Санкт-Петербург, 1780-е годы

Сырым октябрьским вечером 1784 года по дороге из Петергофа в столицу промчался экипаж. Простая карета шестерней, никакой охраны, дверцы без гербов заляпаны грязью.

Карета подкатила к Зимнему дворцу. В окнах ни огонька. Лакей соскочил с козел, на которых трясся рядом с кучером, и, сгорбившись, вприскочку понесся к будке караульного. Ему пришлось довольно долго стучать, чтобы разбудить часового. Последовали короткие переговоры, более напоминающие перебранку, и лакей уныло, то и дело оступаясь в холодные лужи, вернулся к карете. Робко стукнул в дверцу.

– Что? – послышался раздраженный женский голос, и в окне отдернулась кожаная завеса. – Чего тьма такая? Неужто спят все?

– Беда, графиня Анна Степановна, – обескураженно начал лакей. – Дворец-то заперт наглухо! Там и нет никого. Нас никто не ждал!

Графиня Анна Степановна Протасова отвернулась, из глубины кареты послышался еще голос. Наконец графиня снова приникла к окошку.

– Давайте поворачивать в Эрмитаж. Глядишь, там приют найдем.

Лакей кивнул и побежал к передку кареты.

– В Эрмитаж, слышь ты! Гони в Эрмитаж!

Скоро шестерка, вяло потрусив по набережной, подвезла карету к Эрмитажу. Однако и здесь в окнах царила полная тьма и так же веяло безлюдьем.

– Мать честная, – сердито проговорила Анна Степановна, – податься некуда! Это что ж на свете белом деется, а?

– Свет давно уже не белый, а черный, душа моя, – послышался рядом негромкий голос. – Черным-черно кругом, хоть глаза выколи!

Анна Степановна жалостливо вздохнула.

Пришлось лакею с кучером ломать боковую дверь.

Женщины вошли. Лакей, держа две плошки, прихваченные из кареты, семенил впереди. Пламя почти догоревших свечей бросало изломанные тени по стенам. Графине Анне Степановне хотелось уже начать взвизгивать и бояться, но было не до того: Екатерина Алексеевна, которую она вела под руку, уже едва шла и с каждым шагом качалась, что былинка на ветру. Наконец добрались до какой-то комнаты, где по стенам стояло два дивана.

– Довольно, – неживым голосом проговорила императрица. Отстранилась от графини, добрела до дивана, повалилась. Посидела мгновение, потом легла, подложив руку под щеку и свернувшись клубком.

– Матушка, ты б хоть разделась, – начала было графиня, но тут же осеклась: до нее донеслось тяжелое дыхание, с каждым вздохом становившееся все ровнее.

– Уснула? – с надеждой выдохнул лакей, вытягивая шею и пытаясь что-то различить в темноте.

– Вроде бы, – прошептала Анна Степановна. – Иди с богом, Захар Константинович. Одну свечку оставь пока. В соседней комнате ляжешь, у дверей.

– Как скажете, сударыня, – покорно кивнул камердинер. – Вот только помогу там с лошадьми и тотчас явлюсь.

Он вышел за дверь, поставил плошку со свечой прямо на пол.

Анна Степановна тяжело опустилась на свободный диванчик, который испуганно закряхтел под ней, и принялась стаскивать тяжелые от грязи башмаки. Пошевелила усталыми ногами, приготовилась было лечь, но тут же вспомнила, что императрица уснула, не разувшись.

С усилием поднялась, сделала несколько шагов, поджимая пальцы на ледяном полу. Откинула полу подбитого мехом плаща, которым с головой накрывалась Екатерина, но только что взялась за каблучок коротенького сапожка, как спутница ее вдруг пробормотала:

– Сашенька, свет мой, солнышко… Вот и вернулся, а сказывали про тебя страсти всякие! Иди ко мне, радость моя ненаглядная!

Она тихо, нежно засмеялась, а потом дыхание ее стало легким и ровным, как у женщины, которая уснула в объятиях возлюбленного.

Анна Степановна выпустила из рук каблучок и осторожно отошла от спящей.

Тихо-тихо, чтобы ни одна пружина не скрипнула, опустилась на свой диван. Прилегла, вслушиваясь в тишину. Сердце у нее колотилось, как сумасшедшее.

Свеча вдруг затрещала, готовая погаснуть.

– Сашенька, не уходи! – послышался испуганный стон.

Графиня пальцами схватила фитиль и загасила свечу, не обращая внимания на ожог. Снова легла, и скоро ее локоть, подложенный под щеку, стал мокрым.

Она плакала – тихонько, украдкой, не всхлипывая. Да что всхлипывать, она и дышать не станет, только чтобы не разбудить несчастную, похоронившую юношу, которого любила больше всех своих многочисленных возлюбленных.

И вот он наконец после стольких месяцев вернулся.

Вернулся, пусть и во сне!