Не слишком вовремя, по его собственному мнению (и, если честно, по мнению многих других). В «Корреспонденции Борна и Эйнштейна» он вспоминает (с. 229): «Тот факт, что я не получил Нобелевскую премию в 1932 году вместе с Гейзенбергом, сильно ранил меня, хотя Гейзенберг и прислал мне очень теплое письмо». Он объясняет задержку с признанием своей работы над статистическим толкованием волнового уравнения тем, что Эйнштейн, Шрёдингер, Планк и де Бройль выступали против этой идеи, а Нобелевский комитет не мог не обращать внимания на мнение таких светил. Кроме того, он замечает, что «копенгагенская школа сегодня подарила свое имя тому ходу мыслей, который запустил я сам», намекая на то, что Копенгагенская интерпретация вместила в себя статистические идеи. Это не просто ворчливые ремарки старика – у них есть прочное основание, ведь каждый в квантово-механическом мире обрадовался запоздалому признанию заслуг Борна. И больше всех был рад Гейзенберг, который впоследствии сказал Джагдишу Мехре: «Я испытал невероятное облегчение, когда Борн получил Нобелевскую премию» (Мехра Дж., РехенбергХ. Т. 4. С. 281).
