– Малышка, которая умерла, была нашей сестрой, – сказал Исаак. – Ей и года не исполнилось. Официальная версия – внезапная младенческая смерть, но я видел, как все было. Мама потом заболела и стала мотаться в психушку. Когда ее ненадолго выпустили, она взяла моего брата и хотела броситься под поезд. Но в последний момент передумала.

– И ты никогда никому не говорил, что видел, что сделал твой младший брат?

– Нет, а зачем? – Исаак непонимающе взглянул на него. – Кому бы стало лучше, если бы я рассказал, что видел? Маме? Папе? Младшему брату? Нет. Хорошо, что я промолчал.

Хуртиг не знал, что сказать, и вышла только циничная констатация:

– Наверное, это было очень страшно…

Исаак улыбнулся. Потом покачал головой.

– Ты, может быть, думаешь, что я принял аморальное решение, что я плохой человек, раз пошел на лжесвидетельствование. Я скажу тебе, что думаю о морали и доброте. Морали не существует, это высокомерные слова, созданные пустой сытой душой, а что касается доброты, то этим словом слабаки прикрываются, чтобы объяснить свое поражение.

Хуртиг онемел.

– Настоящая эйфория, – с нажимом произнес Исаак. – Убийство сестры, брата… Как в Библии, как в истории про Каина и Авеля, я словно оказался в центре эволюционного процесса. Дарвинизм, право сильного на выживание, в котором слабому отказано.

Глаза Исаака казались еще синее. Безумнее.

Хуртиг заерзал. Все шло совсем не так, как он себе представлял.

– Ты знаешь, кто мой брат. Ты с ним даже встречался, – произнес Исаак, и Хуртиг беспомощно провалился в бездонную, как преисподняя, дыру разрушенного доверия.