XX

Кеслер деловито скрючился над алюминиевым брусочком, выскабливая в нем углубления неприятно визжащим надфилем. Десяток уже готовых, блестящих и отполированных букв лежали слева; справа же имел место кусок необработанного, блеклого стратегического металла, со скрипом и словесным надрывом выцыганенный Казаковым у слесарно-механической группы.

– Как дела? – поинтересовался координатор, бесшумно возникая за спиной.

– «Дошел до буквы «и» в слове «передовую», – отозвался Кеслер, не переставая нежно елозить надфилем по металлу. – Я надеюсь, Сан Саныч, всех грядущих покойников мне не придётся обшивать так парадно? В противном случае расширяйте заведение…

– Товарищ Кеслер! – координатор на всякий случай изобразил праведный гнев. – Вы забываетесь! Это – наши герои…

– Ах, боже ж мой! Вова и Олег тоже погибли не зазря, но удостоились простых дубовых досок. Я, Сан Саныч, испытываю лично к вам большое уважение, но не стоит делать из меня круглого болвана.

Казаков несколько секунд раздумчиво глядел на тощую, согбенную спину ювелира. Кеслер, как было сказано, отличался редкой ядовитостью, полным отсутствием пиетета и недюжинной цинической проницательностью. Вместе с тем он, кажется, ясно понимал, кому обязан своей удивительной должностью, не столь уж необходимой колонии, и недавним орденом.

– Аркадий, – негромко произнес Казаков. – Мнэ-э…

ДНЕВНИК КАЗАКОВА

«22 июля. Из Новомосковска сообщают, что Валери обнаружился. Один, мокрый, грязный, исцарапанный, но живой. Сутки брёл через сайву, но бог миловал. В свете всех событий не знаю даже, радоваться или огорчаться, слишком уж много дел наворотил дружок-избранничек за последние месяцы. Разумеется, по радио я был – сам восторг, Вика здесь (она приехала 12-ю часами раньше воскресения Валерьяна, совершенно ошалелая) плакала от радости… Короче, версия героического консула. Забравшись в глубокие тоннели, они обнаружили там массу чудес, фосфоресцирующие орнаменты на стенах, останки автохтонов, тележки, а в самом центре – нечто кристаллически-переплетенное, розовое, пульсирующее и щелкающее. Валери первым вступил под своды, и тут – молния, обвал, треск, его выбрасывает в подземный водосток, по счастью, с воздушной прослойкой под потолком. Пещеры оседают, от геодезистки Имантас и двух геологят НИЧЕГО не остается.

У меня на самом деле нет слов от возмущения. Ладно, скорее всего, эта версия истинна. Маловероятно, чтобы Валери, скажем, убил всех своих спутников, а затем обрушил пещеры, дабы замести следы. Но все равно – остается чудовищное фанфаронство, полнейшее пренебрежение жизнями, и своей, и чужими. Кристобалю Хунте было дозволено ставить эксперименты над собой и сотрудниками, но на то он и бывший Великий Инквизитор… Скажи такое вслух – так Валери, пожалуй, в драку полезет. Или на него так информация о матрикантах подействовала, что гробит людей направо и налево? Самое паскудное, что мне придётся молчать, делать вид, что ничего не случилось и расточать улыбочки герою. Ну нет, все-таки я этого так не оставлю! Хоть косвенно.

Кстати, среди прочей чуши усердный Майков однажды донёс что, по слухам, циркулирующим среди котят, Имантас ранее (в пору хиппистской экспедиции) была любовницей Валери. Синяя Борода… итить его…

Охотники приволокли из леса полдюжины связанных живых семикоз. Будем разводить. Бросили несколько человек на возведение козлятника рядом с крольчатником. Рабочая сила распыляется, рук нет… Не сегодня-завтра Левченко снова затрындит о бесполезности Следопытов, а за компанию и половины курсантов… А, не хочу обо всем об этом сейчас писать. Надоело…

…26 июля. Сегодня в Первоград прибыл собственной персоной Валери. Встречать его высыпали в основном строители; любопытно было наблюдать затесавшегося в эту толпу потного и парадного Голубева. Что-то мой главком начинает юлить…

На Совете я держал долгую и взволнованную речь о заслугах трех погибших перед колонией и наукой. Надеюсь, Валерьяну было неуютно. Остальные, кажется, тоже что-то поняли – Вика, по крайней мере, второй день ходит мрачная, и её с Валерьяном встреча была прохладной.

Вот интересно, дружок: чего больше в последней фразе – политического ехидства, или ослепления отвергнутого любовника?

…Короче, выдвинул я идею водрузить на нашем кладбище эдакий склеп-стеллу, замуровав в нее капсулы с личными вещами погибших, увенчав монумент доской с металлической надписью «Погибшим при исполнении…» и т.д., Имантас посмертно наградить орденом Славы 1-й степени. После недолгого обсуждения деталей – постановили…»

– Мнэ-э… тебе не кажется, что мы должны как-то отреагировать на их бессмысленную гибель? – Координатор явно нажимал на «мы». – То есть – мы все.

Кеслер оторвался от работы и покосился на Казакова.

– Как? Провести демонстрацию по поводу варварства замковников?

– Экий ты желчный, Аркадий, – поморщился Казаков, взял со стола какой-то эскиз. Повертел его в руках. – Впрочем, желчность – это вполне положительное свойство… Сам рисуешь?

– Конечно, – пожал плечами Кеслер. – а что?

– А ничего, – координатор вдруг развеселился. – Хорошо рисуешь, хоть в редакторы стенгазеты переводи… Ну, мне пора.

Дверь хлопнула. Аркадий ещё несколько секунд раздумчиво почёсывал лоб надфилем.

Медицинский коттедж стоял рядом с Дворцом. Координатор замедлил шаг, потом решительно распахнул дверь. Вика в белом халате сидела с ногами на кушетке, держала в руке что-то про акушерство и рассеянно поверх книги наблюдала за действиями методично-решительного курсанта, накладывавшего повязку окровавленный участок чьей-то головы. Обладатель головы, сидевший спиной к двери, дергался и шипел; курсант поглядывал на Вику. Вика не вмешивалась.

– Привет, сказал Казаков бодрым голосом. Вика вздрогнула и нерешительно посмотрела на него. Курсант тоже посмотрел на него. Травмированный перестал шипеть и, в свою очередь, сделал попытку обернуться.

– Привет, – ответила Вика и опустила книгу на колени. Колени, голые и загорелые, нахально торчали из-под халата. Казаков отвел глаза, Казаков осведомился, что это там, Вика ответила, что вот, на стройке козлятника бревно упало, Казаков пошутил, что хорошо, что на голову, иначе бы убило. Травмированный и Вика вежливо улыбнулись, Вика сказала, что техника безопасности на стройках вообще в безобразном состоянии, Казаков предложил сегодня же на Совете и обсудить.

– Ну, я пошел, – сказал он после секундной паузы. – Я вообще-то к Родиону.

– Ага, – ответила Вика.

Вышагивая по коридору, Александр материл себя за глупый визит и даже морщился от неудобства. Впрочем, в ее глазах было что-то интересное… Растерянность какая-то. «Физиогномист фигов», – укорил себя ещё раз Казаков, распахивая соседнюю дверь. Там две девицы-курсистки (или курсантки? А, впрочем, неважно…) наперебой зачитывали друг другу смачные отрывки из «Введения в акушерство» и сдавленно хихикали. Увидев мрачного Координатора, они с перепугу захлопнули книгу; одна покраснела, а другая невинно улыбнулась. У этой халатик вообще доходил только до середины бедер и, в довершение картины, был расстегнут сверху на две пуговицы.

«С ума посходили», – думал Казаков, распахивая двери и обнаруживая там экономно одетых девиц, ставящих опыты, что-то режущих – но с неизменными акушерскими справочниками. Наконец, в одном из кабинетов он обнаружил Синельникова.

Родион сидел за массивным столом и делал выписки из очень знакомой книги. Рядом лежали ещё две. Казаков подошёл, посмотрел: «Патологические явления при родах», «Справочник сельского гинеколога».

– Нас, кажется, ждет демографический взрыв? – спросил он, улыбаясь. Родион оторвался от писанины.

– Ждет. Между прочим, пора принимать меры, иначе мы похороним треть младенцев.

– Ну! – Казаков поднял брови.

– Не «ну», а слушай, – Синельников выбрался из кресла, сел на ручку и начал загибать пальцы. – В конце октября рожает твоя крестница, Аллочка из панков. Она уже у меня на наблюдении. В ноябре-декабре – ещё две ранние пташки, а потом должно прорвать – в январе-марте я ожидаю больше трёх десятков родов, да и то, наверное, ещё не все ко мне обратились. Ты представляешь? Бог с ними, с родами: мы с Викой как-нибудь управимся, вот ещё молодёжь подсобит, но ты представь – ведь нужны пелёнки, нужна меховая одежда для младенцев, нужна масса теплой воды, молоко ещё откуда-то нужно…

«Господи, вот об этом ещё думать! Проклятье, свалить бы всё это на Валерьяна и посмотреть… « – пронеслось в голове замордованного главы государства, а вслух он привычно сказал:

– Ну конечно! Мы примем меры. Составь к завтрему докладик, что нужно конкретно: очевидно, отопляемый родильный дом, да? Одежда там, пелёнки… вот посчитай и доложишь на Совете, поставим в первоочередные задачи.

Выйдя из «гошпитали», Координатор по влажному зною, проклиная и июль и август, и, заодно, нововведенный тиберий, поплелся обратно, в прохладу интерната, чтобы повидаться с эсэмгэшниками, упорно отказывавшимися на более низком уровне согласовывать вопрос об изготовлении для химиков железной углевозгонной печки.

– … А в таком случае мы не гарантируем больше ничего! – коренастый крепыш, глава слесарно-механической группы, оторванный от станка, орал, пытаясь перекрыть лязг и визг, стоявший в обширном зале. Здесь, и больше нигде, штамповали, вытачивали, варили кружки, запасные лопасти для лодочных моторов, опасные бритвы, детали арбалетов, а в углу, обливаясь потом, небольшая толпа, состоявшая из эсэмгэшников, химиков, геологов и ещё каких-то специалистов, возбуждённо бурчала около муфельной печи, нескольких уродливых кожухов и груды бурого минерала; в последнее время предпринимались попытки выплавить железо из образцов низкокачественной руды, привезенных недавно из Скальной лощины.

– Вы повесили на нас все! – продолжал наседать Постышев. – СМГ туда, СМГ сюда! Что важнее, гражданин начальник: двести буржуек, которые приказано склепать к декабрю, или ваш уникальный агрегат, который приказано делать немедленно, бросив все свои дела? Вы уж выбирайте!

«Сюда бы Маляна, – устало подумал Казаков. – Пусть бы структурально порассуждал. Тема глобального труда: Тойнби, Паретто и двести буржуек к зиме. И людей-то неоткуда снять…»

– Если мы вам на два часа удлинённым рабочий день, – прокричал в ответ координатор, – С увеличением пайка и прочего снабжения на четверть. Что скажете?

– Надо посоветоваться. Но вряд-ли: ребята и без того зашиваются!

«Надобно бы по-новой перепись произвесть, – думал слегка оглохший Казаков, идучи по коридорам интерната. – Не может быть, чтобы не нашлось человеческих резервов. Что там? Можно снова курсантов-морячков снять, на месяц в СМГ бросить, тут элеватор скоро закончат, там шаланды…

Координатор представил себе лицо Крайновского при обсуждении вопроса о временной переквалификации морячков и вздрогнул, потому что из класса навстречу ему вышел Стась собственной персоной. На двери класса углём было начертано «Навигацъкая коллѣгiа».

– Саня! – радостно воскликнул первый навигатор. – А я думал, что тебя теперь час искать придется. У нас план: надо бы «Тариэль» опробовать на ходу, так вот возникла идея – вдоль побережья на запад, к устью Двины. А?

– Ничего я не знаю, делайте, что хотите. – утомлённо пробормотал Казаков.

– Сань, ты что – перегрелся? – Крайновский старательно поднял бровь. – Ты что против? Почему?

– Разве я что сказал? Ладно, сегодня на Совете поговорим…

Казаков вспомнил, сколько дел вынесено на сегодняшний Совет и застонал – про себя, разумеется…

ДНЕВНИК В. РОМАНОВОЙ

«2 августа. Странно – чувствую себя последней шлюхой, хоть ничего особенного и не случилось. Дома на такие пустяки и внимания-то не обратила бы, разве что порадовалась – ах, какая неотразимая! Ах, первая красавица города! Страны, планеты т. д. Саня, позавчера, с неотразимо-академическим юмором: «первая красавица на сто парсеков в округе»! Вообще, чувство юмора у него – то еще…

Что случилось? Да, я уже почти месяц не писала – сначала незачем было, не о чем плакаться, потом все это случилось… Глупо пытаться описать, что я испытывала, когда узнала, что Валера жив. Облегчение, радость, конечно, и какую-то неправильность, что ли… Не знаю, глупости, конечно, не было такой категории в нашей земной жизни, быть не могло. Там надо мной бы посмеялись: чего ж ты хочешь, дура? Мужик твой спасся…. Сильный, веселый, нежный, умный, уравновешенный, не чета этому бешеному голубоглазому ребенку, а уж остальные и в подмётки не годятся, так радуйся! Не могла, какие-то новые эмоции, что ли? Можно так сказать, или это будет слишком велеречиво: здесь… (полторы строчки зачеркнуты) … чёрт, все как-то по-казаковски красиво и прямолинейно. Вот дура, пишу и пишу, и всё какую-то ерунду. Короче, как будто он виноват, что жив, раз они погибли, даже если он и первый шагнул… а как там на самом-то деле было? И что там было? Потом, эти две возлюбленные, погибшие по его вине за два месяца – то есть, конечно, я не испугалась, все-таки до такого маразма трудно дойти, но…. Мрачный юморной мистицизм наедине с самой собой, потом ещё это его через край бьющее жизнелюбие при встрече… В общем, уехал он без меня. Тут пошли какие-то шепотки, карикатуры эти страшные, геологи и геодезисты на дискотеке страшно подрались с плотниками, одним словом, не одна я испытывала это дурацкое чувство. Саня проявил себя классическим джентльменом, ни словом никого не обвинив…

Позавчера 30-е число, мой день рождения. Валерьян прислал пылкую радиограмму, полчаса нежно журчал в наушниках, но приехать, мол, никак не могу – рыхлые породы, частичные оседания…. Ох, угробит он там еще дюжину народу, ну что за человек! Впрочем, ладно, короче, не очень-то и хотелось.

Вечер, праздник. Я махнула на всё рукой, позвала своих гимназисточек, чтобы «никто не ушёл обиженным», (приехали! Никогда не думала, что цитатомания коснется и меня; видно, быть этим книгами местной Библией). Тосты, конечно, эта земляничная гадость, Родька подкинул спирта – мужикам, Леонид увивается вокруг длинноногой Светочки, демонстративно делая вид, что я ему друг, товарищ и сестра, Саня увивается вокруг меня, танцует, как медведь, но искупает это потоком медового красноречия, так что никто больше не решается подступиться, памятуя вечеринку на первомай. Да, это я сейчас задним числом анализирую, а тогда было: сигарный дым, пьяный дурман, этакие все славные, особенно славный и ласковый Саня – и злой, нехороший, негеройский Валерьян. Недостойный, вот как.

Кто кого совратил – это ещё, короче, вопрос. Смешно, но общение с девочкой-Анечкой пошло Сане на пользу: он приобрёл уверенность, которой раньше явно не хватало. Воистину, «уча – учишься сам»…

Удивительно, повторю, что эти события выбили меня из колеи. Ну, переспала со старым любовником, ну и что? А что делать-то?

Виновата перед Валеркой. Или нет? Чувствую так, уж во всяком случае, не собираюсь его насовсем менять на Казакова. С Саней гораздо, гораздо тяжелее, нервный он какой-то… Но и с Валерьяном по-прежнему уже не смогу, всё-таки пещеры легли между нами. Или это скоро пройдет, забудется? Чёрт, запуталась совсем, пишу, как по кругу, одно и то же, не знаю, что делать. С третьей стороны, в Новомосковске сейчас делать нечего, а проситься у Сани без нужды – вообще его с ума свести. Он сейчас затаился, как мышь. Как ребёнок, скушавший банку варенья. Ждёт, что будет – ему, видимо, и хочется, и колется, и лестно меня, так сказать «отбить», и мечтает быть скорбным рыцарем пропавшей дамы. По крайней мере, особо не пристает…

А вот сейчас взять и пойти по рукам. А, консулы мои?»

Казаков остановился, по-хозяйски уперев руки в бок и озирая поле. Хлеба колыхались. Под носом Координатора вглубь ровной глади золотистых колосьев убегала тропинка; имело место и голубое небо, но общую идиллическую картину, милую сердцу почвенника, портили сторожевые вышки на горизонте.

– Рожь, – сказал из-за спины Казакова Леонид. Казаков обернулся и ещё раз оглядел министра сельского хозяйства. Министр имел мешки под глазами, короткую каштановую бороду; мятая расстегнутая рубашка обнажала рельефную загорелую грудь. На левом кармашке рубашки косо висела сине-голубая орденская ленточка.

– Вон там, – Крапивко мотнул головой, – дозревают картофельные грядки. Как ты знаешь, огурцы мои орлы уже добирают. Помидоры что-то отстают, и это плохо…

Казаков поморщился. Он вспомнил, какими криками и скандалами сопровождалось выделение охотников на засолку огурцов, квашение неожиданно быстро подошедшей к лету капусты и копчение рыбы.

– Ближе к делу, Лёнь. Всё это я знаю.

– Саш, я тебе точно скажу вот что. Половина всего этого, – Крапивко обвел посевы широким жестом, – сгниёт на корню, если ты не объявишь всеобщего государственного аврала.

– У вас же трактора, – слабо возразил координатор.

– Картошку тракторами не копают, – грустно объяснил Леонид. – Мы обеспечим рожь, мы обеспечим помидоры, морковь даже, прочую мелочь, но десять гектаров картошки придется убирать студенческими методами.

– Хорошо, – устало согласился Александр, – На Совете подсчитаем…

– Думается, это может вызвать недовольство, а?

– Ну? – Координатор помедлил. – ну, говори, спец по народному настроению. Я же вижу, ты снова хочешь сказать что-то типа «шевалье сан пёр»…

– Может, я был неправ? – неопределённо улыбнулся Крапивко.

– Прав, прав. Раскалывайся!

– Так вот, я так думаю, что раз недовольство будет и так, не стоит его обострять. Понимаешь? Карикатуру эту хорошо бы, скажем, дезауви… дезавуировать. А то у строителей руки от злости трясутся, а ты их ещё на картошку бросишь!

Казаков улыбнулся своим мыслям. Пресловутая карикатура появилась на Доске через день после его памятного разговора с Кеслером. Чёрной тушью, контурно, но очень уверенно были изображены три лавки, за окнами которых – гробы, венки и траурные ленты. Над лавками – надписи: «Похоронное бюро «НИМФА», «Погребальная контора «Добро пожаловать», «Похоронных дел мастер Безенчук и Ко». Перед лавками на длинной скамье сидят три измождённых человечка и с надеждой смотрят на Валери, в комиссарской куртке, изображенного слева. Валери вещает: «Господа, расширяйте заведения! Я назначен вашим градоначальником!! На общем чёрно-белом фоне рисунка ярко выделялась синяя борода Валерьяна.

В первый же вечер карикатуру сорвали. Наутро на доске появилась копия, Казаков мягко справился у Жукова, как насчёт свободы мнений; Жуков дико глянул, промолчал, карикатура осталась, строители ходили обозлённые, участились стычки…

– Эта история будоражит даже моих, – помедлив, произнес Леонид. – Сань, заканчивай.

Казаков хотел было изумлённо поднять бровь и спросить: «о чем это ты», но сдержался. При всей внешней безбашенности, Крапивко был человеком проницательным, а главное – пока ещё доброжелательным.

– Хорошо, – ответил Александр. – Э-э… то есть ачха.

Крапивко улыбнулся.

– А представляешь, эта Светочка, – продолжил он без паузы, но совершенно другим голосом, – меня приятно удивила…

Вечером карикатуры не было. Вместо нее висел машинописный листок, извещавший, что свобода мнений не должна означать свободу оскорблений, что злопыхателям стоит вспомнить, что оскорбление достоинства граждан и провокации к подрыву единства объявлены преступлениями, и что Совет сожалеет, что вовремя не отреагировал. Длинные казённые периоды выдавали автора с головой. Строители недовольно бурчали, но в общем, успокоились достаточно быстро…