В перестроечные годы историки и политики задались вопросом: а могли быть в октябре 1964 года другие кандидатуры, помимо Брежнева?

В тогдашнем руководстве можно было найти более молодых, образованных и динамичных политиков, но реально выбор ограничивался членами президиума ЦК.

В октябре 1964 года в президиум входили (помимо Хрущева): Брежнев, Воронов, Кириленко, Козлов, Косыгин, Микоян, Подгорный, Полянский, Суслов, Шверник.

Козлов, еще недавно второй человек в партии, был неизлечимо болен и работать не мог. Кандидатуры Микояна и Шверника, председателя Партийной комиссии при ЦК (внутрипартийная инквизиция), не рассматривались ввиду преклонного возраста, Полянский, напротив, был слишком молод. Кириленко никогда не котировался так высоко, чтобы претендовать на первые роли.

Кого же тогда могли предложить в первые секретари?

Подгорного? Суслова? Косыгина?

Николай Викторович Подгорный с Брежневым были в тот момент на равных: оба секретари ЦК с широкими полномочиями, в отсутствие хозяина по очереди председательствовали на заседаниях президиума и секретариата. Гришин и Шелест утверждали потом, что, когда решали, кому быть первым секретарем ЦК, Брежнев предложил кандидатуру Подгорного, но тот отказался:

– Нет, Леня, берись ты за эту работу.

Если этот эпизод и имел место, то носил ритуальный характер. Леонид Ильич продемонстрировал партийную скромность, понимая, что Николай Викторович сам откажется.

За спиной у Подгорного было руководство украинской, крупнейшей в стране партийной организацией. Он явно жаждал власти и рассчитывал на первые роли. Но у него маловат был опыт работы в центре. В 1964 году его еще воспринимали как провинциального, украинского партработника. Он очевидно уступал Леониду Ильичу, давно занимавшему видные посты в столице.

Михаил Андреевич Суслов был, разумеется, известен партаппарату всей страны. К нему уже тогда относились с почтением и даже с некоторой опаской. Но он с послевоенных времен шел исключительно по идеологической линии. А «идеологи» первыми секретарями не избирались. Считалось, что первому лицу нужен опыт руководства промышленностью и сельским хозяйством.

Такой опыт конечно же был у Алексея Николаевича Косыгина. Но ему мешало другое – за всю свою жизнь он всего лишь несколько месяцев находился на освобожденной партийной работе, в 1938 году, когда молодого директора фабрики «Октябрьская» поставили руководить промышленно-транспортным отделом Ленинградского обкома. Но в том же тридцать восьмом Косыгина утвердили председателем Ленинградского горисполкома, на следующий год перевели в Москву наркомом текстильной промышленности, и с той поры он работал в правительстве.

Первые секретари обкомов, составлявшие большинство Центрального комитета, считали, что во главе партии должен стоять такой же, как они, профессиональный партийный работник. Косыгину многие симпатизировали, но видели его максимум в кресле главы правительства.

Конечно, все эти формальные соображения могли быть забыты, если бы кто-то из вероятных кандидатов имел поддержку большинства членов президиума. Но такой сплоченной группы в президиуме не было.

Из всего наличного состава именно Леонид Ильич Брежнев представлялся самым очевидным кандидатом на роль первого секретаря ЦК. У него за спиной была богатая биография: фронтовик, первый секретарь нескольких обкомов, первый секретарь в Молдавии и Казахстане, председатель президиума Верховного Совета, секретарь ЦК, занимавшийся космосом, тяжелой и военной промышленностью…

И по человеческим качествам Брежнев подходил на роль лидера больше других. Не вечно хмурый Косыгин, не тонкогубый Суслов с лицом инквизитора, не грубоватый Подгорный, а красивый, улыбчивый, доброжелательный Леонид Ильич больше располагал к себе. Импозантный и артистичный, он умел вести себя, точно чувствовал, как следует говорить с тем или иным человеком, сразу становился центром большой компании – словом, производил очень благоприятное впечатление.

Так что в октябре 1964 года за Брежнева голосовали с легким сердцем. Его избрание вызвало в стране одобрение. Получив газеты, советские люди не без удовольствия всматривались в еще молодое и приятное лицо. Старое-то партийное руководство за небольшим исключением представляло собой малосимпатичную компанию. Борис Пастернак писал тогда:

Люди были довольны отставкой Хрущева, который последние годы вызывал только насмешки. Жаждали покоя, порядка, стабильности и улучшения жизни. Впрочем, в среде интеллигенции (и не только либеральной) об уходе Хрущева сожалели: с Никитой Сергеевичем были связаны благотворные перемены в жизни общества.

Видный партийный работник (и будущий помощник Горбачева) Георгий Лукич Смирнов вспоминал, как на следующий день после пленума он пришел в журнал «Коммунист», где тогда работал. Главный редактор Василий Павлович Степанов сообщил редакционному коллективу, что пленум ЦК освободил от должности Хрущева «по состоянию здоровья и его просьбе».

Все молчали. Только один из журналистов восторженно приветствовал решение пленума и стал критиковать хрущевское нововведение о разделении партии на промышленную и сельскую.

– Не надо спешить, – удивленно сказал ему Степанов. – Особенно вам. Присутствующие помнят, как именно вы настояли на публикации своей статьи, восхваляющей опыт организации сельской партии. Другие члены редколлегии возражали.

Отсутствие энтузиазма по случаю перемен в стране стоило главному редактору «Коммуниста» его кресла…

Другое дело, что потом, когда начался застой и Брежнев стал вызывать только раздражение и насмешки, возник вопрос: да почему же нам так не повезло и во главе государства оказался именно такой человек?

Так ведь выбор в принципе был неширок. Хозяином страны мог стать только кто-то из действующей обоймы высших руководителей. Все это были люди, которые добрались до высших должностей не потому, что страна оценила их таланты, а потому, что они пришлись по душе предыдущему поколению руководителей.

После октября 1917 года происходила отрицательная кадровая селекция, ее результаты были всего заметнее на примере тех, кто управлял страной. Это не значит, что высшее руководство составляли люди совсем уж без достоинств. Они выбились наверх, потому что знали, как обойти соперников и конкурентов. Но даже те, кто от природы был наделен лидерскими качествами, кто обладал знаниями и широким кругозором, были искалечены той борьбой за власть, через которую они все прошли…

На следующий день после октябрьского пленума провели совещание первых секретарей ЦК национальных республик, крайкомов и обкомов. Им поручили у себя дома собрать актив и рассказать о причинах кадровых перемен в Москве.

19 октября Брежнев по заведенной Хрущевым традиции устроил торжественную встречу троим космонавтам, совершившим полет на корабле «Восход». Все было как и прежде. Только впервые с рапортом экипаж обращался не к Никите Сергеевичу. По дороге с космодрома в Москву космонавты, шутя, напутствовали командира корабля Владимира Михайловича Комарова, которому предстояло рапортовать Брежневу:

– Володя, докладывать нужно так: «Готовы выполнить любое задание любого нового правительства».

Никита Сергеевич еще формально оставался главой партии и правительства, а 14 октября уже сменили руководителей основных средств массовой информации, которые входили в неофициальную «пресс-группу Хрущева», – редактора «Известий» Алексея Ивановича Аджубея, редактора «Правды» Павла Алексеевича Сатюкова и руководителя радио и телевидения Михаила Аверкиевича Харламова.

13 октября около полуночи Месяцева вызвали в приемную Брежнева. Николай Николаевич оделся и из третьего подъезда здания ЦК на Старой площади по улице перешел в первый. Брежнев сидел в торце длинного стола для заседаний. Косыгин – сбоку. Подгорный – напротив. Рядом с ним расположился Демичев. Вслед за Месяцевым вошел Ильичев.

Брежнев спросил:

– Кто поедет на радио представлять Николая Николаевича на коллегии комитета?

Подгорный предложил:

– Ильичев. Это его епархия. Его хорошо знают.

Леонида Федоровича Ильичева, как ответственного за средства массовой информации, интересовал практический вопрос:

– Хрущев может присутствовать в радиотелевизионных программах или убрать его из эфира совсем?

– Убрать совсем, – откликнулся Демичев.

– Да, так будет правильно, – согласился Брежнев.

Леонид Ильич напутствовал Месяцева:

– Коля, желаем тебе успеха. На днях встретимся. В случае чего звони.

В ту ночь, вспоминал Месяцев, они с Ильичевым долго плутали по Замоскворечью. Водитель никак не мог найти здание радиокомитета. Когда все-таки добрались, Ильичев распорядился вызвать из дома членов коллегии. К двум часам ночи собрались.

Ильичев коротко сообщил, что Месяцев назначен новым председателем Госкомитета СССР по радиовещанию и телевидению, а Харламов будет переведен на другую работу. Секретарь ЦК доверительно объяснил руководству комитета, что Хрущев совершил крупные ошибки и его судьбу решит пленум ЦК.

Предшественник Месяцева – Михаил Аверкиевич Харламов – находился в зарубежной командировке и не подозревал о том, что происходит в Москве. В начале пятидесятых он работал в «Правде», после смерти Сталина заведовал отделом печати МИД. В декабре 1962 года его поставили руководить радио и телевидением.

Харламова убрали, потому что он был тесно связан с хрущевским окружением. Один из его подчиненных описывал характерную сцену. В кабинете председателя комитета идет совещание. Вдруг Харламов снимает номер вертушки и звонит Аджубею:

– Алеша, завтра суббота, и вы с Радой у нас. Нет, в прошлую субботу мы были у вас. Теперь наша очередь. Ждем.

И это – нарочито в присутствии подчиненных. Желание показать свою близость к семье Хрущева дорого обошлось Харламову. Его пристроили всего лишь заместителем главного редактора Издательства политической литературы, большое понижение для человека, только что занимавшего министерскую должность.

Прежде всего Месяцев осведомился у членов коллегии: может быть, кто-то по принципиальным соображениям возражает против смещения Хрущева? Среди руководителей радио и телевидения сторонников Никиты Сергеевича не оказалось. Месяцев всех распустил по домам, кроме своих заместителей, которых попросил лично просмотреть все программы будущего дня, чтобы в них не упоминался Хрущев.

«Ночью, – вспоминала Валентина Хмельницкая, редактор отдела выпуска главной редакции информации, – проходя мимо приемной председателя комитета, вижу, что на стене справа от двери, где висела табличка с фамилией Харламова, пустое место. Ну, думаю, хозяйственники решили подновить ее, воспользовавшись командировкой председателя.

Приступаю к очередному выпуску новостей. Но телефонный звонок прерывает мою работу: незнакомый мужской голос просит меня с готовым выпуском новостей для «Маяка» зайти в приемную председателя. Как? Ведь он же за границей?

Впервые за годы работы захожу в полуосвещенную приемную. Чуть левее – кабинет. Мне кажется, в нем холодно и неуютно. Мне навстречу из-за стола спешит, улыбаясь, среднего роста худощавый мужчина:

– Здравствуйте! Я – Николай Николаевич Месяцев. Садитесь. Покажите мне выпуск «Маяка», который подготовлен для эфира.

Берет текст и с первой же страницы что-то решительно вычеркивает, именно вычеркивает, а не правит. Через пару минут возвращает мне материалы:

– С этого часа каждый информационный выпуск, прежде чем отнести его в студию, приносите мне на визу. И внимательно посмотрите мою правку.

Выйдя из кабинета, я тут же открываю выпуск и вижу – на первой странице официальной хроники вычеркнут Хрущев. Вместо этого написано: «Сегодня в Кремле состоялась встреча…»

Дни, пока решалась судьба руководства, Месяцев безвылазно сидел в своем кабинете, даже домой не ездил. «Конечно, я понимал, что для меня означало сохранение Хрущева на его высоких постах, – вспоминал Месяцев. – Тюрьма. И не только…»

Замы доложили новому руководителю радио и телевидения, что вычеркивание Хрущева завершено. Заместитель председателя Комитета по внутрисоюзному вещанию Алексей Архипович Рапохин, тоже бывший секретарь ЦК ВЛКСМ, провел Месяцева по коридорам четвертого этажа. Заглянули в службу радиоперехвата, поинтересовались, что передают мировые информационные агентства. Иностранные журналисты еще не подозревали об отставке Хрущева.

14 октября, в течение всего дня, никто руководителю радио и телевидения не позвонил. Он пытался узнать, что происходит на Старой площади, но в руководящих кабинетах никого не обнаружил. Вторую ночь тоже провел на рабочем месте. Только утром позвонили из ЦК и сказали, что посылают официальный указ о назначении Месяцева председателем Госкомитета по радиовещанию и телевидению.

В семь вечера его принял Брежнев.

В кабинете нового первого секретаря ЦК КПСС было многолюдно. Все говорили свободно и раскованно. Брежнев держался дружелюбно, просил не стесняться и в случае необходимости звонить ему… Месяцева на ближайшем съезде партии избрали кандидатом в члены ЦК, сделали депутатом Верховного Совета.

Сместили и главного редактора «Правды» Павла Сатюкова. Он же был и первым председателем созданного в 1959 году Союза журналистов СССР. Пока искали нового редактора главной партийной газеты, несколько номеров, тряхнув стариной, выпустил сам секретарь ЦК Ильичев, который еще при Сталине редактировал «Правду».

Ясное дело, сменили главного редактора «Известий».

После пленума Шелепин завел в свой кабинет уже снятого с должности хрущевского зятя Аджубея. Они с давних пор были на «ты». Заказал чаю с сушками, которые выпекали специально по заказу управления делами ЦК. Посоветовал ошеломленному происходящим Алексею Ивановичу:

– Не уехать ли тебе года на два из Москвы? Полезут ведь иностранцы с интервью. А потом мы тебя вернем.

Аджубей благоразумно отказался.

– Ушел бы Хрущев в семьдесят лет на пенсию, – вздохнул Шелепин, – мы бы ему золотой памятник поставили.

Наверное, ему было неудобно перед Аджубеем: Алексей Иванович неизменно нахваливал Шелепина тестю. Для самого Алексея Аджубея все происшедшее было тяжким ударом. Он дружил с Шелепиным и не мог предположить, что тот примет деятельное участие в свержении Хрущева и что его самого выбросят со всех должностей. Незадолго до октябрьского пленума, выпив несколько рюмок, Аджубей недоуменно бросил правдисту Илье Шатуновскому:

– Вот некоторые полагают, что, как только Хрущев сойдет со сцены, мне крышка. А почему? Кто-то захочет отыграться на мне за Хрущева? Но за что?

Ему и объяснять не стали. После пленума Аджубей вернулся в «Известия» прощаться с редакцией. Он в последний раз сидел в редакторском кресле.

«Конечно, прощаться пришли не все, – вспоминал Мэлор Стуруа, который всю жизнь проработал в «Известиях». – Одних заморозил страх, другие ходили в обиженных, третьим были не по нутру ни Аджубей, ни Хрущев со своими новациями».

Бывшего главного редактора проводили до дому два человека, другие не решились.

На следующий день после снятия Хрущева в «Известиях» появился новый редактор – Владимир Ильич Степаков. У него была богатая биография. В последний сталинский год успел послужить в Министерстве госбезопасности, поработать в московском партийном аппарате, перед «Известиями» руководил одним из идеологических отделов ЦК. В редакции он держался настороженно. Собрал партийный актив и огорошил:

– В агитпропе меня предупредили, что посылают в буржуазную газету. Это верно?

Через месяц, на ноябрьском пленуме ЦК, окончательно решилась судьба хрущевского зятя. Алексей Аджубей не пошел на пленум, полагая, что ему лучше там не появляться – не мозолить глаза. И ошибся, потому что он понадобился.

Председательствовавший Брежнев зачитал решение президиума: вывести Аджубея из состава ЦК КПСС. Но Алексея Ивановича не оказалось в зале. Заочно решать судьбу члена высшего партийного органа не полагалось. Работников общего отдела ЦК, ведавших подготовкой пленума, отрядили его искать. Нашли.

Брежнев сказал:

– Теперь, товарищи, о дальнейшем порядке нашей работы. Перед тем как перейти к международным делам, давайте вернемся к вопросу о товарище Аджубее. В момент, когда я докладывал пленуму предложение президиума ЦК КПСС, товарища Аджубея не было. Сейчас товарищ Аджубей присутствует. Товарищ Аджубей присутствует?

Алексей Иванович откликнулся из зала:

– Да, я здесь.

Брежнев кивнул:

– Я повторю, что президиум ЦК рассмотрел вопрос о товарище Аджубее и принял решение внести на обсуждение пленума вопрос о выводе товарища Аджубея из состава членов Центрального комитета за допущенные им ошибки в работе и поведении. Уже говорили, что в соответствии с уставом этот вопрос должен быть решен путем тайного голосования. Я хочу спросить товарища Аджубея, имеет ли он что в виду сказать или нет?

– Два слова могу сказать.

– Пожалуйста, товарищ Аджубей. – Леонид Ильич демонстрировал партийный демократизм.

Но ни жестом, ни словом не показал, что они с Аджубеем были на «ты». Еще недавно Леонид Ильич дорожил хорошими отношениями с хрущевским зятем.

Алексей Иванович пытался найти какие-то слова в свою защиту:

– Во-первых, я хотел бы сказать товарищам, что я не присутствовал на первой части пленума потому, что поздно меня предупредили, а не из неуважения к собравшимся. Хотел бы также сказать о том, товарищи, что я прошел обычный журналистский путь. Десять лет работал в «Комсомольской правде», воспитывался без отца, с матерью, окончил университет заочно, был практикантом, репортером, завотделом, главным редактором, а в 1959 году, когда был назначен в «Известия», постарался сделать так, как я мог, вместе с товарищами, чтобы была интересная газета. Естественно, что в деятельности газеты, наверное, были недостатки, промахи и даже ошибки. Я только хотел сказать членам Центрального комитета партии, президиума ЦК, это знают товарищи, что никогда в деле не использовал свое положение или родственные отношения. Я никогда не огрызался на критические замечания, мне никогда не приходило этого в голову… Когда я женился, Хрущев был не в таком зените, он был председателем Совета министров Украины. Я пятнадцать лет прожил со своей женой, люблю ее, у меня трое детей, и реплика насчет того: «Не имей сто друзей, а женись как Аджубей» – неправильная…

Его оправдания не имели никакого значения. Как положено, избрали счетную комиссию, проголосовали, и Аджубей, уже оставшийся без работы, перестал быть членом ЦК. 17 ноября все газеты, поместив краткое информационное сообщение о пленуме, не преминули упомянуть о выводе Аджубея из состава ЦК.

Потом Алексей Иванович сожалел, что неубедительно говорил на пленуме, сосредоточился на семье, а надо было напомнить об успехах газеты, о том, что почти втрое увеличился тираж… Да какие бы слова он ни нашел, судьба его была решена! Алексей Иванович был не просто зятем Хрущева. Самостоятельная фигура, он вызывал ненависть и раздражение партийного чиновничества.

Суслов, говоря на пленуме об Аджубее, назвал его «политически незрелым человеком»:

– Президиуму пришлось принимать меры, чтобы обезвредить развязную и безответственную болтовню этого гастролера. Президиум Центрального комитета освободил Аджубея от работы редактором газеты «Известия».

В зале зааплодировали и закричали:

– Правильно!

В докладе, подготовленном Полянским для пленума, говорилось еще жестче:

«Хрущев все чаще поручает ответственнейшие переговоры не руководителям партии и государства, не министру иностранных дел, а своему зятю. Политика становится, так сказать, семейным делом, и Аджубей теперь его особо доверенный человек. Товарищ Хрущев ежедневно, порой неоднократно ссылается на него: Аджубей сказал то-то, посоветовал то-то.

Он стал исполнителем многих его затей во внутренней и внешней политике, в расстановке кадров. Хотя надо прямо сказать – это совершенно не подготовленный для таких целей человек и к тому же болтливый, опасный человек, с авантюристическими замашками. Недавно по поручению товарища Хрущева Аджубей ездил в ФРГ. В беседах с западными журналистами Аджубей вел себя безответственно, делал заявления, которые дали повод западной прессе изображать дело таким образом, будто Советский Союз в интересах улучшения отношений с ФРГ готов пойти на уступки милитаристам за счет Германской Демократической Республики и Народной Польши…»

История с командировкой в Западную Германию в июле 1964 года и в самом деле вышла громкая. Аджубей поехал в ФРГ по приглашению коллег, но встречался с видными политиками – тогдашним правящим бургомистром Западного Берлина Вилли Брандтом (будущим канцлером), председателем Христианско-социального союза и бывшим министром обороны Францем Йозефом Штраусом и федеральным канцлером Людвигом Эрхардом.

Алексей Иванович в силу своего особого положения и внутренней самостоятельности (и, пожалуй, самоуверенности) за границей говорил и рассуждал свободнее, чем любой советский чиновник самого высокого ранга.

«Во время летней поездки в ФРГ, – записывал в дневнике Владимир Семенович Семенов, который в Министерстве иностранных дел курировал немецкие дела, – Аджубей, оказывается, многажды повторял, что Ульбрихт не вечен, что он стар и у него будто бы рак, намекал, что Россия не раз сдерживала орды монголов, катившиеся на Европу…

Вспоминаю, как Аджубей говорил мне перед поездкой в ФРГ:

– Я к вам заеду, конечно, и к Громыко. Вы же знаете эти дела. А в общем я найду что сказать.

И не приехал, конечно».

А в Восточной Германии ревниво следили за всеми советскими руководителями, приезжавшими в ФРГ. Всякое неосторожное слово трактовалось как предательство идей социализма. В прежней ситуации полученный из ГДР донос на Аджубея списали бы в архив, а в октябре 1964 года он стал желанным поводом для увольнения хрущевского зятя. Вскоре после пленума, в первых числах ноября, руководители Восточной Германии нагрянули в Москву – знакомиться с новым руководством.

«Вчера встречал делегацию ГДР, – пометил в дневнике Владимир Семенов. – Ульбрихт весь седой, но бодрый, в приподнятом настроении и настроен как-то зло. Тут, конечно, сказались хулиганские выходки против него Аджубея. Мы получили материалы об этом от Ульбрихта – подобных безобразий не приходилось еще читать».

Первый секретарь ЦК Социалистической единой партии Германии Вальтер Ульбрихт, бессердечный и холодный человек, уверенный в своем величии, много лет был хозяином ГДР. Он не доверял московским руководителям. Боялся, что те в любой момент могут бросить Восточную Германию на произвол судьбы, потому срывал любые контакты СССР с Западной Германией. Неосторожные слова Аджубея стали для Ульбрихта желанным поводом лишний раз выдавить из Москвы уверения в готовности помогать ГДР. И, разумеется, щедрую материальную помощь.

Алексей Иванович почему-то думал, что его высокое положение объясняется исключительно его талантами, а не должностью его тестя. Он действительно был очень талантливым журналистом, но этого было недостаточно для того, чтобы стать редактором «Известий» и членом ЦК. Он вел себя на равных даже с членами президиума ЦК, с некоторыми из них перешел на «ты». Обращался к Брежневу или Шелепину запросто – «Лёня, Саша». Никто другой себе такого не позволял.

Известинец Леонид Иосифович Шинкарев вспоминал, как к Аджубею подошел член ЦК и первый секретарь Иркутского обкома Семен Николаевич Щетинин. Выразил недовольство публикацией в газете о делах в области. Наставительно, как привык разговаривать с журналистами, заметил:

– Обком не станет возражать, если редакция переведет собкора в другую область!

Аджубей побагровел:

– Мы доверяем нашему корреспонденту! Собкоры «Известий» – это те же партийные работники, но еще умеющие писать. Ваше отношение к критике, товарищ Щетинин, настораживает. Советую подумать над этим!

Иркутский хозяин не посмел противоречить хрущевскому зятю, но и Семен Щетинин, и другие первые секретари не простили Аджубею, что, поверив в свою звезду, он не считался с аппаратом.

Первый секретарь ЦК компартии Украины Петр Шелест у себя в Киеве жаловался на Аджубея своим соратникам:

– Товарищи, газета «Известия» – это же семейная газета Хрущева! (Аплодисменты.) Кадры избивает. Знаете, что «Известия» могут по любому секретарю обкома, любому, понимаете, руководителю, заслуженному у нас, может какую гадость… (С места: «Правильно!» Аплодисменты.) Вот недавно было, товарищи. Всем известен Петр Кривонос. Он, как все мы, имеет и недостатки, и положительные качества. Нету человека, который бы идеально кристально чистым был, такого бы человека мы взяли под колпак и ходили на экскурсию смотреть… Так вот написали о Кривоносе. «Свадьба с премией». Фельетон. Это же опозорили человека, коммуниста, члена ЦК нашего, депутата Верховного Совета – за что? Я звонил Аджубею: Алексей Иванович, здравствуйте. Он: ну разве это вопрос первого секретаря ЦК… Он мне дает направление, какими вопросами мне заниматься… Речь идет о коммунисте, о члене Центрального комитета нашей партии, Украины, мне справку о Кривоносе подготовили… Он: ну хорошо, спасибо за разъяснение, и положил трубку. Ну вот, мы ему дали разъяснение, сняли его с редактора газеты… (Аплодисменты.)

Больше никого из хрущевского окружения не тронули. Все остались при своих партийных регалиях, даже бывший главный редактор «Правды» Павел Сатюков. Твардовский, который присутствовал на пленуме, записал в дневнике: «Сатюков был как маслом облитый, ликовал: меня, мол, снять-то сняли, но не вывели».

Бывшего главного редактора «Правды» отправили в журнал «Партийная жизнь» ответственным секретарем, но оставили членом Ревизионной комиссии КПСС. Потом председатель Гостелерадио Сергей Георгиевич Лапин взял его к себе руководителем главной редакции научно-популярных и учебных программ.

А вот Алексей Иванович Аджубей в сорок лет остался без работы. Месяц сидел дома, ожидая решения своей судьбы. Его согласился взять главный редактор журнала «Советский Союз» поэт Николай Матвеевич Грибачев. Он прославился тем, что с гордостью называл себя и свое окружение «автоматчиками партии». Это позволяло Грибачеву в кадровых делах держаться самостоятельно. Но место – незавидное. Журнал был рекламно-экспортным, тексты требовались соответствующие. Здесь Аджубей прозябал до самой перестройки. Ему запретили печататься под своей фамилией, пришлось обзавестись псевдонимом.

В какой-то момент его вызвали в ЦК и настойчиво рекомендовали: надо бы вам вместе с женой перебраться в Благовещенск, работой обеспечим. Рада Никитична написала письмо дочери Брежнева – Галине Леонидовне. Письмо дошло до адресата и возымело действие. Аджубея пригласил заведующий общим отделом ЦК Константин Устинович Черненко, успокоил: все утрясется.

«Какая драматичная судьба! – писал Анатолий Друзенко, один из его воспитанников-известинцев. – Пять лет в «Известиях» – беспрецедентное могущество, ничего невозможного, заслуженная слава, поклонение, зависть. Последующие двадцать пять (!) – забвение и безмолвие».

Расправились с помощником Хрущева по идеологии и культуре Владимиром Семеновичем Лебедевым, который вел себя слишком самостоятельно. Его убрали из аппарата ЦК, где он проработал двадцать лет.

Зато не тронули помощника по международным делам Олега Александровича Трояновского. Он как бы по наследству перешел к новому главе правительства Косыгину, который заинтересовался внешней политикой. Потомственный дипломат Трояновский помимо иных талантов обладал редким даром нравиться начальству. К нему ни у кого не было никаких претензий. Его ждала завидная посольская карьера.

Милостиво отнеслись к старшему помощнику Хрущева Григорию Шуйскому, которого Никита Сергеевич особо выделял и именовал «боярином». Они работали вместе с 1950 года. Тем не менее его не выставили из аппарата, перевели консультантом в отдел пропаганды и агитации ЦК, где он трудился до 1976 года, когда Шуйского по возрасту отправили на пенсию. Конечно, за ним присматривали, его разговоры прослушивались. Но в отличие от Лебедева Шуйский сохранил высоко ценимые атрибуты принадлежности к высшему чиновничеству, позволявшие вести комфортную жизнь.

Сын Хрущева Сергей полагает, что это была благодарность нового руководства за то, что Шуйский не предупредил Никиту Сергеевича о готовящемся заговоре. Вполне возможно. В последние недели перед октябрьским пленумом, когда подготовка к свержению Хрущева развернулась полным ходом, аппарат ЦК превратился в штаб заговора. Диктовались и перепечатывались необходимые бумаги, в работу вовлекли большой круг людей. Неужели все это прошло мимо личных помощников Хрущева?..

После изгнания Хрущева в здании ЦК КПСС на Старой площади делили власть и обживали новые кабинеты. Довольно быстро пошли разговоры, что некоторые члены ЦК недовольны – их обошли должностями. Это были обиженные Хрущевым бывшие секретари ЦК Николай Игнатов, Екатерина Фурцева, Аверкий Аристов. Они когда-то были на равных с Брежневым, именовали его по-свойски Лёней. Невысоко ценили его достоинства и таланты, что не могли скрыть. После отставки Хрущева рассчитывали вернуть себе утерянное. Уж Игнатов-то точно немало потрудился, чтобы убрать Никиту Сергеевича. Но им должностей не нашлось.

Второй секретарь ЦК компартии Грузии Петр Александрович Родионов через год после смещения Хрущева приехал из Тбилиси в Москву, позвонил так и оставшемуся в прежнем кресле председателю Президиума Верховного Совета РСФСР Игнатову.

Николай Григорьевич выразил недовольство:

– Ты, голубчик, что-то стал зазнаваться. Бываешь в Москве, а ко мне не заходишь и даже не звонишь.

Родионов попробовал отшутиться:

– Не хочу отрывать драгоценное время у президента Российской Федерации.

Они тут же договорились о встрече. Родионов приехал на Делегатскую, где тогда находились президиум Верховного Совета РСФСР и правительство России. Прошли в комнату отдыха. Игнатов жаловался на Брежнева:

– Дураки мы, привели эту хитренькую Лису Патрикеевну к власти. Ты посмотри, как он расставляет кадры! Делает ставку на серых, но удобных, а тех, кто поумнее и посильнее, держит на расстоянии. Вот и жди от него чего-либо путного…

Новые люди занимали в Москве номенклатурные посты. И это были люди, которых Леонид Ильич хорошо знал, с кем работал, кому доверял. Таков был главный принцип его кадровой политики, оказавшийся безошибочным. Леонида Ильича не назовешь более одаренным и ярким политиком, чем Хрущев. Но Никита Сергеевич провел остаток жизни в тоскливой роли никому не нужного пенсионера, за каждым шагом которого следили чекисты. А Брежнев оставался хозяином страны до самого смертного часа.