3
Минута, когда я впервые увидела Мартина, впилась в память отравленным жалом. Наверное, есть у людей чувство (не знаю уж, каким по счету оно является), которое ведает предвидением, и некие судьбоносные моменты, хоть мы об этом еще и не подозреваем, запечатлеваются гораздо ярче остальных.
За окном стоял ноябрь, сырой, мрачный, со сгибающимися от северо-западного ветра оголенными деревьями, с низкими свинцовыми тучами и бесконечными дождями вместо долгожданного снега.
Мы с Женей Журавлевой сидели на скамье в рекреации, в которой сходились несколько длинных коридоров. Я читала Женькин конспект по переплетной магии. Предыдущее занятие я пропустила, потому что несколько дней просидела дома из-за намечающейся простуды, и теперь наверстывала упущенное.
То ли какой-то звук на другом конце коридора, то ли что-то еще заставило меня оторваться от чтения. Я подняла голову, и передо мной предстало зрелище — именно это слово пришло мне тогда на ум. Они шли, как шла бы в небе пятерка боевых истребителей на военном параде, — один самолет на корпус впереди и по два сопровождающих с каждой стороны.
Впереди двигался высокий золотоволосый парень в длинном, темном, каком-то готическом плаще, вокруг него вихрями клубилась энергия движения. Его длинные вьющиеся волосы развевались, полы плаща тоже развевались, и четыре брюнетки, синхронно шагающие позади, казались его черными крыльями. Это было похоже на начало высокобюджетного блокбастера, где на фоне титров в замедленной съемке шествуют главные герои, и с первых кадров становится ясно, кто в конце концов надерет задницу всем злодеям.
Я, как под гипнозом, не могла оторвать глаз от этой удивительной пятерки, которая так красиво и слаженно вышагивала по коридору.
— Челюсть подбери, Данька, — тихо, почти на ухо сказала мне Журавлева.
Я проглотила слюну и поспешно закрыла рот.
— А кто это? — так же тихо спросила я.
— Ты что, их никогда не видела? Шергина, ты меня поражаешь. Выползай хоть иногда из-под камня! Это же наша звезда, Мартин. И его свита… тоже звезды, институтского масштаба.
Широко известны в узких кругах, вспомнила я распространенную шутку.
Слова «его свита» и «звезды» Женя произнесла с ярко выраженной неприязнью. Брюнетки позади Мартина явно не пользовались симпатией моей подруги. Впрочем, мне показалось, что и сам Мартин Журавлевой не нравится тоже.
— А почему Мартин? — неопределенно спросила я, но подружка меня поняла.
— Потому что из Прибалтики, из Риги, что ли… На практику к нам приехал, по обмену. Диплом пишет. Что-то там про влияние магически заряженных шрифтов на популяцию говорящих летучих мышей. Или на популяцию говорящих пингвинов… или еще на какую-то говорящую популяцию. В общем, он в нашем спецхране сидит, зачарованные шрифты изучает.
Старшая сестра Женьки, Лена, училась на последнем курсе нашего факультета, и в связи с этим обстоятельством подруга являлась просто неоценимым кладезем информации. Она уверенно держала руку на пульсе студенческой жизни.
— А… эти? — Я опять спросила невнятно, но Женька снова меня поняла.
— А эти наши, тоже библиотечные, с пятого курса… — Она скривила губы. — Ходят за ним хвостом…
Великолепная пятерка приблизилась, и мы замолчали. На повороте, который они выполнили так же слаженно и четко, одна из девушек, шедшая по правую руку от Мартина, повернула точеный смуглый профиль, приподняла бархатные ресницы и искоса взглянула на нас. Мне даже показалось, что она посмотрела именно на меня — с каким-то странным интересом. Но этот взгляд длился долю секунды; затем красавица отвернула равнодушное лицо и прошествовала дальше, оставив после себя легкий сухой аромат дорогих духов.
Когда пятерка скрылась за поворотом и можно было считать, что они уже вне зоны слышимости, Женя прокомментировала:
— Вот эта, что по правую руку шла и по сторонам зыркала, — Ксения Михайловская, из Москвы. У нее отец — какая-то крутая шишка в министерстве.
— Странно… — сказала я. — Обычно москвичи у себя учатся. Если вообще не в лондонах или нью-йорках.
Питерский Смольный институт был почтенным старинным заведением, с традициями и прекрасной учебной базой, но готовил он, положа руку на сердце, мелкую сошку — учителей, библиотекарей, архивариусов, регистраторов и тому подобных специалистов. Сюда приезжали поступать юные ведьмы со всей провинциальной России, но чиновные москвичи в наш институт не рвались, после него карьера не светила и в тайны мадридского двора не посвящали.
— А это ее папаша сюда сослал, так говорят. В наказание за что-то.
— А за что? — с любопытством спросила я.
Журавлева пожала плечами.
— Понятия не имею. Никто не знает.
Да уж, подумала я, если сестры Журавлевы не знают, то и правда никто не знает.
— Такая красивая… — сказала я искренне. Перед глазами все еще стояло дивное шествие. Я добавила: — Они все такие красивые…
Женька скептически фыркнула.
— Ага. Красивые. Как кобры.
Я засмеялась, вспомнив скользящий шаг и покачивающиеся в такт головы.
— Ну да, есть что-то…
— Что-то! — Подруга снова фыркнула. — Кобры как есть. Слава богу, что они на последнем курсе и скоро исчезнут из нашего института как страшный сон.
— А что так мрачно?
Женя замялась. Потом заговорила, снова почти шепотом.
— Ты знаешь мою сестру, Ленку. Она с ними учится. Так вот она говорит, что если Ксюша и компания на тебя косо посмотрят, то лучше сразу взять академический отпуск или перевестись в саратовский филиал. Здоровее будешь. Одна девочка с первого курса отказалась им стол в столовой уступить, так на следующий день ногу сломала. Сложный перелом с каким-то жутким смещением. На всю жизнь хромой останется.
— Если всем ноги ломать, кто тебе не угодил, так ног не напасешься, — возразила я. — Представь себе: вот идут они одни здоровые, а вокруг все загипсованные, на скамеечках сидят. Картина маслом, да?
Женька поневоле заулыбалась.
— Вот. А ты говоришь. С той девочкой из столовой, наверное, совпало просто.
— Ага, — сказала Женя. — Совпало. — Она оглянулась по сторонам и тихо сказала: — Есть некоторые люди, которые считают, что у них… ковен.
Нервная оглядка Жени меня удивила. Она была крепкой уральской девчонкой, очень спокойной, трезвомыслящей и далеко не пугливой.
— Ковен? Они что, зарегистрировались? — Это был глупый, но закономерный вопрос, поскольку по законам Тихой Империи любой ковен, даже тот, что создавался для успешного проведения апрельского субботника, обязан был сначала получить одобрение имперских властей и подлежал регистрации в органах магического учета.
— Естественно, нет. Эти некоторые люди считают, что у них черный ковен.
— Черный ковен?!
Я округлила глаза.
Такое объединение магически одаренных находилось под запретом, поскольку использование крови христианских младенцев, не санкционированное свыше оживление упокоенных мертвецов и тому подобные аморальные акты колдовства еще со Сноудонской встречи считались в нашей Империи неприемлемыми.
— Ну да, — подтвердила Женя. — Некоторые люди случайно слышали, как Гелька Ливанова с Анькой Гориченковой…
— Это кто? — Подруга постоянно забывала, что в отличие от нее я не знаю весь институт по именам и фамилиям.
Женька досадливо пояснила:
— Они только что мимо нас проходили, с Мартином вместе. Ливанова по левую руку шла, а Гориченкова за ней. Шергина, ты как из тайги только что вышла. Весь институт их знает, одна ты не знаешь.
— И как я раньше жила без этой ценной информации, известной каждому культурному человеку? — съязвила я.
— Теперь ты, слава богу, в курсе, — ничуть не смутилась Женька и продолжила: — Так вот, Гелька с Анькой обсуждали кое-что. Будто бы они этим летом на Волковском кладбище Тургенева поднимали.
Я снова вытаращила глаза.
— На Литераторских мостках? Ивана Сергеевича? Того самого?
— Угу. Ивана Сергеевича, того самого. Мартин им рассказал, как это сделать, они недолго думая и подняли. За «Муму» Тургенева ругали — типа, слишком добрый рассказ получился. Было бы гораздо лучше, если Герасим утопил бы Муму, потом взял топор, порубил в капусту помещицу и всю челядь заодно, а потом пошел и утопился в том же месте, где он упокоил свою собачку. Они сказали Тургеневу, что Чак Паланик лучше бы «Муму» написал. И еще спрашивали, было у него «это самое» с Полиной Виардо или не было.
— Безобразие какое! — возмутилась я. — Нельзя так делать, у мертвых есть право на покой! Тем более такой писатель, такой человек… мало, что ли, он в жизни с этой Виардо настрадался? — Потом я не выдержала и все-таки спросила: — И чего Тургенев сказал? Было или не было у него с Виардо?
Женька хохотнула.
— Чего, чего… А ты как думаешь? Послал их по матушке куда подальше. Говорят, ругался как настоящий гений словесности — используя все богатство великого и могучего русского языка. Они и половины таких слов отродясь не слышали, но общий смысл уловили прекрасно.
— Смешно, конечно… Но все же жуть какая, — я поежилась. — А почему их не наказали? За некромантию по головке не гладят.
— Дань, ну что ты как маленькая. Их же за руку никто не поймал, Тургенев с жалобой не обращался. Тот, кто слышал, тоже помалкивать будет. Поди докажи, что они это делали. А как известно: не пойман — не вор.
— Ну, тогда это все еще может быть и неправда, — с непонятным для самой себя облегчением произнесла я. — Может, они просто фантазировали. Вообще, это на анекдот какой-то похоже. Может, это просто домыслы твоих «некоторых людей» — ну, про черный ковен.
Женя вздохнула.
— Поверь, девочка моя, это очень верные домыслы. Мы будем держаться от них подальше, и будет нам счастье. Я и тебе-то сказала, только чтобы предупредить. Потому что ты, Даня, вроде умная-умная, а иногда такой наив выдаешь, как пятилетняя просто. У тебя же небо всегда синее, а солнце желтое. И кстати, обрати внимание, какой у них состав. Четыре девушки и один парень.
На «наив» я не обиделась — водилось за мной такое, — а вместо этого задумалась. Действительно, идеальный состав для черного ковена: четыре ведьмы на четыре угла звездной пентаграммы и ведьмак на вершину звезды. Но мне почему-то очень не хотелось верить, что такое возможно. Это же реальная жизнь, а не фильм ужасов.
— Может, совпадение? Мы в Оленегорске однажды в поход так ходили — Илюша Одинцов и нас, девчонок, четверо. Случайно получилось, другие не смогли, а мы все-таки решили пойти. Ничего так, весело было. В смысле, нам, девчонкам, было весело. Одинцова-то мы, конечно, зверски замучили, как фашисты партизана. И, заметь, никакого ковена.
Женька мрачно хмыкнула.
— Ага. Снова совпадение. Дань, я тебя предупредила. Увидишь Мартина и компанию — перейди на другую сторону улицы. И вообще выбрось их из головы.
— Да никто, собственно, и не собирался бежать за ними с предложениями нежной дружбы или драться за столик в столовой. — Я пожала плечами. — Просто они такие… яркие. Колоритные. Картинки из аниме. Как же не перемыть им кости-то, Жень? И вообще у нас институт девчачий, мальчишек — раз-два, и обчелся. А тут этот Мартин, звезда прибалтийская…
Я вспомнила развевающиеся золотистые волосы, голубые глаза, устремленные вдаль, и нежные губы — улыбавшиеся, будто в предвкушении невероятной встречи. Чего греха таить, «явление Мартина народу» произвело на меня большое впечатление.
— Давай закругляться с разговорами, нам на занятия пора. — Журавлева встала. — И кстати, чтоб ты не слишком увлекалась аниме: некоторые люди считают, что он спит со всеми четырьмя.
Криво усмехнувшись, она добавила:
— Одновременно.
— Высокие отношения… — только и смогла промямлить я.
— Ну чего ты хотела? Так и положено в черном ковене, для укрепления магической связи. У них же там половина ритуалов на сексе держится. Кончай хлопать глазами, вставай, пошли.
До аудитории, где через пару минут должны были начаться занятия, мы шли молча и больше к этому разговору не возвращались.
Однако взбудораженное подсознание подкинуло мне подарочек — в наступившей ночи мне привиделся Мартин. Он лежал, раскинувшись на смятом темном атласе пурпурно-винного цвета, неподвижный, совершенно обнаженный, золотистые волосы рассыпаны в странном порядке, образуя солнечный ореол вокруг головы. Его ковен был с ним. Четыре черноволосые девушки, тоже обнаженные, напротив, непрерывно передвигались — то свивая смуглые тела, то развивая их, то почти полностью скрывая Мартина, то открывая его. Все это походило на клубок змей, празднующих свою змеиную свадьбу, а самым страшным было то, что ледяные глаза Мартина смотрели прямо на меня, и я могла поклясться, что он видит меня в реальности. На его губах по-прежнему гуляла предвкушающая улыбка. Мартин медленно поднял руку и беззвучно поманил меня пальцем. Я почувствовала, что против воли начинаю приближаться к темному ложу, и застонала от ужаса.
Спасла меня Снежинка.
Она услышала стон и разбудила меня.
— Ты мычала, — сообщила она, сидя на моем животе. — Плохой сон?
— Фу, ужас какой, — сказала я, слушая, как бешено колотится сердце в груди. — Ужас, какой дурацкий сон! Спасибо тебе, Снежечка, что разбудила меня. Ты просто спасла меня.
— Что тебе снилось?
Я подумала и сказала:
— Змеи. Мне снились змеи.
Снежка замолчала ненадолго — подключилась к своему Катнету. Потом заявила авторитетно:
— Это к измене или предательству. Или к назначению индийским посланником. Ты должна быть настороже, ведьма Данимира. Навряд ли тебя пошлют в Индию. Хотя все в этой жизни бывает…
Я пробормотала:
— Потом догонят и еще раз пошлют… Буду, буду настороже. А пока пойду-ка я лучше водички попью. И валерьянки приму капель двести.
— Мне тоже, мне тоже, — обрадовалась Снежинка и, вскочив с места, принялась топтаться по мне, выпуская когти.
— А тебе нельзя, — строго сказала я.
Снежка возмутилась.
— Но я же спасла тебя от змей!
— Снежа! Огромное тебе спасибо, Родина тебя не забудет. Но ты ведь, если валериану хотя бы понюхаешь, до утра по ковру валяться будешь и песни свои кошачьи петь. А мне на занятия рано вставать.
Попив водички и вернувшись в постель, я попыталась было заснуть, но быстро выяснилось, что спать при свете у меня не получается, а заставить себя выключить лампу я тоже не могла — покой не приходил.
В итоге я снова вскочила, вернулась на кухню и заварила себе чай с мелиссой. Потом в сердцах вскрыла плитку шоколада и взяла в постель «Грозовой перевал», чтобы чужие страсти и переживания отвлекли меня от своих собственных.
Несколько листочков, отщипнутых от сушеной веточки мелиссы, я закатала в шарик из шоколадной фольги и выдала в качестве игрушки Снежинке. Подарок моему фамильяру понравился, и она полночи неутомимо гоняла его по углам.
Читала я в результате до утра, слопала весь шоколад и приползла на занятия невыспавшаяся и злая. Злилась я прежде всего на себя и на свою девичью впечатлительность. Женьке, которая заметила, что я сегодня не в форме, я не рассказала ничего, отговорившись банальной бессонницей.
Да и что я ей могла сказать? Что вчера я увидела привлекательного внешне студента, и этой же ночью он приснился мне в эротическом сне? Наверное, смешливая Журавлева тут же вспомнила бы дедушку Фрейда и старый анекдот на тему «жениться Вам надобно, барин».
Нет уж, такие подробности я не собиралась предавать гласности.
Через некоторое время я успокоилась и вспоминала этот сон уже в юмористических тонах — удивлялась, почему в постели с Мартином не было еще и Ивана Сергеевича Тургенева с Чаком Палаником и Полиной Виардо.
Старшая Журавлева уже третий год по вечерам подрабатывала баристой в кофейне, которую держал хозяин-маг. Семья Журавлевых была небогата, и дополнительный доход стал не лишним.
Вскоре выпал случай, и Лена предложила освободившееся место официантки младшей сестренке. Я в деньгах не нуждалась, но тоже пошла поработать за компанию. Чтобы оставалось время на учебу, мы разделили с Женькой одну вакансию на двоих.
На три-четыре вечера в неделю я превращалась в официантку, и эта игра в Золушку увлекала меня чрезвычайно. Мне нравилось все: и само расположение «Кофейного Рая» — неподалеку от Невского проспекта, и то, что в стильном и уютном помещении было два этажа, и что наверх ведет красивая деревянная лестница с фигурно выточенными балясинами и широкими перилами; нравилось туго повязывать вокруг талии длинный, до щиколоток, коричневый холщовый фартук, нравилось встречать улыбкой новых посетителей и приветствовать завсегдатаев каким-нибудь приятным презентом — круассаном с еще горячей клубничной начинкой или рассыпчатым песочным сердечком в ореховой посыпке.
Это была настоящая взрослая жизнь — вечерняя, сияющая в холодной осенней мгле электрическими огнями, пахнущая свежесмолотой арабикой и теплой выпечкой, наполненная человеческим гомоном и звуками джаза, лившимися из динамиков. Взрослая жизнь — с поправкой на то, что я могла в любую минуту вернуться в детство.
При устройстве на работу, правда, произошел непонятный эпизод.
В назначенный вечер мы с Женькой подъехали в кафе, где нам предстояло трудиться. Лена встретила нас и повела на второй этаж, в кабинет хозяина, чтобы представить своих протеже. Роберт Ашотович, конечно, никогда не стал бы связываться с несовершеннолетними, но ему в качестве сотрудниц были нужны именно ведьмы. Основная масса посетителей кафе происходила из магического сообщества, и всегда находился кто-то, желающий прикурить от собственного пальца или раствориться в воздухе при виде внушительного счета.
Роберт Ашотович замаялся реставрировать картину мироустройства в головах обычных граждан и с некоторых пор подбирал персонал только среди магически одаренных.
Разумеется, любая ведьма могла найти более серьезную работу, да еще и Роберт Ашотович был, прямо скажем, скуповат. Но приличные чаевые скрашивали неказистый оклад, и студентки-магички на такую работу соглашались.
Хозяин кофейни был грузным мужчиной с яркими серебряными нитями в густых черных волосах. Он встретил нас, сидя за рабочим столом, и поначалу мне показалось, что Роберт Ашотович дремлет.
Глаза у него были полуприкрыты, а дыхание — сипло, как у спящего астматика. В процессе разговора Роберт Ашотович вдруг проснулся и начал кидать на меня изучающие взгляды. И чем дольше длился разговор, тем продолжительнее становились эти взгляды. Вид у Роберта Ашотовича стал крайне заинтересованный, но в интересе хозяина «Кофейного Рая» я не почувствовала чего-либо непристойного. Он вел себя скорее как энтомолог, заприметивший у себя на подоконнике букашку неизвестного науке вида.
Черносливовые глаза заиграли, над тройным подбородком появился намек на улыбку.
Когда основные формальности были улажены, Роберт Ашотович сгреб наши документы и скрылся в задней комнате, чтобы сделать с них ксерокопии.
Лена тут же шепнула усне на ухо:
— Имей в виду, у Робика жена и пятеро детей.
Я скорчила печальную рожицу и пробормотала в ответ:
— Ну вот, так всегда, а я-то размечталась!
На прощание Роберт Ашотович совершил то самое, странное. Когда аудиенция подошла к концу, меня попросили задержаться. Девчонки вышли, а хозяин принялся расспрашивать меня о месте, откуда я приехала, о семье (я отвечала сдержанно, как всегда: выросла в рабочем поселке, мама — библиотекарь, папа на заводе работает), а под конец вдруг, будто бы на что-то решившись, кивнул на мою руку:
— Позволите?
Сомневаясь — правильно ли я его поняла? — я медленно подняла руку, и Роберт Ашотович почтительно припал к моим пальцам, тихо, еле слышно просопев над ними:
— Светлейшая… — и поднял на меня глаза.
Создавалось впечатление, что он ожидает какой-то определенной реакции.
На «Христос воскресе» положено отвечать «воистину воскресе», на «будь готов» — «всегда готов», а что положено отвечать на «Светлейшую» — я не знала. Когда такое проделывал папа, мама обычно выдергивала у него руку и заливалась веселым смехом. Я всегда считала, что это личная прибаутка родителей, глубинный смысл которой доступен лишь им двоим.
Как выяснилось, не только им.
Заливаться веселым смехом мне что-то не хотелось, никакой особой светлости я в себе не ощущала, поэтому осторожно забрала свою конечность, неловко бормотнув в ответ: «Э-э-э… Большое спасибо, Ашот Робертович…»
Хозяин кофейни распрямился, заново изучил мое недоумевающее лицо и, видимо, сделал для себя какие-то выводы.
— Всего доброго, Данимира Андреевна, — ровно произнес он и замолчал, сложив руки на животе. Круглые веки прикрылись — он приготовился снова заснуть.
Я поняла, что представление окончено, и покинула кабинет.
Лена с Женькой уже спустились вниз и ожидали меня за столиком у окна. У нас был запланирован веселый праздник живота по случаю начала трудовой жизни, и сестры склонили русые головы над широкими листами книги в солидном кожаном переплете — изучали меню. Когда я подошла, они оторвались от увлекательного занятия и накинулись на меня, требуя подробностей.
— Он просто предупредил, чтоб я не надевала на работу такую короткую юбку, как сейчас, — ляпнула я первое, что пришло в голову.
Врать я никогда не умела. Отговорка была глупа. Юбка на мне была не такая уж короткая — намного выше колена, но все же вполне в рамках приличия.
— Что это с Робиком? Он что, с ума сошел? Короткая юбка — это же наше все, это двойные чаевые! — возмутилась Лена. — Сейчас я ему выскажу! — и она, развернувшись, помчалась наверх — так стремительно, что я не успела ее остановить.
Вернулась Лена озадаченной.
Женька была в нетерпении.
— Ну?
— Даня, признавайся, что ты сделала с нашим хозяином? Он называл тебя по отчеству. Он сказал, что Данимира Андреевна вольна приходить на работу в чем хочет. Хоть без юбки вообще. Честное слово, так и сказал, — сообщила Лена. — И хихикнул как умалишенный. Что все это значит?
— Не думаю, что когда-нибудь воспользуюсь этой привилегией, — отшутилась я, как бы не слыша вопроса.
Я не знала ответа, поэтому поспешно перевела стрелки:
— Ух ты, а меню здесь какое красивое! Просто произведение искусства, а не меню! А что тут есть со взбитыми сливками? И с клубникой?
Сестры Журавлевы поняли, что большего от меня не добьются, и щекотливый вопрос был закрыт, по крайней мере на время.
Через полчаса, отправляя в рот клубничину, подхваченную с белоснежной сливочной вершины, я случайно подняла глаза и застыла, не донеся лакомый кусочек до рта. На галерее второго этажа стояла группа людей и с интересом наблюдала, как я предаюсь греху чревоугодия. Там было двое молодых людей — необыкновенно похожих друг на друга, скорее всего, близнецы, рядом стояли две девушки — одна нашего возраста, другая подросток, и еще была женщина с роскошными волосами цвета темной вишни, с младенцем на руках. На меня глазели все, включая младенца.
— Кто эти люди? — спросила я, поперхнувшись.
Лена посмотрела вверх.
— А, это Артур Робертович, Гамлет Робертович, Анжелика Робертовна, Луиза Робертовна и Мари Гаспаровна с малолетним Кристианом, само собой, Робертовичем.
— А что это они делают?
— Как что? Пришли на тебя посмотреть.
— Зачем?
Лена мстительно усмехнулась.
— Ну как же! Ты же что-то сделала с их любимым отцом и мужем. Хотят посмотреть на злодейку.
— Я его съела. Вот так, — сказала я и отправила красную ягоду в рот. — А потом выплюнула уже совершенно другим.
— Не показывай! — поспешно сказала Женька.
Мы переглянулись и покатились со смеху.
Странности витали вокруг меня, как комары, — назойливо, но не причиняя особого вреда. Легче было не обращать внимания, чем придавать этому большое значение.
Первое время с непривычки мои бедные ноги гудели как высоковольтные провода. Я уставала так, что после рабочей смены падала в постель замертво, но и незнакомая ранее усталость мне тоже нравилась.
Зато больше никаких эротических кошмаров.
Да-а, барин, посмеивалась я про себя, не жениться Вам надобно, а на работу устроиться. Пахать, пахать и еще раз пахать!
Неоднократно после того памятного явления я снова видела Мартина в коридорах института, то одного, то с компанией, но ничего зловещего ни в нем, ни в его подружках не замечала. Вели они себя вполне адекватно, на людей с пеной у рта не бросались, хотя вид у девушек по-прежнему был надменно-отстраненный.
Один раз я столкнулась с Мартином в подвале институтского спецхрана. Он внезапно появился из-за стеллажа, и я почти налетела на него по инерции. Мартин вежливо поддержал меня за локоть, потом отстранился, коротко взглянул на меня, извинился — с легким наклоном головы — и спокойно направился дальше по своим делам. Я успела заметить, что говорит он действительно с едва различимым акцентом, который показался мне ужасно милым. Золотисто-рыжие волосы Мартина в тот день были аккуратно причесаны и собраны в хвост, одет он был в джинсы и белую толстовку с красной английской надписью «Born to be free».
Словом, он выглядел типичным студентом, и я подивилась своему первому странному впечатлению.
С чего это Мартин показался мне чуть ли не Люцифером?
У него были манеры хорошо воспитанного рижанина и славное, даже несколько мальчишеское лицо. Он напоминал мне кого-то из голливудской братии, но поскольку знатоком кинематографа я не являлась, имя актера так и не проявилось в памяти.
И с чего Женькины «некоторые люди» (я была уверена, что под «некоторыми людьми» подразумевалась ее старшая сестра) решили, что прибалтийский гость не чурается темной магии?
Немного поразмыслив, я решила, что все дело — в четырех подружках, постоянно крутившихся вокруг Мартина. Выражение горделивой спеси, не покидавшее их ни на минуту, могло вызвать раздражение в ком угодно. Одевались они то в черную обтягивающую кожу, то в длинные, развевающиеся на ходу одеяния — тоже темных тонов, длинные волосы были всегда распущены по плечам.
По моему разумению, девочки играли в крутых ведьм так же, как я играла в официантку.
Очень может быть, что они сами и поддерживали те мутные слухи, что окружали их зловещим ореолом. Мне казалось, что если бы подружки Мартина родились парнями, то, наверное, стали бы кем-то вроде байкеров. Одевались бы в куртки с заклепками, туго повязывали бы на бритые черепа красные банданы и носились бы по городу колонной, эпатируя прохожих оглушительным ревом стальных коней.
Есть же такие люди, которым непременно нужно доказать свою значимость с помощью внешних атрибутов. Это было так понятно: мое собственное стремление стать как можно более незаметной происходило из того же источника — из неуверенности в себе. Просто мы двигались по противоположным векторам.
Впрочем, размышления по поводу институтских достопримечательностей скользили по обочине моего сознания. Жизнь была прекрасна и удивительна — и обещала стать еще прекрасней и удивительней.
На новогодний институтский бал традиционно приглашались студенты из других магических учебных заведений. Все-таки Смольный был традиционно девчоночьим институтом, и без притока тестостерона со стороны бал мог стать только пародией на самого себя.
Женька на этом балу познакомилась с начинающим художником, учившимся в «Репинке». Егор обладал магическими способностями, но не инициировался и учился, не используя свой особый дар. Я видела его картины, они были чудо как хороши. В них жила магия совершенно другого порядка — великая магия человеческого таланта, и этого было достаточно.
Женя и Егор быстро пришли к полному взаимопониманию, и их нежная дружба буквально через месяц перешла на следующую ступень. Подружка переехала к Егору, и некоторое время ребята пытались утаить шило в мешке — скрыть свое сожительство от всевидящего ока старшей Журавлевой. Я, как посвященная в тайну, тоже немножко поиграла в разведчика во вражеском тылу, но долго это не продлилось. Секрет вскоре был раскрыт, не помню даже, кто раскололся первым. Лена ужасно ругалась, обзывала Женьку малолетней маньячкой, грозилась наябедничать родителям и увезти ее на Урал, к бабушке с дедушкой, постоянно проживавшим на лесной пасеке. Потом, познакомившись поближе с Егором, она сменила гнев на милость, но взяла с парочки торжественную клятву не участвовать в улучшении демографической ситуации в стране — по крайней мере в ближайшее время.
Клятва была принесена, и солнце вновь засияло над нашими головами.
Глядя на чужое счастье, я немного ему завидовала. На том зимнем балу я тоже обзавелась поклонниками. Их было трое, но поскольку я была равнодушна ко всем трем, то и встречалась, флиртовала и целовалась со всеми тремя. Все это проделывалось от скуки. Молодые люди, ухаживавшие за мной, были и хороши собой, и вроде неглупы, но я по-прежнему не чувствовала в их присутствии ничего особенного. Бабочки в животе не порхали, колени не подкашивались.
Я приставала к Женьке с вопросом, не пора ли мне посетить психотерапевта. Со специализацией на сексопатологии.
— Я иногда как подумаю, так мне страшно становится, — с серьезным лицом отвечала Женька.
— Чего тебе страшно становится?
— Мне кажется, Даня, когда ты наконец влюбишься по-настоящему, это будет такой ураган, который сметет тех несчастных, кто рядом окажется, с лица земли. Мне уже заранее хочется блиндаж вырыть.
— Мне бы влюбиться, — ныла я. — А уж там я об окружающих позабочусь. И чем тебе плохо? Будешь со своим Егором в темном уютном блиндажике, хорошо тебе будет…
— Ты на нас с Егорычем не заглядывайся, — отвечала рассудительная Женька. — Нам повезло случайно, как в лотерее. Шли себе, шли, никого не трогали, и вдруг сверху — бац! — любовь. Как кирпич. А тебя тоже где-то кто-то ждет. Кто-то особенный, кому ты предназначена. Ты лучше прекращай троим мужикам одновременно голову морочить. Вот они узнают друг про друга, и такая деревенская свадьба начнется — мордобитие, слезы, пьяные песни под гармошку…
— Не начнется, — беспечно говорила я. — Это вообще ничего не значит. Подумаешь, целовались-обнимались. Подумаешь, цветы-конфеты дарили. Я ведь замуж за них выйти не обещала.
— А это их волновать не будет, поверь, — зловеще предрекла подруга. — Скандалище выйдет грандиозный. — И уже другим, смущенным тоном она добавила: — Кстати, о свадьбе… Мы тут с Егорычем решили… Летом мне восемнадцать исполнится, можно будет заявление подать, а в конце августа и свадьбу сыграем.
— А-а-а-а! — завопила я. — Чур, я буду нести фату!
— Ты чего, Даня? Фату маленькие дети обычно несут. Знаешь, такие трогательные карапузы в нарядных платьицах и костюмчиках.
— Тогда я буду идти впереди вас маленькими шажочками и из корзиночки лепестки бросать — направо и налево!
— Дань, ты только не расстраивайся, но это тоже обычно трогательные карапузы делают.
— Жень, это ты не расстраивайся. Мне кажется, физически я сильнее трогательных карапузов и смогу отнять у них и фату, и корзиночку.
Мы веселились вовсю и строили радужные планы на будущее.
В конце марта, в тот день, когда в небе над Петербургом появилась комета Финлея, пролетающая в опасной близости от Земли, Женька сняла с карточки всю свою наличность и потратила деньги в магазине оптики на дорогущий телескоп. Чек — измочаленный, смятый в комочек, — нашли у нее в кармане после. С этим телескопом она поднялась на последний этаж семиэтажки, где они с Егором снимали квартиру, и вылезла на крышу.
Снег уже подтаивал, кровля была скользкой; Женька не удержалась и, проехавшись как по горке, упала с края крыши вниз.
Злосчастный телескоп лежал, разбитый, в нескольких метрах от ее изломанного тела.
