Вернувшись домой, я, естественно, была не в состоянии говорить о чем-либо, кроме моего визита. Дэви сильно веселился, глядя на меня, и утверждал, что я еще никогда не была такой болтливой.

— Ну, мое дорогое дитя, — спросил он, — ты не окаменела? Советерр и Чаддерсли Корбетт — это много хуже, чем я ожидал.

— О,да, я даже сначала подумала, что умру. Но никто не обращал на меня внимания. В действительности со мной разговаривали только леди Монтдор и миссис Чаддерсли Корбетт.

— О? И о чем же они с тобой говорили, могу ли я поинтересоваться?

— Ну, миссис Чаддерсли Корбетт сказала, что мама когда-то скакала с мистером Чаддерсли Корбеттом.

— Так оно и было, — ответил Дэви. — Этот скучный старый Чад, я о нем почти забыл. Неужели ты хочешь сказать, что Вероника тебе о них рассказала? Это слишком даже для нее.

— Нет, я слышала, как она говорила об этом в гостиной (в ритме «Гуся Пегги»).

— Понимаю. А что насчет Сони?

— О, она была мила со мной.

— Она была… что она была? Это действительно зловещая новость.

— Что за зловещая новость? — спросила тетя Эмили, входя в комнату со своими собаками. — Погода такая славная, не понимаю, почему вы сидите дома в такой чудный день.

— Мы сплетничаем об этой поездке, в которую ты так безрассудно отправила Фанни. И я сказал, что если Соня действительно заинтересовалась нашей девочкой, нам следует готовиться к неприятностям, вот и все.

— Что такое? — спросила я.

— Соня ужасно любит играть жизнями людей. Я никогда не забуду, как она заставила меня пойти к своему доктору. Могу только сказать, что он чуть не прикончил меня, и не ее вина, если я до сих пор с вами. Она слишком легко получает власть над людьми, используя свой шарм и престиж, а потом манипулирует ими в своих интересах.

— Но только не Фанни, — уверенно сказала тетя Эмили, — посмотри на ее подбородок.

— Ты всегда требуешь смотреть на ее подбородок, но я ни разу не замечал никакого другого подтверждения ее энергичности. Эти Радлетты разрешают ей делать все, что ей нравится.

— Вот увидишь, — ответила тетя Эмили. — Кстати, Зигфрид опять в порядке, он прекрасно покакал.

— Отлично, — сказал Дэви. — Оливковое масло, вот что ему нужно.

Оба они ласково посмотрели на пекинеса Зигфрида. Но я надеялась получить от Дэви более интересные сведения о Хэмптоне. Я нежно сказала:

— Пожалуйста, Дэви, расскажи мне о леди Монтдор. Какой она была в молодости?

— Точно такой же, как сейчас.

Я вздохнула.

— Нет, я имею ввиду, как она выглядела?

— Говорю тебе, точно так же, — повторил Дэви. — Я знаю ее еще со времени, когда она была подростком, она ни на йоту не переменилась.

— О, Дэви… — начала я, но поняла, что придется отступиться.

Это никуда не годилось, эти старики словно отгораживались глухой стеной, когда говорили друг о друге. Они ничуть не меняются, разве это могло быть правдой? Если это так, то они, должно быть, были очень несимпатичным поколением, которое засохло и поседело в возрасте восемнадцати лет, с шишковатыми руками, обвисшей под подбородком кожей и сеткой морщин вокруг глаз. Так размышляла я, отмечая все эти признаки на лицах Дэви и тети Эмили, пока они дружно сидели на диванчике, самодовольно считая, что они всегда именно так и выглядели.

Совершенно бесполезно обсуждать вопросы возраста со стариками, у них на этот счет слишком своеобразные идеи. Например: «Не такой уж и старый, всего семьдесят…» или «… совсем молодой, не больше сорока…». В восемнадцать лет мне это казалось большей глупостью, чем сейчас, когда я повзрослела. Я начинаю понимать, что все это значит, потому что Дэви и тетя Эмили кажутся мне точно такими, какими я помнила их со времен своего детства.

— Кто еще там был? — спросил Дэви. — Дугдейлы?

— О, да, и Профессор, как всегда, занимался «глуповством».

Дэви рассмеялся.

— И развратом? — уточнил он.

— Нет, должна сказать, он был не очень развратен. Не со мной, по крайней мере.

— Ну, конечно, он бы не посмел при Соне. Он в течение многих лет был ее молодым человеком, ты знаешь?

— Да неужели? — зачарованно прошептала я.

Это был конек Дэви. Он знал все обо всех, в отличие от обеих моих тетушек, которые хоть и не запрещали нам сплетничать теперь, когда мы считались уже взрослыми, но совершенно не интересовались поступками людей за пределами собственного семейного круга.

— Дэви, как она могла?

— Ну, Малыш был очень красив, — сказал Дэви, — я бы лучше спросил, как он мог? На самом деле, я думаю, они завели этот роман исключительно из соображений удобства. Малыш знает наизусть Гете и все такое, он стал прекрасным дополнением к дворецкому. А Соня со своей стороны дает ему интерес к жизни. Я вполне их понимаю.

Роман для комфорта, думала я. Зачем он нужен таким пожилым людям? И что вообще заставляло их изменять, когда они так стары для любви? Дэви и Профессор Безобразник были одного возраста, ведь они вместе учились в школе. А леди Монтдор была даже старше их.

— Давайте послушаем о Полли, — сказала тетя Эмили. — А потом я действительно настаиваю, чтобы вы вышли на прогулку перед чаем. Она действительно стала такой красавицей, как мы с Соней предполагали?

— Конечно, стала, — ответил Дэви. — Соня всегда получает, что захочет.

— Вы не можете представить, какая она красивая, — воскликнула я. — И самый приятный и добрый человек, какого я когда-либо встречала.

— Фанни может сотворить себе кумира из чего угодно, — сказала тетя Эмили, улыбаясь.

— Думаю, это правда, во всяком случае, что касается красоты, — серьезно ответил Дэви. — Не говоря уже о том, что Соня всегда добивается желаемого, у всех Хэмптонов чудесные глаза, я уверен, что девочка очень красива. Я надеюсь, что она позволит им улучшить и облагородить породу, потому что сам Монтдор все-таки слишком похож на колли.

— И за кого эта замечательная девушка выйдет замуж? — спросила тетя Эмили. — Это будет большой проблемой для Сони. Я не знаю, кто будет достаточно хорош для нее.

— Возможно, она получит листья земляники, — сказал Дэви. — Хотя она слишком высокая для принца Уэльского, он любит миниатюрных женщин. Знаете, я не могу не думать о Монтдоре. Должно быть, ужасно чувствовать, что стареешь и не можешь оставить Хэмптон-парк дочери. Мы на днях говорили об этом с Малышом в Лондонской библиотеке. Конечно, Полли будет богата, чрезвычайно богата, потому что он может оставить ей все остальное. Но все они так любят Хэмптон, это трагедия для них.

— Могут ли они завещать Полли картины Монтдоров? Или их тоже придется передать наследнику? — спросила тетя Эмили.

— В Хэмптоне висят замечательные картины, — вмешалась я. — В одной только моей спальне был Караваджо и Рафаэль.

Они оба рассмеялись надо мной.

— О, мое дорогое дитя, картины в спальнях… В Лондоне они хранят всемирно известную коллекцию, и я считаю, что она вполне может перейти к Полли. Молодой наследник из Новой Шотландии получит только Хэмптон, который сам по себе является пещерой Аладдина, его мебель, серебро, библиотека бесценны. Малыш говорит, они собираются пригласить его к себе, чтобы приобщить к цивилизации. Они боятся, что здесь он будет выглядеть просто вопиюще.

— Я забыла, сколько ему лет, — спросила тетя Эмили.

Я ответила:

— Он лет на шесть старше меня. Значит, сейчас ему двадцать четыре. Его зовут Седрик, как лорда Фаунтлероя. Мы с Линдой воспользовались случаем, чтобы разузнать о нем, когда были маленькими. Хотели понять, стоит ли выходить за него замуж.

— Да, очень на вас похоже, — сказала тетя. — Но я склоняюсь к мысли, что его брак с Полли решил бы все проблемы.

— Ты слишком многого от них ожидаешь, — ответил Дэви. — Тьфу ты, заболтался с Фанни и забыл принять мою трехчасовую пилюлю.

— Прими ее сейчас, а затем идите гулять, вы оба.

С этого времени я часто виделась с Полли. На время охотничьего сезона я отправилась в Алконли, как делала это каждый год, а оттуда я часто на день или два выезжала в Хэмптон. Там больше не собирали многочисленного общества, но гости ехали непрерывным потоком, так что Монтдорам и Полли никогда не удавалось сесть за стол в обществе друг друга. Малыш Дугдейл почти каждый день приезжал из своего дома в Силкине, который находился всего в десяти милях от Хэмптона. Он уезжал, чтобы переодеться к ужину, и возвращался снова провести вечер с Монтдорами, потому что леди Патриция не очень хорошо себя чувствовала и ложилась рано.

Я никогда не могла воспринимать Малыша Дугдейла, как реального человека, может быть, из-за того, что он постоянно представал в новой роли. Малыша Дон Жуана сменял Малыш Старый Итонец, сквайр из Силкина, а затем Малыш Свободный Гений. Ни в одной из этих ролей он не был достаточно убедителен. Дон Жуан покорял только молоденьких неискушенных женщин, за исключением леди Монтдор, но она независимо от степени их прошлой близости воспринимала его скорее, как компаньона или секретаря, но не как любовника. Сквайр играл в крикет с деревенскими мальчиками и читал лекции деревенским дамам, но никогда не выглядел настоящим сквайром, несмотря на все усилия. Свободным Гением он воображал себя, когда прикасался пером к бумаге или кистью к холсту. Они с леди Монтдор были очень заняты тем, что называли «нашим искусством», десятками производя пейзажи, портреты и натюрморты. Летом они работали на улице, а на зиму установили печь в большой спальне в северном крыле и использовали ее как студию. Они были такими восторженными почитателями друг друга, что мнение внешнего мира не имело для них ни малейшего значения. Их картины в дорогих рамах в изобилии украшали комнаты и коридоры обоих домов. К вечеру леди Монтдор была готова немного расслабиться.

— Мне нравится трудиться весь день, — говорила она, — а вечером я согласна побыть в обществе и, может быть, сыграть в карты.

К ужину всегда приезжали гости, возможно, один или два профессора из Оксфорда, с которыми лорд Монтдор мог поговорить о Ливии, Плотине и семье Клавдиев, лорд Мерлин, любимец леди Монтдор, который цитировал ее к месту и нет, и наиболее важные соседи из графства, строго по очереди. Здесь редко собиралось меньше десяти человек, в этом Хэмптон разительно отличался от Алконли.

Теперь я научилась получать удовольствие от визитов в Хэмптон. Леди Монтдор все меньше пугала меня и очаровывала все больше; лорд Монтдор оставался неизменно приятным и бесцветным; Малыш продолжал шарить по мне руками, а Полли стала лучшей подругой, почти как Линда. В один прекрасный день тетя Сэди поручила мне пригласить Полли в Алконли, что я с удовольствием и сделала. Это было не лучшим временем для посещений, потому что нервы у всех были расстроены из-за помолвки Линды, но Полли, казалось, совершенно не обратила внимания на напряженную атмосферу в доме; и ее присутствие нисколько не удерживало дядю Мэтью давать волю своим чувствам, когда ему это требовалось. На самом деле, она даже призналась мне, когда мы возвращались в Хэмптон, что она завидовала детям Радлеттов, выросшим в такой тихой и ласковой атмосфере. Такое мог сказать только обладатель лучшей гостевой комнаты, находящейся вне зоны действия дядиного граммофона и избавленный от утренних концертов. Тем не менее, мне показались очень странными слова Полли, потому что кто, как не она, был с ранних лет окружен родительской любовью и заботой. Я еще только начинала понимать, как трудно складывались ее отношения с матерью.