Танька проснулась от того, что на нее повеяло прохладой. Она одновременно открыла глаза, завертела головой и воскликнула:

– Мы куда приехали?

Хоть и провалилась в сон, как в яму, но помнила все, что с ней было. И что ее посадили в машину, помнила тоже.

И вот теперь машина стояла рядом с дощатым забором, дверцы были распахнуты, в кабину врывался запах опавших листьев, земли и осенних цветов, и по всему было похоже, что это уже не Москва, а деревня какая-то.

Но как только Танька выбралась из машины, то сразу поняла, что находится не в деревне. Не деревенские были здесь дома, хоть и невысокие, на один-два этажа, и заборы не деревенские, слишком аккуратные, и палисадник за открытой настежь калиткой. Рядом с этой калиткой и стояла машина, и все это Танька рассмотрела за секунду. А уже в следующую секунду из калитки вышла очкастая Нина и, быстро подойдя к Таньке, взяла ее за руку и скомандовала:

– Пойдем.

Если бы Нина внушала страх, Танька, конечно, вырвала бы руку и убежала. Но страха та не внушала, только робость – очень уж строгой казалась. Танька быстро сравнила: пойти с суровой Ниной в дом с резным крылечком или убежать куда глаза глядят и оказаться одной посреди Москвы, где непонятно что творится? И решила, что убегать не стоит.

В доме, правда, тоже творился переполох. Вернее, чувствовалось сильное беспокойство. Наверху, на втором этаже, кто-то торопливо ходил по скрипучему полу, пахло лекарствами, и даже газовая колонка за стеной гудела тревожно.

– Сядь, – сказала Нина, указывая на кресло. – Как тебя зовут?

Танька поморщилась. С какой стати та раскомандовалась? Но кресло, покрытое вязаным ковриком, выглядело уютно, к тому же нога, обернутая пакетом, вдруг заболела… Она села в кресло и сказала:

– Ну, Татьяна.

– Расскажи, пожалуйста, что случилось с Вениамином Александровичем.

– С каким… Александровичем? – удивилась Танька. Но тут же сообразила, о ком речь. – А!.. Ну, его из такого дома высокого вывели, на Калининском проспекте который, и хотели расстрелять.

– Господи! – Нина сняла очки и протерла их прямо краем своей белой блузки. Танька почему-то догадалась, что обычно она так не делает. – И что?

– И ничего. Не расстреляли. Побили только сильно.

– Не расстреляли, потому что ты не дала.

Танька не заметила, как со второго этажа спустился по деревянной лестнице мужчина, с которым Нина приехала по ее звонку. Егор его зовут, она запомнила. Он был высокий, с бородой и смотрел то ли мрачно, то ли просто нерадостно. Видно, плохи были дела у его друга Левертова. Это Таньку почему-то встревожило. Хотя понятно почему: все-таки полдня с этим Левертовым провозилась, вроде и не чужой он ей теперь.

– Бен говорит, девочка за автомат баркашовца схватилась, – сказал Егор. – И тот поэтому не сумел его расстрелять. На секунду бы замешкалась – конец бы ему. Вот так.

– Какое-то безумие. – Нина снова надела очки. – Невозможно поверить, что это происходит наяву. В Москве! Не в Бейруте каком-нибудь.

– Почему невозможно? – пожал плечами Егор. – Такая глыба рухнула, и всего два года прошло. Попытка реставрации после революции не должна удивлять.

Про что он говорит, Танька не поняла. Какая глыба рухнула, какая революция? Она ж в семнадцатом году была, революция? Зимний дворец штурмовали и все такое.

Правда, ей все это было сейчас не очень интересно. Нога болела все сильнее, прямо огнем ее жгло.

– Что у тебя с ногой? – спросил Егор.

Вот же догадливый!

– Не знаю… – пробормотала Танька. – Стеклом поранила, может.

– Сейчас врачи приедут, – сказала Нина. – Посмотрят и ее тоже.

– «Скорая»? – спросил Егор.

– Евгения Вениаминовна хотела «Скорую» вызвать, но я побоялась, – ответила Нина. – Мало ли какие врачам приказы отданы… Позвонила Кузьменкову в Склиф, он приедет с ассистентом. А дальше посмотрим по ситуации.

– Хорошо, – кивнул Егор. И, окинув Таньку быстрым взглядом, сказал: – Надо бы ее помыть. Перед врачебным осмотром.

– Я скажу Вале, – сказала Нина. – Она у Вени освободится, потом ее вымоет.

Таньке не понравилось, что о ней говорят, как о собаке или кошке, которую подобрали на улице и брезгуют держать в доме.

– Нечего меня мыть! – сердито сказала она. – Я вообще пойду.

– Как ты пойдешь босиком? – пожал плечами Егор. – И куда, кстати? Ты где живешь?

А вот этого Танька сообщать ему не хотела. Ни ему, ни суровой Нине, ни вообще кому угодно.

Она смотрела исподлобья и молчала. А что они ей сделают? На улицу выгонят? Так вроде наоборот, она-то и уйдет, пожалуйста, а они-то сами ее не гнать, а мыть хотят.

Неизвестно, что сделали бы Егор, Нина и какая-то еще Валя, но раздался звонок во входную дверь. Сначала один длинный, потом два коротких, потом еще один длинный. Для своих такой звонок придумали, наверное.

Нина побежала открывать, а Егор поспешно сказал:

– Слушай, ты вроде самостоятельная. Иди в ванную, а? Вон там, по правой стороне коридора. Пока Веньку будут осматривать, как раз успеешь вымыться. Ладно?

Танька кивнула, встала и, хромая, направилась к двери, на которую он указал. Лучше в самом деле пока скрыться с глаз долой, а там видно будет.

Ковыляя по коридору, она слышала, как с улицы вошли врачи, как они поднялись на второй этаж, коротко переговариваясь. Но ей было уже не до этого – она толкнула дверь справа от себя и оказалась в ванной.

Вообще-то Танька терпеть не могла мыться и делала это, только когда мать пинками гнала, потому что летом ноги после улицы становились такие грязные, что, говорила, порошка не напасешься простыни стирать. Но то дома, где мыться приходилось в цинковом корыте, подтянув колени к носу и поливая на себя из оббитого, в ржавых пятнах эмалированного ковшика. А тут…

Тут была ванна. Белая, без ржавых пятен. С блестящим душем. С зеркальной полочкой, на которой в ряд стояли флаконы с шампунями – не с одним шампунем, а с разными. И мочалок было много, и они были разноцветные. И всякие щеточки, и баночки…

Танька крутнула кран. Из него полилась вода. Она заткнула отверстие ванны пробкой, повертела второй кран. Вода становилась то теплее, то холоднее, но текла ровной сильной струей. Завороженно глядя на эту струю, Танька разделась, стащила с ноги пакет и забралась в ванну.

Она видела такое впервые в жизни. У них с матерью не было ни ванны, ни даже ванной комнаты, и ни у кого из Танькиных друзей не было. У кого-то из одноклассников были ванные, наверное, но она в их квартирах не бывала.

Она лежала, закрыв глаза, и наслаждалась жизнью. Как, оказывается, приятно мыться! Когда теплая вода стала затекать ей в рот, Танька глаза открыла, и вовремя: вода едва не перелилась через край ванны. Она закрутила краны, и снова улеглась, и лежала с закрытыми глазами так долго, что перестала понимать, сколько времени прошло. Может, полчаса, а может, и больше. Потом все-таки села и принялась мыться. Вылила на голову полфлакона шампуня, даже жалко было смывать, потому что это был не «Яичный» или там «Лесная быль», а какой-то душистый, хоть пей его. Долго терлась мочалкой, такой мягкой, что даже непонятно, как ею можно грязь оттереть, но грязь оттерлась. Потом выдернула пробку из отверстия ванны, дождалась, пока сольется грязная вода, и стала поливаться душем. Даже боль в ноге прошла, так было хорошо!

Нехотя выбравшись наконец из ванны, Танька заколебалась: каким полотенцем вытираться? На вешалке висели два больших и два маленьких, все снежно-белые, будто их только что в хлорке выварили, но при этом мягкие, какими полотенца после хлорки не бывают. Танька взяла одно из маленьких, наскоро им обтерлась и, хорошенько встряхнув, повесила на место. Авось высохнет, пока хозяева мыться придут.

Она вздохнула, глядя на свои вещи, валяющиеся на полу. Ужас как не хотелось надевать их на чистое, распаренное тело. Но придется, сменное-то белье потеряно вместе с сумкой.

В дверь постучали.

– Таня! – послышался Нинин голос. – Врачи тебя ждут.

Теперь, после ванны, когда и тело ее, и волосы пахли розами или даже чем получше, Танька поняла, почему Егор предлагал ее помыть. Хороша бы она была перед врачами – пыльная, в пропахшей вагонами и гарью одежде!

Но как же теперь грязное на себя надевать? Танька беспомощно огляделась – и заметила на двери еще один крючок. На нем висел халат, и тоже такой, каких она никогда в жизни не видела. Не ситцевый, не фланелевый, а махровый, как полотенце, и в разноцветных полосках. Поколебавшись, она сняла его с крючка и надела. Думала, будет неудобно, потому что он большой и длинный, но оказалось наоборот – так хорошо, как в этом халате, ни в одной собственной одежке ей не бывало. Он был теплый, от него еле ощутимо пахло табаком и одеколоном, как… Да, как от Левертова. Конечно, это его халат, догадалась Танька. Надо же, мужчина, а в халате ходит! Ну, здесь у них в Москве все по-другому.

– Таня! – нетерпеливо повторила за дверью Нина. – Поскорее, пожалуйста.

Танька задвинула свою одежду ногой под ванну – потом разберется, что с ней делать, – и откыла дверь.

– Какая ты в Венином халате смешная. – Нина в самом деле улыбнулась. – Пойдем, доктор тебя посмотрит.

Когда Танька, наступая на полы халата, вошла в комнату, окна уже посинели – сгущались сумерки. Комната была освещена множеством разномастных ламп. Одна, бронзовая, под стеклянным абажуром в цветах, стояла на столе, другие две висели на стене по обе стороны от портрета какого-то мужчины, третья была в торшере, который стоял в углу комнаты за креслом.

– Верхний свет включите тоже.

Это сказал человек в белом халате. Он смотрел прямо на Таньку. Она маленько испугалась и заныла:

– Не надо меня лечить! Нога не болит уже!

– Вот и посмотрим, – сказал доктор. И, увидев, что Танька дернулась к двери, прикрикнул: – Да не бойся ты!

Он быстро ощупал ее, оглядел со всех сторон, заставил наклониться, еще как-то повертел, посгибал ей руки и ноги, потом усадил в кресло и осмотрел ступню.

– Ничего страшного, – сказал он. – Порезалась, бывает. Хорошо, что не пятку, а то бы кровью могла истечь. Против столбняка прививка есть?

– Не знаю, – пожала плечами Танька.

– Уколы какие-нибудь в ближайшие два года делали тебе? В школе или в поликлинике?

– Не-а.

– Тогда сделаю.

Он промыл перекисью ранку у нее на ноге – Танька при этом сама зашипела, как перекись, – быстро перевязал и сразу же сделал укол, притом не настоящим шприцем, а пластмассовым. Танька таких никогда не видела. Игрушечный, что ли?

Она хотела спросить об этом доктора, но тут на лестнице, ведущей на второй этаж, показалась дама. Танька не поняла, почему ей в голову пришло именно это слово. Никаких дам она никогда в жизни не видела, разве что на картах – дама пик, дама треф. Только на картах они были молодые и красивые, в коронах, а эта была совсем не молодая, и красоты особой в ней не было. Но весь вид ее был такой, что к ней слово «дама» только и подходило.

Она была сильно взволнована, Танька сразу догадалась, но держала себя в руках. Танька вот, например, не умела держать себя в руках – если злилась, то злилась, если боялась, то боялась. Когда маленькая была, то даже обхватывала себя за плечи, чтобы понять: может, это и означает, в руках себя держать? Но ничего с ней при этом не происходило, и злиться хотелось все так же, и бояться.

А эта дама за плечи себя не обхватывала, но в руках себя держала. И одета была не по-домашнему, а в белую блузку и синюю юбку, и причесана так, будто собралась куда – темные с сединой волосы гладко расчесаны и собраны в низкий узел на затылке. Танька любила делать разные прически, девчонки ее за это даже парикмахершей называли, поэтому знала, как нелегко добиться, чтобы длинные волосы лежали так гладко и узел был бы такой ровный.

А туфли у этой дамы были такие, что Танька прямо ахнула. Какого-то особенного цвета, очень-очень синего, и на каблуках – это дома-то! – и из настоящей кожи, даже издалека видно. Где ж такие туфли берут? Уж не в магазинах точно.

– Ну как он, Евгения Вениаминовна? – спросила Нина.

– Уснул, – ответила та. И спросила, обращаясь к врачу: – Долго укол будет действовать?

– Часа четыре поспит, – ответил врач. – Потом еще раз обезболивающее уколете, я вам оставлю. Да вы не волнуйтесь, – добавил он. – Сломанные ребра и сотрясение – это, считайте, легко отделался. Нога, возможно, и не сломана даже. Завтра организуем рентген. Ничего страшного с ним не случилось.

– Мне трудно так считать.

По тому, как дрогнул ее голос, Танька поняла, что держать себя в руках совсем, полностью даже она не может.

Тут дама перевела взгляд на Таньку и сказала:

– А тебе моя благодарность безмерна, Таня. Если бы не ты… – Она на секунду отвернулась, потом спустилась вниз, положила руку на Танькино плечо и спросила: – Родители знают, где ты?

Если бы про это спросили Нина или Егор, Танька просто ничего не ответила бы, глядя им в глаза. Нахальство всегда отлично действует, это она знала. Но не ответить этой Евгении Вениаминовне – ну и имя-отчество, язык в трубочку свернется, пока выговоришь! – ей почему-то было трудно. Та была хозяйка, вот что. И не только этого дома, а как-то… Вообще хозяйка, по характеру.

– Ну-у… э-э-э… – невнятно протянула Танька.

– Ты можешь им позвонить?

Вот на этот вопрос ответить было нетрудно.

– Нет, – помотала головой Танька.

Телефона у них с матерью не было. Да если бы и был…

– Ты живешь не в Москве?

Танька кивнула.

– В таком случае давай поступим так: ты переночуешь у нас, а утром мы вместе решим, что делать дальше. Согласна?

Танька была согласна. Вернее, ничего другого предложить не могла. Не на улице же ночевать. Тем более что непонятно, где она находится. За городом, может, судя по тишине за окном.

– Я тоже у вас останусь, – сказал Егор.

– В этом нет необходимости, Егор, спасибо. Я никого не впущу в дом, не беспокойся, – сказала Евгения Вениаминовна.

– Но… – начал было он.

– Если это окажутся те, кого не смогу остановить я, то и ты не поможешь. – Евгения Вениаминовна улыбнулась. – А я сообщу соседям, чтобы в случае чего поднимали шум. Не беспокойся, – повторила она. – Езжай домой вместе с Ниной. Спасибо вам.

– Да за что спасибо? – пожал плечами Егор.

– За все.

Пока Егор и Нина разговаривали с Евгенией Вениаминовной, потом провожали врача, потом прощались сами, Танька забралась с ногами в кресло под торшером. Недавно ей казалось обидным, что Нина с Егором относятся к ней, как к подобранной собаке или кошке, а теперь она и сама чувствовала себя как кошка – свернулась клубочком на мягком, и тепло ей, и больше ничего не надо…

Разве что поесть. Да, есть хотелось так, что аж живот подвело.

– Ты, я думаю, голодная, Таня, – сказала хозяйка, когда, проводив гостей, вернулась в комнату.

«Конечно!» – чуть не выкрикнула Танька.

Но удержалась. Не от стеснения – она была не из стеснительных, – а потому что представила, как эта Евгения Вениаминовна сейчас усадит ее за стол, сама сядет напротив и, пока она будет есть, примется расспрашивать, кто она да откуда. Нет уж, лучше потерпеть без еды!

– Я спать больше хочу, – сказала Танька.

– Это не альтернатива.

Что означают ее слова, Танька не поняла, но та сразу же и разъяснила:

– Я принесу тебе ужин в комнату. Поешь в постели.