Книга: Война роз. Воронья шпора
Назад: 6
Дальше: 8

7

Элизабет хмурым взглядом взирала на лысину монаха. Тот склонил перед ней голову в знак почтения, однако, как и прежде трепеща под ее взглядом, упрямо не желал преклонять колени. И словно ощутив крепнущий гнев королевы, пронзительно закричал ее новорожденный сын – звук этот проникал в ее кости, и от него заболели груди. Боль пронзила ее от матки до самого горла.
– Я не понимаю твоей нерешительности, брат Павел, – заговорила она. – Все земли Вестминстерского аббатства освящены и являются частью убежища, или я ошибаюсь?
– Это… так, – против воли проговорил молодой человек, все более и более багровея под внимательным взглядом королевы. – Но это здание является самой безопасной его частью. Аббат…
– И моего новорожденного сына следует крестить как можно скорее, разве это не так?
– Ну конечно, миледи, однако вы должны понять…
– И тем не менее ты являешься ко мне, – продолжила Элизабет, пренебрегая его слабыми протестами, – с этой чушью? Такое… пренебрежение хорошими манерами я могу расценить только как преднамеренное оскорбление, нанесенное моему мужу, королю Англии!
Несчастный монах взирал на нее, открыв рот. Губы его шевелились, однако из них исходил лишь какой-то задушенный звук. Покачав головой, он предпочел обратить все свое внимание вниз, на торчащие из сандалий собственные пальцы, выглядывавшие из-под черного одеяния.
– Я вижу здесь ошибку, брат Павел, и, быть может, ваш драгоценный аббат не понимает ее глубокие корни. Мой сын рожден на освященной земле – в Убежище, – продолжала королева. – Я хотела бы крестить его в Вестминстерском аббатстве – на святой земле, в недосягаемости для всех моих врагов. Небольшой садик, отделяющий нас от аббатства, насколько я понимаю, находится в ведении Церкви… или я ошибаюсь?
– Миледи, вы, конечно же, правы, однако вы должны знать, что аббат не может гарантировать вам безопасность в том случае, если вы покинете это место, даже если перейдете в само аббатство. Один-единственный арбалетный болт, миледи, пущенный изменником или безумцем… Прошу вас! Конечно же, я поставлен в священники и могу крестить здесь вашего сына в тишине и покое.
Охваченная яростью, Элизабет Вудвилл постаралась сохранить полное молчание, понимая, что в противном случае молодой монах полностью уйдет в себя, как прикоснувшийся к морской воде моллюск в свою раковину. Ей не нужны были слова для того, чтобы посрамить подобного слабака.
Почувствовав, что смятение вот-вот доведет монашка до слез, она проговорила:
– Ваш аббат, молодой человек, абсолютно не заботится о моей безопасности, как и о безопасности моего сына Эдуарда. И если б у тебя набралась хоть капля отваги, ты мог бы сказать мне откровенно, что твой аббат пособничает графу Уорику, а быть может, и самому Генри Ланкастеру, этому пустому мешку. Или дело в том, что моего мужа уже убили? И твой аббат добивается и моей смерти? И мне следует ждать ночного визита каких-нибудь незнакомцев?
Говоря все это, королева наблюдала за собеседником, хмурясь и истолковывая игру его морщин, движений и кивков, шевеление челюстей. Монах что-то знал и едва не поправил ее. Но к этому можно вернуться и позже. Элизабет шевельнула рукой.
– Однако какую бы участь вы ни припасли для меня, сын мой будет крещен, и крещен в аббатстве, а не в этой каменной каморке, подобно узнику. Нет. Он будет крещен так, как подобает принцу Уэльскому, будущему королю.
Она поняла вдруг, что голос ее сделался резким и громким, а слова ее хлестали монаха так, что его дрожь могла вот-вот превратиться в припадок. Так что Элизабет заставила себя говорить помягче:
– Здесь был крещен Эдуард Первый. Тезка моего сына, сэр! Его предок! Аббатство является сердцем Лондона, и от меня нельзя отмахнуться, как от какого-то там бедняка. Ты меня понял? А теперь собирай своих монахов, и выстраивайтесь вдоль нашего пути, если это необходимо. Я пойду по освященной земле, и все вы будете свидетелями каждого моего шага.
Молодой монах мог лишь что-то неразборчиво пробормотать, и Элизабет внезапным движением вдруг взяла его за руку, ощутив неожиданно сильные мышцы под грубой тканью. Глаза его округлились от удивления или отвращения, и она подумала, что этот молодой человек, должно быть, вообще не прикасался к женщине после того, как произнес монашеский обет.
– Скажи, чтобы твой аббат ожидал меня, – велела королева. – Я сейчас приду.
Брат Павел сорвался с места и едва не упал в дверях, выбегая из комнаты. Элизабет со вздохом посмотрела ему вслед. Он был из тех, кому неприятна мирская суета с ее шумом, опасностями и сделками. Бедный брат Павел привык к монашескому уединению, к негромкому шелесту молитв. Он избрал кротость своим уделом, однако в этот день был подвергнут угрозам, оскорблениям и крикам и принужден сновать между королевой и аббатом, пока не побагровел и не пропах сразу старым и свежим потом. Ее мать, Жакетта, наблюдала за сценой из стоявшего в уголке кресла, растирая пестиком в ступке сушеный имбирь, корицу, черный перец и малую толику сахара, чтобы этой poudre forte, то есть «острым порошком», придать какой-то вкус предоставляемой братьями пресной пище. Старшая из женщин взглянула на дочь, как только та повернулась к ней. Они молча смотрели друг на друга до тех пор, пока младенец не пошевелился в своей крошечной деревянной колыбельке. Один из монахов сплел ее из прутьев и преподнес королеве в качестве дара. Что-то проворчав, Элизабет склонилась над крошечной колыбелью и принялась покачивать ее, чтобы ребенок не закричал.
– Опять проголодался, – сказала ее мать. – Может, позвать эту ленивую девицу, эту Дженни?
– Не надо, пока не закричит, – возразила дочь. – Может, еще уснет.
– Если только мы не выйдем в этот холод, моя любовь. Говорю тебе, он будет грозить нам своими кулачками и кричать.
Элизабет видела, что ее мать испугана. Она приехала из своего тихого уголка, чтобы навестить дочь, – и попала в самый поток событий, обрушивших дом Йорков прямо им на головы. Когда Жакетта отложила в сторону ступку, стало заметно, что руки у нее трясутся. Ее нельзя было назвать отважной женщиной, хотя, быть может, причиной ее страхов была сама обстановка Убежища, в котором не предусмотрено было ни удобств, ни утешения.
Элизабет, наконец, приняла решение и достала сына из колыбели. Прижав его к плечу, она принялась расхаживать по комнате. Ее мать немедленно поднялась с места и подложила платочек под головку ребенка, на тот случай, если он срыгнет молоко.
– Тебе не нужно идти со мной, мама, – спустя какое-то время произнесла Элизабет. – Пожалуйста, подожди меня здесь. Я хочу быть уверена, что тебе ничего не грозит. И что… найдется кому позаботиться о моих дочерях.
К удивлению королевы, ее мать только отмахнулась от этой идеи.
– Неужели ты думаешь, что я могу пропустить такой момент в твоей жизни? Девочкам здесь ничего не грозит, за ними присматривает няня. А Кэти справится даже с тауэрским львом, если тот посмеет облизнуться на них. Думай только о сегодняшнем дне, Элизабет. Не беспокойся за девочек. – Жакетта улыбнулась, и у ее дочери чуть отлегло от сердца, хотя причиной тому был всего лишь отголосок детской уверенности в материнской любви. Тем не менее страх отчасти оставил ее.
– Я буду рядом с тобой, – твердым тоном проговорила ее мать. – Входя сюда, я заметила у двери палку. Я возьму ее и отважу любого грубого негодяя, который посмеет подойти слишком близко к тебе.
Подобная перспектива заставила сердце опальной королевы заколотиться. Неужели она сделала ошибку?
– Сделать это меня заставила гордость. Неужели я неправа, мама?
– Не говори глупостей, Элизабет. Ты – королева! Они не смогут оставить без внимания тебя и твоего сына.
– Но этот монах был настолько испуган, что сердце мое трепещет.
– Пфуй! Он же почти мальчишка! Нежный цветочек, а не мужчина. Твой Эдуард другой. Думай о нем, когда выйдешь отсюда. Не бойся их, Элизабет. Пройти нужно всего сотню ярдов, не больше. Если там, снаружи, тебя караулят мужчины, они не посмеют прикоснуться к тебе.
Жакетта говорила, чтобы ободрить дочь, укрепить ее веру в себя, однако страх Элизабет будто удвоился, когда они вместе спустились вниз и дали знак кормилице Дженни. Три дочери королевы повыскакивали из комнаты, разбросав деревянные кубики, которых набрали в подолы, и запрыгали возле нее. Старшей, названой Лисбет в честь матери, было всего четыре года. Хмурясь, она поглядела на обеих младших сестер, сразу почувствовавших напряженность и заплакавших. Мэри и Сесиль сели на пол и протянули руки к матери, покраснев от рыданий.
– Тихо, девочки, – произнесла Элизабет, по возможности, строгим тоном. – Я сейчас уйду ненадолго, чтобы ваш брат получил Господнее благословение в купели аббатства. Я скоро вернусь, обещаю вам.
Последней из комнаты появилась няня девочек, на лице которой, как и всегда, застыло выражение слепого коровьего обожания. Не поднимая глаз, она собрала своих подопечных и увела их назад, в боковые комнаты.
Элизабет подумала, что ей станет дурно, пока Дженни кутала ее в тяжелый плащ, чтобы защитить ребенка от любого холодного дуновения.
– Его необходимо крестить, – шепнула королева самой себе, словно повторяя молитву. – Я не лишу своего мальчика небес, если он все-таки не выживет… После родов и так уже прошло несколько дней. Земли аббатства пользуются правом убежища. Я не стану прятать своего сына, не покрою его позором, никогда.
В глазах ее матери искрились слезы гордости. Жакетта и в самом деле подхватила оставленную кем-то у двери дубинку. Дженни, сделав шаг вперед, открыла дверь перед своей госпожой, и от реки донесся шум бегущей воды.
Ночь встретила их ярким светом, и Элизабет на мгновение попятилась при виде ожидавших ее мужчин с факелами в руках. Она услышала, как охнула мать, но тут же все поняла. Аббат решил помочь ей, вместо того чтобы и дальше отговаривать ее и сопротивляться ее словам. Она не знала, что было этому причиной… быть может, трепещущий от страха монашек изложил ее дело лучше, чем она могла надеяться, или же пожилой аббат сдался и покорился ее упрямству. Королева двинулась между двумя рядами облаченных в черные мантии монахов, откинувших на плечи свои капюшоны и державших в руках факелы. Пламя освещало их лица, и Элизабет еще более успокоилась, заметив, что многие из них улыбаются. Ее ждала не толпа, пришедшая, чтобы вытащить ее с детьми из убежища, и не суд, собравшийся, дабы вынести приговор ее поступкам. Эти люди кланялись королеве и улыбались младенцу, посапывавшему в складках ее теплого плаща.
Гордо подняв голову, Элизабет шла между двух рядов. Свет факелов не позволял ей видеть, что творится во внешней тьме. Все вокруг было сокрыто мраком, но перед ней пролегал светлый путь к огромной, открытой двери аббатства. Она увидела, что там ее ожидают другие люди, и уверенность ее поколебалась. Мать прикоснулась к ее руке:
– Не показывай им своего страха, моя голубка. Верь Богу… и аббату. Они не позволят, чтобы тебе причинили вред.
Элизабет заставила себя улыбнуться и, ощущая, как колотится и спешит ее сердце, дошла до двери аббатства, где из холода ночного попала в равный ему холод внутри здания.
* * *
Эдуард в волнении ожидал того мгновения, когда герцог Карл Бургундский войдет в комнату. Их не заставили ждать, и, поднимаясь вместе с братом Ричардом для поклона, опальный король увидел, как герцог отвязал с шеи салфетку и отбросил ее в сторону.
– Эдуард, друг мой! – воскликнул он. – Какое вероломство! Какая несправедливость! Я узнал обо всем этом только сегодня утром.
Эдуард протянул руку для рукопожатия, однако старший монарх обнял его. Когда хозяин дома отступил назад, английский король будто распрямился – уверенность начала возвращаться к нему.
– Вы почтили меня своим прибытием, Ваше Величество, – проговорил герцог Карл. Взгляд его коснулся горла Эдуарда, ворота его грязной после дороги рубашки, а рука герцога, как заметил Ричард, коснулась золотой фигурки и цепочки на собственной шее.
– Ты не носишь Золотое руно? – спросил герцог Карл.
– Прости, Карл, но мою спину покрывает одна только рубашка. Орден дома, – ответил Эдуард.
– Я велю подать тебе другой, чтобы все люди знали о том, что ты не только король Англии, но и рыцарь Бургундии, так ведь? Потом одежда! Клянусь, еще до заката ты будешь снова одет так, как подобает королю. A кто этот превосходный молодой человек?
– Мой брат Ричард – герцог Глостер, если наши титулы еще не объявлены вне закона. – Последние слова явно заставили Эдуарда опять приуныть: голова его поникла, а кожа вновь приобрела сероватый оттенок. Герцог Карл немедленно заметил перемену его настроения.
– Эдуард, ты был моим другом с тех пор, как получил корону. Когда этот паук, этот Луи Французский снюхался с Уориком, ты пригласил нас с отцом в Лондон. Я не забыл эти вечера, Эдуард. Как мы тогда пили! Ты был щедр, более чем щедр. Ты принял моего отца как равного, и он был горд этим. Теперь, когда его нет в живых, ты остаешься одним из самых близких мне друзей. Позволь мне отплатить тебе тем же добром. – Герцог Бургундский почтил Ричарда взглядом и поклоном, однако все внимание его, вся энергия были обращены на этого великана, на английского короля, вдруг оказавшегося в его власти.
Герцог Глостер подумал, что этому человеку едва ли стоит доверять, хотя положиться на его враждебное отношение к французскому королю, пожалуй, все-таки можно. Родство – Луи и герцог Карл были кузенами – здесь ничего не значило; кто-кто, а Йорки с Ланкастерами понимали это лучше многих. Важнее было то, что Карл унаследовал собственные земли всего три года назад и уже успел заслужить за это время прозвище Смелый. Последовательный ряд генеральных сражений позволил ему захватить Фландрию, и мысль о хорошо обученных профессиональных бойцах герцога Бургундского заставила Ричарда улыбнуться.
– Я не стану жить в изгнании, Карл, – вдруг проговорил Эдуард. – Весной я вернусь в свое королевство, где или погибну, или выпущу злую кровь из всего этого нарыва. Клянусь тебе в этом.
Превосходные слова, если учесть, что сказаны они человеком, стоящим в промокшей насквозь рубахе, едва прикрывающей круглое брюшко, и не имеющим в кармане монет даже на стакан вина. Тем не менее бравада сработала, и герцог Карл кивнул, покоряясь порыву. Хлопнув в ладоши, он призвал слуг и приказал им увести гостей и привести их в должный вид, посулив продолжить встречу после того, как они подкрепятся и отдохнут.
Ричард с удовольствием позволил ватаге слуг проводить его в теплые комнаты, где грелась вода, к огромной медной ванне, полной парящей парком воды, раздеть и обмерить его. После этого он с закрытыми глазами опустился под воду, скривившись от обжигающего прикосновения, немедленно начавшего раскручивать ту жесткую массу, в которую превратилась его спина между лопатками. Невзирая ни на что, он не смог сдержать стон. Рядом Эдуард погрузился в такую же ванну, расплескав воду массивным телом, что заставило слуг немедленно броситься подтирать лужи.
Откинувшись в блаженстве на спину, Глостер едва не зарыдал от того облегчения, которое принесла ему горячая вода. Он тут же решил завести у себя дома подобное удовольствие – быть может, с парой-другой слуг, умеющих управляться с ванной. Чудесное ощущение! А еще раз открыв глаза, герцог обнаружил перед собой блюдо с яствами на широкой доске через всю ванну. Съев несколько виноградин, он пропустил полный кубок какого-то крепкого зелья, поперхнувшись анисовой теплотой, обжегшей его горло.
– Хороша горькая у герцога, Эдуард! – окликнул он своего брата. – Тебе понравится.
Король сидел, привалившись спиной к изголовью ванны и положив могучие руки на края посудины. Услышав голос Ричарда, он приоткрыл глаза и протянул руку к кубку, немедленно наполненному и поднесенному услужливым лакеем. Однако рука Эдуарда застыла в воздухе. Он покачал головой и не пожелал принять питье.
– Нет. Не стану пить ни от виноградной лозы, ни от ячменного колоса, пока не верну себе мою Англию. Я слишком разжирел, потерял скорость. Я потею, брат, и на боках моих обнаружились складки, которых не было, когда я сражался и участвовал в турнирах. Нет, Ричард, теперь я буду жить, как монах-девственник, пока не сумею вернуть свое. И обещаю тебе, что впредь не потеряю добытое, размякнув и ослабев. Клянусь в этом перед Богом своей жизнью и честью!
При этих словах Ричарду показалось, что он заметил толику прежней силы, промелькнувшей в чертах его брата сквозь покров затянувшей его плоти. Глостер вознес Господу коротенькую молитву о том, чтобы этому быку хватило воли выполнить свой обет и не сдаться перед очередной бутылкой.
Вдруг его осенила внезапная мысль, и Ричард притих.
– Кстати говоря, твоя королева уже должна была родить. Может быть, у тебя уже есть сын, – сказал он.
Эдуард сощурил глаза, безмятежно почивая посреди теплого пара.
– Или родилась дочь, или появившийся на свет младенец уже умер. Мне нужно войско, Ричард. Тогда и посмотрим.
Король снова открыл глаза и через всю комнату посмотрел на брата:
– Завтра поднимешь меня на рассвете, Ричард. Я хочу присоединиться к твоим тренировкам. Готов ли ты наделять меня синяками?
Мысль эта наполнила Глостера отвращением. Тем не менее ему был понятен овладевший братом порыв. Истина заключалась в том, что на родине, в Англии, их титулы и земли будут отняты парламентским актом. Надежды у них оставалось так немного, что он не хотел лишать своего брата ее последней крохи.
– Конечно, подниму, Эдуард. А сейчас отдыхай.
* * *
Элизабет, не ощущая себя, шла по великому нефу аббатства, в котором уже пять веков короновались короли и отправлялась месса. Освещенная лампадами сверху, она ежилась, прижимая к себе своего сына, чтобы он чувствовал запах ее кожи, чтобы ему было тепло и уютно. Она заставляла себя идти вперед, с болезненной четкостью осознавая, что ей сопутствует хромой человек, постукивавший палкой по мощеному полу. Впереди, у крещальной купели, их уже ожидал аббат Томас Миллинг, ветхий годами муж, на кирпично-красном лице которого выделялись белые брови.
Дерри Брюер склонился к королеве под мерный стук своей трости.
– Я не воюю с детьми, миледи. Не бойтесь. Если вам угодно, считайте, что на сегодня между нами действует небольшой договор. Милорд Уорик придерживается такого же мнения. Слухи о вашем намерении дошли до нас, и мы решили, что не вправе пропустить подобную оказию.
Элизабет до боли стиснула зубы, отказываясь даже смотреть в сторону шпионских дел мастера. Она знала, что Ричард Невилл, граф Уорик, следует за нею. Сердце ее начало дрожать и спотыкаться, уже когда она увидела его, склонившегося перед ней в глубоком поклоне возле двери аббатства. Теперь же оно барабанило так, что она начала опасаться упасть и выронить младенца на каменный пол. Элизабет знала этих людей и не доверяла им. Милостью Божьей было лишь то, что она не могла видеть лицо Уорика в миг его торжества. Его-то королева знала лучше всех: едва появившись при дворе, она сразу разглядела нутро этой вьющейся лианы.
Элизабет понимала, что раскраснелась, что капельки пота на ее коже уже сливались в струйки. Она задыхалась, и руки ее дрожали не меньше, чем не так давно дрожали ладони брата Павла. Как же она жалела теперь о том, что вышла из своих комнат!
Мать шла справа от нее, опустив голову. Свет и приветливость оставили ее лицо.
Но аббатство – это дом Божий. Один лишь Бог защищает их, снова и снова повторяла себе Элизабет. И все же убийства случались и перед алтарями – добрые люди падали бездыханными на освященные земли, хотя падение их подчас сотрясало до основания королевства и низвергало короны.
И как бы услышав отзвуки прежних потрясений, королева отрицательно покачала головой и прибавила шагу. Она не позволит врагам победить, им придется сперва убить ее. И она не позволит им вырвать сына Эдуарда из ее рук. Ради своего мужа, ради собственной гордости Элизабет высоко несла голову. Эти люди понимали, что она испугана, однако Ее Величество не позволит себе проявить собственный страх перед ними.
Возможно, за прошедшие века аббатство видело и более странные группы, чем та, что собралась в тот вечер под его крышей, однако Элизабет сомневалась в этом. Брюера и Уорика сопровождал Джон Невилл, которого она знала как Нортумберленда. Он окинул ее холодным взглядом, и королева ощутила этот холод буквально собственной кожей. Кроме матери, ее сопровождала только насмерть перепуганная кормилица Дженни, стоявшая, как подобает, за ее спиной. Три женщины, трое мужчин и между ними – облако страха, способное створожить любое молоко.
Когда Элизабет оказалась возле аббата Томаса, тот посмотрел на нее такими же лягушачьими и полными паники глазами, как и ее собственные. Уорик был при мече, и она не сомневалась в том, что у начальника тайной службы найдется при себе не одно злое лезвие, какая-нибудь удавка или бритва, какими пользуются люди, способные незаметно убить и вовремя отойти в сторону. Трудно было не дрогнуть в присутствии такого человека с учетом всего, на что был способен Дерри Брюер.
Элизабет заставила себя посмотреть на графа Уорика. Заметив на себе ее взгляд, он немедленно отставил ногу назад и отвесил глубокий поклон.
– Миледи, мастер Брюер сказал вам чистую правду. Вам ничто не грозит, клянусь своей честью.
– Ненадежная монета, порченная изменой, – с подчеркнутой интонацией произнесла Элизабет.
Уорик слегка покраснел, однако улыбка не сошла с его губ. Он празднует свою победу, решила королева. Оказавшись на такой высоте, можно и не каркать.
Аббат прокашлялся, и все глаза обратились к нему.
– Напоминаю всем присутствующим о том, что Ее Величеству, супруге короля, леди Элизабет Йоркской… властью и правом Святой Господней Церкви было предоставлено убежище в аббатстве. Бог видит всех нас, джентльмены. Видит через эти самые окна, видит с особой ясностью. И сейчас Он смотрит на нас, взвешивая каждое наше слово. Его именем, в этом святом месте я не потерплю любого вмешательства, любого шума. Крещение, первое из семи великих таинств, открывает человеку дорогу к Церкви. Это не представление уличного комедианта. Надеюсь, вы меня поняли?
Трое мужчин закивали и что-то забормотали в знак согласия. Взгляд аббата обратился к Элизабет, и королева проглотила свой страх. Она не надеялась оставить храм с миром. Ставка была слишком велика, и Элизабет в отчаянии уже обдумывала, что будет делать, если у нее отберут ребенка.
– Все дети рождаются с лежащим на них пятном первородного греха, смываемого только чистой водой крещения, ведь и Христос был крещен в реке Иордане, – продолжил Томас. – А теперь, Элизабет, передай в мои руки твоего сына Эдуарда.
С полными слез глазами, ощущая струйки их на щеках, королева раскрыла плащ. Страх в этот момент настолько овладел ею, что ослепившие ее слезы казались благословением. Она подумала, что, если кто-либо из троих незваных свидетелей протянет руку к ее сыну, сердце не выдержит и она умрет на месте.
Аббат принял запеленатого ребенка из ее рук, улыбнувшись мирно спящему младенческому личику, ибо он ощущал страх, владевший его матерью, и гневался на вызвавших его людей. Однако, невзирая на это, он не стал спешить с совершением обряда. Элизабет и ее мать громко повторяли за ним, и к голосам их присоединялись голоса Брюера и обоих Невиллов, не вызывая протестов аббата.
– Отрекаешься ли от сатаны?
– Отрекаюсь.
– И от всех дел его?
– Отрекаюсь.
– И от всех пустых посулов его?
– Отрекаюсь.
Опустив большой палец в миро, аббат Томас коснулся ушей, век и грудки младенца, начертал крест на его груди. Ребенок пискнул и завозился, но затем на мгновение умолк, когда, держа его над купелью, аббат зачерпнул из нее воды серебряным ковшиком и чистой струей полил его головку со словами:
– Крещаю тебя, Эдуард, во имя Господа нашего Иисуса Христа.
Малыш поперхнулся, булькнул, пустил слюни и заморгал.
В этот странно торжественный момент Элизабет ощутила, как отхлынула часть ее страхов, ибо самая главная опасность отступила. Ее маленькому ребенку не будет воспрещен вход на небеса, даже если мальчик умрет в следующее мгновение. Она почувствовала, как с плеч ее падает лежащее на них в последние дни бремя, и из глаз у нее снова полились слезы. Ужасно было проявить свою слабость перед лицом врагов ее мужа.
Аббат принял чистую простынку из рук Жакетты и завернул в нее озябшего малыша. Личико его покраснело, и он заливался криком, однако этот ребенок уже родился для вечной жизни. Элизабет проследила за тем, как ее мать приняла младенца и закутала его потеплее, а потом, наконец, повернулась к троим свидетелям.
На устах Дерри Брюера почивала улыбка.
– Это мне пришла в голову идея прийти сюда. Полагаю, что мне следует теперь извиниться. Тем не менее я хотел присутствовать при крещении этого дитя. В конце концов, его отец бежал из страны. Трон благополучно возвратился к Ланкастеру, и наследником престола теперь является другой превосходный молодой человек. Конечно, нас ждут годы усердного труда, однако так бывает всегда. Тем не менее я должен был увидеть сына Эдуарда. Если ему суждено вырасти, он, может быть, станет рыцарем при дворе сына короля Генриха… но не знаю. – По лицу Брюера пробежала тень, и на мгновение он прикрыл ладонью глаза. – Надеюсь, что он не будет воспитан в ненависти, миледи. Довольно с нас войн.
– Он будет королем, мастер Брюер, – прошептала Элизабет.
Дерри печально скривился:
– Если удастся ростом в отца, быть может, станет командовать войском Ланкастеров. А свыше того не надейтесь, если готовы последовать моему совету. Иначе вы вырастите сына недовольным судьбой и погубите его.
Уорик вновь поклонился и, уверенный в себе, выпрямился во весь рост, после чего прикоснулся к плечу внимательно следившего за происходящим брата и пошел к выходу по длинному нефу. Дерри постоял какое-то время, разглядывая женщину, прижимавшую к себе своего ребенка и смотревшую на начальника тайной службы с такой яростью, словно только ее гнев мог защитить их обоих. Наконец, он покачал головой, вздохнул, поклонился и направился прочь.
Назад: 6
Дальше: 8