Была Страстная суббота, когда врач отключил моего сына, которому исполнилось всего трое суток, от аппарата искусственной вентиляции легких. Легкие малыша схлопывались; трахеотомия была бесполезна, поскольку сканирование не показало никакой активности головного мозга. Медсестра в униформе с принтом из плюшевых мишек отвезла нас на каталке в голубую палату – уединенное помещение за пределами отделения неонатальной реанимации – и оставила перед большим широким окном. Под окном была парковка. Чуть подальше стояла старая каменная церковь. Ее шпиль тянулся к небесам. Мой сын, Джеффри Джеймс, забился, втянул последний глоток воздуха, и его маленькое тельце обмякло.

Все вокруг безмолвствовало. А я рыдала.

Не знаю, сколько времени мы провели вместе в этой голубой комнате, но когда я об этом вспоминаю, оно кажется мне вечностью. Я посмотрела на тельце своего малыша, перевела взгляд на церковь и подумала: «Какая ирония! Мой сын родился в день смерти Иисуса». Всхлипнула. «И умер, когда Иисус восстал из мертвых!»

Я проклинала церковь. Я проклинала Иисуса. Проклинала Бога.

Следующие одиннадцать суток я провела в материнском боксе, сражаясь с инфекцией. Капельницы вливали в мое тело мощные антибиотики. Матери и отцы ходили по коридору за дверями моего бокса, держа на руках здоровых малышей.

При выписке я уносила с собой темный локон моего сына.

Через пару дней на кладбище на холме над нашим домом состоялась скромная панихида, организованная моею матерью. У меня была единственная просьба: никаких католических священников. Епископальный пастор провел коротенькую службу, называя нашего сына «самым маленьким ангелом». Когда его крохотный гробик опустили в землю, мой муж наполнил лопату землей и ссыпал ее в яму, а потом упал на колени.

Тот первый год был самым трудным в моей жизни. Я чувствовала себя потерянной. Целую неделю я просидела одна в празднично украшенной детской, отказываясь видеться с кем бы то ни было. Но люди все равно приходили, пытаясь выразить соболезнования. Какое-то время – недели, возможно, месяцы – я дожидалась, пока в доме все уснут, и уходила на кладбище на холме, чтобы посидеть у могилы сына. На могиле не было никакого надгробия, но я находила своего малыша даже в темноте.

В том же году я снова забеременела, а в следующем родила прекрасную и здоровую маленькую девочку. Хотя она никак не могла заглушить скорбь по нашему потерянному сыну, я любила ее всем сердцем. Я не стала рассказывать ей о братике, который у нее почти был. Моя мать как-то раз спросила, будем ли мы ее крестить. Я ответила: «Нет». Я решила, что ноги моей больше не будет в церкви. Несмотря на отсутствие Бога и религии в нашей жизни, моя дочка росла и расцветала.

Годы летели, и когда моей дочери было около десяти лет, она спросила, почему мы никогда не ходим в церковь. Мы сидели на кухне, на улице падал редкий снег, и она спросила:

– Ты веришь в Бога?

Ее лучшая подруга каждое воскресенье ходила в церковь, и она тоже хотела туда пойти. Я просто ответила ей, что не верую. Сказала, что когда-то религия была частью моей жизни, что я выросла католичкой, как ее подруга Меган, но много лет назад пережила кризис веры.

Дочь пожала плечами:

– Но ты не будешь против, если я пойду к мессе вместе с Меган и ее родителями в это воскресенье?

Я вздохнула, но согласилась. Кто я такая, чтобы отказывать ей в праве иметь свое отношение к религии?

В течение двух лет еженедельное посещение мессы с Меган и ее родителями стало для моей дочери обязательным ритуалом. По мере того как она все больше и больше узнавала о католической вере, ее желание принадлежать к этой церкви росло. Моя мать планировала крестить ее той весной, и однажды спросила меня, задумывалась ли я о конфирмации. Нет, я не задумывалась, но это сделали мои мать и дочь.

– Подготовка к конфирмации начинается осенью, – сказала мать, – и занятия продлятся весь год. Ей нужна восприемница.

Я знала, что означает «восприемница» в понимании моей матери. Она имела в виду, что я должна ходить на занятия вместе с дочерью.

– Мам, – ответила я, – я знаю, к чему ты клонишь. Ты уже не первый год хочешь вернуть меня в церковь.

Я встала из-за стола.

– Мой ответ – нет! И ты знаешь почему.

Целый час мы спорили, кто виноват.

– Не вини Бога, – настаивала мать. – Бог заботится о тебе, не важно, решишь ты вернуться к Нему или нет.

Наконец, взятая измором, я согласилась.

– Я не возвращаюсь ни в церковь, – предупредила я, – ни к Нему. Но если уж дочери так нужна католическая религия, я буду ходить на занятия вместе с ней.

Моя мать решила, что победила.

– Тебе придется каждую неделю ходить с ней к мессе, – сообщила она. – Восприемница должна быть примером во всем.

Когда наступил сентябрь и листья начали желтеть, мы с дочерью каждое воскресное утро в 10:30 приходили к мессе, а каждый воскресный вечер по полтора часа слушали религиозные наставления. И хотя мое тело находилось на церковной скамье, мои разум и дух неизменно уплывали в иные места.

В Светлое Воскресение мы с матерью и дочерью вместе были на службе, и я наконец встала на колени, чтобы поздороваться с Богом. Мы встали, слушая главу из Евангелия, и сели, когда священник читал проповедь о воскресении Христа. Я не прислушивалась. Я слышала эту историю миллион раз. Я думала – вспоминала о Светлом Воскресении, когда потеряла своего малыша. Я подняла глаза на крест за спиной священника и молча спросила распятого Иисуса, зачем Бог забрал у меня сына. Ответа не было – лишь монотонное бормотание священника.

А потом сзади послышались тихие шаги, и мальчик лет тринадцати подошел и встал в проходе рядом со мной. Я посмотрела на него – и едва не ахнула. Он был почти точной моей копией: темные волосы, зеленые глаза, россыпь светлых веснушек на носу и щеках. Мои глаза наполнились слезами, а он ответил легкой улыбкой, которая, казалось, говорила: «Все хорошо».

Я взглянула на мать и дочь. По моему лицу потоками струились слезы. Они обе обеспокоенно уставились на меня, но когда я снова повернулась к мальчику, его уже не было.

«Как глупо! – думала я по дороге домой. – Абсурд какой-то!» Я не стала никому рассказывать об этом моменте, а потом и сама о нем забыла.

В мае состоялась конфирмация моей дочери. Наступило лето, и я завела привычку пить утренний кофе на веранде. Обычно дочь по утрам выбегала из дома, целовала меня в щеку, рассказывала о своих планах и отправлялась встречаться с подружками в городе. Но однажды в чудесный июльский день она вышла из дома в пижаме и шлепанцах, со спутанными после сна волосами.

Она уселась на ступени веранды.

– Мне приснился такой странный сон! – начала она. – Мальчик чуть старше меня был в моей комнате, – она потерла заспанные глаза. – Он говорил, что все будет хорошо, что он за мной приглядывает. Сказал, что он мой брат.

Она подняла на меня глаза.

– Он был похож на того мальчика, который стоял в проходе церкви на Пасху. Странно, да? А ты видела того мальчика, мам?

Ее ярко-голубые глаза светились умом и доверчивостью.

– Твой брат, – прошептала я.

В этот момент я поняла, что Бог послал моего сына – и не единожды – найти меня, и я никогда больше не буду потеряна.