Ижевск, СССР. Аэропорт. 14 июля 2010 года
Аэропортов в Ижевске два. Старый и новый.
Старый аэропорт – это больше и не аэропорт, а жилой квартал, в котором самолетные стоянки застроены домами или превратились в Восточный рынок, взлетная полоса стала частью улицы Молодежной, а центром района стал Ижевский Экспоцентр. Новый аэропорт был построен в семьдесят четвертом за городом, в деревне Старое Мартьяново. По дороге туда я умудрился разогнаться на своей «Королле» до двухсот – проверял технику и свою реакцию. Маша сидела рядом и ничего не сказала…
Аэропорт был типовым, двухэтажным, для нашего города маленьким, но это и понятно. У нас город не закрытый, но оборонки много, а достопримечательностей почти нет, потому туризм никто не развивает. Так что «Ил-90», заходящий на посадку в нашем аэропорту, можно увидеть не часто…
Мы стояли на втором этаже аэропорта, вместе с нами был начальник отдела местного УКГБ, которого назначили ответственным. Когда к самолету погнали аэропортовский автобус, я достал из сумки оптический прицел без крона, который позаимствовал на работе, дал Маше.
– Смотри, как будут выходить.
Мне смотреть нечего. Мне придется изображать глупого селезня.
Кагэбэшник потеет. Оно и понятно – два года до пенсии. Ладно…
– Видишь что-то?
– Они пошли…
Да сам вижу, что пошли. Интересно все-таки, неужели американцы пошли на убийство? На убийство в Советском Союзе? Они же не могут не понимать, что в ответ на отрезанную голову в СССР отрежут голову кому-то из них. Земля-то круглая.
– Видишь кого-то?
Маша вдруг выронила прицел, и он громко стукнулся о плитку.
– Выпей…
…
– Выпей, сказал.
В машине я возил бутылку коньяка – старая привычка. Спецназ на задания всегда берет фляжку со спиртом, некоторые, особенно выходцы с флота, заменяют спирт на коньяк. И согреться, и рану продезинфицировать. Я возил бутылку армянского – мало ли что. Может, и гаишнику придется подарить…
– Осторожнее ты…
Маша хлебнула, закашлялась. На глазах выступили слезы.
– Кого ты увидела? – я кивнул на аэропорт. – Там кто-то есть?
– Суку одну.
Однако…
Через ворота аэродрома в сопровождении машины ГАИ проплыли два «Икаруса» с затонированными стеклами. Я прикинул – селить их, видимо, будут в самой новой гостинице, «Загородной» – это она так называется, «Загородная». Потому что стоит за городом, на Як-Бодьинском тракте, в зеленой зоне. Ехать туда проще всего по кольцевой, но гостей, думаю, повезут через весь город. Раз с ГАИ…
Я тронул машину, пристроился как раз за обкомовской «Татрой», обогнав служебку КГБ. Те мигнули фарами, но я сделал вид, что не увидел…
– Как зовут суку?
– Николь… ее точно не было.
– Могли в последний момент включить. Кто такая Николь?
– Моя соседка. Они жили рядом с нами.
– В США?
…
Ясно…
Учитывая обстоятельства, светиться у самого отеля я не стал, принял вправо и остановился. Отель был камерный, всего пять этажей, это и не отель скорее, а санаторий. Его обком для себя строил, потом вышел декрет о запрещении хозяйственной деятельности, и теперь тут был шикарный по местным меркам отель. Три звезды он заслуживал точно. Может, даже и четыре…
Гэбэшная «Волга» описала круг на разворотной площадке отеля и, нарушая правила, притерлась к моей машине. Начальник отдела КГБ опустил стекло, он был красным, потным и злым…
– Что у вас происходит?
– Ничего, – грубо ответил я, – вам приказали сопровождать, вот и сопровождайте…
В отель я так и не рискнул соваться. Поехал по окружной, на пересечении с Воткинским шоссе, где хорошо ловит мобильник – набрал номер Янкеля. Доложил ситуацию, затем дал трубку Маше. Маша доложить, как положено, не смогла. Потом трубку снова взял я.
– Михаил Ефимович, мои действия?
– Отвезешь жену домой, и сидите там, пока не приеду. Безвылазно!
– Ясно.
– Все слишком далеко зашло. Дальше, чем мы думали.
Да уж понятное дело. Если эту американку направили сюда специально – значит, они располагают информацией не только обо мне, но и о Маше. А это значит, у них есть источник здесь. И неслабый источник.
А дальше… дальше можно и до Эймса добраться. Я этот скандал помню. Мы так и не подтвердили, что он на нашей территории, но если он у нас, мы его вывезли, то он должен содержаться под строжайшей охраной. Американцы пойдут на все, чтобы ликвидировать его. Ликвидировать беглого заместителя директора ЦРУ, не дать ему умереть в своей постели – для них это будет дело принципа. Слишком плохой пример иначе получается…
Да… похоже, моя семейная жизнь заканчивается, едва успев начаться…
Дом встречал родной неприбранностью и ставшей уже родной пустотой. Я посадил мою «супругу» на диван, пошел на кухню заваривать чай. Хорошо, что услышал звон стекла. Бросился назад.
– Ты что, охренела?!
Маша оказалась поразительно сильной… она попыталась резануть осколком и меня. Не получилось. Я вывернул ей руку, отвесил пару увесистых, от души оплеух, по полу подтащил к стенке. Там у меня аптечка, из нее я достал турникет нового образца, перехватил руку. Пальцы скользили… они были липкими от крови, но кровь удалось остановить. Разорвал упаковку ИПП, положил сверху раны, посмотрев, чтобы там не осталось осколков стекла. Подумал – только не хватало мне еще психички-суицидницы.
Посадил на стул, отвесил еще оплеуху:
– Ты охренела?! Спрашиваю, охренела?!
Молчание. И пустота в глазах. Я уже видел подобное у пацанов-срочников, освобожденных из духовского плена.
– Так… ясно все с тобой.
Батареи, к счастью, у меня хорошие, чугунные, старой модели. Достал наручники, пристегнул к батарее, убрал все стеклянное, до чего она может дотянуться. Разбираться мне с ней некогда… потом Янкель приедет – сдам ему с рук на руки, и пусть валит.
Лесом.
Б… сначала нападение. Потом еще и это.
Отгреб осколки, критически окинул взглядом комнату. Нет… не пойдет так. И успокаивающих у меня нет.
– Сиди тихо. Сейчас вернусь.
В аптеке на меня посмотрели косо, видимо, на одежде немного крови осталось, руки-то я замыл. Но то, что нужно, продали.
Б… курица тупая. Кончить себя из-за какой-то…
– Простите…
Я машинально сделал еще шаг, а рука уже пошла в сумку. Там оружие.
– Да?
– Не поможете?
Я улыбнулся чуть смущенно.
– Разумеется. Спрашивайте.
– Лекарство от желудочной боли…
Мозг мечется как пойманная в клетку крыса. Как эта Николь здесь оказалась? Она знает город? Да, первая аптека, старейшая в городе, и кстати – отсюда до гостиницы «Центральная» совсем недалеко. А я сюда поехал, чтобы по пути заехать в управление КГБ, потому что только там есть спецназ. Они не могли знать, что я загляну в аптеку! Вообще!
– Дайте «Но-шпу», – я положил на прилавок несколько железных рублей, машинально прокачивая ситуацию.
Одета неплохо. Не кричаще, скромно, голову покрыла платком, шикарным, кстати, не обычным иранским люрексом. И в целом виден класс. Скромный, но класс. Интересно, это она сознательно так вырядилась, чтобы отличаться от советской гражданки, или не понимает, в чем отличие?
– Принимайте по три раза в день, и все пройдет.
– Вы очень любезны. Сколько я вам должна?
– Это подарок…
– Но я не могу принимать подарки от незнакомцев.
– Давайте познакомимся. Александр.
– Николь.
– Теперь можете?
Она вдруг прыснула… совсем как девчонка.
– А вы… забавный. Рада познакомиться.
– Я тоже. Маленький совет…
…
– Вон там, ниже, выйдите на улицу и пройдите немного вправо. Увидите магазин ювелирный. Столовое серебро вы сможете купить примерно втрое дешевле, чем у вас.
– Что, так заметно?
Я пожал плечами:
– Увы, мадам. А теперь, извините, и позвольте откланяться. Дела…
– Александр…
Я повернулся. Она уже сняла очки и смотрела на меня какими-то необычными сине-зелеными глазами.
– Я тоже про вас кое-что знаю…
– И что же?
– Например, вашу кличку в Афганистане. Моджахеды вас называли «Джинн». Верно?
– Душманов, поправил я, джин – это напиток. Можжевеловая водка.
Она кивнула в сторону прокатного «Фиата» на противоположной стороне улицы.
– Поговорим?
«Фиат»…
Их поставляли в Афганистан… полноприводный вариант был легче «Нивы» и прыгал по горным тропам, как козлик. Помню, как мы вчетвером – четверо здоровых мужиков – резко сваливали на нем из Госхоза имени двадцатой годовщины Апрельской революции. Смех… сквозь слезы.
– Вам не тесно…
– Отчего же…
– С вашими ногами…
Она улыбнулась. В ней чувствовался класс.
– Завидую вашему самообладанию.
– А я – вашему. Вы ведь здесь одна.
Она кивнула.
– Начальство посчитало, что направить женщину будет уместнее.
– В смысле, морду не набью? – переспросил я. – Это да. А как насчет дипломатического скандала? Выдворения из страны в двадцать четыре часа и фотографии в газетах? То-то в Лэнгли обрадуются…
– Я нечасто бываю в Лэнгли.
– Ну, боюсь, придется чаще – каждый день. Работа в архиве с восьми и до пяти… или как там у вас принято работать.
– Перестаньте, Александр. У нас к вам есть предложение.
– Родину предать? – голосом волка из мультфильма «Ну, погоди!» осведомился я.
– Нет, поработать вместе. Для начала, послушайте вот это.
– Надеюсь, это не Кашпировский… – осведомился я, принимая наушники от мобилы, у меня от него уши вянут…
Обмен… разговор, блин, крыша едет после командировок, шел на урду. Это не пушту и не фарси, характерные для Афганистана, это язык Пакистана. На нем я волок с пято на десято, но общий смысл понял. Главное, я понял, кто был один из абонентов. Не раз и не два – нам его крутили в филиале «Экрана» на Джелалабадском аэродроме.
Абу Джихад. Отец джихада. Мы так и не смогли установить его личность. Абу Джихад было его прозвищем – отец джихада. Фотографий тоже не было, только голос из многочисленных проповедей. Эксперты установили, что голос принадлежит человеку.
Второго собеседника я не знал. Но отметил, что я впервые слышу Абу Джихада на урду – до этого он все проповеди записывал на дари. Мы предполагали, что он учился в Кабульском университете как Хекматьяр.
Промелькнувшее «Ижевск» заставило меня выпучить глаза от изумления.
– Они говорят, что некая важная для них вещь находится в руках неверного. А сам неверный находится в Ижевске.
– Этого быть не может. Они меня не могли найти.
– Я же нашла? – пожала плечами Николь.
И бандиты какие-то тоже.
– Не может быть, – упрямо сказал я, – в Афганистане никто не знает моего родного города.
– Не знает?
– Не знает. Письма идут на специальный почтовый ящик в воинскую часть. Наши личные дела запрещено вывозить из Москвы.
– И тем не менее они вас нашли.
Я мрачно смотрел через окно на кованую решетку стадиона. Пятидесятые годы прошлого века.
– Хорошо. Для чего вы это мне показали?
– Как взнос в копилку доверия.
– Доверия? – с сомнением сказал я. – Не будете ли вы столь любезны объяснить мне смысл этого слова. Забыл в скитаниях по восточным странам, где толика доверия там, где не надо, может означать, что тебе выпустят кишки.
– Да, доверия. Видите ли, вы не все знаете об Абу Джихаде. И об Осаме бен Ладене.
– Не все? Тогда расскажите мне все.
Михаил Ефимович выслушал мое сообщение о контакте с американским агентом относительно спокойно. Хотя я сам мог с ходу назвать две инструкции, которые нарушил.
– Неподготовленный контакт с иностранным агентом, – сказал он, как только я закончил, – ты понимаешь, что это глупость.
– Она назвала мой афганский псевдоним. И рядом была машина.
– И она тебя в эту машину затащила. Не трахнула случайно?
– Нет, – в тон ответил я, – в машине было мало места.
– Ты понимаешь, что из этой машины мог не выйти? Тебя и сейчас не мешало бы проверить – некоторые яды начинают действовать спустя недели.
– Зачем американской разведке мой хладный труп?
– А хотя бы за тех американцев, которых вы в Сараево приземлили…
…
– Как она назвалась?
– Николь. Врет, наверное.
– Нет. Не врет…
Янкель помолчал, взвешивая на весах ту дозу правды, которую он имел право выложить мне…
– Человека, который раскрыл Эймса, звали Жанна Вертефей. После того как Эймс ушел – американцы начали привлекать в ЦРУ женщин, они даже проводили специальные исследования женской подозрительности. Согласись, что женщине для того, чтобы у нее появились подозрения, надо совсем мало, а чтобы подозрения развеять, надо постараться. Иногда, чтобы доказать что-то женщине, всей жизни не хватит.
– Да, но мы говорим о разведке.
– Все равно…
Я выдохнул.
– Мне что делать?
– Пока сидеть ровно. Сам понимаешь… это очень необычная ситуация. Чтобы американская разведка так шла на контакт…
– Мне показалось, что у них земля под ногами горит.
– Ой-вей, – раздраженно сказал Михаил Ефимович, – еще бы она у них не горела. В Саудовской Аравии умер король, а наследник даже на трон своими ножками взойти не может. И встает вопрос – кто. А среди молодежи далеко не все обожают частные самолеты «Боинг» и рулетку в Монако. Есть и те, кто обожает взрывать самолеты «Боинг»…
…
– Короче, пока все ровно. Если еще раз проявится – иди на контакт, но на свой страх и риск.
– Я понял.
– Да… а чего ты связь-то заказывал. С утра.
– Да так… ничего. Хотел спросить, мы с Машкой вроде как вместе теперь живем. У нее день рождения когда?
Не знаю, поверил ли мне Янкель в последних моих словах. Вряд ли…
Но с Машкой что-то делать надо.
На выходе из комнаты спецсвязи меня уже ждут.
– Товарищ подполковник?
…
– Вас ждет начальник УКГБ по УАССР, генерал госбезопасности Кружилин…
Даже полным титулованием. Значит, на ковер…
В кабинете Кружилина я был первый раз – чином не вышел. Осмотрелся… обычный кабинет, старый стиль еще – мореное дерево, береза, дерьматинчик, простите. Двойная дверь из приемной – для совчиновника это икона, потому что двойная дверь положена только в самых высоких кабинетах. В Средней Азии, например, символом приближенности к власти являются павлины, а в России – двойная дверь в кабинет. На столе, с длинным приставным для совещаний, мода была введена еще В.И. Лениным, единственно, что выбивается из стиля, это небольшая металлическая фигурка писающего мальчика. Точно такая же есть в Брюсселе, городе, где находится штаб НАТО и основные органы управления Европейского союза. Деталь, говорящая о многом.
Кружилин сесть не предложил, и потому я сделал это сам. По неофициальной «табели о рангах» я и прав и неправ одновременно. Прав, потому что я никогда не был прикомандирован к местному УКГБ, я остаюсь офицером центрального подчинения. Неправ, потому что он меня старше на несколько званий.
Но в таком случае и он получается неправ – он должен был не вызывать меня, а обратиться к моему начальнику, равному ему по званию…
– У нас здесь тихо, – сказал Кружилин, – и так и должно оставаться в будущем. Я не позволю превращать республику в полигон для шпионских игр. Хватит уже… допрыгались.
– Простите?
– Допрыгались, говорю! – рявкнул Кружилин. – Спецмероприятие, потом террористы, а теперь еще и шпионов подавай! Если так, мне не проблема выслать все делегации в двадцать четыре часа. Особый контрразведывательный режим для Ижевска никто не отменял. Это не Золотое кольцо – нечего тут смотреть!
– Товарищ генерал, я, как и вы, подчиняюсь указаниям Москвы.
Кружилин нехорошо осмотрел меня
– Тебе жить. Я сказал, ты услышал. Иди.
Выходя из здания УКГБ, подумал, что что-то я упустил… что-то важное. Ага… вот что. Спецмероприятие. Что за спецмероприятие? И почему я ничего о нем не знаю?
О Маше я, честно говоря, забыл… когда живешь один, привыкаешь как-то отвечать за себя самого – и только. Пока ехал, думал, что у нее хватит ума довести до конца то, что я грубо прервал. Но оказалось, нет. Она каким-то образом отстегнула наручник и теперь сидела на кухне и даже заварила чай с мятой, за что ей респект. Мята у меня была выращенная на огороде (не моем), сушеная.
Я сел на другой стороне стола, налил чай и выложил на стол лекарства, которые купил. Настойку пустырника, в том числе… помогает.
– Мы жили… – она говорила, глядя в пустоту, – мы жили в обычном вашингтонском пригороде, в Джорджтауне. Был когда-нибудь в США?
Я отрицательно покачал головой.
– Отец был лоббистом. Это такие люди, которые знакомы с политиками и помогают продавливать решения, нужные тем или иным фирмам. За деньги, естественно. У отца это хорошо получалось, и кроме того… вашингтонские политики – это своего рода… каста. Ближний круг. В него сложно проникнуть, но если ты стал своим – ты знаешь очень многое… и можешь влиять очень на многое. Не счесть законов, которые были приняты, потому что так этого кому-то захотелось. Отец был очень умным…
– Можешь не рассказывать.
– Но я хочу! Эта Николь… она познакомилась со мной в старшей школе. Я думала, что она моя подруга. Привела ее домой… отец и мать были не против… должна же я была как-то социализироваться. Потом оказалось, что она установила у нас подслушивающее устройство. Ее отец входил в спецгруппу, которая шла по нашему следу.
Дети шпионов. Весело.
– Папа… он не был военным. Он не был бойцом. Он не был героем. Он был просто офисным клерком. По выходным – он ездил в Уоллмарт и закупался продуктами на всю неделю. И когда ФБР пришло за нами… он не смог ничего отдать, кроме своей жизни. Он просто отдал свою жизнь ради нас… и ради агента, которого он спасал.
– Ты знала о том, кто твои родители?
Маша покачала головой. Потом кивнула:
– Я всегда знала… что с нами что-то не так. Но не знала, что именно. Мама… рассказала мне перед тем, как… нам пришлось уезжать. А с папой… с папой я так и не успела поговорить.
– А Николь? Ты уверена, что это она?
– Да. Я уверена…
Уверена.
У меня в стенке был бар, а там стояло спиртное, которое стояло там годами нетронутым. Но сейчас я прошел к бару, взял чешский хрусталь и коньяк «Арарат», подаренный мне покойным Володькой. С ними вернулся на кухню, разлил…
– Кто такой Михаил Ефимович?
– Он мой… двоюродный дядя… по материнской линии. Когда мы приехали в Москву… он устроил маму работать на Гостелерадио, а меня – в университет. Смешно… все учили английский, а мне приходилось учить русский.
– Они убили моего друга, – сказал я.
– Что?
– Что слышала. Мой друг. Он жил в Ростове-на-Дону. Кто-то выманил его из города, его пытали, потом отрезали голову.
Маша поднесла руки ко рту. Я не переигрывал, нет. Помню, как мы освобождали бабу, жену советника, которая поехала в какой-то кишлак за пределами Кабула, чтобы там вылечить какую-то хронику… вылечила. Потом с ней мы километров семь уходили к вертолетной плошадке… просто потому, что ближе вертолет сесть не мог. Я тогда понял, что женщина может вынести очень многое, наверное, больше, чем мужчина.
– Идет война. С половиной мира. Стоит только нам дать слабину, – я многозначительно посмотрел на Машино перемотанное запястье, – и нам крышка. Самая мимолетная слабость – и нам конец. Нам всем…
Я встал.
– Собирайся.
Примерно минут через двадцать мы вышли из подъезда – и тут.
– Саня…
Б… а, это что за явление Христа народу?
– Саня… сколько лет, сколько зим…
И тут я вспомнил…
– Саня… ты откуда?
– Да вот… прямиком из Германии, а? Думаю, дай зайду.
Впечатляющий нос моего… нет, не друга, этот тип мне не друг, уставился на Машу.
– Твоя жена? Поздравляю. Сударыня…
Обалдевшая от напора Маша позволила поцеловать руку.
– Георгий Гельман собственной персоной.
Маша что-то сказала, но Гельман уже ее не слушал.
– Тезка, слушай… я так-то занят.
– Занят. А что на вечер не приходил, а? Брезгуешь старыми школьными товарищами? Ай, нехорошо.
– Жор, я реально спешу…
– Момент…
Визитка перекочевала в карман моей ветровки.
– Позвони. О’кей? Есть новости. Реально – не пожалеешь.
Садясь в машину, я увидел и машину Гельмана – «пятьсот шестую» «Волгу». Жирует, жирует товарищ…
– Кто это? – удивленно спросила Маша.
– Ты ему поверила?
– Нет… клоун какой-то.
– Люблю тебя и обожаю.
– За что.
– За то, что ты есть…
Жора Гельман другом мне никогда не был. Хотя помнил я его очень и очень хорошо.
Очень хорошо.
Мы с ним проучились в одном классе три года. С седьмого по десятый. Жора был полной мне противоположностью – весельчак и заводила. Так как он был не самым сильным в классе, а творил такое, за что неизбежно должен был получать по морде, у него был Санчо Панса – здоровяк Довжанский, Вася, который все время таскался за ним… не знаю зачем. Окончательно отношения наши оформились на выпускном: девушка была одна, нас было двое, и кого она предпочла, вы, думаю, уже догадались. Потом я ушел в армию, а Жора, когда Ельцин разрешил выезжать за границу, двинул с семьей на ПМЖ, причем почему-то не в Израиль, а в Германию.
Я искренне надеялся, что больше я его никогда не увижу.
Еще бы вспомнить, где я был в то время, когда наш класс отмечал годовщину. Кабул? Мазари-Шариф? Джелалабад? Триполи? Басра?
Хороший вопрос, не требующий ответа.
Я завез Машу в больницу – шутить с порезами стеклом не стоит, мельчайший, оставшийся в ране осколок мог наделать беды. А сам начал думать о том, где бы снять квартиру, чтобы этот тип не мог меня найти.
Найдет, я знаю. Гельман найдет…
