Оболиус и в самом деле воспринял все произошедшее как интересное приключение: волнительно, иногда страшно, интересно. Если бы еще клад нашли, то и вовсе замечательно – он бы с удовольствием повторил. В наставнике юный оробосец был уверен, о смерти, как это водится подросткам, не думал, поэтому, краснея, переживал больше всего из-за своей паники, вызванной мыслями о пожаре. Ну и еще немного расстраивался из-за того, что перемазался как поросенок в грязной луже. Не велика беда, конечно, но до завтра засохнет, и отстирать будет не просто.

Помимо черного столба дыма за спиной некогда пасторальный пейзаж омрачали то тут, то там торчащие из земли выброшенные взрывом камни – некоторые тоже дымились, а иные и вовсе светились, точно раскаленный металл в кузне. Благо, свежая зелень сопротивлялась хорошо – пока что нигде серьезного огня не было видно.

Эти обломки путники обходили стороной.

В овраге поджидал неприятный сюрприз – ручей вышел из берегов, так что пройти, не замочив ног, как в прошлый раз, не представлялось возможным.

Оболиус бы, конечно, прошел и тут. Может быть даже попытался хоть немного отмыться, но искусник, который был также грязен, как и ученик, почему-то не разделял его желаний, неуверенно перетаптываясь на высоком берегу.

– Наверное, камень в овраг прилетел, запруда получилась, вот и вода поднялась, – предположил Рыжик.

Старик спорить не стал – пошли по течению. Действительно – целая плита, долетевшая аж досюда, перегородила русло ручья. Благо, обходить пришлось не очень далеко.

Повозка дожидалась на месте, вот только один взгляд на нее заставил Толлеуса горесно охнуть: еще один раскаленный камень угодил точнехонько в нее, переломив на две части. Как уж не вспыхнуло сено в мешках, набросанных на полу для мягкости, оставалось загадкой, ведь края сломанных досок почернели от огня.

Лошади нигде не было видно, но искусник, вздыхая, побродив вокруг телеги, указал парню направление, где ее искать – по искусной метке он мог найти ее на приличном расстоянии.

Идти пришлось неожиданно далеко – лошадь, хоть и стреноженная, испугавшись взрыва, умудрилась ускакать чуть ли не на лигу.

Оболиуса она тоже испугалась и, вращая ошалелыми глазами, не хотела подпускать его к себе. Успокоил, погладил по морде. По уму нужно было бы еще дать морковку – у парня она даже была, только он ее сам сгрыз по дороге, потому что другой еды ни сегодня, ни как минимум до завтрашнего обеда ждать не стоило.

Обратно тоже пришлось идти пешком – седла нет, да и стемнело уже. Лучше так, потихоньку, чем рисковать свалиться из-за того, что лошадь попадет копытом в норку или споткнется о невидимую в траве ветку.

Старик, кажется, за это время не сделал ничего – не озаботился ни костром, ни обустройством на ночлег. Просто сидел рядом с разбитой повозкой, занятый своими мыслями.

Впрочем, требовать с него идти собирать дрова было глупо – в округе были лишь чахлые кусты, и Оболиус как-то не мог даже представить себе Толлеуса с топором в руках.

Впрочем, ученик оказался не совсем прав – искусник пытался починить повозку, стягивая искусными нитями разбитые части. Пока что результата не было, но, кажется, старик знал, что делал.

Похоже, лишь прихода Оболиуса он и дожидался. Лишь стоило ему подойти, Толлеус, крякнув, стянул нити, и повозка поднялась, расправилась, стала похожа на саму себя. Можно ли на ней ездить, выдержит ли – вопрос, но пока что парню не доводилось сталкиваться с некачественной работой учителя. Да, что-то у него начинало работать не с первого раза, так ведь и не сдевал такую работу – тестировал и, если надо, переделывал.

– Знаешь, – доверительно сообщил Толлеус: – у меня ведь не в первый раз телега в дороге ломается. Только тогда я не придумал ничего лучше, чем разломать ее совсем и сделать из обломков первого голема… Как я тогда до такого додумался, сам не знаю…

Искусник повернулся в сторону все еще различимого на фоне темнеющего неба столба дыма.

– Смотри! – старик обвел рукой вокруг: – Красиво получилось!

Оболиус послушно огляделся: красно-желтый закат, скорее, даже, воспоминание о нем, первые яркие звезды в иссиня-черном небе, и мерцающие кое-где в траве все еще не оставшие камни.

Парень не совсем понял, о чем речь и ворчливо заметил:

– Может, надо было связаться с господином Ником? Артефакт, наверное, хороший был. Вон как бабахнул…

Искусник насупился и поджал губы, но возражать не стал.

Оболиус, не дождавшись ответа, полез в овраг смывать с себя в образовавшейся заводи грязь. Благо, ночь выдалась теплая, хотя комаров, конечно, хватало. Через немного к нему присоединился старик, осторожно спустившийся к самой воде на своем подъемнике.

Парень с завистью покосился на учителя: у Толлеуса пострадал от грязи только плащ, в который он по старинной привычке был закутан с головы до ног. Старику достаточно было отстирать его, да умыть руки и лицо, чтобы выглядеть прилично. Совсем раздеваться ему не требовалось. А перед Оболиусом стояла диллема – или стирать всю одежду, а потом всю ночь голышом отбиваться от комаров (мокрое-то не наденешь, да и к утру не высохнет), или искупаться самому, но и дальше ходить в грязном.

Искусник, поняв проблему помощника, кивнул на воду:

– Стирай одежду, посушим.

Оболиус сразу не сообразил, что под словом «посушим» понимается не обычное «развесим на ветках», но спорить не стал – этого простого распоряжения оказалось достаточно, чтобы определиться с выбором.

Когда парень выбрался, наконец, из оврага, возле повозки светилась яркая сфера, от которой ощутимо веяло жаром. Свой плащ искусник накинул на борт повозки и сидел на искусном пуфике, подперев кулаками щеки.

Не часто можно было увидеть кордосца без плаща, так чтобы рассмотреть искусный жилет, который он постоянно носил на себе. Впрочем, парень это диво уже видел, так что «сушилка» заинтересовала его гораздо сильнее. Он сейчас же оценил ее по достоинству и стал шарить возле давно потухшего костра в поисках веток, чтобы развесить свою одежду.

– Что ты ерундой маешься? – устало буркнул искусник. – Сплети нити, да и вешай!

У парня покраснели уши, хоть этого никто и не заметил. «В самом деле, что это я?» – подумал он и занялся делом.

А старик, будто для себя, сказал:

– Вот уж не думал, что на старости лет доживу до того момента, когда можно будет вот так не беречь ману. Да, сегодня она почти кончилась, но завтра она снова появится. Можно не трястись над каждым плетением, можно… Столько всего можно было бы сделать, будь у меня столько маны раньше.

Помолчали, потом искусник снова заговорил:

– Некуда ее девать. Знаю, что все равно пропадет попусту. Но все равно трачу ее сейчас, и как нож по сердцу. Были бы накопители – все бы в них собирал, как раньше, и экономил бы сверх меры.

Оболиус, нахмурившись, покосился на своего учителя: сегодня весь вечер учитель был не такой, как обычно. Задумчивый какой-то, не хихикал в своей обычной манере, не спорил сам с собой. Это было непривычно, это смущало.

Но на самом деле он сейчас думал совсем о другом – он думал об Искусстве. Оказывается, это не только сила, не только власть и положение в обществе, но и еще удобство само по себе. Захотел получить что-то? Пожалуйста! Не обязательно продавать свои умения, чтобы на вырученные деньги купить нужное. Можно взять и сразу сделать это себе. Причем это что-то может оказаться таким, что не купишь за деньги. Вот хотя бы как эта сушилка.

Если сперва Оболиус тянулся к Искусству, чтобы познать врага, потом для интереса, под конец как к средству достичь чего-то в жизни, то сейчас потянулся к нему по-детски, как ребенок за сладким пряником. И это желание оказалось сильнее всех прочих.