I

Из света и тепла, с трудом преодолев размахавшуюся стеклянную дверь, я вылетел в моросящий сумрак, прошлёпал по лужам, втянув голову в плечи. Ничего хорошего и сегодня не произошло… то есть уже вчера, пятнадцать минут, как вчера, а ждало только надсадное зудение родителей. Я бы не пошел домой, если было бы куда идти. Смурно на душе. Ах вы, комплексы мои…

Вот под этими деревьями, густо обступившими тропинку и скрывшими её от хирургического света фонаря, я в детстве боялся проходить. Сначала мерещились призраки, потом – хулиганы. Всегда боялся хулиганов, будучи сам розовой соплёю… Опять комплексы.

И тут всё пропало. Темнота, глухота, полная амнезия всякого рода чувств, так что нельзя ни паниковать, ни удивляться. Подержав в таком состоянии с минуту, отпустило.

Мокрый, оторопевший, я стоял посредине маленькой комнаты, грязными ботинками на мягком пружинистом ковре. Розоватый свет лился с потолка; в одном углу – глубокое мягкое кресло, извечная мечта, в другом – книжный шкаф. Ни окон, ни дверей – довольно странное ощущение. На стене – картина. Как только я ее увидел, сразу понял, что произошло. Это было бы смешно, если бы не было так невероятно, и всё же нервное хихиканье вырвалось – видно, анестезию эмоций сняли. Слишком много раз в своих мечтаниях, убегая от действительности, я представлял себе перенос неким сверхразумом на иную планету горсти людей.

Бредовая идея? Но если так – то зачем, скажите, на стене «Сказка королей» Чюрлёниса? Два волшебника в коронах склонились над крошечным сверкающим городом. Один король белый, другой – черный.

Я подошел, сел в кресло. Молчание затягивалось, меня начал охватывать мандраж. А вдруг эксперимент на этом и заканчивается, и я – не потенциальный правитель нового человечества, а подопытный кролик в клетке?

– Дальше что? – мой голос прозвучал неуместно, но хозяева немедленно отреагировали.

ДНЕВНИК КАЗАКОВА

«…Мне неудобно вспоминать себя в последние минуты в том розовом отстойнике. Сидел в кресле, стиснув кулаки, и меня швыряло из крайности в крайность: я грезил планетарным могуществом, то отчаянно праздновал труса – «скинут! Убьют! Ничего не выйдет и все подохнем с голоду!» Мысли расползались: «в армии отделением-то не мог… собрать своих в кулак… может, сразу отстраниться?…» Тут ещё история, как в анекдоте: «Ольгу твою «переведем», а куда – не скажем.» Вот и давай, отстраняйся… Короче, тот коктейль из предвкушений, опасений и ольгований мне после стольких лет кажется чем-то нереальным.

Самое забавное, что моральный аспект предстоящего выбора почему-то затмил тогда всё остальное – вместо того, чтобы лихорадочно обдумывать вопросы к Ним, вместо того, чтобы спокойно, взвешенно оценивать каждого из своих избранников, в голове мелькала какая-то ерунда: а имею ли я право подвергать своих друзей такому испытанию? А чем обернётся для каждого их них этот выбор – ведь я, конечно, заберу их одних, без родных, близких, руководствуясь лишь тем, что знаю об их привязанностях – здесь и сейчас? Вспоминались сказанные когда-то слова о том, что у Лёни Крапивки, например, есть какая-то давняя подруга, даже не в Москве – старая школьная любовь, которая уже вышла замуж, но он всё… А что мы, по сути, знаем о жизни друг друга – за исключением той, что у нас на виду, в нашей тёплой компании со Стругацкими, словесными играми в придуманные миры и песнями под гитару?

Вот, примерно так. А потом оказалось, что последние четверть часа из выделенных мне двух стремительно катятся к финалу, и я принялся лихорадочно корректировать итоговый список – не опоздать! Успеть! Учесть все! Помню последнюю мысль – мало кто из наших, кроме меня, Голубева и ещё пары ребят, хотя бы армии служил, не говоря уже об офицерских погонах… правда, Валериан, вроде, был комиссаром стройотряда прошлым летом? Пригодится? Или нет? Да что я, с ума сошёл – ни одного человека с серьёзным опытом командования, не говоря уж о военном – на такую толпу, оказавшуюся в условиях самой, что ни на есть, настоящей робинзонады? Или это первое моё шкурничество – так и не решился отобрать сильного, толкового лидера, который непременно отодвинул бы в сторону меня, любимого и стал бы диктатором маленькой колонии? А если…

…всё. Время вышло…

Как это произошло, помню плохо; единственное, – мне вдруг сразу расхотелось спать, ну совершенно расхотелось – а ведь всё о время в «комнатке выбора» глаза буквально слипались, я это очень хорошо помню, потому что это мешало сосредоточиться и всё время отчаянно хотелось кофе. И опять тьма, и – такое же кресло. И тот же Чюрленис. Только во внезапно появившиеся окна бьет яркий солнечный свет, и танцуют пылинки в луче, в углу рюкзак с книгами, тетрадями и разной милой ерундой…

Окно распахнулось от порыва ветра, и в комнату сразу же хлынул шум волн – и запах, литоральный смрад гниющих водорослей, который принято почему-то называть «запахом моря»… Связка серебристых пластин – магнитные ключи – на столе. На отрывном календаре – 4-е марта 1986-го года, день образования Абхазской АССР. Рядом с календарём – весёленькая голубая папка, а поверх неё – револьвер, большой, протёртый до металлического блеска на кромках и выступающих частях. Наган? Нет, у этого вроде, ствол длиннее – такими револьверами размахивают техасские ковбои в фильмах вроде «Всадника без головы» и «Апачей»… или в «Апачах» не было ещё револьверов? Дома я почти не смотрел телевизор и редко ходил в кино. Это, наверное, плохо – ведь телевизора больше никогда не будет… и в револьверах я тоже не разбираюсь… о чем я думаю, какой нахрен, телевизор???

Накатил внезапный страх: надо немедленно что-то делать, энергично, уверенно – а сковывает апатия… Где ты, решимость?!..»