Пока Оболиус не вернулся с бревнами, старик, наконец, нашел время посмотреть повнимательнее на амулет, купленный им в Домлахте у чародейки. На улице из-за дождя все комары попрятались, но в сарае они были. И пускай их там было совсем не много, однако количество эти кровопийцы компенсировали качеством – набрасывались с великим энтузиазмом и кусали от души, не обращая внимания на потери от убийства самых рьяных.

Толлеус приготовился наблюдать что-нибудь эдакое: конструкт должен был как-то перебить всех насекомых. Было очень интересно, как, на каком расстоянии и как быстро. Однако его ждало разочарование.

Амулет работал, только совсем не так, как ожидал искусник. Поэтому он, наблюдая за комарами и косясь на противокомариный конструкт в своей ауре, даже сразу не сообразил, что уже есть результат. Кровососы как летали, так и продолжали летать. Просто напрочь забыли о Толлеусе, или перестали его замечать. Просто звенели в полутемной сарае, не предпринимая попыток усесться на открытую кожу.

Конечно же, не было никакой возможности понять, что делает конструкт, а значит, профессионального интереса амулет для Толлеуса не представлял.

Впрочем, грусть и предаваться праздности не стоило – можно было потратить время с большей пользой, подумав над созданием искусной пилы. Легко сказать – надо сделать пилу, которая сама пилила. Или не сама, но чтобы быстро и легко. Понятно только, что при этом должна тратиться мана, которая и обеспечит желанный эффект. Только не понятно, чем же должна быть сама пила?

Старик по своему обыкновению принялся рассуждать, при этом стал привычно спорить сам с собой, не заметив, как затеял мозговой штурм, в котором принял на себя роль председателя:

– Если сделать пилу по образу и подобию, но только искусную, без использования железа, что мы получим?

– Воссоздать форму пилы плетением мы не сможем! – категорично заявило Альтер эго.

– Да знаю я, – скривился старик. – Но дало бы нам это что-нибудь?

– Точить и разводить зубья не надо…

– И все?

– Все!

– Итак, первое: искусную пилу в том виде, как мы ее знаем, мы создавать не будем! Во-первых, это лишено смысла. Во-вторых, не соответствует уровню наших способностей!

– Принимаем! – захихикал Толлеус-пессимист. – На этом предлагаю закрыть наше собрание!

– Я же не просто так это все затеял, – насупился старик. – Надо же Оболиуса учить. Вот я и пытаюсь вспомнить, как нас в Академии учили… И потренироваться!

– Так уже пробовал в Матоне. И неплохо получилось.

– Все верно, но там другая манера преподавания была. Каждый академик по-своему учит, а кто лучше – не мне судить. Кому что нравилось. Вот и сейчас надо разные способы попробовать. Так что ничего мы не закрываем, а продолжаем! Напоминаю наши цели: напилить доски из бревен легко и быстро. Есть предложения?

– Нам нужно плетение, которое будет управлять пилой! – вынес конструктивное предложение Толлеус номер два.

– Что ж, давай прикинем, что бы это могло быть?

– А что тут может быть? – не удержалось от язвительного ответа Альтер эго: – Это мог бы быть искусный плотник! Голем! – последнее слово было явно произнесено с интонациями Оболиуса.

Толлеус сморщился:

– Человекообразных големов я строить не умею. И даже смысла не вижу. Проще батраков нанять – пусть пилят.

– Нет ни пилы, ни денег!

– Не важно! Точнее, тем более! Теперь наши цели такие: напилить доски из бревен легко и быстро без использования плотницкого инструмента!

– Звучит как найти клад из адамаса без карты и лопаты! – фыркнуло Альтер эго.

– Но ведь нашли же! – улыбнулся искусник. – Да, повезло, но потому что искали и замену лопате нашли! Вот и сейчас так надо. По сути ведь, нам даже не обязательно пилить – можно отрубить или отрезать – что угодно. Главное, чтобы ровно получилось, легко и точно.

– Сам же говорил, что «напилить доски и бу-бу-бу!» А оказывается, совсем даже не напилить!

– Поправка принимается! – Может, разрезать нитями?

– Нити хорошо режут только на уроках теории нитеплетения! А на практике все ой как не просто!

– Верно. Вот и нужно вспомнить, что же говорил по этому поводу учитель?

– Что говорил? Смешно он говорил. Что нить должна быть не тонкой, иначе пройдет сквозь и ничего не отрежет!

– Смешно – не смешно: пробовать надо и смотреть, что получится, а не уподобляться Оболиусу.

Вернувшись к вечеру и заводя мокрую уставшую лошадь в сарай, ученик искусника застал довольно любопытную картину: Толлеус, пребывая явно не в духе, бурчал себе под нос и водил куском небольшой веревки, концы которой зажал в кулаках, по жердине.

Старик покосился на помощника и почему-то виновато принялся оправдываться:

– Вот, понимаешь, хотел плетение сделать, чтобы навроде плотницкого инструмента получилось: доску выстругать или трец бревна ровно отпилить. И вот какая незадача получается: тонкая не режет ничего – сквозь проходит, а толстой дерево сопротивляется – не получается одним махом. Давить или пилить приходится, но идет тяжело – ничуть не быстрее получается, чем обычной пилой… – искусник с ненавистью покосился на веревку-пилу в своих руках.

– А я бы простой топор плетением раскрутил, чтобы вращался быстро-быстро, да просто деревяшку подсовывал потихоньку, чтобы удар только кончиком получался – тогда не застрянет. Все удары в одно место придутся – получится ровно. Это когда руками направляешь, много зарубок наделаешь. – Говоря это, Оболиус не выглядел полным энтузиазма и говорил скучным голосом.

– А что? Может быть, хорошо придумал! – похвалил искусник и добавил задумчиво: – Что-то везде, за что ни возьмись, вращение требуется. Нужно хорошее плетение, чтобы крутить хоть колесо, хоть топор, чтобы плавно, без рывков и ударов… Что-то ты долгонько. Небось, половину леса вырубил?

При этих словах ученик помрачнел еще больше и опустив голову, принялся бубнить:

– Вы сами только сушняк брать дозволили. А его там нет! Одни пеньки. Или кривые совсем, а там-то для голема ровные надо! Три деревца еле нашел, да и то два – тоньше некуда. Жерди для забора, а не бревна получатся. Для лап-то пойдет, но все равно мало. Живые деревья есть, я присмотрел. Да только сами же запретили!

Толлеус ничего не ответил. Так молча и пошли в дом, думая о своем.

На следующее утро дождь немного утих (уже не в первый раз), но совсем прекращаться даже не думал. И волей-неволей пришлось задуматься об оплате. За еду и жильше Финна брала сущую мелочь, а вот мохнатки съедали в день на приличную сумму. Сухие стойла и хороший корм – это замечательно, но пока что каждый день такое не по-карману. Нужно пасти, причем это не разовое мероприятие, а значит, просто так на чужой луг не придешь – нужно договариваться. То есть, все равно нужно платить, но все-таки меньше.

Старик вспомнил, что Финна во время своих жалобных монологов рассказывала, будто бы пока муж был жив, хозяйство у них было справное. И скот держали, и луга свои были.

На вопрос искусника бабка зашмыгала носом:

– Ироды окаянные! Землица-то моя, а они все подчистую себе! А монетку там, али простой еды в благодарность – шиш!

– Это кто? – не понял Толлеус.

– Да соседи, кто же еще?

Обычная история – деревенские, воспользовавшись тем, что земля пустовала, спокойно косили и пасли коров на бывших лугах Финны. И никакой благодарности, не говоря уже о том, чтобы как-то помочь нищенствующей старухе. При всем при этом земля на востоке Оробосской империи, в отличие от зараженного севера и каменистого запада, стоила немало и вся давно находилась в чьей-то собственности.

Прадед Финны как и прочие первые жители деревни, успел отхватить приличные угодья, когда император даром раздавал поселенцам бывшие пограничные земли, чтобы заселить свои восточные рубежи. Теперь же это наследство стоило немало, но желающих приобрести его по реальной цене не было. Соседи с удовольствием захватили бы их, поскольку деревня росла и для всех желающих пастбищ не хватало, но больших денег ни у кого из них не было. Отдавать же за бесценок бабка отказывалась наотрез, предпочитая жить на подножном корму и просить подаяние.

Вообще климат в Оробосе мягче Кордосского – Толлеус уже успел это оценить – тут никогда не бывает заморозков зимой. В Терсусе нет-нет, да иногда случалось, что даже снег выпадал на день-два. При этом было не так влажно, как на юге – дышалось легко. Старику, а точнее, его костям, чутко реагирующим на погоду, тут нравилось.

Затяжной дождь, нехарактерный для этого края, испортил жизнь не только тем, кто жил с огорода, но и Финне – в лес за грибами-ягодами не очень-то походишь. Да и небезопасно там стало – в последнее время расплодилось много волков. (Услышав об этом, Оболиус слегка позеленел. Видимо, вспомнил, что вчера в одиночку ездил за бревнами.)

В общем, вся деревня дружно дожидась, когда старуха умрет, чтобы перегрызться между собой и захватить все луга Финны бесплатно. То, что ни у кого не будет на них купчей, подверждающей собственность, местных не смущало. Главное, чтобы в Боротоне не прознали, что у земли нет наследников и она теперь ничья.

Толлеус тут же предложил бабке взаимовыгодное сотрудничество – он будет пасти на лугах свое стадо, Финна получает немного меди. Конечно же, она была обеими руками «за».

Подробно расспросив, где находятся луга, старик, не обращая внимания на дождь, засобирался в дорогу. Сперва он решил съездить и осмотреть все на месте, заодно оценить качество пути. Потому что могло так статься, что проще будет совершить несколько вояжей и перевозить стадо на телеге по несколько мохнаток за раз, чем снова тащить его своим ходом по грязи.

Оболиус, если и имел какие-то планы, возражать не стал, безропотно отправившись запрягать лошадь.

Путь предстоял неблизкий: наезженная местными дорога, вырвавшись из деревни, по прямой пронзала поля, потом, петляя, карабкалась на практически лысый глинистый холм и, спустившись с другой стороны, наконец, добиралась до лугов. Причем земля Финны, как и дом, была самой дальней. Если идти пешком, то прогулка в одну сторону заняла бы часа два.

Поля оказались затоплены – колосья пшеницы торчали прямо из воды и были похожи на прибрежные заросли осоки. Однако дорога, подобная протоке в этом море зелени, угадывалась легко. Лошадь тащила повозку уверенно – колеса не вязли. Глубина как будто тоже была невелика – при желании мохнаток можно было провести вброд.

На холм без паучьих лап, приделанных к повозке, так просто забраться бы не получилось – глина скользила под копытами, оплывая целыми пластами, сверху прямо по дороге бежал мутный ручей, размывая и сглаживая и без того скользкий путь. Пожалуй, деревенские тут могли передвигаться только на своих двоих. Или ездили в объезд, если он есть. Искусник не знал, как далеко тянется холм. Не исключено, что это вовсе гряда, и объезжать ее нужно целый день. С другой стороны, следов копыт стада коров на дороге видно не было – видимо, его гоняли каким-то другим маршрутом.

Старик хотел осмотреться с холма, но не получилось – все терялось за серой стеной дождя.

Съезжать вниз тоже пришлось с опаской. Впрочем, сверхестественных умений для этого не требовалось – только осторожность. Дальше опять шла полоса полей, а за ней начались луга, которые к радости Толлеуса не плавали. Да, земля чавкала, и след наполнялся водой, но это были не то болото, что осталось по ту сторону холма.

Дорога внизу стала вилять из стороны в сторону, точно пьяная. Кто ее так проложил и зачем, оставалось загадкой. Возможно, деревенские таким способом наездили оптимальный маршрут к своим делянкам. Старика это не интересовало. Он знал только, что ехать напрямую нельзя, чтобы не вытаптывать пашню и не злить хозяев. Да и завязнуть было проще простого.

Дорога, несмотря на многочисленные повороты в обе стороны, уверенно уводила влево. И вот уже начались луга, где жители в лучшую погоду косили сено, а сейчас лишь пасли мордатых коров со смешно загнутыми вниз рогами. Ориентируясь по описанным Финной приметам, искусник определился с нужным местом – даже не пришлось петлять по хитросплетению многочисленных ответвлений. Дальше наезженного пути не было, трава поднималась по пояс. Но у старика не было никакого желания идти пешком, чавкая ногами по раскисшей земле. Причем если защита от воды, льющеся сверху, у него была, то от той, что на траве, нет. Ничего, проедет несколько раз, и колея появится.

У Толлеуса в памяти всплыла другая топь, где он едва не погиб. Ассоциация будила неприятные воспоминания, вызывая холодок между лопаток. Впрочем, здесь все было по-другому – почва тверже, так что лошадь шла уверенно. Даже помощь искусных лап не требовалась.

Море травы заколыхалось, и в просвете появилась лохматая собачья голова. Гавкнув не то приветственно, не то предупреждающе, не то для порядка, она исчезла в стене зелени. В скорости объявились и ее хозяева – двое пастухов, такие же лохматые, как их собака, коренастые мужики, кутающиеся в плащи, но без капюшонов. Угрюмо глядя из-подлобья, один закричал:

– По што траву портишь? А ну вертайся взад!

Толлеус остановился. Вообще он старался обходиться с людьми, даже находящимися в самом низу социальной лестницы, по-доброму. Но сейчас он был не в духе. Во-первых, из-за погоды. Во-вторых, из-за того, что эти нахалы пасут стадо на том месте, за которое он заплатил деньги. То есть, по сути, воруют сейчас не у старухи, а у него. Так что нужно отваживать сразу. В-третьих, нельзя позволять всякому отребью так с собой разговаривать – каждый должен знать свое место и вести себя соответственно. Смерив парочку хмурым взглядом, искусник буркнул:

– Повежливее, свинопас, не ровня! А то кнутом угощу!

Разговорчивый мужик пристально оглядел старика с головы до пят, не заметил никакого кнута, да и сам Толлеус не выглядел богатырем, способным реализовать свои обещания.

– Можа, ты и благородный, да только неча тут разъезжать! Это свойская земля. Будь ты хоть император, могу не пущать!

– Свойская, говоришь? Врешь, не твоя она, а бабки одной, что на краю деревни живет!

– А коли и так? В своей деревне мы сами того, разберемся, кому где можно!

Второй мужик по-прежнему молчал, но этот первый явно не собирался уступать, нарываясь. Он даже схватил лошадь под узцы, заставляя ее развернуться.

– Я тебе за наглось кнута обещал, ну так получай! – бросил Толлеус. При этом щелкнув одноименным плетением по спине мужика. Тот вскрикнул, вздрогнув всем телом, и выпустил поводья.

– И коров своих убирайте отсюда, теперь я тут пасти буду. Завтра приеду и если опять вас тут увижу, накажу!

Более не обращая внимания на сникшую парочку, кордосец поехал дальше, попутно щелчками искусного кнута разгоняя меланхолично жующую скотину. Выбрал место для загона, где поровнее, травы посочнее, нет цветов, коряг и прочего мусора и вода не стоит. Впрочем, луг весь оказался на диво хорош. Не даром деревенские пригнали сюда стадо. Кстати говоря, они даже когда-то выкопали недалече колодец с поилками – похоже, не в первый раз гоняют сюда животных, хотя, на взгляд Толлеуса, намаешься гонять сюда стадо из деревни.

Сперва искусник не собирался ставить загон сегодня, но потом решил, что не помешает еще раз продемонстрировать пастухам свое могущество. От лишнего дня мана не исчерпается. Зато земля чуть-чуть подсохнет – модернезированный загон не пропускал осадки. Впрочем, новое плетение отличалось от прежнего очень серьезно. Теперь это была многослойная сфера с разной степенью покрытия.

Первый слой, как и раньше, не давал животным разбрестись, а посторонним – хищникам или людям войти внутрь. Только теперь он стал видн невооруженным взглядом. А то из-за невидимости сферы в дороге уже несколько раз случались недоразумения. Вдобавок теперь этот слой приглушал звуки, чтобы гром не пугал животных, и защищал от удара молнии – против всех законов природы гроза случалась каждый день.

Второй слой был подобен шлему на голове, защищая от дождя центр главной сферы. Старик уже давно заметил, что мохнатки не любят ливни, пытаясь забраться в какое-нибудь укрытие, если вдруг приключалась такая напасть. И даже под мелким монотонным дождем животные могли промокнуть насквозь и заболеть, чего нельзя было допускать. Неполное покрытие такой крышей искусник сделал специально, чтобы вода, стекая сверху, с краев попадала в загон. По его расчетам, должна была образоваться кольцевая лужа для утоления жажды животных.

Третий слой, еще меньше предыдущего, тоже накрывал загон сверху и был совершенно непрозрачен. Сейчас он не нужен, зато когда появится солнце, у мохнаток будет место, где можно спрятаться в теньке от палящих лучей.

Потребление маны, конечно, выросло, к тому же сам загон пришлось увеличивать в размере, но оно того стоило. Старик рассчитывал не гонять стадо взад-вперед, а держать его прямо здесь, ежедневно наведываясь для сбора маны, проверки и в случае необходимости переноса загона на новое место.

Оболиус же старательно вглядывался в новое плетение – старик планировал в будущем переложить присмотр за животными на его тощие плечи, так что уметь самостоятельно ставить искусный загон в этом вопросе – важнейшее дело. Хотя можно поступить проще – сделать соответствующий амулет, но и учебу никто не отменял.

А когда с делами было покончено, Толлеус поехал в обратную сторону – нужно было успеть подготовиться к завтрашнему переселению стада.

Вечером, когда на улице сгустились сумерки и лишь слабый свет из маленьких окошек освещал округу, в дверь деликатно постучали.

Финна, которая уютно устроилась на своем любимом месте, обхватив обеими руками медную ендову с исходящим паром отваром, с кряхтением пошла открывать.

Низко согнувшись, в невысокую дверь просунулся тощий мужик лет сорока.

– Здравия в дом! – произнес он положенную фразу, топчась у входа и дожидаясь приглашения, чтобы пройти дальше.

– Чего тебе, Хват, на ночь глядя? – удивилась старуха.

– Дельце у меня к господину Толлеусу, ответил мужик, не глядя на хозяйку, выискивая взглядом кордосца.

Искусник заочно знал его – местный староста.

– Что за дело? – спросил он, легким кивком отвечая на персональное приветствие.

– Утром у вас с нашими пастухами маленькое недоразумение вышло! Так вот я как раз по этому поводу. Просить за них пришел, значит. Тут ведь дело-то такое: не со зла они! Ей-ей, господин Толлеус, не со зла! Просто дождь этот окоянный. Общинный луг подтопило, никак пасти нельзя. А скотину-то кормить надо. Да и то сказать – кормить. Далеко гонять надо, да кружной дорогой. Чуть польет сильнее – корова бежит к лесу, будто там укрыться может. А загромыхает, да засверкает, так и вовсе несется, дороги не разбирая. А волков-то стало! Прямо из лесу выглядывают, караулят, значит. Пастухи с ног сбились, а всюду не поспеть. Мокрые да голодные кругами бегают, и собакам никакого отдыху, да только все равно того дня телочку не сберегли. А до того бычка задрали. В стаде-то одних только дойных телок за сотню, а еще теляток сколько, да производители – а их отдельно надо! И после обеда не подоить, потому как гонять тяжело. Один раз сейчас гоняем. Вот и ходят коровы не доенные, орут, бестолковые. А ведь трава мокрая, бродит в желудке! Мало выпасти, надо еще каждой бок намять, али за язык потаскать, чтобы газы вышли! Потому как если не уследишь, сдохнет!

Вот как оно все. А тут вы едете. Ну, мужики не разобрались, да осерчали. Уж не гневитесь на них, не со зла они!

Толлеус слушал весь длинный монолог молча, прихлебывая из своей чаши. Староста, несмотря на просительный тон раскаивающегося человека, таковым не выглядел. Большие пальцы рук за поясом, глаза деловито обшаривают все закоулки помещения. Лицо какое-то хищное, обрамленное маленькой бородкой, чуть загибающейся клином вперед. Неприятный мужик.

Искусник поставил чащу, взял в руки трость, которая стояла между коленей, слегка постучал ей по полу:

– Ты, правда, думаешь, что мне есть дело до каких-то пастухов со всем их невежеством? Если снова попадутся, тогда дело будет, а до тех пор знать о них не желаю. Но раз уж пришел, ответь-ка на такой вопрос: что они делали с целым стадом на чужой земле, когда владелица ни сном, ни духом?

– Верно, господин! – пискнула Финна.

Староста, явно не ожидавший такого поворота событий, неприязненно покосился на старуху:

– Так ведь я же и говорю: общинные луга залило. А эти пустуют. У Финны скотины нет, косить не надо. Доброе дело делаем. Следим, чтобы не зарастало. Тут ведь на годик землю оставь – и полезли из земли колючки да кусты. А через три уже деревца подниматься начнут.

– Может, она лес вырастить хочет, а вы не даете! – влез в разговор Оболиус, на которого гость до сих пор не обращал внимания. – Так дела не делаются! Правильно – когда приходят к хозяину и разрешения просят. И не просто так подходят, а благодарность несут. Или вовсе за монеты сговариваются!

– Ты, сопляк, меня поучи! – рявкнул староста, привыкший к тому, что мальчишки никакого права голоса не имеют.

– Ученик дело говорит, – оборвал мужика Толлеус, сбив весь запал. Бабка траву ест и водой запивает, а вы с ней так не по-людски!

Финна, не находя слов, молча стояла, все также воинственно выпятив подбородок. Момент требовать компенсацию был идеальный, но она им не воспользовалась, а староста поспешил сменить тему.

– Ваша правда, осознаем и больше не будем. Только это еще не все дело! Пастухи сказали, что вы чародей и знатную леваду сделали! Может, сговоримся с вами, что и для нашего стада такую соорудите?

Старик явно не бедный, но заметно оживился, когда забрезжил заработок! Действительно, загон для скота хороший, присмотра вообще не требует. Получить такой очень хотелось.

– Не чародей, а искусник, – механически поправил Толлеус гостя. – Может, сооружу, если в цене сойдемся.

От такого откровения староста слегка побледнел. Впрочем, взяв себя в руки, он принялся торговаться: чародеи, искусники, да хоть духи ветра, воды и земли вместе взятые – плевать. Лишь бы кто-нибудь избавил, наконец, от мучений со стадом.

Увы, Хвата ждало разочарование. Односельчане очень хотели огородить луг, но предложить могли мало что. Денег у них в достаточном количестве не было. Они могли завалить кордосца доброй провизией, но ему столько некуда было девать. Сказал, что на свое пропитание выгоднее покупать, чем тратить столько маны. Сам он предложил вариант оставить мохнаток в стойлах, а коров определить в леваду, но не получалось: нужного запаса фуража для химер в деревне не было – вода подтопила погреба и подполы, и весь прошлогодний урожай уже практически был скормлен тем же коровам, которые отвратительно паслись под дождем.

Ушел Хват раздосадованный – договориться со стариком не удалось, вдобавок с хорошего луга, который все давно привыкли пользовать как свой собственный, поперли. И малец нахамил, а полагающейся по случаю оплеухи не получил. Но дверью староста хлопать не стал, потому что каждому поступку должно быть время и место.