Шведское прозвище датского короля Кристиана Второго – Тиран – появилось после Стокгольмской Кровавой бани. Восьмого-девятого ноября 1520 года Кристиан казнил восемьдесят человек на Стурторгет возле дворца. Епископы, бургомистр, члены совета, дворяне и слуги, включая детей, лишились головы или были повешены. К тому же король совершил глумление над трупом: приказал разрыть могилу Стена Стуре-младшего, похороненного в монастыре Свартбрёда, и сжечь труп на костре вместе с прочими жертвами Кровавой бани.

Почти пятьсот лет спустя разразилась еще одна кровавая баня – на этот раз она тоже пришла из Дании. Циклон с красным дождем, надвинувшись с севера Ютландии, прокатился по западному побережью Швеции ночью и утром пришел в Стокгольм.

Кровавые дожди испокон веков рассматривались как предвестие смертей и несчастий и могли иметь разные причины. Иногда ветер подхватывает куколки-личинки, и, когда бабочки выходят из куколок, на землю падают окрашенные красным капли. Более прозаическая и, определенно, более частая причина состоит в том, что циклон переносит частицы песка из пустынь; так было и в этом случае. Песок, скорее всего, принесло из северо-западной Африки.

Первые кровавые капли ударили в окно кабинета Йенса Хуртига в десять утра. Может, как предвестие похорон. Исаак уговорил его поехать вместе с ним в Сконе. Как друга. Искренняя поддержка.

Почти шестьдесят миль на «Волге» Исаака, а еще Хуртигу предстоит услышать все, что ему хотелось знать о Берлине, и даже больше. Хуртиг не знал Ингу, и Исаак позаботится о том, чтобы изложить подробную биографию покойного. Хуртигу уже начинало казаться, что каждый второй человек в этой стране рано или поздно покончит с собой, и причины тому могут быть неисчерпаемы.

Убийце можно помешать убивать других, но как, черт возьми, остановить самоубийцу?

Йона Ингмара Густафсона поместили в лечебницу, больного физически и душевно, и он застрелился.

Хуртиг знал, что Швеция, с двумя миллионами единиц зарегистрированного огнестрельного оружия, является одной из самых хорошо вооруженных стран мира. А если бы у Ингу не было доступа к оружию, он бы, вероятно, повесился.

Хуртиг надеялся прогуляться с Исааком вечером, перед концертом в «Третьем пути».

Дело с кассетами пока застопорилось, но Эмилия Свенссон обещала, что отчет будет полностью готов после выходных. Ее норвежские и финские коллеги работали не так споро, и Хуртиг спрашивал себя, так же ли они внимательны, как Эмилия. Лучше всего было бы устроить штаб-квартиру здесь, в Стокгольме, который явно являлся эпицентром, от которого расходились волны самоубийств.

Хуртиг вышел в коридор за чашкой кофе и встретил Олунда, который, с запавшими глазами, нес скоросшиватель с документами.

– Кофе? Тебе, кажется, не помешает.

Олунд согласился, и они составили друг другу компанию возле кофейных автоматов. Когда машины с шумом наполнили стаканчики, Хуртиг спросил, к какому заключению пришли техники, исследовав конверт с бумажником Фабиана Модина.

Кофейный автомат тихо гудел.

– Еще неясно, – сказал Олунд и пошел со стаканчиком и скоросшивателем к себе, а Хуртиг просидел в кухоньке еще почти полчаса.

Он думал о кассетах, о толстом конверте; случайность ли, что все, с чем они сейчас работают, имеет отношение к средствам, связывающим людей?

Может быть, в решающий момент окажется, что все дело именно в них.

В средствах связи.