Самое важное в жизни мы не выбираем. Родителей там, детей, внешность собственную. Да что там говорить, мы даже воспоминания собственные не выбираем. Говорят, детские воспоминания очень важны. Психологи используют их без зазрения совести для того, чтобы отыскать в обрывках детской памяти причину всего в нас ныне происходящего. Родители для того, чтобы мягко, но постоянно взращивать в нас комплекс вины, мы сами извлекаем их из захламленной кладовки прошлого, когда хотим понять наших детей и объяснить самим себе их странные, с точки зрения взрослого, поступки.

Но все же мы не помним очень многого, воспоминания весьма избирательны. Вдруг высветится какая-то случайная сценка, а вокруг нее темнота. Зачем, к чему я ношу в голове это уже столько лет?

Не, не помню. Такого не припоминаю. Никаких колясок-кроваток. Может, человек вообще не запоминает то, что обычно, стандартно и правильно. Вот моя мамуля, например, помнит, как ее укладывали спать в ящик от шкафа: послевоенные нищие годы сделали детскую кроватку предметом роскоши. И теперь мамуля в особо проникновенные минуты нашего общения предлагает мне пощупать то углубление в черепе, которое у нее, по ее же словам, от такого неправильного младенчества образовалось. А у меня все правильно было, поэтому ничего такого о кроватках не помню.

Одно из первых моих воспоминаний вас разочарует, я сама его рассматриваю с вполне объяснимой брезгливостью. Но я же решила только правду писать, вот и придётся нам всем сейчас пострадать за неё. За правду всегда страдают. Вот попробуйте, например, своему начальнику на работе честно сказать, что вы о нем думаете, сразу пострадаете!

Самое раннее воспоминание. Ванна, пупсы резиновые по воде скачут, мама входит-выходит, водичка тепленькая. Вдруг раз – какая неприятность! Рядом с пупсами какашка моя плавает, не тонет. В моем младенческом сознании быстро мысли проносятся: ай-ай, мама заметит, вытащит меня, а хочется играть с пупсами, хочется отстаться в теплой водичке. Пытаюсь голой пухлой ножкой отфутболить подальше улику. Не получается.

Вот такое младенческое воспоминание. Я что его выбирала? Да я бы такое никогда в жизни не выбрала бы! И зачем мне это? О чем оно мне сигнализирует? О том, что я никогда не буду отменять свои планы, несмотря ни на какие обстоятельства? Или о том, что я засранка редкостная и пытаюсь это всячески скрыть от окружающих?

Следующее воспоминание относится уже, видимо, к тому периоду, когда я более или менее научилась контролировать свою физиологию. И меня потянуло на возвышенное.

Родительская комната. В руках у меня нарезанные длинные белые полоски бумаги. И с ними я бегаю от одной стены к другой. Полоски шуршат и трепещут в руках. У меня полное ощущение, что вот-вот я взлечу. Воспарить мне мешает окрик родителей. Они, видимо, ничего вдохновляющего не могут разглядеть в ребенке, который, топоча как слон, носится из угла в угол, зажав в потных кулачках обрывки бумажек.

Ладно, это воспоминание какую-никакую службу мне сослужило. Я старалась никогда не прерывать бессмысленные, с моей точки зрения, занятия моих сыновей, если, конечно, они не угрожали их жизни и не происходили на глазах у изумленной публики. Пусть мне и хотелось сказать, что пузыри из слюней – это неэстетично, или, например, состриженные со всех моих кукол волосы, спрятанные к тому же под подушкой, – это глупо. Я сдерживалась. Может, это была игра в парикмахера или воздухоплавателя, отправляющегося в полет на чудесном шаре из собственных слюней.

Только однажды я попросила сына Еремея не отдирать обои от стены в коридоре. На что, правда, он мне вполне резонно заметил: «А мне очень нравится». Нравится человеку очень. Что ты сделаешь? Разводить китайские церемонии с текстами типа: а рабочие старались – клеили, или – а квартирка наша будет некрасивая, ободранная? Да он тоже старается – дерет маленькими пальчиками намертво приклеенные обои. И такая стена ему лично кажется более красивой.

Хорошо, оставлю собственных детей. Они вообще мальчики. А мальчики – это вам не девочки ни одной минуты.

Воспоминание третье. Вот тут мне уже пять, к шести. Папа приносит маме ордер на новую квартиру. Квартира – хорошо, папа в роли радовестника не очень. Так, по крайней мере, в этот момент думает мама, не замедлительно озвучивая эти свои мысли. А на мой детский неискушенный взгляд все отлично. Папуля весело так колеблется в проеме двери, так призывно и мощно размахивает ордером на квартиру, что мама, не выдержав, выхватывает бумажку у него из руки и убирает подальше. Веселый не только от счастья папа еще какое-то время размахивает осиротевшей рукой, пока не замечает, что главнейшего для него на тот момент документа не наблюдается. Всполошенный отец кидается к маме, вопрошая, где же? На что мама мстительно замечает, что из-за такого ненормального папиного поведения она бумажечку тю-тю, в помойное ведро выбросила. Доверчивый папуля, не долго думая, ныряет с головой в помойку, я хохочу в восторге, мама стонет.

Следующий кадр того же воспоминания: папа храпит на моей маленькой постельке, ноги трогательно свисают. Я, достав из игрушечного докторского набора пластмассовую трубочку, по очереди внимательно выслушиваю каждую его пятку.

И вот что следует из этого воспоминания? Что мой отец увлекался излишне горячительными напитками? Нет, не было этого. Более того, у папы была уникальная особенность практически не реагировать на алкоголь. Пьяным я его никогда не видела, хотя застолья в нашем доме были не редкостью. Может быть, это тайное указание на то, что мама в глубине души считала, что папе место рядом с мусором? Опять мимо. Мама всю жизнь обожала и боготворила отца, как, собственно, и он ее. И вот зачем в моей копилке памяти такая бесполезная безделица? И ведь не избавишься. Есть и все тут.

Ладно, думаю. Может, все же дело в том, что человек запоминает что-то необычное, выделяющееся на ровной глади реки жизни?

Иду смело к мужу и прямо спрашиваю, а какое его самое раннеее воспоминание? Муж долго мечтательно смотрит куда-то в угол кухни, тяжело кряхтит и, наконец, выдает: «Помню, как я писаю на забор».

Да уж. Вряд ли этот процесс был для него чем-то необычным.

И вот интересно мне, это только наша семья обладает такими во всех смыслах сомнительными младенческими воспоминаниями или у других тоже с этим не очень?