5
— Я просто хотела, чтобы ты мне прочитала его письмо.
Таня смущенно смотрит на Симу. Конечно, она вспомнила, зачем вообще ей была нужна Сима.
— А почему ты не забьешь его в онлайн-переводчик?
— Я пыталась, но получается какая-то белиберда. — Таня откашлялась. — И я думала, что ты, может быть, немного подучишь меня языку.
Сима покачала головой — как раз переводами писем она занимается в брачном агентстве. Ничего нового, перевести письмо она сможет, а вот обучить языку — это не так просто.
Они сидят на стерильной кухне Симы и пьют сок. Таня привезла с собой домашнего печенья, и они, чтобы сгладить неловкость, пьют сок с печеньем и пытаются болтать. Но разговор не клеится, потому что одно дело — большой дом, полный шумных детей, непривычных запахов и людей, связанных родством и какими-то совершенно отличными от привычных традициями, и совсем другое — оказаться наедине в пустой квартире и пытаться знакомиться заново.
— Как там ваша кошка?
— Ничего, выздоравливает. — Таня оживилась. — Уже сегодня с утра вышла поесть. Котят мы кормим пока сами, приспособились уже. Это ее первые котята, понимаешь? Ну, может, молоко у нее и не появится, так что ж, умирать им? Но мы боялись, что Тара умрет. Это мамина кошка, мама ее очень любит, и есть за что, это самая милая на свете кошка, вот честное слово. А как старуха, больше не приходит?
Когда Сима вчера попала домой, подъезд встретил ее тишиной. Никакого шарканья за дверью, никакой возни, словно старухи и вовсе нет. Сима надеялась, что больше старая дура не станет беспокоить ее — все-таки пребывание в обезьяннике должно было отрезвить ее. Ну, разве что бабка окончательно тронулась, тогда, конечно, она примется за старое очень скоро, сумасшедших полиция не пугает.
Но пришло утро, а старуха не появилась, и Симу это очень радует. Значит, права соседка с третьего этажа, все у бабки с головой в порядке, раз она поняла, что ее поведение чревато.
— Нет, не приходила, — Сима покачала головой. — Я так и не поняла, зачем она все это проделывала.
— Да тут и понимать нечего. — Таня отхлебнула сока. — Есть такие люди, знаешь, которые бросаются, например, под автомобили, а потом требуют компенсацию. Аферисты такие, да. А есть те, кто доводит людей до предела, и когда им навешают плюх и надают лещей, снимают побои и идут в суд, в полицию — от таких откупаются потом. Бизнес такой, понимаешь? Вот и твоя старуха из той же оперы прыгунов под машины. Ну, суди сама: что такое пара лещей по сравнению с солидным приварком к пенсии, да она их стерпит и не поморщится, а потом сама себе синяков насажает и бежит снимать побои, полицию вызывает, и прочее.
— Думаешь, она из таких?
— Ну, или второй вариант — она просто выжила из ума, и вот это для тебя намного хуже, потому что это значит, что ей плевать на наказание, она очень скоро вернется, и все с той же песней.
— Но пока не вернулась.
— Значит, просто аферистка. — Таня вздохнула. — Я за последний месяц всякого навидалась…
— Так зачем ты там работаешь?
— Я на практике, перед дипломом. — Таня состроила гримасу. — Потом буду следователем, но на практике меня запихнули на телефон, настоящий шовинизм! Вот месяц пройдет, защищу диплом и вернусь туда уже следователем.
— Тоже вариант… — Сима прислушалась к тишине. — Квартира пустая стала…
— Понимаю. — Таня посмотрела сочувственно. — Сима, так ты как, научишь меня датскому?
— Научу, но это не самый простой язык. — Сима покачала головой. — Может, твой принц по-английски говорит? Английскому я тебя скорее обучу.
— Я в школе и в институте учила французский, так что мне как английский, так и датский — никак. А он датчанин…
— Где ты его только подцепила?
— Он же не триппер, чтоб его подцепить. — Таня хихикнула. — В скайпе есть игра — набираешь наугад, появляется лицо — ну, говорите, сколько можете, или переключаетесь. И вот я набираю, а там Ларс. И мы пялимся друг на друга и улыбаемся, и я уже хочу переключиться, а он машет руками — нет, нет, а я и сама не хочу, но вроде как неприлично. И я осталась, но разговор глухого с немым: ни он меня не понимает, ни я его. Я адрес своей электронной почты написала, а наутро он письмо прислал, а я… Он такой, знаешь, просто мечта! И я сразу поняла, что это мой человек, вот мой, и все! И, главное, его не смутило, что я такая… ну, толстая, и прочее. Мы сидели и пялились друг на друга, а потом он что-то сказал, а я не понимаю, и он тычет себя пальцем в грудь и говорит — Ларс. Его зовут Ларс. Так вот и познакомились. Мы и вчера с ним связывались по скайпу, но толку, если языковой барьер…
— И тебе некого было попросить перевести?
— С датского?!
— Ну, да… — Сима понимающе кивнула. — Это не очень распространенный язык у нас.
— Именно! — энергично подтвердила Таня. — А сказать кому-то… Ну, кому? На работе будут ржать, не поймут, а дома… Отец если узнает, то будет мне такое небо в алмазах, что мало не покажется. Отец у меня строгий.
— Понятно.
— Так научишь?
— Куда же я денусь? — Сима развела руками. — А если сложится? Уедешь?
— Уеду. — Таня нахмурилась. — Конечно, скучать буду, но если сложится… Я же не могу выйти за цыгана и не хочу, собственно.
— Почему не можешь?
— Потому что ни одна цыганская семья не примет меня как невестку. — Таня поморщилась. — Цыгане — очень закрытое сообщество, очень консервативное в определенном смысле, и чужаков к себе, как правило, не пускают.
— Я бы так не сказала.
— Сима, ты пойми, наша семья очень необычная, — возразила Таня. — Отец и братья держат станцию техобслуживания, работают. Моя старшая сестра Злата живет в Торинске, они с мужем сейчас дом строят: Филипп и Дорош, старшие братья, поехали помогать — на кого и положиться, как не на родню? Злата выучилась на бухгалтера, и муж у нее не цыган, что вообще в нашей среде не приветствуется, и его семья до сих пор не общается ни со Златой, ни с ее мужем — не хотели, чтоб женился на цыганке. А вот наша Агнесса, правда, вышла замуж рано, да только не по цыганским меркам рано, а по вашим. Сразу после школы, и учиться дальше не захотела, чем очень расстроила отца. Я оканчиваю юридический. После школы сначала тоже учиться не хотела, пошла на курсы парикмахеров, пыталась даже в салоне работать, ну и приходили ко мне студентки, частенько приходили — сидят, что-то такое обсуждают, как вроде меня и нет, и как-то раз я подумала, что не глупей других, и пошла учиться. А Циноти времени терять не собирается, поступит в медицинский. Она очень умная у нас и очень целеустремленная, она своего добьется, я уверена. Но для цыган такое нетипично, понимаешь? А потому по нашей семье судить нельзя, мы скорее исключение из правила. И ни одна цыганская семья добровольно не примет невестку не цыганку, разве что сын настоит, но жить в одном доме с родственниками они не будут уже. Да и я, признаться, не горю желанием быть приложением к мужу, рожать и готовить. Моих невесток ты видела, настоящие клуши. Братья женились традиционно, хотя сами получили образование, но жен себе нашли из цыганок.
— Мне ваша семья очень понравилась.
— Они замечательные, я знаю. — Таня улыбнулась. — Но в целом цыгане совсем другие. Ты себе даже не представляешь, какие иногда дикие вещи происходят. Знаешь, есть даже касты — те цыгане, что живут очень бедно, и те, что богаче. И эти традиции женить детей в подростковом возрасте, а эти свадебные обычаи с двумя платьями — сначала белое, потом молодые удаляются в спальню, и после всего девушку наряжают в красное, а ее рубашку со следами крови демонстрируют гостям, унижение ужасное и дикость, и многое… В общем, я такого себе никогда не хотела, а уж своим детям и подавно. А в полиции искать кого-то вообще не вариант, там все еще печальней, чем у цыган.
— Как это?
— Как-как… Мужской коллектив, начни с кем-то роман, сплетням конца не будет, мужики — сплетники похлеще баб. А если не выйдет, то что, следующего искать — в той же среде? Там такие слухи будут, что… В общем, не вариант, лучше не связываться вообще. А годы-то идут, мне двадцать четыре уже, пора подумать о семье.
— Понятно.
Сима вздохнула и задумалась.
Она романов предпочитала не заводить. Не то чтобы ей никто не нравился, но вот доверять она никому не могла, и это сводило на нет любые отношения, и в какой-то момент Сима решила, что ей достаточно только Сэмми. И, видит Бог, было достаточно.
— Письмо давай, прочитаем.
— Точно, я и забыла. — Таня полезла в сумочку. — Я его распечатала на принтере.
Сима развернула сложенный вчетверо лист с напечатанным текстом.
— Ты знаешь, это не любовное письмо. — Сима виновато смотрит на Таню, отчего-то чувствуя себя виноватой. — Это проповедь о морали и Иисусе. Сидит такой проповедник и завлекает к себе новых адептов.
— Проповедь?!
— Цитаты из Библии. — Сима вздохнула. — Мир сошел с ума… Мужики, вместо того чтобы ухаживать за женщинами, либо пьют в темную голову, либо ударяются в разные глупости — игры, войнушку, религию… Ты не расстраивайся только.
— Просто я себе уже напридумывала всякого… Ай, да ладно! Черт с ним, пусть сидит, проповедует, кретин! — Таня вдруг подскочила. — Ой, а сегодня же памятник надо забрать! Поехали скорее, Ромка звонил, а я позабыла за болтовней!
Сима рада, что скользкая тема идиотского письма отошла на второй план, ей жаль было разочаровывать Таню, и она рада, что та, похоже, не слишком расстроилась.
* * *
Памятник получился удивительный.
Сима рассматривает кусок зеленоватого камня, на котором Сэмми очень узнаваем. Ну, и даты рождения и смерти, как полагается.
— «Смерть — это начало Пути». — Таня прочитала надпись вслух и уставилась на мастера: — Рома, и что это?
— Не важно. Поехали устанавливать. — Роман взглянул на Симу: — Нравится?
Сима кивнула. Памятник ей нравился, и сама идея установить его казалась ей теперь вполне здравой. Пусть у Сэмми будет памятник, и никто случайно не наступит на песчаный холмик между тополями.
— Загрузим все в твой багажник. — Роман оглянулся. — Подгони машину поближе, мешок с цементом — не самый легкий, и песок тоже…
— Песка мало на берегу?
— Тань, там грязный песок, его просеивать надо. А у меня хороший, чистый. Воду в реке наберем и раствор разведем прямо там, я возьму старый таз, который можно будет сразу выбросить.
— Да как скажешь, я не спорю.
Таня не принимает участия в сборах, она заинтересовалась огромными памятниками в боковой аллее, а Сима осталась у машины — надо же открыть багажник.
У Романа зазвонил телефон, когда он нес полированный камень к машине.
— Сима, достань трубу из кармана и посмотри, кто звонит.
Сима выудила из кармана его комбинезона телефон и взглянула на экран:
— Какой-то Димон.
— Ладно.
Роман аккуратно поставил камень на дорожку и взял у Симы телефон, а она отошла в сторону, чтобы он не думал, что она подслушивает.
— Я уже понял, что ты разболтал. Димон, ты реально дебил!
Голос Романа злой и громкий. Видимо, Димон сделал сейчас что-то совсем глупое.
— Ты дебил, понимаешь? Тупой дебил! Ты знаешь, что ты сделал?! Так, не звони мне больше и не приезжай, мы незнакомы.
Он спрятал телефон в карман и выругался.
— Что-то плохое случилось?
— Типа того. — Роман наклонился и поднял камень. — В салон поставим, я придержу его. Вот, Сима, имей в виду: никогда не делай серьезных дел с идиотом.
— Да я и не…
— Это так, на будущее. Где Татьяна?
— А вон, смотри, сюда идет. А это…
— Сумка с инструментом, давай ее в багажник. — Роман поставил большую темную сумку в багажник. — Тань, где ты ходишь?
— Я люблю гулять по кладбищу. — Таня хихикнула. — Но никогда не доходила туда, где старые захоронения, которым по сто лет.
— Есть и старше, но глядеть там не на что. — Роман плюхнулся на заднее сиденье. — Едем, девки, время не ждет. Дело-то к закату.
— И как ты тут не боишься один…
— А я не один, — хмыкнул Роман. — Сторожа здесь, в крематории дежурный, и бомжей человек семь постоянных есть, вечно туда-сюда шастают. А покуда своей квартиры нет, то и здесь можно пожить. Тут некого бояться, чужие не ходят, а покойники не вылезут.
— А если как в фильме «Возвращение живых мертвецов»?..
— Тань, не начинай. — Роман раздраженно поморщился. — Я этой бодяги наслушался под завязку. Мне хорошая книга интереснее всякого киноговна, и в жизни случались такие вещи, которых ни один сценарист не придумает.
Сима молчит. Она не слишком уютно чувствовала себя на кладбище и даже представить не может, как Роман живет там, когда за окном кресты и памятники. Но она никогда не вмешивается в чужие дела и раздавать советы тоже не горит желанием. Мало ли что ей неуютно, а вот кому-то нормально.
— Капустинское кладбище, дамы, самое старое в городе. — Роман, похоже, оседлал любимого конька. — Оно было большим уже до революции, и хоронили там как знать и купцов, так и нищих. Правда, аристократический квартал сильно пострадал от искателей сокровищ, коих во множестве было после революции, а та часть, где хоронили бедноту, уцелела. Правда, теперь встал вопрос перезахоронения останков из тех могил, потому что земля дорогая и ее можно пустить под новые захоронения.
— И что, тех выкапывают? — Таня заинтересованно вскинулась. — Старые гробы вон, а потом…
— Именно. — Роман вздохнул. — Да там за столько лет ничего не остается, как правило.
— И куда их? Ну, тех, что там?
— А никуда. — Роман пожал плечами. — В крематории сжигают и перезахороняют в урнах, для урн много места не надо.
— И ты сам видел, как раскапывают?!
— Ну, да. А что?
— Интересно же!
— Ничего там интересного, сгнившие доски да кучка костей. — Роман начинает сердиться. — Нездоровый интерес какой-то…
— Почему это нездоровый? — Таня надулась. — Просто любопытно. Ром… Ну, Ромчик!
— Нет, и не проси.
— Ну, я просто посмотрю. — Таня умоляюще смотрит на приятеля. — Я мешать не буду, слова не скажу, просто хочу посмотреть!
— Это не раскопки и не эксгумация, — пояснил Роман. — Дело грязное, запах часто бывает неприятный, хоть и времени много прошло, и вид у останков иногда… не так чтоб очень. Тань, нет, и не проси. Не нужно это тебе, просто поверь мне на слово.
— А ты? Тебе, значит, можно?!
— Я не в восторге ни от процесса, ни от результата. Здесь, что ли?
Симе этот разговор неприятен. Она и представить себе не может, как можно разрыть могилу — не фараона какого-то или там древнего скифа, которых раскапывают в научных целях, а вот так взять и раскопать просто захоронение, вытащить оттуда останки, рассматривать, куда-то нести… Она даже думать об этом не может, а уж смотреть на такое — и подавно.
— Ага, здесь. Ну, не прямо здесь, а…
— Да понял я. — Роман вышел из машины и наклонился за памятником. — Перенесем туда инструмент и приступим. Веди, показывай.
Два огромных тополя видны издали.
И снова она не может прийти к Сэмми одна. Но зато теперь есть памятник, который не позволит разрушить могилку Сэмми. Может, кому-то это покажется глупым или ненормальным, но Сима знает: эти люди просто не понимают, что значил для нее Сэмми, и понять не смогут, смысла даже нет что-то объяснять, да и зачем? Никто никогда не сможет понять ее до конца, потому что никто не проживет вместо нее ее жизнь, не почувствует то, что чувствует она.
— Уже становится жарко. — Роман уложил арматуру и развел в тазу раствор. — Народу будет тьма, а место самое что ни на есть бойкое.
Сима знает, что он прав: скоро к реке потянутся горожане — спасаться от жары, они пойдут толпами через полосу деревьев и кустарника, пробираясь к пляжу, и сохранить в целости могилку Сэмми без памятника будет сложно. Сима садится на песок и думает о том, что теперь ее жизнь стала не то чтобы пустой, но вроде как бессмысленной. Все эти годы она заботилась о Сэмми, любила его, а теперь ничего не осталось.
— Я обычно рано встаю, но по воскресеньям люблю поспать подольше. — Она смотрит на памятник и хмурится. — А Сэмми-то привык к ранней утренней глажке. А тут я дрыхну, понимаете, забыв о том, как он прекрасен и вообще зачем я у него в доме живу. И он хватал меня зубами за мочку уха и тихонько тянул. Но его просто нужно было погладить, и он понимал, что я его по-прежнему люблю и меня все-таки стоит держать в доме, и тогда он, успокоившись, укладывался спать дальше и уже спал столько, сколько и я.
— Это самая длинная фраза, которую я от тебя слышала с того момента, как мы познакомились. — Таня улыбнулась. — Ничего, Сима, как-то все образуется.
— Да, коты гораздо удобнее собак — с собакой надо гулять и кормить по часам, потому что собаке, если насыпать много еды, она за раз сожрет и сдохнет от обжорства. А коту можно насыпать гору корма, он встанет, съест немного, ровно столько, сколько ему требуется, потом сходит на лоток, зароет содеянное — и дальше ловит дзэн. — Роман взял памятник и насадил на арматуру. — Все, теперь подождем, пока застынет бетон, чтоб не принесло никого, понимаете? А то испортят мне всю работу.
Он сел на песок рядом с Симой и закрыл глаза. Только сейчас Сима заметила, какой у парня усталый вид, и ей стало стыдно: потащила человека под вечер, не спросив, может ли он поехать с ними, не голоден ли, и вообще!
— Я… знаете, я вам очень благодарна. И памятник чудесный. Вы не думайте, что это блажь, просто…
— Да понимаю я все. — Роман толкнул Симу плечом. — Я же на кладбище работаю, всякого навидался. Смерть — она и есть смерть, горе для оставшихся, хоть кто умрет, всегда есть кто-то, кто плачет по умершему. И я вам так скажу, девки: поистине никчемной должна быть жизнь, если не найдется никого, кто оплачет смерть. Так что, судя по тому, как ты убиваешься, кот этот был достойной личностью и прожил хорошую кошачью жизнь.
— А мышей как ловил на даче! А умный какой был! — Сима должна рассказать, объяснить! — Я когда его увидела — это, знаете, была любовь с первого взгляда! Вот так глянула — и пропала, мое сердце упало к его лапам, да там и осталось. Столько лет мы были вместе, столько всего пережили — и на тебе!
— Нужно мыслить позитивно. — Таня пытается разрядить обстановку. — Позитивное мышление и оптимизм притягивают хорошее. Эгрегор так работает.
Роман хмуро взглянул на нее.
— Знаешь, мне как начинают говорить насчет оптимизма, вспоминается сразу заправка на трассе и семейка такая: кушают, смеются, новый внедорожник на стоянке, а мадам по телефону о позитивном мышлении, и тут тебе сразу и эгрегор, и вообще вся эта долбаная хрень с тренингов, и сама девушка такая очень яркая, при муже и детях — лечит неудачливую подругу. Я жрал и любовался ими. Думал: есть же счастливые люди! И эгрегор им помогает, поди ж ты. Они поели и уехали, а я остался на еще один стейк, кофе и покурить… Километров через шестьдесят — разорванный отбойник, фура на боку и внедорожник, выброшенный метров на двадцать в кювет, — видно, фура споткнулась о разграничительный отбойник, уронила мешок на встречку, он лег от тягача к обочине наискось, и внедорожник по касательной был направлен в правый отбойник и через него — в кювет. Вот. Как слышу слово оптимизм, эгрегор, мышление, моделирование, карта успеха — сразу перед глазами это: бесформенные тела, еще чем-то там за что-то там как-то в своей кашке цепляющиеся, но окружающим уже все ясно, и «Скорая» будет только минут через тридцать, глядя на карту. Потому не надо мне этих материй за оптимизм, пессимизм, фигня это все. Мы можем только предположить, а уж Господь решит, как все у каждого из нас будет.
Они снова замолчали.
За кустами плещется река, в кронах деревьев шумит ветер, теплый песок налип на обувь, руки и одежда тоже в песке, но это не важно, потому что жизнь стала другой, и в этой жизни больше нет Сэмми, зато есть Таня. Вот так внезапно появилась, и Сима пока не знает, что ей с этим делать, потому что ладно бы только Таня, но она каким-то непостижимым образом оказалась прямо в центре большой дружной семьи, а это уж и вовсе непонятно.
Иногда Сима вспоминала мать.
Она прокручивала в голове свое подготовленное бегство — как прятала деньги на своем чердаке, прятала от отчима, конечно. Как планировала все до мелочей, как укрепляла переноску Сэмми, чтобы в самый нужный момент, не дай бог, не оторвалась, например, ручка. Как по одной перетаскивала на вокзал свои вещи в дорожную сумку на колесиках — дорогую, очень практичную и удобную, которую купила тайком, безжалостно истратив крупную сумму, потому что от этих колесиков зависел успех путешествия. И сумка, которую она прямо из магазина отнесла в камеру хранения, свою службу сослужила исправно, не дав Симе выбиться из сил. Хотя у нее было немного вещей, забрать их все она не могла, но и оставить, например, зимние сапоги и куртку тоже было невозможно, потому что — кто знает, как сложится, а потому самое необходимое разрослось до туго набитой большой сумки на колесиках, которую Сима не смогла бы поднять ни при каких стараниях.
Но никто не заметил, что вещей в ее комнате стало подозрительно мало.
И Симе до сих пор интересно, когда же мать обнаружила ее отсутствие? И что она при этом говорила, бросилась ли в полицию или искать по знакомым? Но Сима понимала, что вряд ли мать искала ее, и это подспудное понимание наполняло ее горечью. Почему бессмысленный, вечно молчащий и гадящий под себя мальчишка был матери дороже ее, Симы? Что с ней не так?
И ей хотелось знать, как сейчас живет мать. Может, родила себе другого ребенка и забыла обо всем? Впрочем, о Симе она и без того редко вспоминала.
— Отвезите-ка меня, где взяли. — Роман потрогал пальцем бетонную стяжку вокруг камня. — Хорошо схватилось, вот что значит — тепло.
Сима кивнула и поднялась. Конечно, парня надо отвезти обратно.
Глаза Сэмми смотрят на нее со знакомым высокомерным выражением — как мастеру удалось передать это, непонятно, да только на памятнике изображен именно Сэмми, и никто другой. И то, что ей придется вернуться в квартиру, где его больше нет, тоже не добавляет радости.
— Конечно, едем.
Она придет сюда завтра — одна, без этих людей, случайно появившихся в ее жизни.
У Симы не было близких друзей или закадычных подруг. Она со всеми была приветлива, но потребности в чем-то большем никогда не испытывала. У нее была цель — одна, потом другая, и Сима просто достигала поставленной цели, так или иначе, чтобы тут же поставить себе другую.
— Ромка, темнеет уже, а ты на кладбище…
— Тань, не начинай. Я работаю на кладбище. Живых надо бояться. Ты вот в полиции работаешь, и как по мне, то кладбище всяко лучше, там уже все со всеми окончательно ясно! — Роман покосился на Симу. — Все, девчонки, я потопал, а если что понадобится — обращайтесь. Но, надеюсь, я вам не понадоблюсь больше. Ты… это… держись, Сима.
Он вышел из машины, хлопнув дверцей, и скрылся в воротах кладбища.
— Вот черт, сколько я знаю его — ни разу он не выказывал никакого ни к кому сочувствия! — сообщила Таня. — Поехали.
— Куда тебя подвезти?
— Домой, куда же?
Сима развернула машину, выезжая на трамвайные пути, когда Таня вдруг сжала ее плечо.
— Что?..
— Показалось мне, что ли… — Таня вглядывается в уже существенные сумерки. — Поставь машину за теми деревьями у цветочного павильона и погаси фары.
Сима пересекла рельсы и, въехав на невысокий бордюр, оказалась на разбитом тротуаре. Развернув машину, она встала за деревьями и погасила фары. И вовремя, потому что через секунду из ворот кладбища выехал темный седан и, подпрыгнув на рельсах, помчался в сторону промзоны.
— Номера не заметила?
— Темно. — Сима в недоумении смотрит на Таню. — Ничего не понимаю…
— Посиди тут. — Таня выбралась из машины. — Я схожу, посмотрю.
— Куда?!
— Ромка… Показалось, что, как он вошел, в воротах вспышка была и звук — как будто выстрел.
— Так позвони ему, зачем идти? — Сима представить себе не может, как это — войти в сумерках в кладбищенские ворота. — Телефон же есть.
— И то правда. — Таня набрала номер приятеля. — Не отвечает. Нет, Сима, ты посиди, а я схожу, посмотрю, что там стряслось.
— Тогда уж и я с тобой.
Таня кивнула — что ж, вдвоем так вдвоем.
Они подошли к воротам кладбища, с опаской заглянули внутрь. Фонарь у ворот не горел, и Таня достала из сумочки небольшой фонарик.
— Погоди, я…
Сима охнула и отпрянула.
Тело Романа лежит на обочине дорожки — кровь течет и течет и в свете фонарика выглядит совершенно черной.
