Глава 6

— Если время ничем не отличается от пространства, — обратился к Ялде Джорджо, — то почему я могу прогуляться до Большого моста, но не могу прогуляться в завтрашний день?

Ялду отвлек гул жизнерадостного жужжания и щебетания, доносящийся из соседней комнаты. Пока ее не было, у супруги Джорджо родились дети, и хотя днем о них заботился дедушка, вынести расставания со своим потомством Джорджо не мог. Он устроил ясли в комнате рядом со своим кабинетом.

Ялда сосредоточилась на вопросе. «Вы уже движетесь в сторону завтра — практически по самому прямому маршруту из всех возможных. Кратчайшее расстояние до завтра — это прямая линия, и вы движетесь по ней, просто стоя на месте; быстрее туда не добраться».

— Звучит разумно, — согласился Джорджо. — Но если я не могу выбрать более короткий маршрут, то как быть с более длинным? Почему я не могу потянуть время и отложить наступление завтрашнего дня? Ведь если я отправлюсь к Большому мосту, то наверняка смогу этого добиться?

— Вы вполне можете это сделать по дороге в завтра, — ответила Ялда. — Если вы перестанете стоять на месте, если станете бродить вокруг Зевгмы, то сможете добавить к своему путешествию определенный отрезок времени. Но поскольку вы не можете двигаться очень быстро, то сделать большой крюк у вас не получится. Расстояние до завтра значительно больше размеров Зевгмы; любой практически осуществимый маршрут увеличивает это расстояние лишь на неизмеримо малую долю.

Джорджо был удивлен, и Ялда заметила, что на мгновение он отбросил свою основную роль, чтобы открыто выразить изумление перед несусветной странностью ее взглядов. Ялда знала, что не смогла убедить его в правильности своих идей, но Джорджо, тем не менее, верил, что они заслуживают внимания со стороны естественнонаучной школы: физиков, математиков, химиков и биологов. Прежде чем Ялда выступит перед таким большим числом своих коллег, Джорджо хотел убедиться в том, что она сможет отстоять свои идеи, справившись с неизбежным шквалом возражений, и сейчас всеми силами старался подготовить ее к выступлению, предугадывая все возможные вопросы и поводы для недовольства.

— И каково же точное расстояние до завтра? — спросил он.

— Это расстояние, которое голубой свет проходит за один день.

— Голубой свет? А что такого особенного в голубом свете?

— Абсолютно ничего, — твердо сказала Ялда. — Фиолетовый свет быстрее него, и я думаю, что существуют еще более быстрые оттенки, которые недоступны нашему восприятию. Но точно так же, как в пространстве существует линия, которая находится посередине между направо и вперед — то есть указывает на то, что движение в равной мере затрагивает оба направления — существует линия, которая находится посередине между направо и в будущее. Свет, который приближается к нам под таким углом, мы воспринимаем как голубой, и если мы будем следовать за таким светом в течение дня, то его маршрут укажет нам эквивалентное расстояние.

— За голубым светом мне не угнаться, — заметил Джорджо, — значит, отложить наступление завтрашнего дня на какое-то заметное время я не могу. Но почему я не могу отправиться во вчерашний день?

— Примерно по той же причине, — ответила Ялда. — Если вы хотите изогнуть траекторию движения так, чтобы она развернулась в обратном направлении, вам придется все время двигаться с огромным ускорением. В принципе такое движение должно быть возможным, но не стоит ожидать, что оно дастся нам легко. Вы движетесь в будущее с огромной инерцией; с помощью мышечной силы или грузовика можно слегка изменить свою траекторию, но, как вы сами сказали, перегнать голубой свет не так-то просто.

— Но даже если мы можем просто вообразить такое движение, — настаивал Джорджо, — то путешествие в прошлое будет сильно отличаться от путешествия в будущее. Двигаясь в будущее, мы можем одним ударом расколоть камень на кусочки; если мы отправимся в прошлое, кусочки поднимутся в воздух и снова станут единым целым прямо у нас на глазах. Почему эта разница так очевидна… в то время как направления в пространстве — например, север и юг — почти невозможно отличить друг от друга?

— А здесь дело обстоит именно так, как мы и думали, — парировала Ялда. — В отдаленном прошлом энтропия нашей части космоса была намного меньше; неизвестно, существовал ли тогда единый, первородный мир, или нет, но порядка во Вселенной было больше. Направление, вдоль которого энтропия увеличивается, выглядит совершенно иначе, чем направление, вдоль которого она уменьшается — но это не фундаментальное свойство пространства или времени — просто так сложилась история.

Джорджо не был удовлетворен таким ответом:

— Ни одно направление во времени совершенно не похоже ни на одно из направлений в пространстве.

— Дело в том, что нас окружают предметы, которые движутся почти исключительно вдоль оси времени, — объяснила Ялда. — Не потому, что физика обязывает их двигаться именно таким образом, а потому, что у них есть общая история, которая и направила их по такому пути. Все истории видимых для нас миров образуют в четырехмерном пространстве практически прямолинейный пучок кривых. Ближайшая известная нам звезда по своей скорости едва ли дотянет и до гроссовой доли голубого света. И раз уж мы живем в пучке линий, которые практически параллельны друг другу, то нет ничего удивительного в том, что их общее направление кажется нам особенным.

Джорджо направил свою атаку в другое русло:

— Ты говоришь, что физика сама по себе не обязывает наши истории быть практически параллельными друг другу. Значит, согласно твоей теории, тело может двигаться по траектории, которая перпендикулярна нашей?

— Да.

— То есть оно может двигаться с бесконечной скоростью?

Ялда даже не моргнула:

— Да, мы бы описали его именно так. — То, что она и Джорджо воспринимали как область пространства, такое тело могло бы пересечь безо всяких временных затрат. — Но странного в этом не больше, чем в «бесконечном наклоне», который мы приписываем вертикальному шесту: в отличие от горной дороги он добирается до места назначения по вертикали, полностью игнорируя горизонтальное направление. Тело, которое достигает своего пункта назначения, игнорируя то, что мы называем временем, не делает ничего смертельного; на самом деле никакой «бесконечности» в этом нет.

— А как быть с его кинетической энергией? — строго спросил Джорджо. — Половина массы, умноженной на квадрат скорости?

— Это всего лишь приближенная формула, — ответила Ялда. — Ей можно пользоваться только при небольших скоростях.

Она изобразила на своей коже диаграмму:

— Если вы хотите узнать энергию и импульс тела, нужно нарисовать стрелку, длина которой совпадает с массой тела, и направить по касательной к линии, которая описывает ее историю. Если тело кажется вам неподвижным, стрелка будет направлена строго вдоль оси времени; если вам кажется, что оно движется, стрелку нужно наклонить на соответствующий угол.

— Величина, на которую уменьшится высота стрелки — по сравнению с ее неподвижной версией — это кинетическая энергия тела. При небольших скоростях она выражается старой формулой, но с увеличением скорости ее рост замедляется. Импульс тела — это расстояние, которая стрелка занимает в трехмерном пространстве; опять же, если скорость тела невелика, его величина совпадает со старой формулой.

Джорджо сделал вид, что еще не видел этой картинки:

— А что такое «истинная энергия»?

— Естественная мера энергии — это высота стрелки в направлении временной оси, — пояснила Ялда. — В этом случае энергия соотносится со временем точно так же, как импульс соотносится с пространством. Кинетическая энергия — производное, вторичное понятие.

— Но ведь «истинная энергия» уменьшается с увеличением наклона стрелки, — заметил Джорджо. — Значит, когда тело движется… теперь ты утверждаешь, что его энергия станет меньше?

— Да. Другие варианты не имеют смысла, — ответила Ялда.

Глаза Джорджо расширились от восхищения такой неприкрытой дерзостью. «Значит, последние три века научной истории твоя теория просто переворачивает с ног на голову? Я полагаю, что потенциальную энергию ты точно так же хочешь перевернуть?»

— Конечно! Ведь мы определили ее так, чтобы она была согласована с кинетической энергией, а значит, с истинной энергией она соотносится аналогично. — Ялда показала рисунок двух пружин, рядом с которыми находились две стрелки соответствующей длины — иначе говоря, их четырехмерные импульсы. — Когда пружины сжаты и находятся в состоянии покоя, мы говорим, что они обладают большим запасом потенциальной энергии. Теперь посмотрим, что произойдет, если мы отпустим пружины и дадим им возможность растянуться.

— Чтобы истинная энергия сохранялась, высоты соответствующих стрелок в двух парах должны быть одинаковыми до и после расширения пружин. Однако после расширения пружины начинают двигаться, поэтому стрелки приобретают наклон. Это означает, что стрелки второй пары должны быть длиннее, так как в противном случае они не смогут достичь той же самой высоты. Иначе говоря, когда сжатая пружина расслабляется, она приобретает чуть большую массу — а с точки зрения движущегося вместе с ней наблюдателя, и большую истинную энергию. Уменьшение потенциальной энергии приводит к тому, что истинная энергия возрастает. Обе старые энергии инвертированы.

— Если кинетическая и потенциальная энергия по-прежнему согласуются друг с другом, то какой смысл ты вкладываешь в слово «инвертированы»? — спросил Джорджо, в голосе которого прозвучали нотки страдальческой истомы Людовико. — Инвертированы по сравнению с чем? При каких условиях мы можем наблюдать эту так называемую истинную энергию, чтобы сравнить ее направление с воображаемыми антиподами?

— При наличии света, — ответила Ялда. — Мы видим направление истинной энергии каждый раз, когда создаем свет.

Она изобразила простую диаграмму, линия за линией. «Химики», — объяснила она, — «испытывали серьезные затруднения, когда дело касалось их энергетической шкалы. Если верить их расчетам, разница в химической энергии между топливом и газом, который возникает при его сжигании, никоим образом не объясняет количество тепловой энергии, содержащейся в газе. Раз за разом мы утверждали, что они совершили ошибку, что они должны повышать точность своих измерений. Но на самом деле ошиблись мы, а они были правы. Нет необходимости тратить энергию топлива на нагрев газа…, потому что источником энергии служит излучаемый свет».

— Свет смещает баланс за счет собственного четырехмерного импульса. Именно потребность в его компенсации заставляет молекулы газа двигаться так быстро. Мы думали, что при сжигании топлива свет и тепло создаются за счет высвобождения химической энергии — но в реальности все совсем по-другому! Световая и тепловая энергии противоположны друг другу — создание первой служит источником второй.

— А еще мы думали, что когда растения создают пищу из почвы, свет служит всего лишь случайным побочным продуктом, некой мерой неэффективности. Но энергия, которая содержится в пище, не извлекается из почвы, а свет, излучаемый лепестками цветов, — вовсе не энергия, рассеянная в окружающее пространство. Световая и химическая энергия в пище тоже противоположны друг другу. Если бы растения не вырабатывали свет, они бы остались без источника энергии.

Ялда сделала паузу, чтобы у Джорджо была возможность что-то сказать в ответ, но он продолжал молчать. Какими бы радикальными ни были те концепции, которые она предлагала в качестве основы физической науки, больше всего шокировали выводы насчет пищи и топлива — наименее абстрактные и наиболее осязаемые.

— Почему мы не можем охлаждать наши тела, излучая свет? — продолжала Ялда. — Этот вопрос я задавала себе по пути на Бесподобную. Но теперь это очевидно! Излучая свет, можно лишь увеличить свою тепловую энергию. Уже сам процесс излучения излишнего количества света может разогреть живой организм до температуры горящего солярита. — В немощном теле ее дедушки никогда не было столько энергии, чтобы с ее помощью сравнять лес с землей; оно просто утратило контроль над выработкой света.

— Если при излучении света образуется тепловая энергия…, то почему мы не можем охлаждаться, просто поглощая свет? — спросил Джорджо. — Почему солнечный свет не может охладить нас так, как это делают наши постели?

К этому вопросу Ялда была готова. — Энтропия. Свет обладает определенной энтропией — это означает, что если вы поглощаете свет, ваша собственная энтропия должна увеличиться. Но когда мы охлаждаемся, энтропия, наоборот, уменьшается. Я считаю, наше тело не поглощает солнечный свет, а просто его рассеивает. В этом случае мы просто забираем часть его кинетической энергии, и за счет этого согреваемся.

Джорджо прекратил свой допрос, чтобы критически оценить ситуацию. «Итак, химики такой новости наверняка обрадуются», — произнес он. — «Если твоя теория верна, они изваяют статую в твою честь. А твои идеи насчет энергетического баланса заинтригуют биологов, даже если половина из них решит, что ты сошла с ума. Ты даже Людовико сможешь угодить».

Ялда в этом сомневалась, хотя и понимала, что он имеет в виду. В обычной среде перемещение волны сопровождалось увеличением кинетической и потенциальной, но не истинной энергии. Если для создания света требовалась истинная энергия, то он не мог представлять собой пульсации какой-то существующей среды; это бы означало, что свет — особая сущность или форма материи, которая создается заново в каждом пламени. Но даже если это и наводило на мысль о «светоносных корпускулах», в представлении Ялды свет по-прежнему обладал длиной волны — а значит, Людовико увидел бы в ее словах не триумф своего обожаемого Меконио, а надменность и лицемерие.

— А теперь вопрос от математиков, — добавил Джорджо. — Ты показала уравнение, которое описывает геометрию волновых фронтов, а как насчет уравнения самой волны — некоего аналога волнового уравнения струны.

— Его легко вывести из геометрических соображений, — сказала Ялда. — В случае простой волны сумма квадратов частот во всех четырех измерениях постоянна. Кроме того, нам известно, что вторичная скорость роста волны в каждом из направлений будет совпадать с исходной волной, умноженной на некоторую отрицательную величину, пропорциональную квадрату частоты.

Она нарисовала несколько примеров, показывающих, что при удвоении частоты вторичная скорость роста волны возрастала в четыре раза. Квадрат частоты и вторичная скорость роста были всего лишь двумя точками зрения на одно и то же явление.

— Значит, если сложить вторичные скорости роста волны по всем четырем направлениям и взять результат с обратным знаком, то получится исходная волна, помноженная на константу и сумму квадратов частот — то есть опять же константу. А это и есть уравнение световой волны: сумма вторичных скоростей роста, взятая с обратным знаком, должна быть равна исходной волне, умноженной на некоторую константу.

Джорджо поразмыслил над этим одну-две паузы, и в ответ тоже изобразил схематичный рисунок.

— Вторичная скорость роста осцилляции пропорциональна исходной волне, взятой с обратным знаком, — сказал он. — Но если кривая растет по экспоненте, ее вторичная скорость роста пропорциональна самой волне — без обратного знака.

— Это правда, — согласилась Ялда. — Но…

— Если ты создашь волну, которая быстро осциллирует при движении в одном направлении, — продолжал Джорджо, — то что помешает тебе выбрать в этом же направлении настолько большую частоту, что ее квадрат безо всяких дополнительных слагаемых окажется больше числа, которым ты хочешь ограничить сумму всех четырех квадратов?

— Но тогда вы просто выйдете за границы, — возразила Ялда. — Иначе говоря, такая волна не будет удовлетворять уравнению.

— Уверена? А если одно из оставшихся слагаемых будет отрицательным?

— Ой. — Ялда поняла, к чему он ведет. — Если одна из осцилляций имеет слишком большую частоту, удовлетворить уравнению все-таки можно — нужно просто заменить осцилляцию в другом направлении на экспоненциальную функцию. — В этом случае вторичная скорость роста, взятая с обратным знаком, будет равна исходной волне, умноженной на отрицательную константу, и сумма всех четырех слагаемых опять-таки окажется равна целевому значению.

— Итак, вопрос в следующем: если свет действительно удовлетворяет описанному тобой уравнению, то почему он остается стабильным? Почему малейшая складка в форме волны не разрастается по экспоненте? — подытожил Джорджо.