Да, папе приходилось с нами нелегко. Про маму я вам уже рассказала, но маму папа выбрал все же сам, поэтому и не роптал. А мы с сестрой, так сказать, были бесплатным бонусом к ней. «Мамуля, зачем нам эти дети?» – всегда грустно вопрошал папа, с подозрением косясь на нас.

Но мама почему-то считала, что дети должны быть и все тут. Хотя папу ей до конца в этом так убедить и не удалось. «Они кричат мне прямо в ухо, – жалобно хныкал отец, – нам было так хорошо вдвоем». Но, как говорится, поздно пить боржоми, если мы уже народились. Как только я появилась на свет, папа понял, что ему заново придется завоевывать маму. Так как ее время теперь полностью было занято мной.

Я уже говорила, что папа не привык отступать перед трудностями. И он умел отваживать маминых воздыхателей. Вспомнить хотя бы университетского препода, которого он моментально ментально уничтожил, наставив на него указательный палец, громко пукнув и провозгласив торжественно: «Вы убиты!» Вся романтика улетучилась из головы несчастного опозоренного ботана. И долго он не мог смотреть на женщин вообще. Женился этот очкарик уже где-то ближе к пятидесяти. Но со мной так просто было не разделаться. Пукала я не хуже папы уже в младенчестве (гены, знаете ли), а орала вообще значительно лучше. И меня надо было кормить (папа ел сам), убаюкивать (папа засыпал самостоятельно, его надо было просто накрыть газетой). То есть папа проигрывал по всем позициям. Тогда папа решил действовать не напролом, по-гусарски, как обычно, а хитро, в обход.

Каким-то чудом он добыл мамуле архидефицитные французские духи, огромную бутыль. Мамуля была счастлива, но и я не дремала. Дремали они, мои родители, пока моя пухлая шаловливая младенческая ручка, просунувшись между прутьев кроватки, схватила с подоконника чудесную бутыль и щедро расплескала ее по комнате. Секретное оружие отца было уничтожено, ему пришлось сдаться на милость победителя.

Поняв, что я прочно угнездилась в его семье, папа задумался о том, не могу ли я хоть чем-то радовать и его. И довольно быстро придумал. Уже когда мне было всего три года, он всегда брал меня с собой в пивнушку (правда, не каждый день такая лафа была), заказывал себе и мне по кружечке пива, и мы чудесно проводили воскресный вечерок. (Ювеналы, ку-ку! Можете забрать меня в детдом, если сумеете втиснуть мое пухлое немолодое тельце в детскую кроватку!)

Дело в том, что я уже с года хорошо говорила полными предложениями, и все больше о чем-нибудь вечном, поэтому и пиво со мной было пить интересно. Не только папе и маме было со мной не скучно, но и остальным гражданам тоже. Однажды везла меня мама как-то в переполненном автобусе из садика. Мама кое-как, держа меня на одной руке, а другой схватившись за поручень, раскачивалась над головой какой-то одуванистой старушенции, сидевшей прямо перед ней. Полюбовавшись минуты две этой седовласой прелестницей, я громко (тихо говорить до сих пор не умею) спросила у нее: «Бабушка, а у тебя дети есть?» Старушка вздрогнула и подняла глаза. Увидев крошечную кудрявую девочку, свесившуюся с маминой руки прямо к ее лицу, бабуля сладко прсюсюкала: «Есть, моя радость, есть». Не реагируя на заигрывания, я сурово продолжила допрос: «А внуки есть у тебя?»

– И внуки есть, и правнуки, – совсем растаяла пожилая дама.

И тут я гаркнула уже на весь автобус: «И чего тебе тогда дома-то не сидится, только место в автобусе занимаешь!»

Сколько лет прошло, а мама до сих пор с удовольствием вспоминает этот случай. Удобно иметь ребенка, который скажет за тебя то, что тебе самой сказать хочется, да колется.

Любит мама вспомнить и ооочень важного и великого начальника в цековском пансионате, которого все партийцы до дрожи боялись и обходили за версту. Так вот, этот начальник где-то раз в две недели подходил к моим родителям и очень вежливо просил у них разрешения посидеть со мной в буфете за столом какое-то время. Получив согласие, он брал себе графинчик беленькой, мне лимонад и пирожное. И мы сидели с ним часа два, ведя напряженную и даже со стороны выглядевшую увлекательной беседу.

Весь пансионат следил за этим действом, затаив дыхание. Закончив графинчик, важное лицо за ручку отводило меня к маме, очень благодарило и исчезало на следующие две недели. До сих пор мама надеется, что я вспомню, о чем же тогда шла речь. Но ни тогда, трехлетней, ни теперь, столетней (почти), я чужих секретов, несмотря на врожденную болтливость, не выдаю.

Когда родилась Дашка, папе пришлось воевать уже на два фронта. Понятно, что сила была не на его стороне. Поэтому он старался просто не вступать в открытые боевые действия. Но иногда его терпения не хватало. Наша жизнь с сеструхой была постоянной партизанской войной. Перемирия быть не могло. На моей стороне был ум и опыт, на ее – молодость и военная закалка пятидневки – круглосуточного детского садика.

Я придумывала хитрые гадости или гадостные хитрости. Например, дождавшись, пока моя юная первоклассница уснет, я резко начинала трясти ее и кричать: «Даша, мы проспали школу. Быстро вставай и бежим.» Ошалелая со сна сестра напяливала в темноте на себя форму, хватала собранный с вечера ранец и ковыляла к входной двери. Там ее ловил опупевший отец, который никак не мог понять, куда его ребенок тащится в двенадцать часов ночи, да еще с ранцем.

Сама Дашка, ничего особенно не выдумывая, в отличие от своей хитрой сестры, предпочитала честный кулачный бой. Как правило, кульминация этого боя неизменно приходилась на кульминацию отцовского блаженного послеобеденного воскресного сна. С ревом дикого бизона кидался разбуженный папа на нас. Но разве мы его боялись! Ха! Это он опасался нас. И не зря.

Помню одно весеннее радостное утро. Положила я большую папину тапочку на полуоткрытую дверь кухни. Думаю: войдет сейчас Дашка, чтобы позавтракать, дверь толкнет, а тапочка на ее глупую голову – плюх! Будет тут мне счастье и веселье!

Но мелкая тощая сеструха просочилась в кухню, не задев двери. Ей, тараканистой мелочи, и щели хватило, чтобы протиснуться туда и сесть пить чай. Следом за дочуркой выдвинулся на кухню папахен. Толкнув дверь, он моментально получил больно тапкой по лбу. Оглянувшись в ярости и не увидев никого, кроме пившей чай Дашки, он подскочил к ней, потрясая кулаками и вопя: «Ты зачем родному отцу тапкой в голову запустила?»

А Дашка была так восхищена моим коварством, что даже ничего вразумительного и ответить не смогла, только фыркнула так, дурочка, что весь чай свой расплевала. Пришлось новый наливать.

Увидев, что тапка упала на голову папы, я решила действовать вернее. Отследив момент, когда сестра оставила свой новый чай стыть на столе и отошла в комнату, я намешала ей щедрой рукой в чашку соли и перца. И еще сахара добавила, все же не чужая она мне. И села наблюдать. И что вы думаете! Опять вбегает на кухню неугомонный отец. Хватает чашку со стола и залпом выпивает: он на работу опаздывал.

Выпив, он, правда, на время забыл не только о том, что опаздывает, но и о том, кто он и где он. По-моему, он даже буквы забыл и речь человеческую. Потому что изо рта его вырывалось что-то среднее между «бе-бе-бе» и «ля-ля-ля». Ну, так это звучало по крайней мере.

Это я вам одно только одно папочкино утро описала. Потому что больше вы и не выдержите, слабаки. А папа выдерживал, но годы шли, сил становилось меньше. Поэтому-то он так и обрадовался, когда в квартире у нас завелся Сашка. Какое-никакое, а все ж подкрепление. А то до этого все больше тараканы заводились бесполезные. А тут вдруг целый мужик!