– Обедать будешь?

Он не ответил. Да и не услышал, скорее всего. Таня подошла к столу, за которым он сидел, и постучала пальцем по его наушникам. Алик обернулся к ней и сдвинул наушники с левого уха.

– Что? – спросил он.

– Обедать пора, – повторила Таня.

– Обедайте.

– А ты?

– Я не голодный.

«Чем ты сыт, интересно?» – хотела спросить она.

Но не спросила. Может, в магазине что-нибудь украл, потому и есть не хочет. Это опасение сидело у нее в мозгу всегда и время от времени обострялось.

Алик вернулся из школы полчаса назад и сразу поднялся к себе в комнату. В бывшую Венину комнату. Есть не хочет. Уроки не делает. В наушниках долбит музыка, способная вышибить мозг. Перед носом экран, на котором застыла на паузе какая-то стрелялка.

Все это повторялось изо дня в день вот уже целый месяц, и что с этим делать, Таня не знала. Она и представить не могла, что так будет. Ожидала, что возникнут трудности с учебой, школа-то на Соколе не простая, что хамить он ей будет, была готова тоже, но что вот так станет ее сторониться… Даже за стол ведь с ней не садится – утром проскальзывает в кухню, пока она не спустилась вниз, а обед ест поздно вечером, когда она смотрит фильм в большой комнате или читает в своей, лежа уже в кровати. Хоть разогревает сам, и то хорошо. В школе приемных родителей рассказывали, детей после детдома приходится не только суп учить разогревать, но и объяснять, что можно самому брать еду в холодильнике.

– Когда проголодаешься, скажи.

Он ничего на это не ответил – надвинул наушники обратно, повернулся опять к экрану и снял стрелялку с паузы.

Таня спустилась в кухню, выключила огонь под кастрюлей. Что делают в таких случаях? Все перепробовала. И не то чтобы он ее не слушался. Что она скажет, то выполняет без разговоров. Но так выполняет… Как стойкий оловянный солдатик. И оловянными же смотрит глазами, во всяком случае, на нее. На все вопросы отвечает тремя словами. Предложила сходить в кино на новый блокбастер – пошел. Сидел, как кол проглотив, даже к попкорну не притронулся. Понравилось? Да. Что понравилось? Не отвечает. В театр сходим? Сходили на «Приключения Тома Сойера», хороший ведь спектакль, и для его возраста вроде. Тот же эффект. Куда его вести, что с ним вообще делать?

От всего этого Таню то ли отчаяние охватывало, то ли злость. Главное, почему такое, чем объяснить? Пока Алик заходил к ней в гости на Петушках или она к нему в детдом приходила, все как будто было нормально, относился к ней с интересом даже. А когда, вернувшись из Парижа, забрала его и они переехали на Сокол… Вот это всё. Необъяснимо!

«Ты в этом просто увязла. Перестань об этом думать, – приказала она себе. – Кому будет лучше, если ты погрузишься в это с головой? Ты просто не вынырнешь и его за собой утащишь».

Ладно, сейчас все равно времени нет что-то с ним затевать. Работает с утра, домой успела заехать, только чтобы предложить ему обед, через час должна быть у Валентины, и опоздать нельзя, потому что у той вечером концерт, к нему и нужна прическа.

Словно для того, чтобы настроение не могло улучшиться даже незаметным образом, просто само собою, дождь, не по-майски холодный, шел уже неделю без малейшего просвета. Он сбил цветы черемухи, распустившиеся к майским холодам, и лил, и лил, и лил, и конца ему не было.

Сад, который Евгения Вениаминовна растила так любовно и умело, за пятнадцать лет, что Таня его не видела, изменился до неузнаваемости. Когда в конце марта он вытаял из-под снега, запустение стало очевидным. Смотреть на это было невыносимо, и, наскоро расчистив сад в апреле, Таня собиралась полностью привести его в порядок в мае: обновить дорожки, посадить цветы, обустроить то, что Венина мама называла на немецкий манер кройтерэке, травяным уголком.

Большое тележное колесо, между спицами которого Евгения Вениаминовна сажала пряные травы, совсем ушло в землю, Таня с трудом его отыскала. Она вспомнила, как нравилось ей выходить по утрам в сад и срывать тимьян, кервель, эстрагон или базилик, а потом угадывать их вкус в замысловатых блюдах, которые готовила Венина мама, – и решила, что Алику это понравится тоже, а потому они обустроят кройтерэке вместе.

Обустроили… Ладно. Все равно дождь льет. Можно думать, что ничего пока не сделать из-за дождя. А что будет, когда он все-таки прекратится, лучше не думать вовсе.

Валентина была певицей. В Большом театре карьеры не сделала, но унывать по этому поводу не стала – видимо, не такой великий у нее был талант, чтобы ей стоило приходить в отчаяние от недостатка славы, – а стала петь в небольшом ансамбле, и очень даже успешно. Во всяком случае, в пятьдесят лет отказывать себе в чем-либо ей не приходилось: машину меняла раз в три года, отдыхала на Майорке, одевалась в Милане и к Восьмому марта покупала себе в подарок духи в Париже. Сын у нее был взрослый и жил в Испании, замуж она не выходила никогда, и, глядя на эту цветущую женщину, можно было подумать только одно: и правильно делала. Таня именно так и думала.

Валентина впервые пришла к ней пятнадцать лет назад, когда Таня еще студенткой работала в салоне «Баттерфляй» на Патриарших. Первая же прическа – в стиле бидермайер, – которую Таня сделала ей к новогоднему концерту, Валентине понравилась, и она стала ходить к ней постоянно, сначала в «Баттерфляй», потом в маленький салон, который Таня открыла на Мясницкой. К тому времени, когда арендную плату в центре, а потом и по всей Москве сделали такой, что держать салон было уже не только невыгодно, но и просто глупо, Таня стала ездить на дом, и Валентина осталась в числе ее постоянных клиентов.

– Ты сегодня грустная какая-то, Танюш, – сказала она, глядя в трехстворчатое зеркало, перед которым Таня делала ей прическу. – А вот подожди, сейчас повеселю! Знаешь, где я была? На Бали.

– Надолго ездили?

Таня постаралась изобразить интерес к очередному Валентининому вояжу. Ей совсем не хотелось, чтобы та стала расспрашивать, отчего она невеселая.

– В том-то и дело! На один день. Вернее, на три часа.

– Как это? – удивилась Таня.

Ей в самом деле стало интересно.

– А вот так. Подрядили нас попеть на дне рождения у чьей-то подруги. Как раз на Бали. Гонорар обещали хороший, репертуар на наш вкус, попросили только, чтоб было душевно. Душевного у нас как грязи, почему нет? Вылет задержали, в полете сплошная турбулентность, в аэропорту, когда прилетели, никто не встречает, администратор машину сам нашел. Едем усталые, гадаем, не удастся ли перед концертом часок отдохнуть, приезжаем на виллу… А там полное безлюдье, гробовая тишина. Ни гостей, ни хозяев. Мы, естественно, нервничаем, озираемся. «Ау» кричим.

– Прямо «ау»?

Пока Валентина рассказывала, Таня сплела из ее волос жгуты и начала их укладывать. Выглядело это нарядно и современно, Валентина любила укладку со жгутами – говорила, это ее молодит, но не превращает в старую дуру, которая на шестом десятке пытается выглядеть девочкой.

– Буквально, – ответила она. – Кричим: «Хозяева, ау». Наконец является к бассейну хозяин. Заспанный, морда мятая, перегаром разит, трусы до колен. Или, может, шорты для плаванья, я не приглядывалась. «А вы, – спрашивает, – кто такие?» Вот это номер! Администратор начинает объяснять: «Вы нас пригласили выступить…» – «Зачем?» – И смотрит как баран на новые ворота. «У подруги вашей день рождения…» – «У какой… Тьфу ты! Да я ж ее выгнал, шалаву». – «И что нам теперь делать?» – администратор интересуется. «А ничего, – говорит, – летите обратно». Достает из кармана – все-таки это шорты были, не трусы – пачку долларов, сует администратору. «На билеты, – говорит. – И живее, живее давайте, на вечерний самолет как раз успеете».

– И что? – скалывая жгуты рубиновыми заколками, спросила Таня.

– И ничего. Успели на вечерний самолет. Гонорар тю-тю, но хоть за билеты вернул, мог вообще пинками выгнать. Вот так, Танюша. Я грешным делом думала, это прошло уже.

– Что – это?

Таня приколола последнюю рубиновую розу и полюбовалась своей работой.

– Скотство это, – ответила Валентина. – Я понимаю – в девяностые, глаза у них разбежались, не знали, куда деньги девать, негде было научиться. Но теперь-то! К артистам как к собакам… По второму кругу у них пошло, что ли?

– Не знаю, – сказала Таня. – Только эти уже не от богатства на стенку лезут, по-моему.

– А от чего?

– От безнаказанности. – Она пожала плечами. – Они же чиновники все, кто им что сделает. Макияж какой, Валя? Смоки-айс к рубинам не подойдет.

– Давай с эффектом лифтинга, – сказала та. – В прошлый раз ты из меня просто майскую розу сотворила. Давай опять то же самое.

Хорошо, что разговор ушел от Таниной печали, пусть даже и в такую вот безнадегу.

Когда пришлось закрыть салон на Мясницкой и Таня впервые поняла, что впереди у нее только унылое убожество – ни дела своего, ни будущего, ничего, – она полночи проплакала. Когда стояла у себя на балконе, глядя, как разлетаются в тушинском небе блестки крымского салюта, то думала, что завтра же продаст квартиру и уедет куда глаза глядят, лишь бы ноги унести, пока не поздно, ведь понятно же, чем все это кончится. А теперь… Ездит по домам, на кусок хлеба зарабатывает, знает, что никуда ее малый кусок не денется, а о будущем думать нечего, надо жить одним днем, да и вообще ни о чем, кроме своего куска, лучше не задумываться, сидеть в своей коробочке.

Она и сидит. Привыкла. Все привыкли.

…Веня иногда заезжал за ней к концу ее занятий в колледже, и они куда-нибудь шли вдвоем, в театр или картины смотреть. Таня любила эти походы с ним так, что сердце колотилось от счастья. И не спектакли даже, не картины, а те минуты, когда возвращались домой и он отпускал машину на Ленинградском проспекте. Шли по Соколу пешком, останавливались на Звездочке, сидели в беседке, разговаривали.

В один из таких вечеров он сказал:

– Я с работы ухожу.

– Как это? – удивилась Таня.

Его работа вызывала у нее благоговение. По утрам за ним приезжала чисто вымытая машина с шофером, вечерами, бывало, приходили люди, которых она видела по телевизору, разговаривали о чем-то в его кабинете или выпивали в большой комнате на первом этаже и тогда шутили с Таней, которую он звал за стол тоже. И хоть работал он слишком уж много, в выходные даже, зато и деньги были хорошие, и, как Таня догадывалась, почтение. С чего ж такую работу бросать?

– Вот так, – ответил Веня. – Смысла больше не вижу.

– В работе?

– В работе с новым президентом.

– Так президент же вроде старый? – удивилась Таня.

Может, пропустила, как нового выбрали? Политикой она не интересовалась вообще, тем более учеба в колледже дизайна оказалась такая интересная, что дух захватывало. Но все-таки нового президента заметила бы, наверное.

– Будет новый в ближайшее время, – сказал Веня. – И я этому способствовать не хочу.

– Почему?

– Потому что последствия будут самые тяжелые.

– Для тебя последствия? – насторожилась Таня.

До сих пор ей, бывало, снилось: Веня стоит перед озверелой толпой, кровь течет по его лицу, капает на белую рубашку, а он говорит, что прощенья ему просить не за что. Еще не хватало, чтоб опять такое!..

– Для страны будут последствия, – сказал он. – На долгие годы вперед. Может быть, необратимые.

– А!.. – Таня вздохнула с облегчением. – Ну, про страну-то чего тебе думать?

– Да? – усмехнулся он. – И про что же ты мне предлагаешь думать?

– Про себя, – уверенно ответила Таня. – Что для тебя хорошо, то и делай.

– Здравость твоего мировоззрения, конечно, радует…

Веня улыбнулся, и Таня заулыбалась тоже: правильно сказала, значит!

– …но ума в такой здравости мало, – закончил он. – Не говоря уже о совести.

Она тут же поникла.

– Мы что, лакеи? – Очень он, видно, рассердился. На нее, что ли? – Пусть баре что хотят, то и воротят, а нам до их резонов дела нету? Мы будем циничным образом иронизировать над всем, что не относится лично к нашим великим особям, а относится к большому человеческому целому? Отвратителен этот дешевый снобизм!

– Не знаю… – растерянно проговорила Таня. – Я про это вообще не думаю.

– Про что ты, интересно, думаешь? – хмыкнул он.

– Про что все, про то и я, – пробормотала она. И выпалила: – Про счастье, про что ж еще!

Веня вгляделся в ее глаза, в ее лицо – красное, наверное, стало от волнения, – и сердитая морщинка у него на переносице разгладилась.

– Ну да, – сказал он. – Действительно, про что ж еще. Не заглядывать дальше собственного счастья – это правильно, конечно.

– Но – что? – спросила она. – Что не так, скажи!

– Все так. – Он пожал плечами. – Вернее, это было бы так, если бы было возможно.

– А разве невозможно? – не отставала она. – Почему?

– Потому что не бывает счастья под одеялом. Хотелось бы, но – не бывает.

«Пустил бы ты меня к себе под одеяло, – подумала Таня. – Тогда б и узнал, бывает или нет».

Но вслух ничего не сказала, конечно. Вздохнула только.