«Скажи, Серега! Очнись, Серега!»

Утром Татьяна получила СМС: «Выезжаю ночью, буду после 10:30. Целую. Саша». Вика тихо ушла в школу, стараясь не разбудить сестру. Судя по оставленной на столе коробочке из-под творожка, крошкам, Татьяна поняла: Вика позавтракала. Иногда она просыпала подъем, не слышала будильник, поэтому убегала на занятия голодная. А однажды пришла днем, посреди уроков, скорчившись, с обострением гастрита. Татьяна ее отчитала и потребовала неукоснительно завтракать, а с собой в школу брать хотя бы бутылочку с жидким йогуртом и булочку. Когда боль прошла, Вика сильно зауважала сестру.

Теперь приедет Саша, Вику можно будет отправить домой к папе и маме. Сестренка, конечно, расстроится, ей тут весело, живут вдвоем, как большие, только вот аккуратистка Таня совсем не радовалась этому сожительству. Вика хламила, не замечая этого. В комнате следы высокой активности живущей тут сестры по принципу: «были сборы недолги…», все вещи раскиданы. Татьяна прошлась по комнате, собирая и машинально складывая кофточки, бюстгальтер, колготки, юбки, брюки в стопку на диване. Диван был собран, но, судя по торчащему из бельевого ящика краю простыни, белье трамбовалось туда ногами.

Вернувшись на кухню, Татьяна выкинула коробку от творожка в мусорное ведро, смахнула в ладошку крошки и высыпала за окно, для птичек. Протерла стол. Надо чем-то позавтракать. Решила приготовить омлет. Разбила два яйца, плеснула молока, взбила и залила все в сковороду. Пока омлет поднимался под крышкой, пошла умываться и чистить зубы. Викино полотенце висело на перекладине со шторкой, скрученное жгутом. Татьяна пощупала – влажное. Расправила, чтобы полотенце сохло.

После завтрака оделась и поехала в кадры.

Нужный ей сотрудник отдела оказалась на месте. Женщина приняла справку и заявление, подписанное заведующей, криво усмехнулась.

– Чего это так рано? Не хочешь подождать хотя бы до двадцати недель?

– Я обещала мужу, – сказала Татьяна.

– Он тебя что, бьет? – не поднимая головы, спросила кадровичка.

– Почему бьет? – удивилась Татьяна. – Любит, говорит, что работать на линии опасно, и требует перейти на легкий труд.

– Все они так говорят, – бурчала кадровичка, – а как срежут тебе зарплату в два раза, начнет ныть, что денег мало. Ты знаешь, что надбавки «колесные» снимаются? Будешь получать голую ставку и без ночных. И работа пять-два?!

– Я знаю, – сказала Татьяна. – Я обещала ему, что перейду на легкий труд.

– Да мало ли что я кому-то обещала? – хмыкнула кадровичка. – Все обещания выполнять – это дурой быть.

Татьяна обиделась. Не на дуру, а на такую философию. Как же можно обещать и не выполнять? Ведь если любишь… и вообще. Она так не могла. Если пообещала – надо держать слово.

– Значит, так, рекомендую с нового месяца начать легкий труд. Хоть нормальную зарплату за этот получишь. Согласна?

– У меня еще сутки остались, – насупилась Таня, – а я обещала.

– Ничем не могу помочь, – жестко отрезала кадровичка, – пристроить тебя смогу только с апреля. Пока место подберем. Сядешь в оперативном на телефон? Там сутками по сменам, сутки через четверо, или как договоришься.

– А ничего другого нет?

– В лечебном карточки сортировать и отбирать для проверок по запросам страховых?

– Ну, можно карточки, – согласилась Таня. В оперотделе, где принимают вызовы, приходящие на «Скорую», работа нервная и шумная, и тоже суточная. Хотя никуда ездить не нужно и спать дают ночью три часа. Разговор с кадровичкой тяготил ее. Эта женщина, не смущаясь, намекала, что совершенно не обязательно быть честной по отношению к мужу. Что-то было в этом «от лукавого», вроде как пустячок, ну мало ли, ну не выходит выполнить обещание, ну и ладно. От него не убудет, можно не переживать. Ерунда какая!

Все в этой женщине – голос, поза, манера произносить слова с какой-то вредной интонацией – говорило: все мужики козлы, недостойные нашей любви и честности. Она не говорила этого, но это ощущалось. Наверное, она так и жила. И было томительно даже стоять рядом. Но стоять приходилось, пока кадровичка готовила приказ и, наконец, сказала:

– С первого апреля выходи в лечебный отдел, сейчас только зайди к зам. главного по лечебной работе и договорись о рабочем месте, чтоб не мыкаться без стула полдня.

– А когда приказ подписать?

– А вот первого и подпишешь, все равно же сюда приезжать будешь каждый день с понедельника по пятницу.

С зам. главного врача Петуниным она говорила ровно три минуты. Весь разговор выглядел так:

– Здравствуйте, – молчание и вопрошающий взгляд. – Я на легкий труд в лечебный отдел.

– Хорошо. С какого числа?

– С первого апреля.

– Ясно. Я предупрежу. Стол есть, стул принесут. Ручки есть?

– Да, есть.

– Все, жду первого. Можешь идти. Как фамилия?

– Степанова.

– Записал. Жду первого, Степанова.

Она вышла на Грохольский переулок и, повернув на проспект Мира, пошла к метро. В кармане сыграл телефон. На экране высветилось: «Саша». Она ответила. Саша сообщил, что на вокзале и идет к метро. Они договорились встретиться на пересадке. Оттуда уже вместе поехали домой. Она висела у него на руке и была счастлива.

– Что-нибудь расскажешь? – спросила на ухо в вагоне метро.

– Конечно, Танюнька. Я поступил. Все хорошо. Занятия с первого сентября. Но меня назначили старостой курса, и мы должны будем переехать в Питер уже в августе.

– А куда ты ездил?

Саша провел ладонью по усам, пальцем коснувшись губ. И этим же пальцем провел Тане по губам. Она поняла. Вопрос закрыт.

– Я все дни готовился к выпускным экзаменам с подготовительного отделения и никуда не ездил, – сказал Саша. – И еще. Я в резерве. В запасе. С сентября я обычный курсант ВМА имени Кирова. А пока я в отпуске, после окончания контракта моей военной службы. Денег у нас хватает. Насчет квартиры в Питере я уже договорился. Доживаем тут до конца июля, собираем чемоданы и переезжаем.

Таня кивнула. «Да прилепится жена к мужу…»

– У тебя по срокам выходит сентябрь? Я правильно посчитал?

– Да, сентябрь, вторая половина.

– Значит, в августе будешь уже в декрете.

Так, обсуждая дела семейные, они доехали до дома. Саша был одет в гражданскую одежду, в чем и уезжал в январе.

Выйдя из лифта, они наткнулись на растрепанную соседку, женщину лет сорока. Она была в пальто, сапогах, но вся какая-то расстегнутая и встревоженная. Она звонила в дверь их квартиры и, увидев соседей выходящими из лифта, метнулась навстречу.

– Помогите!

Саша бросил сумку у двери.

– Что случилось?

Женщина не знала, что сказать, она вдруг взвыла и потащила Сашу за собой. Он понял, что лучше один раз увидеть. Татьяна семенила сзади, потом решила все-таки занести сумку в дом и вернуться к соседке.

Саша вошел в квартиру. В нос ударил резкий сивушный запах. В коридоре от кухни к прихожей лежал один мужчина, на полу в кухне другой, за столом сидел, навалившись грудью на столешницу, третий.

Саша принялся осматривать каждого по очереди. Сперва пощупал пульс и заглянул в зрачки тому, что лежал в коридоре, переворачивать на спину не стал, уловил дыхание и пульс – живой! Второй, что на полу в кухне, – тоже, тот, что на стол навалился, тоже дышал. Под столом лежала алюминиевая двадцатилитровая канистра, горловина открыта. Саша вытащил ее, понюхал – спиртовый дух и сивуха. Самогон? Или что? Он закрыл канистру и прикинул оставшийся объем. Не больше литра-двух. Выходит, эти три джентльмена выпили на троих девятнадцать литров самогона? Это если канистра была полная. Если нет – значит, меньше.

– Кто они вам? – спросил Саша.

Соседка очнулась, вздрогнула и ответила:

– Этот – муж, тот, что под столом, – брат, он вчера приехал, а вот этого, – она показала на тело в коридоре, – я не знаю.

Вошла Татьяна.

– Принеси тонометр, фонендоскоп, фонарик и где-то у меня в аптечке был пульсоксиметр, помнишь где?

– Сейчас все будет.

Татьяна исчезла и вернулась через две минуты, принеся требуемое.

Саша забрал фонарь и пульсоксиметр.

– Меряй пока давление всем. Я проверю на рефлексы.

Он выяснил, что у всех троих реакция на свет очень слабая. Если это метанол – это уже три трупа. Но говорить не стал.

– Вы эту канистру видели? Откуда она?

– Брат из деревни привез, – сказала соседка. – Самогон, говорит.

– Молимся, чтоб это была правда, – сказал Саша. – Зрачки на свет почти не реагируют. Таня, что с давлением?

Татьяна доложила:

– В коридоре сто на пятьдесят, на кухне на полу девяносто на сорок, за столом сто десять на шестьдесят. Пульс у всех около сотни.

– Да, я видел по пульсоксиметру.

Он повернулся к соседке, которая разделась и ждала распоряжений. Она, к счастью, не истерила. Но, по-видимому, еще не понимала тяжести ситуации.

– Канистра была полная?

– Я не знаю, но брат нес ее тяжело.

– Значит, больше половины было. Будем исходить, что две трети. То есть литров двенадцать. Так? Остался литр. Значит, десять-одиннадцать они выпили. Дайте блюдце!

Соседка поставила на стол блюдце, а Саша плеснул в него из канистры. Макнул палец, потер, лизнул… Увидел спички на столе и поджег, жидкость в блюдце пыхнула бледно-синим пламенем и сгорела, оставив несколько капель на донышке.

Это почти спирт. Сивухи мало, но есть. Так, выходит, они на троих выдули около десяти литров спирта-денатурата около семидесяти процентов крепости.

– Таня, звони в «Скорую». Скажи, мол, трое пострадавших – отравление суррогатом алкоголя.

– А мы их мыть не будем? – спросила она.

– Попробуем, – ответил Саша и обратился к соседке. – Помогите отнести в ванную вот этого бухарика. Кладем животом на край, лицом свешиваем в ванну.

Он засучил рукав на правой руке, пустил воду из крана и, обмочив ладонь в холодной воде, засунул ее глубоко в горло мужчины. Тот не отреагировал. Никаких рвотных позывов.

– А вот хрен нам, – сказал Саша, – это уже кома-три. Рефлексов нет. Нужен зонд желудочный, Таня! – крикнул он из ванной. – Скажи, что нужны три бригады, у всех кома-три! Сколько же они выпили? Впрочем… – Он опять подумал, что, если в этой бурде из канистры был изначально хотя бы литр метанола – шансов спасти этих энтузиастов-дегустаторов нет.

Смертельная доза этилового спирта – 500 грамм. Это если брать 96 %-ный.

– Таня, что у нас есть из аналептиков?

– То, что ты собирал, – ответила Татьяна, – кордиамина пачка и кофеина.

– Фигня. Нашатырь есть?

– Да.

– Неси. Набери в шприц двадцатку – кубик.

– Колоть хочешь?

– Я не идиот, Тань. Разведем и попробуем ввести в желудок этот раствор. И дай им подышать нашатырем. Нужно попытаться растормошить их.

Он принялся поливать голову мужчины, все еще висящего животом на ванне, холодной водой.

– Если есть шанс их разбудить, надо его использовать. Попробую впустить в желудок немного нашатыря и вызову рвоту, если смогу.

Он стащил дядьку на пол, привалив его к ванне. Татьяна сунула ему шприц с нашатырем. Саша дополнил его водой до двадцати кубиков и снова, воткнув руку в рот по самое запястье, выдавил раствор, пригибая голову вперед. Татьяна знала, что так открывается пищевод, а дыхательное горло закрывается. Мужчина захрипел, Саша снова его вздернул за подмышки и, перевернув, свесил лицом в ванну, снова попытался вызвать рвоту. На этот раз что-то в желудке дернулось, и отравленный выдал струю вонючей жижи из желудка. По ванной разнесся резкий запах желудочного содержимого и спирта.

– Давай еще, – сказал Саша, пытаясь на корне языка нащупать «кнопку», – еще одна судорога, и еще порция гущи потекла на дно ванной. Саша снял венчик душа и направил струи в лицо и рот мужчины. Тот шлепнул губами и попытался ловить воду.

Саша его выдернул из ванны и, вынеся в коридор, присадил у стенки.

– Попробуйте его попоить холодной водой. А я следующего занесу.

Он заволок в ванную брата соседки, точно так же ввел ему в пищевод раствор нашатыря и повторил ту же операцию с поливанием головы холодной водой, потом постарался вызвать рвоту. То ли брат выпил меньше, то ли был поустойчивее, но рвало его хорошо. Судя по содержимому, они вообще не закусывали, только яичный желток или что-то желтоватое было смешано. Возможно, заброс желчи в желудок.

Саша смыл вонючую смесь и, вынеся брата, усадил его рядом с прежним дядькой. Он вытащил мужа соседки, и все повторилось на сто процентов, и опять пришлось постараться, чтоб хоть как-то возбудить рвоту. Получилось.

Мужики пить сами не могли, но когда вода из ковшика или стакана попадала в рот, кое-как ее глотали. В сознание не приходили. Но пульс у всех стал поувереннее. Тут в квартиру ввалились две бригады «Скорой», парни несли в руках желудочные зонды.

Один сказал:

– Моем всех! Воды холодной побольше. Тазики! Вы тут кто? – он обратился ко всем.

Соседка сказала:

– Я жена вот этого и сестра вот этого, а этого я не знаю. Брат…

– Понятно, – сказал один из парней в синей форме. – Полисы, паспорта есть?

– У мужа есть, а про брата и вот этого не знаю.

– Давайте что есть.

Второй за подмышки потащил мужа соседки в комнату, повернул его на бок и принялся запихивать желудочный зонд через ноздрю, приложился ухом к воронке, потом помахал над нею ладонью.

– В желудке! Не свистит, но пахнет!

Саша сказал:

– Мы с женой тоже скоропомощники. Давайте поможем?

– Давайте! – согласились парни. Они вручили Саше зонд. – А чем-то успели помочь?

– Так, – ответил Саша, – кое-как рвоту вызвал у всех троих по очереди, но плохо! Рефлексов почти нет. Они если самогон пили – то литра по три на человека…

Один из скоропомощников присвистнул.

– Сильны мужики! А зачем?

– А вот если откачаем – спросим, – отозвался другой. – Мне тоже любопытно.

Соседка вытащила все кастрюли, что были, тазик и ведро для мойки пола.

С полчаса шло интенсивное промывание трех желудков. Сменили воду в кастрюлях. Дальше мыли. Вынесли ведро, тазики в туалет. Опять мыли… пока из желудков не стала вытекать совершенно чистая вода.

– Моем-моем трубочиста… – продекламировал один из парней. – Будет, будет трубочист…

Саша криво усмехнулся.

– Шкура железобетонная, – сказал он Тане, а она не поняла.

– Какая шкура?

– Душевная, – пояснил Саша. – Душевная. Веселятся мальчики. – Он нагнулся к ушку жены. – Если пили метанол, их ничто не спасет. Понимаешь? И лихие прибаутки тут неуместны…

Всем троим наладили капельницы с физраствором и рингером.

Процедуры промывания желудка дали хороший результат. Один из дегустаторов открыл глаза. Зонды всем уже удалили из желудков.

Соседка с размаху дала брату по щеке. От удара зазвенела посуда в буфете. На щеке появился багровый отпечаток ладони.

– Дурак! – кричала соседка. – Что ты привез?! Вы с цепи сорвались? Сколько вы выпили?

– Нам тоже интересно, – сказал один из парней со «Скорой».

– Пер-вач… как сле-за… сам гнал…

– Из чего гнали? – спросил Саша.

– Свек-ла… сахар… варенье старое, засахаренное, из яблок. У меня аппарат из нержавейки! – брат говорил с трудом, но связно.

– Ничего не добавляли? – спросил Саша. – Никаких лосьонов?

– Нет…

– Сколько вы привезли?

– Двад… цать литров. Полна коробочка…

– И вы все выпили?

– Я не помню… – сказал брат. – Три стакана помню. Потом – нет.

– Три стакана – семьсот граммов. Если они все по три стакана, где остальное? Выходит, они… – пытался сосчитать объем отравления один из скоропомощников.

Саша вдруг воскликнул.

– Я понял!!! Они опрокинули открытую канистру… Вот куда все делось! Разлилось и испарилось. Вот откуда такой жуткий дух! Ой, уроды…

Запросили места на всех троих. Дали НИИ им. Склифосовского. Саша помогал нести волокушу в лифт. Несмотря на помощь, дегустаторы были тяжело отравлены. Всем пытались спустить мочу – почки стояли. Этанол в таких дозах – тоже яд.

На вызов прислали только две фельдшерские бригады.

Женщина оделась, чтобы ехать вместе с мужем и братом. Она осмотрела салон машины «Скорой». Муж на носилках, брата еще несли. Она спросила у парня, который устанавливал ящик с медикаментами:

– А куда ж вы второго положите?

– На пол, – сказал фельдшер. – Вы идите в ту машину, а мы этих хануриков повезем в этой.

Женщина кивнула. Саша слышал этот разговор и обратился к другому фельдшеру:

– А третью машину нельзя прислать?

– А надо? – возразил фельдшер. – Мы через пятнадцать минут уже будем на Грохольском. Пол у нас чистый. Отлично полежит. Спасибо за помощь!

– Он так и не объяснил, зачем они пили столько?

– Если выживут, объяснят, – ответил фельдшер, – а пока им нужно молиться, чтоб почки заработали.

Уже дома, накрывая на стол, Татьяна спросила:

– А нашатырь, я не поняла, зачем?

– Раздражающее средство. Нужно было хоть чем-то их растормошить, это стимулирует выброс адреналина, чтоб рефлексы активировать. Как видишь, получилось. Сколько часов они пролежали? Если пить начали с утра. Вот прикинь, что сказала эта тетушка. Брат приехал утром, с канистрой, она уходила по делам, этот третий еще откуда-то взялся. Значит, пить начали около половины десятого. По принципу «с утра выпил – день свободен». Мы приехали около часа дня. Значит, что? Что они не так уж давно загрузились, и часть самогона еще не всосалась. – Саша все объяснял по старой привычке, еще со времен практики. – Спирт – это «средство для наркоза», и, как у любого наркоза, у спирта есть стадии развития. Ты их знаешь? Для эфирного наркоза перечисли.

– Анестезии, возбуждения, наркоза и токсическая, или восстановления, – по памяти перечислила Татьяна, – четвертая в зависимости от дозы. А при чем тут эфирный?

– Все то же самое, только дозы разные и управляемость. Спирт медленнее всасывается, медленнее расщепляется и медленнее выводится, а стадии – те же. У этих мужиков уже развивалась стадия наркоза – рефлексы подавлены были, а там рядом была – токсическая с переходом в агональную. Еще б час пролежали – поумирали бы. Их спасло, что соседка вернулась не вечером, как планировала. Что магазин оказался закрыт.

– Это Божий промысел прямо? – усмехнулась Татьяна.

– А когда бывает иначе? – Саша улыбнулся. – Ты думаешь, я тебя случайно выбрал?

– А как ты думаешь, что их сподвигло пить с утра? – Татьяна подогрела суп, разлила его по тарелкам. А в кастрюлю с кипящей водой засыпала пельмени.

– Дурь, – коротко ответил Саша. – Таня, дурь – это национальная особенность нашего народа. Она нас губит и спасает. Она приводит к необходимости совершать подвиг и помогает его совершить, лишая страха. Дурь – это не глупость. Это что-то особенное, но многими, кто ее не имеет, воспринимается именно как глупость, дремучая и необъяснимая.

Он чуть не признался, что его куратор порыв спасать в самолете задыхающегося мексиканца тоже считает не иначе как дурью. Саша улыбнулся:

– Понимаешь, Танюнька, в дури великая загадка русской души. Ее боятся на Западе. Так что ее надо хранить как военную тайну. Без дури мы станем объяснимыми, предсказуемыми и безликими.