В каждом из нас есть что-то от греческих богов. Если конкретнее – от Протея, которому, как известно, удавалось перехитрить врагов, постоянно меняя обличье. Может, человек и не так далеко зашел в смысле способности к метаморфозам, но когда нужно сбить с толку конкурента, наш талант по части непредсказуемого поведения не знает себе равных.

Удирая от лисы, заяц петляет хаотическими зигзагами, а не устремляется к укрытию по кратчайшему пути. Убегая от хищника или охотясь за добычей, животные используют всевозможные формы случайного поведения. Но лишь человек полагается на непредсказуемость как на орудие в соперничестве с себе подобными, будь то футбол или международная дипломатия.

Ученые долго игнорировали такое поведение человека, но затем все-таки осознали один удивительный факт. Мало того, что мы способны вести себя самым случайным образом: такие наши действия далеко не бессмысленны. Возможно, непредсказуемое поведение возникло в ходе эволюции как способ держать наших конкурентов в неведении. Не исключено, что это объясняет некоторые особенности нашего поведения – скажем, внезапные перепады настроения. К тому же это добавляет еще одно измерение к нашему пониманию человеческого разума. Как ни поразительно, именно наше высокоразвитое чувство случайного, возможно, и стало той искрой, которая позволила человекообразной обезьяне, адаптировавшейся к жизни в саванне, доэволюционировать до существа, расписывающего Сикстинскую капеллу, конструирующего космические корабли и придумывающего рекламные слоганы.

Британский биолог Майкл Чанс в 1959 году, еще учась в Бирмингемском университете, придумал термин «протеическое поведение». Но эволюционное объяснение этого феномена появилось гораздо позже. Все началось с наблюдения, сделанного двумя британскими этологами, Питером Драйвером и Дэвидом Хамфрисом. Они подметили, что у многих животных в ходе эволюции развиваются когнитивные способности, позволяющие им предсказывать действия своих конкурентов или своей добычи. Естественный отбор затем отдает предпочтение механизмам, которые делают эти поступки менее предсказуемыми, так что у врагов развиваются еще более эффективные предсказательные способности. И так далее, и так далее: на лицо этакая эволюционная гонка вооружений.

Есть два очевидных способа затруднить другим прогнозирование ваших действий: скрыть свои истинные намерения и выдавать ложные сигналы. Однако оба метода уязвимы, поскольку ваш враг может в ходе эволюции развивать у себя все более совершенные механизмы восприятия. А значит, эти стратегии не являются эволюционно стабильными. Иными словами, гонка вооружений продолжается. Во многих конфликтах единственный способ избежать дальнейшей эскалации такого рода – применить то, что специалисты по теории игр называют «смешанной стратегией», при которой решения принимаются на вероятностной основе. Такие решения не предугадает враг, обладающий даже самым развитым талантом предсказателя.

Командиры подводных лодок во время Второй мировой войны пользовались этим подходом и часто бросали кости, чтобы выбирать случайные маршруты при патрулировании, тем самым более эффективно избегая противолодочных кораблей. В природе взаимодействие между врагами нередко протекает сходным образом. К примеру, рыбы песчанки обычно реагируют на близкое присутствие хищников, сбиваясь в косяк, и затем стайка пытается уйти от врага, развивая высокую скорость. Но если угроза нападения возникла в узком водоеме, песчанки ведут себя совершенно иначе: стая рыб рассыпается, и каждая рыбка начинает беспорядочно сновать во всевозможных направлениях, пытаясь сбить хищника с толку.

Драйвер и Хамфрис поняли: протеическое поведение должно быть широко распространено в природе благодаря конкурентным преимуществам, которые оно дает владеющему им виду. Начав искать примеры, ученые стали находить их буквально повсюду. Взять хотя бы «бандитское» стайное поведение чаек, пикирующих со всех сторон на врагов, которые вторглись на территорию гнездовья. А импала (чернопятая антилопа), если ее потревожить, начнет бешено скакать и носиться во всех направлениях.

Возможно, протеизм позволит осмыслить даже более причудливые взаимоотношения между хищником и жертвой. Многие птицы умеют притворяться ранеными, чтобы увести врага подальше от гнезда, полного едва оперившихся птенцов. При этом они случайным образом меняют скорость и направление, чтобы сбалансировать две цели – отвлечь хищника от лакомого птичьего потомства и при этом гарантировать собственное выживание. Другая загадка: почему бабочки, ящерицы и мыши изображают конвульсии, когда их атакуют? Возможно, как раз чтобы смутить хищника.

Конкурентные ситуации проявили Протея и в человеке. Впрочем, изучая людей в этом аспекте, биологи заметили немаловажное различие между человеком и другими животными. Видите ли, наши соперники обычно – не животные другого вида, а другие люди. Подчеркивая это, Джеффри Миллер, психолог из Университета Нью-Мексико в Альбукерке, предположил, что такое усовершенствование поведения наших предков, направленное на более узкую цель, сыграло ключевую роль в развитии у человека уникальных когнитивных черт. Возможно, в нашем умении «блуждать мыслью» – источник творческих способностей, так отличающих человека от других животных.

В основе идей Миллера лежит «гипотеза макиавеллиевского интеллекта», предполагающая, что главной движущей силой в эволюции человеческого разума стала потребность эффективно предсказывать поведение других людей и манипулировать ими. Особые когнитивные способности, которые в ходе эволюции появились как раз для того, чтобы выжить в социальной среде, получили название социального интеллекта. Эти особенности включают в себя расчетливый обман и его обнаружение – но не протеическое поведение. По мнению Миллера, наши обезьяноподобные предки (как и многие другие животные) обладали некоей первичной, базовой способностью вести себя случайным образом: она развилась у них для того, чтобы они могли перехитрить хищников. При переходе к человекообразным обезьянам и к первым гоминидам эта протеическая способность резко усилилась благодаря положительной обратной связи в рамках социального интеллекта, когда перехитрить собратьев стало важнее, чем перехитрить других животных. В результате, заявляет Миллер, протеизм стал играть определяющую роль в бытовании социального интеллекта.

Рассуждая о том, почему в ходе эволюции у нас сформировалось протеическое поведение, Миллер приводит такой пример. Допустим, наши предки могли принять для установления порога гнева (точки, в которой они теряют терпение) одну из двух стратегий. Согласно стратегии «ветхозаветной твердости», порог гнева является фиксированным. Принявшие такую стратегию начинают гневаться, лишь когда оскорбление превысит некий заранее заданный уровень раздражения. А вот при стратегии «бешеного пса» порог гнева – вы угадали – варьируется случайным образом. Иногда крупное оскорбление не вызывает никакой реакции, зато порой, чтобы вас рассердить, достаточно небольшой обиды. Какая стратегия эффективнее?

Если вы сторонник «ветхозаветной твердости», окружающие быстро смекнут, на какие их поступки вы закрываете глаза, и будут постоянно доводить вас, толкая к порогу гнева. А вот если они имеют дело со сторонником стратегии «бешеного пса», любая обида, пусть даже самая незначительная, может стать поводом к ответным мерам. Да и вообще тому, кто придерживается этой стратегии, вовсе не обязательно тратить время и силы, наказывая других за каждую мелкую обиду: основную долю работы будет выполнять за него сама неопределенность. Достаточно то и дело вспыхивать без очевидных причин, и люди будут стараться ходить вокруг вас на цыпочках (ну, как правило). Вот почему стратегия «бешеного пса» – гораздо более эффективный путь для того, чтобы провести конкурентов.

«Возможно, это проливает кое-какой свет на природу смен настроения, которую мы пока не в состоянии объяснить иным способом», – говорит Миллер. Когда человек вдруг взрывается из-за мелкой обиды, в ответ на которую он обычно попросту рассмеялся бы, для нас естественно предположить, что поводом для его плохого настроения стало какое-то определенное событие. Однако Миллер считает, что настроение может иногда и не провоцироваться каким-то определенным стимулом. «Не исключено, что наше эмоциональное состояние просто способно меняться случайным образом, – заявляет он. – Склонность к таким произвольным перепадам настроения, возможно, является формой протеического поведения, развившейся в ходе эволюции для того, чтобы мы стали менее предсказуемыми, а значит, чтобы нас было труднее использовать».

Но действительно ли эта способность к случайным перепадам – врожденная? Почти весь прошлый век большинство психологов считало человека не способным к по-настоящему случайному поведению. Десятки исследований, похоже, лишь подтверждали точку зрения, согласно которой сгенерировать случайную череду откликов для человека трудно, если и вовсе невозможно. Но в большинстве из этих экспериментов подопытных добровольцев помещали в искусственно созданные ситуации, лишенные всякого элемента конкуренции. Зачастую экспериментатор лишь просил испытуемого, обособленного от других, написать серию чисел, «чтобы они были как можно более случайными». Если протеизм развился в человеке как способ перехитрить других людей, замечает Миллер, тогда неудивительно, что в подобных ситуациях человек не в состоянии выдать цепочку по-настоящему случайных чисел. «Психологи не сумели проникнуть в наши природные способности к рандомизации, поскольку не помещали испытуемых в условия социальной игры, то есть в те условия, где и развивались эти наши таланты», – подчеркивает Миллер.

Поэтому в 1992 году два психолога израильского происхождения решили подвергнуть испытуемых очному соревнованию, где имелись бы побудительные мотивы для рандомизации. Дэвид Будеску из Фордхемовского университета штата Нью-Йорк и Амнон Рапопорт из Калифорнийского университета в Риверсайде усадили добровольцев за игру в монетки. Правила просты. Вначале у двух игроков равное количество монеток. При каждом ходе соперники одновременно выкладывают монетки на стол, находящийся между игроками. Если изображение совпадает («орел – орел» или «решка – решка»), игрок А забирает обе монеты; если не совпадает, обе монеты забирает себе игрок В.

Хотя у двух игроков разные цели, обоим идет лишь на пользу способность заранее предсказать ближайший ход партнера – и умение сделать собственные ходы труднопредсказуемыми. С математической точки зрения оптимальная стратегия – выдавать «орлы» и «решки» с одинаковой вероятностью, то есть как по-настоящему случайную последовательность. Тогда в течение долгой игры ваш соперник не сможет получить никакого преимущества. Именно это и обнаружили Будеску с Рапопортом. Последовательности «орлов» и «решек», создаваемые двумя игроками, имели практически случайный характер с математической точки зрения, хотя соперникам не давали никаких предварительных инструкций на сей счет.

На то, что умение порождать случайность является врожденной способностью, указывает и работа Аллена Нейрингера из Колледжа Рида (Портленд, штат Орегон). Он продемонстрировал, что человек может генерировать случайные последовательности, если получает обратную связь. В ходе одного из своих экспериментов Нейрингер попросил студентов создать на компьютерном терминале случайный набор из ста пар единиц и двоек. Затем он оценил работу студентов, подсчитав, в частности, имеется ли в полученных последовательностях приблизительно равное число пар 1–1, 1–2, 2–1 и 2–2 (имеется в виду примерно равное число таких пар в пределах каждой из последовательностей). В первом опыте в серии эти последовательности всегда носили неслучайный характер, но после нескольких опытов студенты уже действовали гораздо лучше, так что созданные ими цепочки цифр не удавалось отличить от сгенерированных компьютером.

Даже крыса может научиться нажимать на рычаг, если давать ей еду в качестве награды. Разве так уж удивительно, что студенты научились генерировать наборы случайных чисел? Да, это удивительно, отвечает Миллер. Поведение крысы – пример выработки условного рефлекса: дайте ей нужный отклик, и она обучится новому трюку. Но условный рефлекс формируется лишь путем постепенного отсечения случайных вариаций. «Он никогда не сумел бы усилить сам элемент случайности», – подчеркивает ученый. Это заставляет его прийти к выводу, что в наше сознание должен быть встроен какой-то врожденный механизм рандомизации. «Рулеточное колесо в голове», как называл это покойный Джон Мейнард Смит из Университета Сассекса. Он указывал: самые разные процессы могут генерировать, по сути, случайные последовательности, так что нет ничего странного в том, что на это может оказаться способен и мозг.

Похоже, у многих животных имеется в голове такое рулеточное колесо. Однако, замечает Миллер, благодаря оттачиванию возможностей этой рулетки человек сумел постепенно развить в себе механизм, дающий не только возможность оставлять врагов с носом. Наш суперпротеизм – основа нашей изобретательности и нашего творческого потенциала, утверждает Миллер: «Протеизм – ключевой элемент творческого таланта, причем другие ментальные механизмы этого элемента лишены. Речь идет о способности быстро и непредсказуемо генерировать чрезвычайно изменчивые альтернативы». В исследованиях творческих способностей человека зачастую подчеркивается именно этот элемент. Без него стали бы невозможны, к примеру, «мозговые штурмы». Во многих формах искусства, от музыки до комедии, залогом успеха нередко служит как раз умение найти новый поворот для старой темы или обмануть ожидания аудитории.

Большинство ученых, по-видимому, считает, что творческий потенциал возник у человека просто как результат счастливой случайности, путем последовательного накопления когнитивных способностей, изначально предназначенных для выполнения других функций. Экологический интеллект сформировался для того, чтобы человек мог выполнять сложные задачи поиска пищи в саванне. Технический интеллект развивался вместе с нашим умением делать орудия. Социальный интеллект берет начало в групповом образе жизни. Стивен Митен, археолог из Университета Рединга, утверждает, что в сознании ранних гоминид эти интеллектуальные специальности были отделены друг от друга, словно приделы в древнем соборе. По его мнению, современное сознание сформировалось лишь с падением этих умственных перегородок и развитием более общих когнитивных способностей.

Миллер замечает, что такое воззрение противоречит одному из главных свойств естественного отбора – его тенденции приводить к росту специализации, а не усилению генерализации. Однако для теории Миллера не требуется апеллировать к механизмам усиления генерализации. Напротив, врожденный механизм рандомизации вполне мог бы являться чрезвычайно узкоспециализированным методом генерирования новых идей. Миллер предполагает, что такой механизм мог бы действовать путем усиления квантовомеханического шума, присутствующего в синаптической активности. Однако он мог бы работать и совсем иначе – подобно тому, как компьютер генерирует случайные числа: порождая «псевдо-случайность» путем введения генерируемых программой чисел обратно в программу, слишком сложную для того, чтобы ее смог раскусить посторонний.

Согласно гипотезе макиавеллиевского интеллекта, творческий потенциал – порождение одного только социального интеллекта. Идея состоит в том, что наши предки сначала постепенно обрели умение выживать в условиях саванны, затем научились эксплуатировать эту среду обитания при помощи инструментов, а уже потом в совершенстве освоили искусство общественной жизни. Лишь тогда творческий потенциал стал развиваться по-настоящему. Но до недавних пор никто не мог предложить правдоподобного объяснения, как такое могло произойти. Возможно, ответ дает именно теория Миллера, показывающая, как протеизм развивался в социальной среде, и затем выявляющая связь между случайностью и творческим талантом.

Теоретики эволюции до последнего времени склонны были рассматривать эволюционную адаптацию как процесс, увеличивающий упорядоченность и сложность. Считалось, что естественный отбор как-то вычленяет маловероятные, но закономерные черты на основе случайности и беспорядка. Протеическое поведение явно противоречит этому упрощенному взгляду: оно одновременно и случайно, и адаптивно. Оно хаотично и при этом – результат отбора. Неудивительно, что биологам понадобилось так много времени, чтобы разглядеть в природе эти неочевидные свойства.