

Сопровождение каравана оказалось просто очень долгой прогулкой, так как уже давно повывели дураков, готовых напасть на две сотни воинов и полный десяток боевых волхвов.

Вокзал Нижнего Новгорода – скромное двухэтажное строение – не произвёл на Горыню никакого впечатления. А вот сам паровоз, пыхающий сизым дымом и белым паром, с большими колёсами и высокой трубой, понравился своей технологичной красотой, и пока шла передача груза, он с таким же любителем техники – Антипом – под снисходительные улыбки паровозной бригады облазил техническое чудо сверху донизу.

Саму Великую имперскую дорогу строили уже не первое десятилетие, и сейчас укладывали последние километры до Казани, откуда она должна была пойти в Горск и дальше, на Восток, к берегам Тихого океана.

Задержавшись в Нижнем, чтобы набрать гостинцев, Медведевская сотня так же неспешно двинулась в обратный путь, прицепив за собой обоз торговцев с телегами и пару карет с путешествующими дворянами. Купцы и группка молодых дворян ехали из Нижнего с ярмарки, а боярин Лаптев спешил по казённой надобности в Горск.

За длинной дорогой Савва просвещал Горыню, для чего вообще созданы были Перуновы сотни. По словам тысяцкого, в каждом уездном городе стояла своя сотня, насчитывавшая от полусотни до двух сотен воинов, исполнявших в мирное время роль внутренних войск, а в военное – разведки и спецназа. Больше всего воинов было в Москве, где квартировали три полка, общим числом более пяти тысяч человек. А всего по Руси Перунова войска было больше двадцати тысяч.

Особые сотни, приписанные к Разбойному приказу, в основном патрулировали города вместе с городскими охранителями и занимались отловом бандитов. Также воины особых сотен были приписаны к Тайному приказу – контрразведке, и приказу Посольских дел, ведущему дела с другими государствами. Каждая сотня имела своё название, в основном по родовому тотему князя или месту, где квартировала. Таким образом, воины Медведевской сотни звались «медведями», Стародубской – «кречетами», Владимирской – «рысями» и так далее. Все сотни в случае войны собирались в один или несколько ударных отрядов, на плечи которых ложились самые сложные и особо опасные операции.

Особо отличившиеся воины Медведевской сотни носили на плаще вышитую золотом оскаленную медвежью голову, просто отличившиеся – серебряную, а остальные воины – медный знак на груди с той же ощеренной пастью.

Горыня, как новик, не имел даже медного знака, но это его совсем не печалило. К отличиям в сотне было лёгкое отношение. Никто не кичился наградами и знаками, и в подразделении поддерживался дух воинского товарищества и взаимопомощи.

Но кроме аналога внутренних войск в этой реальности существовала и регулярная армия, сформированная не по дружинному а по полковому и дивизионному принципу. Общая численность армии была около пятисот тысяч, включая Перуново войско и Особые сотни, что при огромной площади империи было совсем немного. Но на случай войны существовал и общий призыв, когда армия могла вырасти до пяти миллионов, что последний раз случилось во времена нашествия Наполеона I.

Горыня ехал в передовом дозоре, когда почуял тонкий, едва уловимый запах крови. По привычке поднял кулак, призывая товарищей к вниманию, и лишь через секунду подумал, что его могут не понять. К счастью, воины, ехавшие рядом, мгновенно догадались, что что-то не так, и в руках их появились короткие ружья с толстыми стволами, дававшие на близкой дистанции чудовищное облако картечи из посеребрённой рубленой стали.

Через минуту подскочил тысяцкий.

– Что?

– Кровь. Свежая. – Горыня ещё раз принюхался и, соскочив с Обжоры, уверенно подошёл к обочине и, смахнув тонкий слой желтоватой пыли, обнажил чёрное пятно. Рядом спрыгнул Савва и, коснувшись пятна, растёр по пальцу алую полосу.

– Часа полтора как. Куда вот только ушли… – Он обернулся на подъехавших воинов. – Антип, Всеслав и ты, Горыня. Пройдитесь вдоль обочин. На листьях кровь не забросаешь.

Следы нашли практически сразу, да и не особенно их маскировали. Возможно, надеялись, что просто проедут мимо, не заметив крови на дороге, а возможно, просто торопились.

Два десятка двинулись в погоню сначала верхом, а когда пошёл лесной бурелом, взяли коней в повод. Через полчаса ровного бега в яме, прикрытой ветками, нашли первое тело. Мужчина лет тридцати с пулевыми ранами в груди и конечностях. Он явно погиб ещё у дороги, а унесён уже мёртвым. Второй человек, чей труп был найден неподалёку, умер уже на месте, где его оставили, что следовало из приличной лужи крови, натекшей из тела.

Оба следопыта скользили по лесу, словно тени, справа и слева от тропы, а остальные воины бежали экономной рысью рядом с лошадьми. Ещё через тридцать минут следопыты вытащили на тропу один труп и человека в глубокой отключке.

– Дозорных сняли, – лаконично пояснил Антип и снова исчез в лесу.

Оказалось, что и полевому допросу воинов сотни учить было не нужно. Через три минуты выживший активно каялся во всех грехах, сотрудничая изо всех сил, и даже сверх того.

Банда оказалась аж из-под самого Новгорода Великого, а знакомый атаману кромешник подрядил их напасть на маленький караван князя Елецкого, когда он ехал в своё муромское имение. Что хотел сделать кромешник, разбойник не знал, так что этот момент следовало прояснить воинам Перуновой сотни.

Большая поляна, метров сто в длину и около пятидесяти в ширину была почти пуста, так как шалаши разбойников ютились на самом краю. А вот в центре поляны были вкопаны пять столбов, где, привязанные за руки и за ноги, висели сам князь, его жена, двое сыновей и дочь.

Первым на поляну выкатился Дубыня, приложил к плечу небольшую пушку калибром пять сантиметров, снабжённую прикладом, и выстрелил по шалашам. Двести граммов картечи со ста метров перемешали палки, ветки и кровоточащую плоть в одну кашу, а выжившие, те, кто кинулся в лес, были сметены залпом пятёрки воинов, вышедших с другой стороны.

Горыня уже выдвинул плечевой упор и, удерживая в прицеле кромешника, подбежал ближе, садя короткими очередями. Маг, видя окружавших его воинов, поднял руки и голову, но сказать ничего не успел. Посеребрённые пули одна за другой врезались в поставленный им щит, заставляя колдуна дёргаться и не давая сосредоточиться на заклинании.

Точку в противостоянии поставил Дубыня, ударивший сверху огромным топором. Защита кромешника на такое рассчитана не была, и колдун разошёлся на две аккуратные половинки.

– Да, зря волхва не взяли. – Подошедший из-за спины Никанор покачал головой.

Дубыня, не отвечая, хмуро посмотрел на десятника, потом на окровавленное лезвие и пошёл оттирать его травой. Князя и его семью уже снимали со столбов, оказывали первую помощь, послав пару самых быстрых воинов за подмогой.

А рядом с поляной нашли десяток раненых и связанных воинов из княжеской дружины. Оглушённых заклятием колдуна, основательно помятых, но живых. Всего разбойников было около полусотни, и если бы не первый выстрел из пушки Дубыни, они могли бы оказать достойное сопротивление. Но, как сказал взмыленный Савва, оглядев поляну: «не свезло им».

Вместе с Саввой прибыл и отрядный волхв, занявшийся ранеными и семьёй князя Елецкого, ещё не вполне отошедшего от случившегося с ними кошмара.

Через пару часов поляна, бывшая местом бойни, преобразилась. Лекарь торгового каравана и волхв сотни Иван Акинфиев обрабатывали раны, следопыты осматривали детали некогда целого колдуна, а воины сотни бродили вокруг, изображая бдительную охрану, впрочем, поглядывая по сторонам.

Савва, полулёжа на мягкой траве, беседовал с князем, когда к ним подошёл Антип. Он отозвал тысяцкого в сторону.

– Савва Панкратьич, посмотри-ка. – Он держал в руках исковерканный попаданиями пуль нагрудник. – На кромешнике был.

– Ох. – Савва мгновенно понял, в чём дело, покачал головой. – А ведь из наших по нему стрелял только Горыня. Получается, он живой-то был только из колдовства своего. А тут-то его Дубыня и посёк. Спрячь, потом покажешь Ивану, да скажи, чтобы сохранил колдуна до Медведевска.

– Сделаю. – Антип кивнул и отошёл, а тысяцкий вернулся к князю.

– Так кому кланяться-то, Савва? – Елецкий, знавший тысяцкого лет десять, уже порозовел, отходя от ужаса неминуемой и страшной смерти, и временами даже улыбался.

– Мокошиным промыслом вы живы остались, Кирилл Мирославович. Новик наш, Горыня, почуял кровь, ну, а дальше всё так. Пошли по следу да взяли татей.

– А что за ружьё такое у новика этого? – Князь исподлобья посмотрел на Савву. – Показалось мне или нет, штук двадцать пуль он вогнал в этого кромешника.

– Так Перунова сотня. – Савва скупо улыбнулся. – У Дубыни топор волшебный, рубит камень словно дерево, а сам острый, что травинку сбривает. У Антипа ружье бьёт почти на десять сотен шагов, а у Ладимира кинжал огнём пыхает так, что вместо раны – дыра в теле. Кто знает, чем он заплатил Перуну за скорострел свой. Захочет – сам скажет. Не захочет – спрашивать никто не будет. Не по воинской правде это, сам знаешь.

– То так. – Князь кивнул. – А всё же воинам твоим я поклонюсь. И пиром честным, и справой воинской. Не ведаете ли в чём нужды?

– Так всегда чего-то недостаёт… – начал Савва. – Но огненным припасом поклонишься – в самый раз будет. Его много не бывает.

Тяжелораненых и тех убитых, что представляли интерес для Разбойного приказа, на дорогу перенесли на руках и, споро перераспределив груз на телегах, продолжили путь. Никто из торговцев даже не думал протестовать, так как все понимали, меньше банд – спокойнее дороги. А из ближайшего городка отправили донесение по телеграфу, и на полдороге до Медведевска их встретили телеги Разбойного приказа, куда и перекидали неприятный груз.

Не успел Горыня вымыться и переодеться с дороги, как его затребовал к себе князь Медведев. Борода на юном лице Горыни практически не росла, так что, взглянув в зеркало и решив, что и так сойдёт, он поспешил в княжеский дворец. Князь встретил его приветливо, сразу предложив сесть, и после пары ничего не значащих вопросов перешёл к делу.

– Тут случилась у нас потрава мелкая. – Он усмехнулся. – Слуга князя Стародубского был взят стражей здесь, в Медведевске, за тайным сыском. И оно бы ничего, коли разыскивал он беглого татя или вороватого холопа. Но вот интерес к воину Перуновой сотни уже совсем по другому ведомству. Это дело Тайной канцелярии. До греха доводить не стали – сосед всё же. Но отправили слугу того под конвоем, и письмо я присовокупил. Так, мол, и так, негоже за моей спиной розыск вести, да ещё и на воина справного, в воровстве не замешанного.

– Долго вы его выпасали? – Горыня усмехнулся.

– Словцо какое… – Князь покачал головой. – Но верно говоришь. Выпасали мы его недолго, но людей в том деле было занято с полсотни. Я тебе это к чему говорю. У тебя сейчас в Серебряной избе под сто пятьдесят тысяч серебром. Этого хватит и на титул, и на землицу, и пахарей переманить. Своя земля, своё хозяйство… Никому не обязан, кроме государя нашего да богов. А Григорий Николаевич, он же не просто так старается. Он тебя сначала понять хочет. Понять, а потом к делу своему пристегнуть. Семейство у него небольшое, всего два десятка человек будет, но шумное и драчливое. Что ни год, всё лаются друг с другом в губернском суде за межи да доли от доходов. Сейчас всему этому голова – князь Стародубский, а ему уже за шестьдесят. Годами он пусть и не стар, но всего одна дочка в прямых наследницах. Она, конечно, по государевому указу княжной наречена будет, только вот хозяйство ей не удержать. Девка шустрая да быстрая, на коне скакать да белку самострелом бить может. Но в хозяйстве совсем нет разумения. Управляющие, конечно, найдутся, но и хозяйство без головы – не жилец. И все это понимают, и первым делом сам князь. И сейчас ему просто край как нужен молодой наследник. Тот, кому всё княжество передать можно да дела торговые.

– А мне-то это зачем? – Горыня усмехнулся. – Да будь мне хоть семьдесят, зачем мне грузить на плечи чужое хозяйство? Да я, честно говоря, и своего-то не хочу. Ну, край – прикупить дом хороший в большом городе. И всё. Какой из меня помещик? Нет, мне этот воз и даром не нужен, и с деньгами не нужен.

– Ну, то сам решать будешь. – Князь, удовлетворённый ответом Горыни, кивнул. – Григорий Николаевич сам к нам решил пожаловать. И за слугу своего виру внести, и, как я понимаю, с тобой встретиться.

– Да пусть приезжает. – Горыня безразлично качнул головой.

– Я тебе всё это сказываю зачем? Затем, что князь опытный баюн. Опомниться не успеешь, как шубу ему будешь заносить на поворотах. Может, услать тебя на дальний кордон? Всё спокойнее будет. А я уж перед князем отбрешусь.

– Посмотрим. – Горыня пожал плечами. – Чего гадать? Я от опасностей не бегал ещё и привыкать не буду. Может, и он мне тапочки будет приносить?

– Скажешь… – Князь фыркнул, но, судя по улыбке, и этот ответ молодого воина ему понравился.