В ту ночь они стали на якорь возле Кромера, на восточном берегу Англии, и разослали по окрестностям на шлюпках лазутчиков – искать лошадей и сподвижников.

Дожидаясь новостей, Эдуард и Ричард отобедали вместе с Риверсом и бароном Сэем на борту «Марка Антония». Впервые за последние месяцы они могли пообщаться со своим сторонниками, не испытывая того ощущения, что новости безнадежно устарели или, хуже того, что кто-то перехватил и прочитал их письма.

Голуби не всегда благополучно долетали до адресата из Фландрии – английские деревни были переполнены любителями стрельбы из лука и соколиной охоты. И шифры не давали гарантии, так что подчас получить верную информацию от человека можно было только в личной беседе с глазу на глаз.

Наступавшее утро стало временем тревог для всего флота. Подойти близко к берегу осмелились только немногие корабли, остальные же пребывали в постоянных трудах, стараясь удержаться на месте и ожидая сигнала к высадке или появления с юга флота противника. И пусть на рассвете, доколе в тумане мог видеть глаз, возобновленные новым запасом дров костры еще дымили на берегу, тысячи людей, ежась от холода, выходили к обрывам и пляжам, видели стяги Йорков и осознавали, что король Эдуард не удовлетворился участью смиренного изгнанника.

Спустя несколько часов пополудни фламандский капитан корабля доложил, что видит сигнальный флаг, и немедленно отправил на берег быструю гичку, чтобы его человека на берегу не убили, увидев, как он машет кораблям. Грести было недолго, и скоро лазутчик предстал перед Эдуардом и Ричардом Глостером с подбитым глазом и рассеченной губой.

Король отставил в сторону собственную тарелку и предложил ему чашу вина – за хлопоты.

– И что же вы узнали, сэр Гилберт? – спросил Эдуард. Лишь движения его широких пальцев, теребивших скатерть, выдавали, насколько важным был для него ответ.

– Ваше Величество, я привез запечатанное письмо Томаса Ротерэма, епископа Рочестера. – Рыцарь передал королю перевязанное лентой и запечатанное восковой печатью письмо. На восковом диске в знак подлинности было нацарапано имя. – Он уверяет вас в своей преданности, однако просит Ваше Величество не высаживаться в Кромере. Герцоги Норфолка и Саффолка были заточены в темницу по приказу Уорика, когда отказались присягать… Генри Ланкастеру.

Сэр Гилберт Дебенхэм постарался не называть Генриха королем в таком обществе. Эдуард скривился, ощупывая языком место, на котором прежде находились два удаленных коренных зуба – после того как их вырвали, за острой болью последовали два дня лихорадки с испариной. Норфолк в особенности был для него воротами в глубь страны.

– Что еще? – продолжил расспросы король. Рыцарь явно не торопился с продолжением, однако Эдуард нетерпеливо махнул рукой, отвернулся и погрузился в размышления после того, как сэр Гилберт проговорил:

– Граф Оксфорд присягнул Ланкастеру, милорд. Отряды его людей расположены здесь повсюду; они готовы соединиться и драться, как сказал мне епископ. Если вы призовете сэра Уильяма, милорд, он скажет вам, что слышал то же самое, хотя и из других уст, так что Кромер не годится, Ваше Величество… получается так.

– Вы свободны, сэр Гилберт, – кивнул монарх. – И скажите моему дворецкому, чтобы приложил золотой ангел к вашему подбитому глазу. Говорят, что это средство творит в подобных случаях подлинные чудеса.

Рыцарь расплылся в улыбке и, низко поклонившись королю, вышел.

– Вот это удар, – пробормотал Эдуард. – Высадиться в Норфолке было бы удобнее всего – и Лондон неподалеку, и много добрых людей, способных стать под мое знамя… Странно это, Ричард. Ты знаешь де Вера, графа Оксфорда?

– Достаточно хорошо, чтобы понять, что он не станет нашим другом, вне зависимости от того, что бы мы ему ни предложили, – ответил герцог Глостер. – Его отец был казнен за измену, разве не так? Я его ни с кем не путаю?

– Да, он самый. И его старший брат тоже. Едва ли он благодарен мне за то, что титул перешел к нему! – Эдуард качнул головой; он не стриг волосы, и они пеленой накрыли его лицо. – Если б они не отрубили голову Вустеру, я приказал бы выпороть его за неуместную жестокость. Не удивлюсь, Ричард, если те, кого он сделал моими врагами, будут ждать нас во всех портах… Куда же нам тогда плыть? Мне не стоило делать его великим констеблем Англии.

– Вустер поддержал тебя, брат. Говорят, что один вид сторонников Ланкастера приводил его в такую ярость, что он просто не мог оставить их в живых. Ты ведь не можешь вникать в приговоры каждого суда, уточнять суммы наложенных штрафов, проверять справедливость каждого смертного приговора! Решения выносил он сам.

– Ну и хватит с него. Если мы уцелеем, Ричард, ты будешь констеблем, на ежегодном жалованье и с превосходными апартаментами в Лондоне. Чтобы это безумие не повторилось.

Ричард Глостер не без удивления, но с явным удовольствием улыбнулся:

– Ну, если будем живы, с удовольствием возьмусь за этот труд. Ты оказываешь мне честь, Эдуард.

Его брат пожал плечами.

– Эта честь не будет значить абсолютно ничего, если мы не сумеем высадиться. Если не в Кромере, то где же? Юг нам враждебен. Кент, Сомерсет… Сассекс, Девон, Корнуолл, Бристоль – все они приняли сторону Ланкастеров. Моя жизнь не будет стоить и серебряного пенни, если мы рискнем высадиться южнее.

– Говорят, что сам город Йорк настроен против нас, – мрачным тоном произнес Ричард. – Хотя Нортумберленд станет за тебя милостью Божьей и волей Перси. Его наследник слишком боится Монтегю, брата Уорика, стремящегося вернуть себе свой прежний титул.

– Быть может, в Йорке меня и не слишком любят, однако они должны быть мне верными, а не любить… Ох, да ладно, к чертям их всех! Я просто хотел вернуться на свое прежнее место, чтобы все видели, что я восстал из праха.

– Но теперь эти ворота закрыты. Значит, возвращаемся на север? Нам необходимо всего лишь высадиться на берег, а потом удалиться от него так, чтобы нас видели. Ты сам понимаешь это. В стране найдется дюжина лордов, которые поддержат тебя только в том случае, если убедятся, что выступают на стороне победителя. Сделай так, чтобы они поверили в твою победу, и они на четвереньках побегут в твой лагерь. Надо высадиться и отойти от берега, Эдуард. У тебя есть шестнадцать сотен людей.

– Шестнадцать сотен фламандцев, – пробормотал король.

– Остальные придут сами.

– Или будут смотреть на то, как я отправлюсь под мечи семейки Невиллов, – отозвался Эдуард.

– Естественно. Однако попробуй избежать этого, – посоветовал ему брат.

Монарх улыбнулся, заглянув в свой кубок. Его равно раздирали гнев на собственные неудачи и веселье.

– Генрих Болингброк сумел вернуться из изгнания, – проговорил он, наконец.

Ричард поднял голову, мгновенно поняв его.

– И отвоевал свой престол, – проговорил герцог.

– Он высадился в Рейвенспёре, на реке Хамбер, ты разве не знал? – добавил Эдуард, глядя куда-то вдаль.

– Это название прозвенит по всей стране, словно колокол, – заметил Ричард. Он посмотрел на брата, и оба кивнули в полном согласии, отложив отчаяние на следующий вечер.

Эдуард поднялся на ноги и, распахнув дверь каюты, обратился к ожидавшему снаружи слуге:

– Пусть капитан известит флот. Мы отплываем на север, в Рейвенспёр. Там я подниму свой стяг.

Уорик вновь ощутил на себе тяжесть брони. Все эти поручни, поножи и другие пластины, все эти пряжки и завязки рождали в нем многочисленные воспоминания, среди которых находилось не слишком много приятных. Сент-Олбанс, рядом с отцом; Нортгемптон, где они в первый раз захватили Генриха; снова Сент-Олбанс, где он потерял его… И более всего Таутон, со всеми его ужасами и смертоубийством. Некоторые пластины панциря графа Ричарда пришлось обновить за прошедшие годы, в то время как другие еще сохраняли отметины полученных ударов, до блеска заполированные на стали. Уставившись на покрытую пятнами пота кожаную подложку своего шлема, Уорик понял, что не испытывает никакого желания надевать его.

Его брат Джон уже отправился вперед: он выехал сразу же, как только о прибытии флота стало известно в Лондоне. Дерри Брюер превратился в привидение – его можно было увидеть только издалека, да и то на невероятной скорости постукивающим палкой по мостовой. Начальник тайной службы, похоже, совсем не спал и одним махом состарился еще на дюжину лет. Он рассказал Уорику о том, что разоблачал тайны людей, десятилетиями сохранявших верность короне, затем лишь, чтобы расшевелить их и заставить приносить новости. Шпионы Дерри обходились без вооружения, однако услуги их оставались жизненно важными для дела Ланкастеров. На берега Англии было отправлено требование сообщать о любой высадке. На всех берегах страны нельзя было вытащить лодку на прибрежный галечник, не сообщив об этом через несколько часов шерифу.

Ричард Уорик правой рукой достал свой меч и принялся рассматривать его, пока его сквайры и слуги в двенадцатый раз проверяли снаряжение. Конь, готовый нести Уорика на северо-запад страны, ожидал в конюшнях, являвшихся частью Вестминстер-холла. Уорикшир являл собой средоточие всей силы Ричарда и источник его главного титула, пусть парламент до сих пор и не соглашался признать за ним остальные. Эти мелкие людишки и их вздорные аргументы подождут до его возвращения из похода. В замке Уорика в качестве узника содержался Эдуард Йорк.

Теперь Ричард жалел об одном: о том, что не убил тогда Эдуарда, избавив всех остальных от лет, прожитых в страхе и боли. Горько было видеть все пути, которыми он мог тогда пойти… Теперь они казались ему столь же очевидными, как предстоящий путь в Йоркшир. Он вздохнул, подумав, что однажды может припомнить и сегодняшний день, понимая, что нужно было поступить совершенно иначе.

Заметив в темном стекле окна собственное серьезное выражение, он усмехнулся. Не стоит даже начинать никакое дело, если ты по рукам и ногам повязан сомнениями и вариантами. Ричард мог только действовать, понимая при этом, что подчас может совершать обстоятельные ошибки. Однако безделье превращало его в кошачью лапку для окружающих, в пешку, трепещущую на своей клетке, не смея шевельнуться, пока ее не снимут с доски.

Ножны его щелкнули, принимая в себя меч – длинный кавалерийский клинок в три пальца шириной у основания, достаточно прочный для того, чтобы разрубить железную пластину. Уорик вспомнил, что рассказывали о короле Ричарде I, которого за доблесть прозвали Львиным Сердцем. Таким же мечом он перерубил пополам рукоятку стальной булавы. Так что сгодится.

Затем Ричард Невилл произнес молитву, помянув своего отца, графа Солсбери, свою мать, похороненную в Бишэмском аббатстве, помолился за своих братьев и за самого себя. Если Эдуард Йорк явился к берегам Англии с флотом, значит, он привез с собой и войско, а в таком случае ни люди, ни ангелы не могут помешать ему высадиться на эти самые берега. Прошло всего пять месяцев после того, как сам Уорик в полном довольстве вернулся домой. За исключением самой маленькой, самой крохотной неудачи, позволившей спастись Эдуарду и Ричарду Глостеру, он добился всего, чего хотел. Если б он мог вернуться на год в прошлое и сказать себе самому, что вернет короля Генриха на трон и дарует Англии мир, этого было бы достаточно. Впрочем, как знать…

Граф сухо улыбнулся, понимая, что боится будущего и пытается отрицать это перед самим собой. Если Эдуард высадится, ему придется встретиться с ним в бою. Сама мысль об этом холодом стискивала его нутро, угнетала. Впрочем, так чувствовал бы себя всякий, кто видел Эдуарда Йорка на поле боя. И все же Уорику придется стать против него, ибо он выбрал сторону и обновил свои клятвы. И еще потому, что выдал свою дочь за Ланкастера, принца Уэльского. Ричард провел пальцами по волосам, отмечая силу и решимость, отражавшиеся в длинном стекле. Он не мог оставаться в Лондоне, пока Эдуард высаживался на севере. В подобное время Уорик должен был находиться в поле, объезжать графства, собирать отряды, ждущие его руководства. Конечно, даже он боялся Эдуарда, пусть и говорят, что храбрость нуждается в страхе, иначе она бесполезна. Если мужчина не способен предвидеть опасность, значит, ему не хватает храбрости противостоять ей. И снова рот графа скривился. Это значит, что Эдуард сделал его самым отважным человеком на свете, ибо перспектива грядущего противостояния повергала Ричарда Невилла, графа Уорика, в ужас.

Стекло затрепетало под дуновением ветра, и из затянувших небо над городом облаков посыпался дождь. Уорик стиснул кулак, услышав, как скрипнули кожа и сталь. Оставалось надеяться, что Эдуард попадет в шторм. Море жестоко, и корабль может налететь на скалы или его захлестнет волна ростом с церковную колокольню. Быть может, на этот раз Бог потрудится за Ричарда, всего один-единственный раз, и разобьет корабли Йорков в щепки, навсегда похоронив в своих волнах их мечты.

– Если это случится, Господи, я воздвигну храмы во славу Твою! – громко проговорил граф, после чего перекрестился и склонил голову.

Ветер за окном крепчал, капли с шумом барабанили в темное стекло. Существенную часть собственной жизни Уорик провел на море. И вопреки собственному желанию, он поежился, представив себе людей, сражающихся с черной водой в подобную ночь.

Эдуард ощутил, как пробудившийся в груди страх волной обрушился на него. Он не видел почти ничего, ибо луна и звезды прятались за плотными облаками. Мир вокруг превратился в сплошное безумие, волны кидали корабль из стороны в сторону. Король уже успел привыкнуть к плавному, вверх-вниз, колыханию носа, однако это новое движение было совсем другим: каждый крен сопровождался ударами в борта. Лицо его брата Ричарда уже приобрело тот оттенок белизны, который скорее близок к зеленому цвету, однако перегнуться через борт на корме, чтобы тебя при этом не смыло волной, не было никакой возможности. Капитан отрядил к Ричарду человека, который торопливыми узлами привязал Глостера к мачте, после чего тот облевал свою грудь и оскалился.

В воцарившейся тьме капитан «Марка Антония» потерял берег из вида. И с этого мгновения, когда на небе не было видно звезд или луны, всеми овладел великий страх: волны могли выбросить корабль на берег, могли в щепки разбить его о скалы. К удивлению Эдуарда, на вантах еще висели люди – в этом жутком холоде, где нельзя было укрыться от пены и штормового ветра. Их спасение, сами жизни их зависели теперь от того, сумеют ли моряки заметить берег до того, как волны вынесут на него судно. И они, эти люди, оставались на своих постах – не жалуясь, насквозь промерзшие, они щурились и вертели головами, стараясь углядеть в воющей тьме то черное пятно, которое может оказаться землей.

Эдуард ненавидел собственную беспомощность. После начала шторма они с братом живо поняли, что могут помочь экипажу в первую очередь тем, что не будут путаться под ногами. Спустили парус, выбросили плавучий якорь – плот из досок и старой парусины на толстом, в руку, канате, что несколько облегчало положение корабля во взбесившемся море. Эдуард и Ричард считали, что уже знакомы со штормами, однако прежнее знакомство оказалось крайне поверхностным. Волны грохотали, росли и росли, и наконец белая молния вдруг вспыхнула над головой, оглушив и ослепив всех, кто был на корабле, после чего половина океана пеной и струями обрушилась на палубы кораблей, выбрасывая людей за борт. В последнем свете этой молнии сыны Йорка могли только переглянуться и ждать, ждать часами, безмолвные, бесполезные, молящие Бога о том, чтобы корабль остался на плаву, чтобы он держался на волнах и не разбился о скалы, разбросав их всех, как дохлую рыбу, по северным и южным берегам, где какие-то чужие люди будут обыскивать их тела и снимать с них все ценное.

– Земля по левому борту! – донесся сверху голос, едва слышный за шумом ветра и волн. Эдуард посмотрел вверх, а потом вперед, пытаясь увидеть то, что заметил моряк.

Капитан тоже смотрел вверх, вместе с двумя другими людьми ворочая рулевые весла, налегая на дубовые рукояти, упираясь ногами в палубу и обмениваясь с ними гневными восклицаниями. Они сопротивлялись волнам, мощью и размером превышавшим возможности корабля.

– Берег близко! Земля слева! – послышался сверху тот же голос.

– Отворачивай!

На какое-то мгновение Эдуарду показалось, что он заметил огонек, плывущий и ныряющий во мраке, хотя король понимал, что жизнь его сохраняет только движение корабля. Он слышал о городах, живших на обломках кораблекрушений… Их жители штормовыми ночами выставляли огни на холмах, заставляя отчаявшихся капитанов править прямо на скалы, чтобы потом воспользоваться остатками грузов. Но король не знал, стоит ли упоминать об этом, потому что огонек, сверкнув, немедленно исчез. Однако он снова появился с левой стороны, и моряки разразились радостными криками.

– Почему они кричат? – обратился Эдуард к проходившему рядом члену экипажа.

– Потому что свет далеко, – ответил матрос, несший на плече целую бухту каната; он пошатнулся, когда корабль накренило, и едва не упал, но монарх поддержал его. – Спасибо, – на всякий случай проговорил моряк, прекрасно понимавший, кто именно помог ему устоять на ногах, пока он вглядывался в черную тьму. – Это значит, что мы не разобьемся о скалы. Капитан теперь знает, куда вести корабль, мы уйдем от бури на восток или северо-восток, а утром вернемся.

– А мы не можем высадиться на берег? – спросил Эдуард, чувствуя себя глупцом или ребенком. Он уже мечтал снова ступить на твердую землю. Море – совсем другой мир, и мир этот не приносил ему радости.

И чтобы подкрепить его ощущение, моряк расхохотался в ответ.

– В бурю мы не сумеем этого сделать. Мы погибнем даже в самой большой гавани Англии, если попытаемся войти в нее под всеми парусами. Без парусов нам нечем править, понимаешь? Так что пытаться укрыться – значит погибнуть. Нет, единственный способ – бежать от бури и надеяться на то, что она утихнет.

– A если нет? – задал Эдуард новый вопрос.

– На севере, за Шетландскими островами, становится слишком холодно, там даже канаты замерзают, если нас туда вынесет. Впрочем, если шторм не выдохнется, раньше полопаются доски. Они не в состоянии столь долго выносить такие удары, и значит, мы потонем раньше, чем замерзнем, так что об этом можно не беспокоиться.

К удивлению короля, матрос хлопнул его по плечу и отправился со своим канатом куда-то дальше, во тьму. С невероятной осторожностью Эдуард добрался до мачты, к которой был привязан его брат. Голова Ричарда свалилась на грудь, а волосы влажными прядями свисали на лицо, довершая горестную картину.

– Ты еще жив? – поинтересовался монарх, толкнув герцога Глостера в бок. Один лишь стон был ему ответом, и старший брат снисходительно усмехнулся: – Мы только что видели свет на берегу, на западе, Ричард. Ты меня слышишь? В такую ночь не может быть никаких костров. Ветер и ливень затушат любую поленницу. A в этой округе на сотню миль найдется только один маяк – в Гримсби, в устье Хамбера. Наверное, мы только что миновали Рейвенспёр, Ричард. Бог хочет, чтобы наш флот перенес шторм и вернулся к этому городу. Как по-твоему?

Глостер не спал, но ему было настолько плохо, что он пребывал в каком-то забвении, отключившись от мира, словно человек, получивший сильный удар по голове. Великим усилием воли Ричард поднял голову, увидел брата и послал его в дальнюю даль, отчего Эдуард только расхохотался.

Шторм прекратился ночью, незадолго перед рассветом, хотя капитан не стал ничего предпринимать до утра. «Марка Антония» действительно отнесло на север, однако главная мачта была цела, и уровень воды в трюме также не представлял опасности, хотя и превысил все имевшиеся на досках отметки. Сам капитан сошел вниз, чтобы лично убедиться в этом. Эдуард сопутствовал ему и смог понять по его лицу, что хорошего в их положении мало.

Волнение еще не улеглось, ветер сдувал белые гребешки с волн, превращая их в пену. Тем не менее они смогли поставить парус и пойти против ветра к тому кусочку земли, который превратил Гримсби в один из самых укрытых от непогоды рыбацких портов мира.

Экипаж деловито развернул корабль и, направив его в обратную сторону вдоль берега, занялся осмотром каждого шва и стыка, починкой всего, что было повреждено или оторвано штормом. Поручни пришлось ставить заново, и корабельный плотник вместе с помощником теперь скрипели пилами. Мокрые опилки и домашний шум странным образом успокаивали нервы.

К полудню лицо Ричарда Глостера утратило часть приобретенного за ночь сине-зеленого цвета, и его можно было без опасения оставить на корме. Моряки ухмылялись, услышав издаваемые им стоны, однако сам он не находил в своем положении ничего смешного. Ричард не видел, как на мачте подняли сигналы флоту, хотя капитан с великой осторожностью наблюдал за приближением первых двух кораблей, готовый немедленно поднять паруса и пуститься наутек в том случае, если он привлек к себе внимание не тех людей. По морю этому плавали и такие корабли, которые без капли сомнений разделались бы с потрепанным штормом судном; и было весьма вероятно, что поутру они вышли в море, предвкушая возможную добычу.

Тем не менее флот собрался снова – корабли пришли в основном с севера и востока, куда их отнесло ветром. Эдуард самолично залез на самый верх мачты, чтобы пересчитать их, и открывшийся вид навсегда врезался в его память. Тридцать два судна собрались вокруг «Марка Антония». Став вокруг него плотным, но достаточным для того, чтобы корабли не могли столкнуться, строем, они ждали, а на палубы проливался свет, и море вновь взволновалось.

Капитан флагманского судна ждал, когда король слезет с мачты. Наконец, стало очевидно, что Эдуард не может прекратить поиск отсутствующих судов, и в конечном итоге капитан полез на мачту и попросил разрешения вести флот дальше. На самом деле им повезло в том, что они потеряли всего четыре корабля, а с ними две сотни людей и сорок коней, пошедших ко дну или захваченных силой. Тем не менее Эдуард сдался, лишь когда солнце снова начало склоняться к горизонту.

Капитаны дожидались только его приказа. Они немедленно поставили все паруса, и флот на полном ходу рванулся к широкому устью реки Хамбер, песчаные берега которого разделяли две мили. Безопасности ради корабли шли по три в ряду, и каждый из экипажей мог ощутить исчезновение ветра и изменение ритма волн, означавшие, что судно уже отделяет от могучих океанских валов клочок суши. К болящим возвращалось здоровье, а впереди под лучами закатного солнца золотилась коса Рейвенспёра, словно протянутая в море рука, защищавшая гавань от всех штормов. На внешней стороне ее у самой воды ютилась горстка домов… Казалось даже, что новый шторм смоет их в воду.

Тридцать два корабля стали на якорь и отправили к берегу лодки, чтобы найти место для безопасной высадки коней и людей. Некоторые уже посматривали на юг, на пристани и причалы на другой стороне эстуария, однако король высадился в Рейвенспёре. Он только расхохотался и покачал головой, когда его младший брат, ни слова не говоря, указал ему на находящийся на противоположном берегу Гримсби. Всего-то одно из лучших рыбацких селений на севере страны. Однако ни один король не начинал своего похода из Гримсби, и с этим приходилось считаться.

Эдуард с братом и лордами сошел на берег еще до того, как ночь опустилась на косу. Граф Риверс и барон Сэй исполняли обязанности королевских телохранителей и личных представителей. Вокруг них собралось примерно две сотни высадившихся солдат. И отнюдь не по случайному совпадению эти люди, родившиеся в Англии и Уэльсе, первыми ступили на берег, некогда бывший для них родным домом. Они первыми пожелали вступить в это войско, когда Карл Смелый начал набирать в него людей. Многим из них не приводилось ступать по английской земле с самого детства, другие бежали за море после совершенного в молодости и по глупости преступления. Восторженные выражения на их лицах тронули Эдуарда, и он улыбнулся толпе. Остальным предстояло высаживаться на берег на следующее утро, чтобы случайно не утонуть на илистом мелководье. Монарх огляделся по сторонам, ощутил всеобщую радость, и глаза его сверкнули.

– Подайте сюда мои стяги, – приказал он.

Стоявший рядом младший брат передал ему знамена на отполированных дубовых древках длиной в восемь или десять футов. Эдуард с почтением принял их, возложил себе на плечо и зашагал сквозь толпу. За ним последовали факельщики во главе с его братом, а дальше двинулись все остальные, взволнованные предстоящей церемонией.

Отойдя от берега примерно на сотню ярдов, Эдуард набрел на пологий склон и направился вверх по нему, так что солнце садилось по правую руку от него. Оказавшись на самой макушке склона, он остановился и сильными ударами вогнал древки в почву, постаравшись, чтобы те вошли в нее как можно глубже. Король прекрасно понимал, что подумают его люди, если хотя бы одно из них пошатнется или упадет, и потому со всей силой втыкал в глину заостренные торцы. Стяг с белой розой, в память отца. Пылающее Солнце, его собственный герб. И три льва, герб английской короны. В молчании монарх преклонил перед ними колени… а поднялся и перекрестился уже в полумраке. Он вернулся домой.