Русского, чтобы он ни делал, как бы он ни прикидывался иностранцем, узнают всегда.

Странно, что Россия одна имеет как будто бы привилегию пробуждать худшие чувства Европейского сердца.

Европа, может быть узнает нас [Россию] лучше нас самих, когда узнает.

Наша [России] сила внушает зависть; собственное признание в нашем духовном и умственном бессилии лишает нас уважения: вот объяснение всех отзывов Запада о нас.

Одна только Россия представляет редкое явление великого народа, говорящего языком своей словесности, но говорящего, может быть, лучше своей словесности.

Тонкие, невидимые струны, связывающие душу русского человека с его землею и народом, не подлежат рассудочному анализу.

Принимая все без разбора, добродушно признавая просвещением всякое явление западного мира, всякую новую систему и новый оттенок системы, всякую новую моду и оттенок моды, всякий плод досуга немецких философов и французских портных, всякое изменение в мысли или в быте, мы [Россия] еще не осмелились ни разу вежливо, хоть робко, хоть с полусомнением спросить у Запада: все ли то правда, что он говорит? все ли то прекрасно, что он делает?

Общество восстает не против формы своей, а против всей сущности, против своих внутренних законов. […] Отжили не формы, но начала духовные, не условия общества, но вера, в которой жили общества и люди, составляющие общество. Внутреннее омертвление людей высказывается судорожными движениями общественных организмов; ибо человек – создание благородное: он не может и не должен жить без веры.

Русские, при крепком своем сложении, умеренной жизнию могут достигнуть до маститых веков существования, предназначенного народам.

Всякое общество находится в постоянном движении; иногда это движение быстро и поражает глаза даже не слишком опытного наблюдателя, иногда крайне медленно и едва уловимо самым внимательным наблюдением. Полный застой невозможен, движение необходимо; но, когда оно не есть успех, оно есть падение. Таков всеобщий закон.

Русский человек, как известно, охотно принимает науку; но он верит также и в свой природный разум.

Не мы (образованное сословие) приносим высшее Русской земле, но высшее (жизненную силу, плод веков истории и цельности народного духа) должны от нее принять.

Жизнь есть движение вперед, а в природе все движения – вперед.

Всякое народное просвещение определяется народною личностью, т. е. живою сущностью народной мысли; более же всего определяется она тою верою, которая в нем является пределом его разумения.

Много ошибок помрачают славу преобразователя России, но ему остается честь пробуждения ее к силе и к сознанию силы. …Но грустно подумать, что тот, кто так живо и сильно понял смысл государства… не вспомнил в то же время, что там только сила, где любовь, а любовь только там, где личная свобода.

Нет в русском языке ничего осадочного или кристаллического; все волнует, дышит, живет.

Европеец, вечно толкующий о человечестве, никогда не доходил вполне до идеи человека.

Истину должно признавать, как бы она ни была для нас горька.

Каждый народ представляет такое же живое лицо, как и каждый человек.

Там только сила, где любовь, а любовь только там, где личная свобода.

Русский быт, органически возникший из местных потребностей и характера народного, заключает в себе тайну русского величия.

Нравственное достоинство человека высказывается только в обществе, а общество есть не то собрание людей, которые нас случайно окружает, – но то, с которым мы живем заодно.

Смешно было бы, если бы кто-нибудь из нас стал утверждать, что Россия сравнялась со своею Западной братиею во всех отраслях, или даже в какой-нибудь отрасли внешнего образования – в искусствах ли, в науке ли, в удобствах или щеголеватости житейских устройств. Поэтому благоговение, с которым Русский проходит всю Европу, – очень понятно.

Молится кто-нибудь и теперь, ибо – держится Россия!

Жизнь уже потому, что жива, имеет право на уважение, а жизнь создала нашу Россию.