Книга: Никто, кроме вас. Рассказы, которые могут спасти жизнь
Назад: Инструкция для немедиков-очевидцев
Дальше: Комментарий специалиста
Открытое письмо
История девятнадцатая, в которой Саша разговаривает с начальником академии, а Татьяна слушает обидные стихи
Как и было велено, курсант подготовительного отделения ВМА после сдачи выпускного экзамена вошел в приемную начальника академии, генерал-майора медицинской службы, профессора. Доложил секретарю-адъютанту, что старший мичман Степанов прибыл по вызову. Адъютант велел присесть и подождать. Саша подчинился, он был в обычной морской форме старшего мичмана, орденскую планку надевать не стал. В приемную вошел генерал-майор – Саша знал уже, что это заместитель начальника академии по учебной работе Котов. Адъютант и Саша встали, генерал-майор оглянулся на Степанова и прошел в кабинет начальника, ничего не сказав. Адъютант доложил по селектору, что Степанов прибыл и ждет. В ответ донеслось: «Пусть заходит».
В кабинете генерал-майоры стояли, видимо, успели только поздороваться. Увидев входящего мичмана, обернулись.
– Старший мичман Степанов, курсант подготовительного отделения прибыл, – доложил Саша.
– Проходите, Александр Викторович, знакомьтесь, это мой заместитель по учебной работе.
Когда все уселись, начальник обратился к заместителю.
– Мирон Иванович, введите мичмана в курс дела.
Котов сложил руки на столе, сведя концы пальцев, после недолгой паузы начал:
– Во-первых, Александр Викторович, мы поздравляем вас с успешной сдачей экзамена и сообщаем, что вы зачислены на первый курс. Однако… – он сделал снова паузу, – мы в курсе ваших военных заслуг, – он поднял указательный палец, – в общих чертах, и понимаем, что фельдшер с вашим опытом работы и службы среди бывших школьников будет выглядеть, скажем так, странно. Вы человек уже с военным и боевым опытом, поэтому назначаетесь старостой курса.
Саша ожидал чего-то подобного. Школоту нужно держать в «ежовых рукавицах», это понятно. Он выслушал новость спокойно. Спорить и возражать – пустое дело. Он в душе лелеял надежду, что ему позволят часть предметов сдать экстерном и за год перескочить сразу на третий курс, похоже, планы остаются мечтой. С другой стороны – раз назначают на такую должность, значит, доверяют.
Начальник академии полистал папку с личным делом. Саша знал, что там только открытая информация. Но и в ней было указано немало его подвигов.
– У вас есть возражения или предложения, Александр Викторович?
– Нет, товарищ генерал-майор. Мне все понятно.
Генералы переглянулись.
– Ну, вот и хорошо, – сказал начальник академии, – отправляйтесь по месту жительства. Собирайтесь, и ждем вас с супругой первого августа. Доложитесь полковнику Зубкову и будете принимать курс. Впрочем, с некоторыми будущими однокашниками вы уже знакомы.
Саша встал. Он не любил задавать лишние вопросы. Зубков – это кадры академии. Он все знает. Наверное, именно с его подачи и родилась эта идея насчет старосты. Курс – это полторы сотни вчерашних школьников, главная заслуга которых в том, что они набрали достаточное количество баллов на ЕГЭ да успешно прошли собеседование. Теперь минимум пять лет он будет отвечать за них.
Так вот на что намекал его куратор, когда сказал: «Не задирай нос». Куда уж тут задирать?
– Разрешите идти?
– Мичман, – сказал вдруг генерал Котов, – какую специализацию выбрали?
– Сухопутные и ракетные войска, товарищ генерал, – ответил Саша.
– Жаль, – сказал Котов серьезно. – Я думал, тоже во флот. Передумали?
– Хочу, чтоб жена была всегда рядом.
Начальник академии сказал:
– Можете идти, Александр Викторович. До свидания.
* * *
После вызова с чесоткой Татьяна заметила, что стала подозрительно осматривать любое место на коже, где вдруг зачесалось. Она на подстанции сняла куртку и повесила ее на зеркале заднего вида – на морозе, а сама, забежав в помещение, понеслась на второй этаж, нашла утюг и тщательно прожарила и пропарила рукава форменной рубашки. Только после этого успокоилась.
Нестеров за этой тихой паникой наблюдал с ироничной, но одобрительной улыбкой. Когда он впервые встретился с чесоткой, то вел себя точно так же. Им дали небольшую передышку. Эпидемия простудных заболеваний пошла на спад.
Полусуточная смена Татьяны подходила к завершению. Она сидела на кухне и думала: выпить чаю или съесть соленый огурец? Огурца в холодильнике не нашлось, а чай в большой коробке в пакетиках на столе. Там же лежала кем-то забытая коробка с сахаром. Обычно Таня сахар в чай не клала, но тут почему-то подумала, что соленые огурцы с лимоном – это необычно, и, наверное, вкусно. Ее не удивляла такая сумбурность мыслей, характерная для беременных.
Чай заваривался, когда вошел доктор Нестеров, посмотрел на своего фельдшера.
– В общем, так. Дали какой-то странный вызов: «мужчина, сорок три года, истерическая реакция». Хочешь, поедем, или оставайся и дуй домой.
– Я поеду, – сказала Татьяна. Про чай она сразу забыла. Так и оставила кружку на столе.
На вызове один унылый мужчина в пустой квартире. Запах кислятины. В квартире не грязно, но, скорее, не прибрано. Пыльно и душно. Мужчина какой-то мутно-неопрятный, бледный. Он сидел на кухне и смотрел в одну точку. Дверь открывать не было нужды, она не заперта, поэтому на визит бригады «неотложки» вызвавший никак не отреагировал.
Василий Васильевич поставил ящик на пол, обернулся к Тане.
– Оформляй карту, я с ним поговорю, – он обратился к мужчине: – Паспорт, полис… и рассказывайте, что случилось?
Мужчина, не вставая со стула, дотянулся до полки над головой и положил на стол паспорт, в котором оказался и зеленый пластиковый прямоугольник полиса.
Нестеров присел на свободный стул, чуть сбоку, и спросил:
– Что случилось?
Мужчина очнулся, он пошарил руками по кухонному столу, но на нем ничего не было. Осознав, что действие не имеет смысла, он посмотрел на врача и сказал:
– Я не знаю… – и замолчал.
Нестеров пожал плечами.
– Я тем более не знаю. Но вызвали-то вы, наверное, чего-то хотели?
– Я не знаю, – повторил мужчина, но продолжил: – Как объяснить, чтобы покороче?
– Мы не спешим, – сказал доктор, – мы ведь не «Скорая», «неотложка». Соберитесь с мыслями и объясните, как можете. Начните с жалоб. Что-нибудь болит?
– Душа болит, – сказал мужчина.
Татьяна записала его данные в карту и передала паспорт Нестерову. Тот прочитал:
– Задрыга Модест Матвеевич?
– Именно так.
– И все-таки, душевная боль – это понятно, но какова причина? Мы не спецы по душевным болезням, может быть, вызвать их?
– Я не знаю, – снова сказал Задрыга. – Мне так плохо…
Он закрыл лицо руками, и Нестеров подумал, что он плачет. Но тот убрал руки, лицо сухое. Глаза красные.
– Вы пили? В квартире запах перегара.
– Ну, пил, но меня вырвало… и стало еще хуже. Я купил две бутылки портвейна, выпил – и все сразу фонтаном…
– Живот болит?
– Ну, так, побаливает. Рвота какая-то черная.
– Как кофе? Кофейная гуща?
– Типа того, – Задрыга чуть оживился, – да, сначала вышел портвейн, а потом кофейная гуща.
– Язвы желудка не было?
– Не знаю, я не обращался никогда.
Нестеров осмотрелся и спросил:
– Кушетка есть? Я должен осмотреть ваш живот.
– В другой комнате, но, может, не стоит? И так все ясно.
– Чего не стоит? – не понял доктор. – Вы приляжете, я осмотрю живот, если есть признаки гастрита, они себя проявят.
– Они есть, доктор. Я не хочу никуда идти.
– Да что происходит? – Нестеров возмутился. – Можно как-то собраться? Вы мужик или тряпка? Если это эрозивный гастрит с желудочным кровотечением, то, судя по вашему рассказу, это синдром Мэллори – Вейса, опасное осложнение. Мне нужно осмотреть вас и вызвать бригаду для госпитализации.
Задрыга вздохнул.
– Ничего не надо, доктор. Я жить не хочу. Понимаете?
Нестеров усмехнулся.
– Когда не хотят жить, к врачу не обращаются, а раз обратились, значит, все-таки, где-то в глубине души хотите. И давайте исходить из этого, а не из душевных порывов. И расскажите толком, что произошло? С чего вы вдруг выдули полтора литра портвейна? Вы запойный?
– Нет. Я не алкоголик и не пьяница. Я резчик по дереву, краснодеревщик. Оформляю частные дома и квартиры. Мебель делаю на заказ. Мне пить нельзя.
– Уже хорошо, – сказал Нестеров.
Татьяна вышла из кухни и заглянула в другие комнаты. Никого. Одна явно детская, судя по размеру диванчика, и изрисованные обои, в другой – двуспальная кровать без белья и подушки без наволочек, шкаф. Она еще раз заглянула в детскую – игрушек нет. Подходя к кухне, Татьяна услышала:
– Понимаете, она сначала не взяла мою фамилию. Ну, ладно, сам понимаю, не высшего полета… Задрыга.
– А почему Задрыга, ведь по логике вы должны быть Задрига или даже Задриго – разве нет?
– Когда деду паспорт выдавали, паспортистка ошиблась. Написала «ы». Так и жили до сих пор. А потом дочь родилась, так она ее на свою фамилию записала – Каверина, красиво?
– Ну, так, не очень, но такие вещи обычно по согласованию делаются.
– Она никогда ничего со мной не согласовывала.
Татьяна догадалась, что ей лучше в кухню не входить.
– Ну, странно все, – сказал Нестеров, – семья все-таки. Вы мало зарабатываете?
– Ну, не так чтобы мало. На жизнь нам хватало. Вот летом они с дочкой в Анталью летали на две недели. Может, зря?
– Зря, что они летали без вас.
– Я думал об этом, но у меня заказов навалилось, а тут она прибегает, говорит, путевка горящая, за полцены. Ну и взял.
– А сейчас-то чего?
Задрыга привстал, снял с той же полки, где был паспорт, и положил перед врачом лист из блокнота. Татьяна, присевшая на тумбочку, не видела, что там, но Нестеров прочитал:
– «Мы ушли. Теперь у меня новый муж. Дочка будет со мной. Прощай, извиняться не буду. Мог бы раньше сам догадаться. А если ты такой тупой…» М-да…
– И что мне делать? Я хотел напиться до потери сознания, не вышло. Повеситься смелости не хватает, да и вообще я какой-то малодушный. Может, так и надо? Она ушла, когда у меня сорвались разом четыре заказа… Я просил: потерпи, скоро все будет хорошо, заказы будут. Она, ничего не говоря, убежала, пока меня не было дома. Я ездил договариваться с заказчиком, а вернулся – ни вещей, ни жены с дочкой. Только эта записка. Я даже не знаю, где их искать.
– Не возьмусь судить, – сказал Нестеров. – Но… не вы первый.
– Мне не легче от этого. Что мне делать?
– Для начала – разобраться со здоровьем, потом наладить свою жизнь и подать на жену в розыск, например за похищение дочери. Вы зарегистрированы как отец?
– Да, – Задрыга открыл паспорт на странице «Дети». – Вот.
– Ну вот, хотя бы добивайтесь права видеться с дочкой.
– Плохо мне, доктор.
– Таня, – громко сказал Нестеров, – позвони, вызови бригаду на желудочное кровотечение, Мэллори – Вейс.
Татьяна с коммуникатором ушла в гостиную.
Она сделала вызов и, вернувшись, услышала ровный голос доктора:
– Я вас обязан известить,
Что не дошло до адресата
Письмо, что в ящик опустить
Не постыдились вы когда-то…
От удивления она присела на тумбочку. Доктор Нестеров читал стихи. Нет, – стихотворение, и в нем была живая горечь… обида, злость и презрение. Она затаила дыхание и слушала:
– Ваш муж не получил письма,
Он не был ранен словом пошлым…
Не вздрогнул, не сошел с ума,
Не проклял все, что было в прошлом.
Раньше Таня не слышала этих стихов, и Нестеров открывался ей с совершенно другой стороны. Она слушала, и ей становилось больно и обидно. За что, она не могла понять, за того… за какую-то холодную подлость.
– Вы написали, что уж год
Как вы знакомы с новым мужем,
А старый если и придет,
Вам будет все равно не нужен.
Что вы не знаете беды,
Живете хорошо и, кстати,
Теперь вам никакой нужды
Нет в лейтенантском аттестате,
Чтоб писем он от вас не ждал
И вас не утруждал бы снова…
Вот именно – «не утруждал»!
Вы побольней искали слово…
И она была абсолютно солидарна с автором стихотворения в вопросе: «Да где ж вы душу потеряли?»
Действительно, как же можно так? Ну хочешь проститься, надо делать как-то деликатно… по-доброму. Нестеров не останавливался и не сбивался. Татьяна заметила, что голос у него внезапно осип, будто у доктора перехватывало горло. Татьяна поняла, что стихи военных лет, что писались давно, что писал явно не доктор Нестеров. И ей было горько и обидно за того неизвестного парня, которому какая-то, наверное, давно умершая уже женщина написала страшное письмо, наполненное холодным безразличием.
Она слушала и невольно захлюпала носом.
Я не хочу судьею быть,
Не все разлуку побеждают,
Не все способны век любить, —
К несчастью, в жизни все бывает.
Ну, хорошо, пусть не любим,
Пускай он больше вам не нужен,
Пусть жить вы будете с другим,
Бог с ним, там с мужем ли, не с мужем.
Но ведь солдат не виноват
В том, что он отпуска не знает,
Что третий год себя подряд,
Вас защищая, утруждает.
Что ж, написать вы не смогли
Пусть горьких слов, но благородных.
В своей душе их не нашли —
Так заняли бы где угодно.
В отчизне нашей, к счастью, есть
Немало женских душ высоких,
Они б вам оказали честь —
Вам написали б эти строки;
Они б за вас слова нашли,
Чтоб облегчить тоску чужую.
От нас поклон им до земли,
Поклон за душу их большую.
Не вам, а женщинам другим,
От нас отторженным войною,
О вас мы написать хотим,
Пусть знают – вы тому виною,
Что их мужья на фронте, тут,
Подчас в душе борясь с собою,
С невольною тревогой ждут
Из дома писем перед боем.
Мы ваше не к добру прочли,
Теперь нас втайне горечь мучит:
А вдруг не вы одна смогли,
Вдруг кто-нибудь еще получит?
На суд далеких жен своих
Мы вас пошлем. Вы клеветали
На них. Вы усомниться в них
Нам на минуту повод дали.
Пускай поставят вам в вину,
Что душу птичью вы скрывали,
Что вы за женщину, жену
Себя так долго выдавали.
А бывший муж ваш – он убит.
Все хорошо. Живите с новым.
Уж мертвый вас не оскорбит
В письме давно ненужным словом.
Вот тут Татьяна заревела, сдерживаясь, и убежала в ванную. Но и там она слышала окрепший голос доктора Нестерова:
Живите, не боясь вины,
Он не напишет, не ответит
И, в город возвратясь с войны,
С другим вас под руку не встретит.
Нестеров замолчал. Татьяна подумала, что ему плохо, и, вернувшись, выглянула в кухню. Она чутьем понимала – там будет лишней. Между врачом и пациентом установилась невидимая духовная связь, и присутствие женщины непременно нарушит ее. Нестеров просто молчал, может быть, вспоминал. Потом продолжил:
Лишь за одно еще простить
Придется вам его – за то, что,
Наверно, с месяц приносить
Еще вам будет письма почта.
Уж ничего не сделать тут —
Письмо медлительнее пули.
К вам письма в сентябре придут,
А он убит еще в июле.
О вас там каждая строка,
Вам это, верно, неприятно —
Так я от имени полка
Беру его слова обратно.
Примите же в конце от нас
Презренье наше на прощанье.
Не уважающие вас
Покойного однополчане.
Татьяна сидела в коридоре, не видела, что происходит на кухне, но, чуть вывернув голову, снова заглянула. Одним глазком.
Задрыга смотрел на Нестерова, открыв рот. Он преобразился. Исчезла мутность, безысходность во взгляде. Выражение лица его было схоже с восторгом. Такой эффект от стихотворения поразил Татьяну. Она могла предположить что угодно, но не такой реакции. А Нестеров знал?
– Это ваши стихи? – спросил больной Модест Матвеевич.
– Нет, конечно, – усмехнулся Василий Васильевич, – это Константин Симонов написал еще в сорок третьем году по поручению офицеров полка, сослуживцев погибшего, которому пришло такое письмо. Посвящено оно какой-то женщине из города Вичуга.
Задрыга вскочил, он потряс руку доктору и сказал:
– Спасибо! Вы меня спасли! Как же мне не хватало этого! Спасибо вам за стихи!
– Это не мне, – рассмеялся Нестеров, – спасибо Симонову. Пойдемте, я вас осмотрю, нужно оформить карту и сопроводительный лист. А то скоро уже приедет бригада «Скорой», чтобы отвезти в больницу.
Через десять минут они вернулись в кухню. Нестеров сказал Татьяне:
– Все подтверждается. В кале кровь, он черный. Модест, вы портвейн когда пили?
– Вчера. И минут через тридцать меня вырвало. До туалета не донес. – Он смутился. – Я прибрался в прихожей, но на обои попало, теперь не отмыть. Надо менять обои. И воняет. А потом такая слабость. Хотел промыть желудок, так идет коричневая гуща. Это кровь?
– Да, – сказал доктор. – От сильного спазма в желудке образовались надрывы слизистой. Как разрезы. И оттуда течет кровь. Вам нужно прокапать специальные растворы и пить аминокапроновую кислоту, это лекарство останавливает кровь.
Татьяна вспомнила свои прошлогодние приключения на «Меркурии» и сказала:
– А еще можно глотать лед, кусочками.
Нестеров удивился.
– Действительно, я не подумал. У вас есть лед в морозилке?
– Не помню, надо посмотреть. – Задрыга направился к холодильнику, но тут в дверь позвонили.
Выходя к машине, Нестеров спросил Татьяну:
– А про лед сама сообразила?
– Был случай однажды, – сказала она, – прошлой весной, я так же вот обнаружила кишечное кровотечение. Позвонила мужу, и он посоветовал мне, мол, пусть больной лед глотает, пока до больницы не довезут.
– А что, была проблема с доставкой?
– Да, дело было в открытом море, в Средиземном, и до ближайшего порта часов восемь хода… Вот благодаря льду и довезли.
– Хороший совет в нужный момент дорогого стоит, – сказал Нестеров, и они уселись в машину. – Возвращаемся на подстанцию. Татьяне пора домой.
По пути Татьяна сунулась к уху Нестерова:
– Василий Васильевич, а почему вы решили прочитать стихи?
Доктор повернулся к ней.
– Я чувствовал, что надо что-то сказать, а что – не знал. Это стихотворение помню еще со школы. Оно меня так потрясло, что запомнилось целиком и сразу. И почему-то подумал, что это то, что ему поможет… поможет понять, что ему не хуже всех, что смерть ничего не решит. Что подлость – ровесница человечества, и считать себя самым несчастным – глупо. Мне кажется, он понял это. Хотя я ничего такого и не говорил.
Татьяне вдруг стало жалко Сашу… Вспомнились строки: «Что их мужья на фронте, тут, подчас в душе борясь с собою, с невольною тревогой ждут из дома писем перед боем», и она хлюпнула носом. Почему? Ответа не было. Улезла обратно в салон, спрятала набухший нос в воротник куртки и думала, что вот скоро он приедет… и как она на самом деле очень сильно любит его. Так сильно, что слезы сами текут. Потому что Сашка, как вот эти военные, от имени которых Константин Симонов написал «Открытое письмо» в далеком, уже каком-то абстрактном сорок третьем году, – человек долга. И оставить его вот так, не поговорив, втихую, подленько сбежать – значит предать.
«В отчизне нашей, к счастью, есть немало женских душ высоких…» Она подумала, что есть, конечно, и успокоилась.
Назад: Инструкция для немедиков-очевидцев
Дальше: Комментарий специалиста
