Глава 6
Ученье – свет

Первое время, что я прожил в Пуне, я посвятил самому что ни на есть интенсивному обучению. Мне надо было потешить свое ненасытное эго, и простит мне читатель, что я его так часто упоминаю, но все-таки эго как раз и есть главный герой и двигатель всей этой истории.

Я выбирал самые длинные и дорогие тренинги, которые длились минимум три месяца, а то и полгода. Мой первый тренинг в ашраме Ошо назывался «Алхимия дыхания». Три месяца я ежедневно и многочасово заново учился дышать. Добавить тут нечего. При грамотном подходе и четкой методике за три месяца ежедневной практики можно научить дышать даже рыбу. А учителя тогда были мощнейшие, это были настоящие Проводники, звезды терапии. Бодхи Рэй (многие его называют Боди Рэй, и, к моему глубочайшему сожалению, его уже нет в живых). Американец по происхождению, он вел дыхательные тренинги, очень мощные, делая акцент на силовые аспекты. Часто он работал с другими Учителями. Во время больших тренингов к нему присоединялись Дэва Пат (очень харизматичный немец, медик по образованию) и Двари (европейка, кажется, тоже немка, очень чувствительная, мягкая, «центрированная» женщина). Тогда еще здесь преподавала Шуньйо – англичанка, саньясинка Ошо с незапамятных времен, медиум, принадлежавшая когда-то к ближайшему окружению Бхагавана Шри Раджниша. Все эти Учителя несли неискаженное интерпретациями знание в чистом виде.

Следующим моим шагом был полугодовой тренинг «Тибетские пульсации». На этом тренинге я узнал, как работает биоэлектрическая энергия в человеческом теле, как ей управлять, как «принимать» и «отдавать», как расслаблять внутренние органы и исцелять болезни при помощи этой энергии. Жаль, что те учителя, которые вели этот тренинг, уже уехали из Пуны. Это большая потеря для ашрама, на мой взгляд.

Самым же мощным тренингом в ашраме Ошо стал для меня Osho Divine Healing – «Искусство божественного целительства шиацу». Это была работа с телом, и именно на этом тренинге я осознал, что тело – это вселенная. Я ходил на тренинг три месяца, ежедневно впитывая все новые и новые знания, а потом началась практика в клинике. Еще несколько месяцев я проработал в поте лица, не получив за свою работу ни копейки. Какое там! Я сам платил, только чтобы мне дали возможность совершенствовать свои навыки. Пациенты тоже платили. Платили все, и ашраму было это только на руку – вот тебе и духовность, и практики, и целительство, и надо всем этим нависают тучи кем-то придуманных правил и коммерческих ходов. Но, выложившись полностью на этом тренинге, а затем попотев во время изнурительной практики, я был очень горд надеть черную робу начинающего мастера. В ашраме Ошо это было очень почетно.

Как я уже упомянул, Пуна – это город в городе, и то, что происходило в ашраме Ошо, считалось «инсайд», то есть внутренними практиками, как бы легализованными внутри Саньясы. А то, что происходило за пределами ашрама, считалось «аутсайд». И несмотря на то что на внешнем периметре проживало множество абсолютно гениальных Учителей, терапевтов и прочих специалистов из разных областей всевозможных нетрадиционных практик, хождение к ним строго порицалось. Но так как многие из последователей учения Бхагавана Шри Раджниша были бунтарского настроя и любили идти против правил, интуитивно избегая любой системы в своей жизни, они, что называется, лазили «в дыру в заборе» и все равно учились у тех, у кого считали нужным. Так, когда я уже носил черную робу (а не маруновую (алую), как у всех), которая давала тебе право преподавать, я прошел вне ашрама курс аюрведического массажа у Мастера Ма Кусум Модак. Курс дал мне очень многое, что я использую в своей работе с телом, но сама по себе такая самовольная выходка была чем-то неслыханным. Такое не прощалось. Про меня и раньше-то говорили разное, потому что я был в полнейшей духовной паранойе и как псих ходил с бэджиком «I am in silence» («Я в тишине»), в черных очках, весь в татуировках, в черной робе, молчаливый и четкий, не подкопаешься. А к человеку с таким, как у меня, бэджиком никто не имел права даже близко подойти и заговорить. Это было одно из строжайших правил ашрама. Плюс ко всему у меня еще и взгляд из-под очков ледяной (это я типа с эмоциями боролся). Вот все и стали называть меня «рашн мафия». Они просто не знали, что про меня и думать. На практиках я тряс кудряшками, а на практике смотрел на всех волчьим взглядом. Ну и сплетничали, куда денешься. Но я не обращал ни на кого внимания, а руководствовался правилом: если про тебя заговорили враги, значит, ты на верном пути. Но это скорее было мое сугубо личное видение ситуации. Уверен, никаких врагов у меня там не было. Их могло напридумывать только мое тогда еще воспаленное эго. Оно, как в том анекдоте, «распухло и мешало ходить». Оно вообще очень мешает всему. Но понимаешь это, только когда начинаешь его различать и наконец сбрасываешь с себя его оковы. Эго очень похоже на тяжелую мокрую шубу, в которой вы попали под дождь. И вот вы сбросили с себя мокрую шубу прямо на пол в прихожей. Фуф! Или это можно сравнить с обувью, которая вам мала на два размера и в которой вы протанцевали всю ночь под гоа-транс, а потом вдруг сняли со своих уставших ног. Какое облегчение! Кайф, близкий к оргазму.

Кстати, об оргазмах. Ни для кого не секрет, что философия Бхагавана Шри Раджниша делает акцент на сексуальной раскрепощенности и чувственности. Но дело в том, что каждый саньясин – это в первую очередь человек со всеми своими тараканами и комплексами. И каждый саньясин, соответственно, воспринимает учение по-своему. Особенно эту пикантную часть. Сексуальных комплексов у народа множество, поэтому, как я потом увидел, многие сюда, в ашрам Ошо, приезжали как бы медитировать, но на самом деле – банально потрахаться. Потому что здесь все были очень открыты, никаких табу на сексуальную тему здесь не водилось, и уровень сексуальной распущенности был довольно высок. Так что многие просто-напросто дорвались до запретного плода. Моя «боевая подруга» Анжи, тоже родом из Питера, которая обосновалась в Пуне года за три-четыре до моего приезда, рассказывала, что регулярно сталкивалась с повышенным интересом сексуального характера со стороны саньясинов. То один к ней подойдет, то другой с «непристойным предложением». Ее это нисколько не забавляло, но и не возмущало. Помню, какой-то сильно озабоченный бразилец так мимоходом и по-хозяйски ее приобнимает и говорит: «Пойдем-ка со мной, детка». Меня это позабавило: ну совсем не по адресу обратился. Но каково было мое удивление, когда Анжи поделилась со мной маленьким секретом одной «небольшой компании» саньясинов со всех уголков мира. Один знакомый израильтянин признался Анжи, что соревнуется со своими друзьями, у кого в постели побывает больше девушек. Вот это настоящий дебилизм! Ребята приехали за весельем. В ашрам.

Анжи это все не сильно интересовало, да и передо мной стояли задачи посерьезней, чем вся эта возня. Я никем всерьез не увлекался и особого влечения ни к кому не испытывал. Во-первых, у меня довольно высокая планка, если вы понимаете, о чем я. Ни мое сердце, ни другие органы не реагируют на всех подряд. К тому же я был всерьез занят практиками, тотально уходил в медитации, обучение или спорт все свое время, кроме сна. С четырех утра я уже был на ногах, нарезая круги по территории ашрама. Моя традиционная утренняя пробежка. В шесть я уже в «Будда-холле», на утренней медитации (вот тут-то и было ясно, кто приехал медитировать, а кто по другим делам – ведь далеко не все были готовы вставать в такую рань). Потом все подряд: медитация за медитацией, практика за практикой либо полное погружение в текущий тренинг. Я был очень суров к себе, очень серьезно настроен. В какой-то момент в результате некоторого «когнитивного диссонанса», который я вызывал у публики из ашрама, меня стали побаиваться. Анжи мне как-то сказала, что, когда я выходил к бассейну, возле которого были спортивные тренажеры, чтобы подкачать мышцы, все окружающие, по ее словам, притихали. Мне, опять же, казалось, что притихают – значит, боятся. Но Анжи меня «успокоила». Она-то была абсолютно уверена в противоположном и сказала, что все на меня смотрят, потому что любуются. Я в ответ «краснел, смеялся, отрицал», так как предпочитал, чтобы меня все-таки боялись. Из серии «на мне узоров нет и цветы не растут». Я не горел желанием привлекать к себе излишнее внимание, но, кажется, ничего не мог с этим поделать. Поэтому я с удвоенной силой взялся за практики, чтобы не забивать себе голову лишним и несущественным.

Однажды после одной из медитаций в ашраме ко мне подошла красивая стройная блондинка лет сорока. Это была Амийо Дэвиенн, француженка, бывшая балерина с невероятно гибким телом, довольно известная преподавательница необычных танцев. Я что-то слышал о том, что она преподавала какую-то странную технику, которая была мне почему-то совсем неинтересна. Сакральные движения Гурджиева. Почему я заранее решил для себя, что Гурджиев – это не мое? Не знаю. Но несмотря на мое решение, несмотря на сопротивление, нужная мне практика сама пришла ко мне в лице Амийо, которая пригласила меня на двухмесячный тренинг. Тренинг этот проводился только раз в году, начинался на днях и заканчивался аккурат в день рождения Бхагавана Раджниша. Поэтому я тут же согласился: я понял, что меня подписывают на что-то очень важное. Забегая вперед, могу сказать, что так и оказалось, я очень многое почерпнул из этого опыта, за что очень благодарен Амийо.

Она рассказала мне, что много лет назад ей пришлось бросить балет, так как у нее были дикие проблемы с коленом. Знакомая мне, да и многим профессиональным спортсменам и артистам балета, история. Колени – очень хрупкая конструкция, на которую возложено слишком много нагрузки. И Амийо практически «слегла» с этим своим коленом, совсем не могла танцевать. В путешествии в Индию, где она подсознательно искала решения своей проблемы, Амийо встретила Ошо. Он посоветовал ей делать сакральные гурджиевские движения. И вот Амийо по видеозаписям, лежа пластом со своим больным коленом, училась этим странным танцам. И, как профессиональная танцовщица, в какой-то момент она увидела и разгадала ключ, или, если хотите, формулу, этого танца. Она осознала, как это делается.

Спустя некоторое время она уже была одной из лучших исполнительниц этих «священных танцев» в мире и успешно преподавала эту технику, перемещаясь из одной страны в другую.

На тренинге Амийо Дэвиенн я понял разницу между мышечным усилием и силой мысли. В первый же день, когда мы делали простейшее упражнение – ровно стояли и держали руки вытянутыми параллельно полу, – я вдруг понял, что не выдерживаю и у меня не получается так долго стоять. Я опустил руки. А Амийо подошла и сказала: «Ты должен не делать движение, ты должен думать движение. Держи руки, держи!» У меня получилось. И это было так похоже на то первое появление гурджиевских сакральных движений на публике. Дело было в Нью-Йорке в 1939 году. Гурджиев собрал в парке адептов своего учения, они просто стояли и держали руки параллельно земле. Они стояли так долго, что вокруг собралась толпа народу. И тогда состоялась презентация танцев, на каждый из которых Гурджиев сам написал музыку. Под аккомпанемент фортепиано практикующие кружились в бесконечно странном и необычном танце, о котором назавтра заговорил весь город.

В середине гурджиевского тренинга всегда делается трехдневный перерыв. И в эти несколько дней шел мощнейший процесс, ведущий к осознанности и самопознанию. Практика называлась Who Is In? (буквально «Кто внутри?»), а точнее, это был коан (дзен-практика, так называемый «вопрос без ответа»). Ты проводишь три дня в полной изоляции, наедине со своей зубной щеткой и ковриком для йоги, без какого-либо физического контакта, в полной тишине. И тебе ломают структуру: в любой момент, например, в четыре утра, вдруг: «Дзззынь! Tell me who is in?» А ты должен ответить на этот вопрос. И сначала ты несешь какую-то духовно-просветительскую пургу, как пионер, а потом уже начинаешь постепенно сходить с ума и наконец-то погружаешься все глубже и глубже внутрь себя, что и требовалось. А когда к тебе приходит настоящий ответ, ты проживаешь его в тишине, так как он невыразим.

У меня от этого коана чуть крышу не рвануло, если честно. Гурджиев вообще любил поддать жесткача своим последователям и ученикам. Он придумывал им такие практики, что закачаешься. Веганам давал есть горы мяса. Любителям найти во всем смысл и докопаться до истины давал лопату и просил выкопать десять глубоких траншей к обеду. Народ истошно копал, а после обеда Гурджиев просил все закопать обратно и сделать как было. А сам все время напоминал: «Наблюдайте, наблюдайте себя в практике, наблюдайте себя каждое мгновение, это все работа вашего ума!»

Или вот еще хорошее было упражнение. В те годы еще не было такого изобилия больших телевизоров, как сейчас. И вдруг – опа! – вносят в зал для тренингов огромную плазму и включают какой-то навороченный боевик со всеми джеки чанами и брюсами ли. Все, разумеется, «с голодухи» так вперились в экран, что взгляда отвести не могут. А я на всякий случай лег и уставился в потолок, чтобы не терять бдительности. И в самый разгар действа, в самый «опасный момент», когда «наших бьют», когда все полностью втянулись в сюжет и уже начали сопереживать плоской картинке, вдруг раздается: «СТО-О-О-О-О-О-ОП!» и немедленно: «Где вы сейчас?» И все сразу же понимают, где они: здесь, в этом моменте, или в выдуманном кем-то когда-то ненастоящем мире голливудских грез.

Я прошел тренинг, и 11 декабря, в день рождения Ошо, мы с группой выступаем с танцем перед огромной аудиторией в «Будда-холле». А на празднование в этот период в Пуну, и в частности в ашрам, съезжается огромное количество паломников и последователей учения Бхагавана Шри Раджниша. И выступать нам предстояло перед десятитысячной аудиторией. Все в белом, все медитируют в едином порыве. И их так много, что невозможно сразу всех окинуть взглядом. Для меня это было чем-то новым, такого со мной еще не случалось. И вот, когда меня «вывели» на сцену, я тут же полностью забыл все движения. Фьють, и нету. Словно не проходил я никакого двухмесячного тренинга. Представьте? Такого ужаса я не испытывал в Пуне ни до ни после. Вот эта близость провала, она меня потрясла. И это был не животный страх, нет. Это был ужас более высокого уровня – ужас проваленной миссии. Это было мощнейшее испытание на концентрацию внимания, на присутствие в моменте. Я справился с собой, отключил голову, расслабился, и тело само вспомнило все то, чему его учила эти два месяца Амийо Дэвиенн. Могу сказать, что в тот вечер я узнал, какой невероятный энергообмен происходит между выступающим и аудиторией. И когда аудитория большая, энергия твоего выступления, возвращаясь к тебе, отраженная тысячами зрителей, приумноженная в тысячи раз, сносит тебя полностью, стирает твою личность, заново переписывая тебя, прощая твои грехи, изливаясь на тебя любовью. Это выступление было точнейшей репликой того, что Гурджиев продемонстрировал в Нью-Йорке в далеком 1939 году. Я словно очутился там, в прошлом. Словно я находился рядом с изобретателем, с первооткрывателем этого чудо-танца. Но и сейчас я могу сказать, что каждый раз, исполняя сакральные движения Гурджиева, по привычке сначала обращаясь к своему разуму, в попытке вспомнить движения и их последовательность, ты сталкиваешься с тем, что ничего не помнишь, – ум не в состоянии хранить такое, он сбит с толку этими движениями. И каждый раз ты чувствуешь себя полным ничтожеством. А потом ты понимаешь, что тело-то помнит. Тело помнит лучше, чем разум. И ты танцуешь, но тело не подчиняется твоим мысленным расчетам, а само создает этот танец. И тогда танец становится искренним, настоящим. Он становится молитвой. Как подношение Богу, как разговор по душам, как благодарность.

После пережитого я очень подружился с Амийо, и она пригласила меня вести вместе с ней семинар. Я тогда еще не до конца понимал, что такое «старая гвардия» Саньясы, но на всякий случай осторожно согласился и сказал: «Я готов учиться». И я учился и через некоторое время стал преподавать. Свои первые шаги в качестве тренера группы я сделал под руководством Амийо. Именно тогда я начал реализовывать свою идею: брать из каждой практики что-то свое и миксовать с техниками из других практик. И как-то стало здорово получаться. Тогда Амийо снова сделала мне предложение, от которого глупо было бы отказываться. Звучало сногсшибательно: она предлагала мне поехать с ней в тур по странам Европы, чтобы вместе вести тренинги и группы.

Франция, Германия, Италия и Сицилия… Я был очень впечатлен. И не только красотами архитектуры, идеально сохранившейся стариной, культурой и всем прочим, что нам так нравится в Европе. Я был поражен уровнем, на котором здесь существовало движение практикующих. Это уже был не русский трэш с его облезлыми квартирниками, это были красивые, современные, оборудованные по последнему писку центры, с хорошей аппаратурой, с просторными залами с дизайнерскими интерьерами. Здесь слово «Путь» не ассоциировалось ни с лишениями, ни с какой-то невероятной аскезой, ни с отказом от всего удобного и красивого.

Однажды во время этого путешествия со мной произошел первый и последний в моей практике Кошмар с большой буквы. И произошел он по чистой неопытности. Я как раз совершал свои первые потуги в качестве тренера, или, если хотите, ведущего группы. И вот динамическая медитация, фаза, в которой все должны лежать после фазы физической активности. Я всех уложил. Все лежат. Лежат. Продолжают лежать. И не встают. И тут я смотрю на Амийо и по ее выражению лица понимаю, что что-то не то. Никто не встает. А уже давно пора. Амийо дала мне понять, что я потерял нить управления. Но она не бросилась мне помогать, она дала мне шанс прожить этот, казавшийся мне таким кошмарным, момент. В результате я понял, где «лажанул», всех поднял, вытер выступивший пот со лба. Но выучил урок: поводья не отпускать ни на секунду!

Буду с читателем честен до конца: свой первый в жизни гонорар, который я получил в качестве ведущего семинара, я целиком и полностью пропил. За одну ночь. Дело было в Гамбурге, я всю ночь ходил по барам и ресторанам, ночным клубам и выпивал. А за мной ходили слегка приунывшие Амийо и пианист, не помню, к сожалению, как его зовут, он музыкально сопровождал наши практики. И вот уже под утро сложилась такая ситуация: я заказываю на последние деньги рюмку коньяку в каком-то элитном заведении, Амийо и пианист мне говорят: «Да что же ты делаешь?! Даши!», а мне уже все фиолетово, я говорю: «Ребята, живем один раз! Гуляем!» И дальше картина маслом: утренний Гамбург, улица, по разделительной иду я с голым торсом, за мной едет полицейская машина, а рядом в сторонке – уставшие Амийо и пианист. Но, надо сказать, я остался доволен и ни о чем не жалею. Гулять так гулять, как учила Захира.

Мы с Амийо переезжали из города в город, вели группы, и все было бы прекрасно, если бы не одно «но». Мы стали спорить на разные темы, касающиеся практики, наших представлениях об энергиях, о миксах и о техниках в чистом виде. В результате наших разногласий и препираний Амийо решила включить тяжелую артиллерию и объявила, что с этого момента урезает мой гонорар. Она всегда умела взять ситуацию в руки.

Вместо того чтобы спорить с ней, я просто ушел в тишину. И все время, которое мы не преподавали, я ее просто игнорировал. Молча. В этот момент Амийо тоже получала свой опыт, в чем призналась мне впоследствии, и этот опыт ей, видимо, надо было пережить. В эти моменты я был ее Учителем. Сейчас я понимаю, что мы с ней были нужны друг другу, чтобы каждый из нас что-то пережил, понял, осознал.

Вскоре я решил, что все кончено и так невозможно дальше работать. Я просто устал от напряжения и, недолго думая, собрал чемодан. Амийо меня спросила, уверен ли я, что со мной все будет в порядке и я доберусь до дома без приключений. Я не был уверен, но утвердительно кивнул. Хотя, по правде говоря, шагал в полную неизвестность. Это сейчас у каждого в смартфоне есть навигатор с подробной картой города, а в интернете можно найти расписание всех поездов и автобусов, купить билет на самолет. А тогда было пожестче: надо было знать, где, что, как и когда. И мне надо было как-то добраться от Сицилии до Парижа, откуда у меня был билет на самолет.

Я добрался до Парижа и почти успел на последний поезд метро до аэропорта Шарль-де-Голль, но… «почти» не считается. Поезд ушел. А на платформе остался стоять какой-то дико расстроенный немец: он страшно переживал, что из-за того, что мы с ним не успели на последний поезд, нам теперь грозит опасность, потому что ночью по улицам ходят банды местной шпаны, всех грабят и избивают. Я его как мог успокоил, и мы с ним пошли по улице, потому что он знал, как добраться до аэропорта на наземном транспорте. В результате, когда мы встретили местную афробанду, этому бедному немцу наваляли так, что он еле унес. Его буквально перевернули вверх ногами и вытрясли из него все, что было в карманах. Но когда ко мне подошел их главарь, я нащупал в кармане перочинный «нож-выкидуху», подцепил главаря своим фирменным взглядом цвета сломанного напильника и сказал: «Во-первых, я русский. Во-вторых, я боксер. А в-третьих, если я умру, то возьму тебя с собой». И как дал ему справа в челюсть. А он даже не упал, его только слегка повело в сторону. Крепкий, зараза. Я стою, жду, что будет, а сам его взглядом «прокачиваю». В итоге, что-то промычав, главарь еще раз оценил ситуацию и, видимо, понял, что можно очень сильно ошибиться с выбором жертвы. Меня оставили в покое. Банда растворилась в темном переулке. Я выдохнул.

В аэропорт Шарль-де-Голль мы с немцем приехали уже за полночь. И тут я узнал, что, оказывается, аэропорты закрываются на ночь! Упс. И что мне делать? Я стал стучать. Вышел охранник, который оказался начальником службы безопасности всего аэропорта. Я ему объяснил, что у меня рейс с утра, что мне негде ночевать и некуда идти. Он сжалился надо мной и впустил меня, чему я был страшно удивлен. Но он объяснил, что очень хорошо меня понимает, даже несмотря на то, что я – бродяга, а он – в костюме и при галстуке. А дело все в том, что во избежание коррупции и с целью предотвращения всяких запланированных терактов начальство службы безопасности каждую неделю перемещается в другой город, в другой аэропорт. Эффективная система, но человек фактически живет «на чемоданах».

Начальник службы безопасности любезно проводил меня в какой-то бар, где стояли диваны и где можно было поспать. Диваны, правда, были все заняты, поэтому я спал в ту ночь на полу. Но у меня была крыша над головой, и на тот момент мне этого было вполне достаточно.

Последние лет пятнадцать Амийо Дэвиенн живет со своим бойфрендом Четаном во Франции. Четан – наш бывший соотечественник, родом из Питера, а ныне гражданин Израиля. Он, так же как и Амийо, является держателем традиций сакральных движений Гурджиева. Он тоже преподает, причем его манера подачи очень мягкая, плавная. Он невероятно чуткий человек. Они с Амийо прекрасно дополняют друг друга и как партнеры, и как Учителя. Мы с ними до сих поддерживаем связь, время от времени переписываемся, созваниваемся, узнаем друг о друге от общих знакомых, то есть не выпускаем друг друга из вида. Возможно, они прочитают эту книгу и найдут в ней себя. Надеюсь, им будет приятно.

P. S. Минуточку! Самое главное: наиболее невероятная гурджиевская практика, в которой я когда-либо принимал участие, – это Vodka Meditation. Ясное дело, ни один великий русский, начиная с Менделеева, не может обойтись без водки. Но Гурджиев переплюнул всех. Практика заключалась в следующем: надо было пить водку и при этом внимательно следить за собой, своим состоянием, своим опьянением, своими мыслями и быть максимально осознанным. А потом, когда уже «в щи», надо встать, сделать «дззынь!» по своему стаканчику или рюмке и рассказать, что для тебя значат гурджиевские практики. Простите, но я не знаю, как можно серьезно относиться к такой практике и выполнять ее без улыбки и смеха. По-моему, Гурджиев именно это и имел в виду – как следует повеселиться.

И вот, представьте: поздний вечер, ашрам уже закрыт, а на территории расставили огромные столы, полностью уставленные водкой. Глазам не верится, ей-богу. Все саньясины в праздничных одеждах, все ужасно торжественно. Поминки печени, куда деваться.

А у меня была припрятана купленная в дьюти-фри трехлитровая бутылка Smirnoff с помповым дозатором, которую я прихватил по дороге в Пуну. Мы с моими русскими коллегами по гурджиевскому тренингу заранее подготовились, опрокинув по стаканчику, и, захватив с собой бутылку «Смирнова», явились на практику-попойку.

«Ну, сейчас я вам тут устрою Москву – Петушки», – подумал я и вдруг увидел, как на меня смотрит Амийо. Она-то сразу вспомнила, как я пью, вспомнила Гамбург и поняла, что сейчас будет угар. И вот мы стали пить. Я смотрю: русские саньясины с перекошенными лицами пьют индийскую водку. Она правда чудовищная. Я-то эту дрянь вообще проглотить не мог, я со своей. А вот буржуи, как я ласково называл всех иностранцев, нормально глотают эту «типа водку» и даже не морщатся. Ну нет для них разницы между хорошей водкой и плохой. А для русского плохая водка невыносима. Тогда я объявил: значит, так, все русские пьют хорошую водку, а остальные пусть пьют индийскую! Все были уже хорошенько пьяны, поэтому никто меня в фашизме не обвинял. И вот сижу я в обнимку с трехлитровой бутылью, жму на дозатор, слежу, чтобы буржуи не проникли в наш узкий круг русской Саньясы и не завладели нашей вкусной водкой. Краем глаза вижу, что у меня из подмышки лезет чья-то рука со стаканом. Оборачиваюсь – ба! Да это ж японец Плаван! «Ты чего, – говорю, – русский, что ли?», а он очень убедительно кивает: «Да, я русский!» Ну я ему и налил как русскому, чтобы мало не показалось. И вдруг ко мне подошел англичанин Дирен, так называемый «голос» всех гурджиевских практик в ашраме, или, как таких людей называли в Пуне, «язык». Он сопровождал тренинги и, в общем-то, больше ничем особо не прославился. И вот этот Дирен со своей идеальной дикцией и невероятным водочным пафосом заявляет: «Даши! Через меня сейчас говорит Гурджиев! Тебе уже хватит!» От этих слов я страшно раззадорился… Какой-то бабл (я так называю людей, надутых самомнением до состояния пузыря, в который ткнешь – и он лопнет) передает мне привет от Гурджиева и мнит себя моим Наставником! Нет, я все понимаю, и, разумеется, такое рискованное предприятие, как Vodka Meditation, в стенах ашрама – это очень большая ответственность. Но тот факт, что Дирен, который не был ни Учителем, ни Наставником, который время от времени на глазах у изумленной публики провозглашал себя то тантристом, то хилером (но все это было только на словах), нарезался водки и решил взять эту ответственность на себя… Мне это не понравилось. Нельзя говорить «хватит» под руку человеку с бутылкой. Я возмутился: «Что значит – хватит? Мы только начали! Это Vodka Meditation, или я не туда попал? Я за полную тотальность! Мы должны погрузиться в практику целиком! Я настаиваю!» В ответ Амийо только обреченно махнула рукой: «Не обращай внимания, Даши, пей… Делай что хочешь…»

Короче говоря, я напоил всех в хлам, практически сорвал мероприятие. Начался такой хороший, веселый дебош. А когда настал момент высказываться и все, звякнув по своим стаканчикам, долго рассказывали, что же для них означают гурджиевские сакральные движения, я встал и сказал, что лично я очень хочу, чтобы не было серьезности, тем более напускной, а принцип трех L (Live, Love, Laugh – живи, люби, смейся) для меня гораздо важней, чем придуманные кем-то правила. Все затихли, и в полной тишине я продолжил свою мысль. Я сказал, что, на мой взгляд, все серьезные люди – это мертвые люди. Чем окончательно сорвал мероприятие. Но мне уже было все равно, и я добавил, что, несмотря на то что гурджиевские сакральные движения – это очень-очень серьезно, именно Vodka Meditation должна быть вот такой вот «несерьезной серьезностью», должна быть весельем, должна быть как Зорба Будда. Но моего оптимизма, кажется, никто из присутствующих особо не разделял. И только Амийо едва заметно кивнула мне в подтверждение моих мыслей.