3

Песок на холмике уже подсох. Сима села рядом и замерла. За кустами блестела река, были слышны голоса отдыхающих — конечно, вечер пятницы, люди устремились на реку, и Сима была рада тому, что похоронила Сэмми именно здесь, вдали от троп и дорожек, между двумя огромными тополями. Теперь они могут побыть вместе.

— Снова приходила старуха. — Сима гладит песчаный холмик, усыпанный лепестками роз. — Но на этот раз я не спасовала, полиция говорит, что завели на нее дело за хулиганство. Но это не важно. Я твои мисочки вымыла и поставила в шкаф, а лоток выбросила, зачем он тебе теперь? Я знаю, что ты не ушел… Но лучше бы ты выздоровел и оставался со мной, Сэмми, потому что без тебя мне никак.

Сима заплакала тяжело и горько. Ощущение одиночества и непоправимости утраты лишило ее опоры, словно кто-то выбил из-под ног земную твердь и она зависла в вакууме, куда не проникают звуки внешнего мира.

— Как же мне плохо без тебя, мой котик-братик… Как же я просила тебя не оставлять меня… А ты не смог остаться…

Сима шепчет это, понимая, что уйти сейчас не сможет, а должна.

Потому что в машине осталась эта чужая девушка, Таня Логуш, которой от нее, Симы, что-то надо. Конечно, в шесть Сима заехала за ней на работу — остановилась неподалеку от отделения полиции. На крыльце стояли парни в форме, и Сима решила из машины не выходить, а просто набрать Танин номер, и если та ответит, подождать ее, а нет — значит, нет, не очень-то и хотелось.

Но Таня ответила.

— Уже бегу, погоди. — Слышно было, как она пыхтит на бегу. — У тебя какая машина?

— Серая «Ауди» седан. — Сима видит, как в ее сторону направился парень в форме. — Тут ко мне какой-то ваш сотрудник идет…

— Ты, главное, из машины не выходи, я через секунду буду.

Сима щелкнула замком и запустила двигатель. Надо было назначить встречу нахалке где-то в городе, подальше от этого здания.

Парень постучал в окно машины, но тут на него налетела полненькая девушка с пшеничными косами, одетая самым нелепым образом — в джинсы и яркую обтягивающую майку с блестящими стразами.

— Это ко мне, Петров, отвали.

Сима открыла замок, и девушка плюхнулась на переднее сиденье.

— Ишь, учуяли добычу, акулы! — Она повернула к Симе круглое белое лицо с большими синими глазами. — Спасибо, что приехала, а я, по чести говоря, сомневалась. Ты с работы? Давай где-нибудь поужинаем, я угощаю.

Сима кивнула. Есть не хотелось, но нужно было уехать подальше от этого здания, и просто хотелось ехать куда-то и ни о чем не думать, но больше всего Симе сейчас нужно на реку. Она вырулила на набережную и остановилась.

— Ты посиди, я ненадолго…

И вот теперь нужно возвращаться, потому что в машине осталась эта незнакомая Таня, а уходить не хочется. Оставить здесь Сэмми одного невозможно, она и ночь-то с трудом без него пережила. Сима думает о том, что скверно поступила, похоронив его так далеко от дома, но теперь этого уже не изменить. И нельзя вернуть их счастливую жизнь, и ничто уже не будет, как прежде.

— Малыш…

Сима плачет, и ей уже не важно, кто это увидит или услышит. Мир вокруг погас и умолк, и стал ненужным.

— Вот ты где.

Сима поднимает голову — это Таня нашла ее, а ей здесь быть не надо, она чужая, а Сэмми не любил чужих. Она не поймет, просто скажет, как и все остальные: подумаешь, всего лишь кот, заведи другого! И никто не понимает, что это был не просто кот, а часть души, родное существо и другого быть не может, немыслимо. Никто не поймет, и объяснять не стоит.

— Он тут, да?

Сима молча кивнула, не в силах что-то сказать. Невозможно никакими словами передать ту пропасть горя, в которую она упала, потеряв Сэмми, не стоит и пытаться. Да Симе и не хочется, зачем? Их с Сэмми жизнь была только их, Сима никого в нее не впускала, они уехали вдвоем когда-то ночью, не взяв с собой почти ничего из вещей, и с тех пор больше не возвращались к людям. Десять месяцев назад перебрались в эту квартиру, жить бы да радоваться, и вот. И зачем теперь Симе эта квартира, и вообще все, когда нет больше Сэмми?

— Он болел, да?

Таня села напротив, прямо в траву. Она не утешает Симу и не говорит «всего лишь кот», Сима уже и этому рада.

— Болел… Последние месяцы похудел очень, не ел почти ничего. — Сима всхлипнула. — Шестнадцать лет ему было. Просто отказали почки, и он умер.

Таня вздохнула и посмотрела на усыпанный лепестками песчаный холмик. Ее простое и внятное видение мира не предполагало такой бездны горя ввиду смерти кота, но внутренним чутьем она понимала, что для кого-то это может быть очень тяжелой потерей. И эта худенькая девушка с бледным тонким лицом и отчаянными синими глазами сейчас находится в состоянии жесточайшего стресса, и малейшее слово невпопад жестоко ранит ее. Так что Таня решила идти на ощупь, чтобы не обидеть новую знакомую и не усугубить ее горя.

— Долгая жизнь… — Таня вздохнула. — И счастливая. Это ж ты с ним всю свою сознательную жизнь прожила рядом.

— Десять лет мне было, когда мама принесла его в дом. — Сима сжала кулачки, стараясь не заплакать. — Он оказался умным, понятливым и очень спокойным котом. И я так привязалась к нему, а он… Ну, в какой-то момент он дал мне понять, что я важна для него. А потом… потом у меня никого, кроме него, не осталось.

— Как это?

— Родители развелись. — Сима снова тронула песчаный холмик, словно погладила. — У обоих, как оказалось, были на стороне другие интересы. Мамин новый муж сказал, что ему не нужна дочь от другого мужика — типа, у меня свои дети будут, зачем мне твоя девчонка, тем более уже большая, вот если бы маленькая, а так… А папина новая жена… у нее был сын от первого мужа, я ей тоже оказалась не нужна. А уж Сэмми и подавно.

— И как же ты?

— Квартиру в центре города родители продали, и папа с новой женой купили частный дом на окраине, а меня поселили во времянке за домом. — Сима вздохнула. — Она без отопления была, и ванны не было, я купаться в дом ходила, а зимой туда ставили электрическую печку. Ну, до моих пятнадцати лет мы с Сэмми там жили, потом папа умер, мачеха сказала: иди куда хочешь, ты мне тут не нужна. Я пошла к маме, а там…

Сима заплакала, слезы катились, она вытирала их ладошками, но слез было слишком много. Она и сама не знает, зачем рассказывает все это практически незнакомому человеку, но, когда не стало Сэмми, она почувствовала себя будто в вакууме. Вокруг кипела жизнь, а она словно до сих пор сидела у ворот, куда не проникали звуки.

— Обижали тебя?

— Обижали… — Сима всхлипнула. — У отчима был свой дом, все деньги от продажи квартиры мама ему отдала, и сначала оно и ничего было, поселили меня в мансарде, чтобы глаза не мозолила. У мамы с отчимом уже к тому времени был сын, но родился он с ДЦП, калека. Надо было ухаживать за ним, а у меня же школа, и я в институт хотела, я сама языки изучала, еще учеников брала по английскому.

— Так ты и английский знаешь?

— Английский все знают. — Сима раздраженно отмахнулась. — И я уже начала потихоньку зарабатывать, но так, чтобы отчим не знал, ходила к ученикам домой. Деньги прятала — он бы отнял, очень жадный был. А все свободное время я должна была за этим мальчиком ухаживать.

— За братом?

— Ну, какой он брат. — Сима фыркнула. — Он сын мамы и чужого мужика, причем он даже не понимал ничего особо — так, хлопоты одни, и те впустую, он бы никогда не поправился, все это знали. Лежал, как полено, только таращился бессмысленно или начинал кричать, остановить эти вопли было невозможно, иногда и по часу, и по два надрывался. А когда я оканчивала школу, он умер. Ну, я так думаю, для него это был лучший исход, так жить — врагу не пожелаешь, но мама словно с ума сошла. Она отчего-то взяла в голову, что, если бы я лучше за ним приглядывала, он бы не умер. Дошло до того, что они с отчимом оба набрасывались на меня и избивали.

— И никто ничего не сделал?

— А кому оно было надо? — Сима горько улыбнулась. — Чужая семья, семейные дела — никто ничего. Правда, мать отчима говорила им, что, дескать, вы оба с ума сошли, мальчишка больной совсем был, Серафима-то тут ни при чем, но они оба с каждым днем все больше сами себе верили, что его смерть — это моя вина. Хотя, когда он умер, меня и дома-то не было, я ездила на олимпиаду по английскому в соседний город, от школы. А они с ним сами оставались, вот мама устала и уснула, а проснулась — он мертвый. Я вернулась, а у нас похороны, мама кричит криком, там прямо на меня и набросилась — типа, так для тебя это не горе, значит. Честно говоря, для меня это и правда не было горем, но я и не плясала от радости, конечно, просто плакать по нему я не могла, я его не любила, как вообще можно было любить этот бессмысленно дышащий и вечно гадящий кусок мяса, я не понимаю, тем более что он доставил мне много неприятностей. Что такое уход за лежачим больным, ты понимаешь, а мне приходилось за ним ухаживать, хотя я не должна была совершенно, это был их косяк, а не мой. Конечно, я не билась в истерике, когда он умер, да и можно ли говорить о том куске органики «он», если в нем не было даже проблеска сознания? Но мама с отчимом считали, что… Да не важно, прошло и прошло. В общем, я аттестат получила и уехала. Забрала Сэмми, документы взяла, кое-какие вещи — и все, гуд-бай, ребята. Уехала ночью, чтобы не объясняться и не слушать бред, от которого уши вянут. Деньги у меня на первое время были, я сразу дала объявление и учеников набрала, потом, через год, поступила в институт, но жили мы на съемной квартире, потому что в общагу Сэмми не пустили, конечно.

— А мать что ж?

— Понятия не имею. — Сима всхлипнула. — Надеюсь, она смогла родить нормального ребенка и успокоилась. Но видеть ее я больше никогда не хочу. Она-то из-за меня не шибко переживала, собственно. Нет, я не то чтобы обижена, боже упаси. Просто есть вещи, которые я с собой не позволяю проделывать никому. А она предала меня, когда я в ней нуждалась: сменяла меня на какого-то мужика и потом тоже приняла, только чтобы люди не осуждали, но не хотела даже, чтобы я в их доме жила, на чердак спровадила. Зато как за пацаном говно убирать — иди сюда, Серафима! Так что была без радости любовь — разлука будет без печали, так сказать. Думаю, когда я уехала, они вздохнули с облегчением, а я-то уж точно. Тем более что у меня был Сэмми.

— И все эти годы…

— Да, мы с Сэмми не расставались. Работы было всегда много, платили и платят мне хорошо, так что я смогла и машину купить, и домик в пригородном селе взяла — развалюха была, но кое-как привела в порядок, а год назад подвернулся вариант дешевой квартиры — купила, конечно. Знала бы я, отчего квартира такая дешевая… Но Сэмми должен был узнать наконец, что это — собственный дом, где мы с ним — полные хозяева. Все так хорошо складывалось, если не считать полоумную старуху, а старуха же не вечная — ну, я так думала, и вот…

Сима с тоской посмотрела на песчаный холмик, и Таня вдруг словно душой почувствовала глубину ее горя и непоправимость потери. Единственное существо на земле, которое все эти годы, когда маленькую Симу бросали, предавали самые родные люди, неизменно было рядом, бескорыстно любило свою хрупкую хозяйку и к которому она сама была накрепко привязана, — ушло, отжив свой век, долгий по кошачьим меркам, но такой короткий по меркам человеческим, и теперь этот якорь, оберегавший Симу от волн отчаяния и одиночества, исчез. Она осталась один на один со своими воспоминаниями, и жизнь, которую она строила все эти годы для себя и для Сэмми, отныне разрушена.

А самое главное — невозможно, невероятно жестоко сказать ей: ну, возьми в дом другого кота. После всего, что ей пришлось пережить вместе с ее Сэмми. Другой кот будет именно другим котом, а не частью жизни, половинкой души, отдушиной.

— Знаешь, что мы сделаем? — Таня поднялась и протянула Симе руку. — Вставай, поедем сейчас к моему приятелю. У него фирма по изготовлению разных штук из камня, и мы закажем ему что-то типа надгробия. А то ведь люди потопчут, а так будет памятничек такой небольшой и…

— Придавить его камнем?!

— Все лучше, чем кто-то наступит, не зная. — Таня добыла из кармана пачку салфеток. — А то и специально потопчут, мало ли уродов, увидят холмик и цветы — и потопчут, есть такие кретины. Или собаки бродячие разроют, тоже случается, а так поставим памятник — могила останется в целости. На-ка вот, вытри лицо, и поедем. Он недорого возьмет, я думаю. Такой кот достоин памятника, что этот холмик, чепуха! Идем, Сима, да еще же и машина не заперта осталась.

— Она сама закрывается, когда никого в ней нет, замки срабатывают автоматически.

— Скажи пожалуйста, какие чудеса техники! — Таня покачала головой. — Все, хватит тут сидеть, надо заказать Сэмми памятник. У тебя есть его фотографии?

— Конечно.

— Так я и думала, что полный телефон. Кого ж тебе и фотографировать было, как не Его Котейшество. Поставим памятник, насадим цветов…

— Там песок, ничего расти не будет.

— Что-нибудь придумаем. — Таня потащила Симу к машине. — Едем сейчас же, чего зря сидеть, хлюпать носом? Кстати, старуху твою выпустили, но строго-настрого приказали не лезть к тебе, и заявлению твоему дали ход. Думаю, что вполне и до суда дело может дойти, только адвоката бы тебе хорошего.

— Сосед обещал.

— Сосед? — Таня заинтересованно блеснула глазами. — Женатый сосед-то?

— Не знаю. — Сима вздохнула. — Мужик как мужик, кто его знает, женат он или нет?

Таня фыркнула и пожала плечами. Ну, конечно, такая худышка с глазами испуганного эльфа может особо не заморачиваться насчет женатых или неженатых мужиков, они за ней небось сами табуном бегают. А вот ей приходится думать о своих охотничьих угодьях, не с ментами же романы заводить, в самом-то деле!

— Старуха эта — аферистка та еще. — Таня пытается вывести Симу из депрессии, но понимает, что получается плохо. — Как привезли ее, тут же помирать принялась, но у нас на этот случай своя бригада «Скорой» имеется, там симулянтов на раз выявляют. Ты же понимаешь, у нас специфика такая, многие пытаются изобразить смерть, а не смерть, так инфаркт или еще что-то такое. Ну, так наши доктора приехали, туда-сюда поглядели, послушали, давление измерили и говорят ей: открываем глаза, бабуля, все с вами в полном порядке, симуляция усугубляет ваше и без того непростое положение. А потом уж наши ребята объясняли старухе, что такое ее поведение подпадает под статью Уголовного кодекса и вина ее практически доказана, можно хоть завтра в суд. Ну, у нас умеют доходчиво объяснять, конечно, а старуха эта твоя — та еще штучка оказалась, угрожать принялась, прикинь! Сверни налево, это на Куйбышева, на Капустинском кладбище, туда ехать лучше через промзону.

Симе все равно, на Куйбышева или в другой галактике, потому что, когда она ведет машину, боль каким-то непостижимым образом немного отступает, словно не успела заскочить в салон и теперь бежит позади, злая, как стая волков, и предвкушает свое торжество, когда машина остановится.

— Вот, заезжай в ворота и поворачивай сразу направо, там кирпичное здание, а около него памятники будут. Ну, образцы. Давай, заезжай скорее. — Таня показывает на кованые ворота недалеко от кладбищенской стены. — Паркуйся здесь, и пойдем.

— Но я…

— Когда ты немного придешь в себя, то поймешь, что я была права.

Сима вздохнула и припарковала машину. Все равно домой идти не хочется, что ей делать в пустой квартире, которая со смертью Сэмми перестала быть домом? Может быть, Таня и права — могилку Сэмми могут случайно разорить, просто наступив на нее, а этого она даже представить не хочет.

В дверях они столкнулись с высоким смуглым мужчиной, одетым во все черное. Глубокие залысины придавали его лицу какое-то мрачное, даже зловещее выражение, но глаза оказались светлыми и неожиданно яркими. Что-то было в этом человеке, от чего у Симы мурашки по коже поползли, и она поспешно отскочила от двери, пропуская выходящего.

— Ишь, торопыга! — Таня покачала головой. — Ну, в трауре человек, конечно… Ромка!

Таня втолкнула Симу в большой прохладный зал, заставленный образцами готовой продукции. Здесь и каменные скамейки, и памятники, и мемориальные доски, и даже фигура ангела. Сима с опаской поглядывает на все это разнообразие, думая, что такая скамейка пригодилась бы ей у ворот, если они вдруг снова не откроются… Но теперь там был Сэмми, и у него в этом сне были два глаза, оба — поразительной красоты, как когда-то. И отчего-то лишь сейчас это вспомнилось.

— Чего орешь, тут я.

Из дальней комнаты вышел тощий невысокий парнишка, одетый в опрятный синий комбинезон. Он улыбнулся Тане и с интересом посмотрел на Симу, но она его интереса не заметила, потому что белая каменная скамейка интересует ее сейчас гораздо больше. Хорошая такая скамейка, очень к воротам подошла бы, но как ее туда затащить?

— У нас беда, Ромка.

— Да понял я. — Парень с сожалением посмотрел на Симу. — Фотография покойного есть? Что ставить будем — крест, памятник, ангела или просто камень?

— С ангелом будет, пожалуй, перебор… — Таня толкнула Симу в бок: — Фотку давай.

Сима вздохнула и вытащила сотовый. Конечно, здесь сотни фотографий Сэмми. И в последний год она их делала еще чаще, вот только больного Сэмми она не снимала, разве что накануне, когда он точил когти о ножку стола на кухне и выглядел почти совсем как раньше.

— Что?! — Парень округлил глаза. — Девки, вы совсем спятили?!

— Ничего не спятили! — Таня угрожающе нависла над приятелем. — Ты знаешь, какой это был кот? Ты можешь себе представить, что он для нее значил? Ты понятия не имеешь. Значит, так, Роман. Нам нужен камень такой, отполированный с одной стороны, и на нем портрет Сэмми, и годы жизни. И… что мы там напишем ему, Сима?

— Каждая буква стоит денег, не говоря уж о портрете, да и камень еще… — Парень просматривает фотографии. — Вот эта, пожалуй, подойдет… Красавец, конечно, просто красавец, жаль. Так вот, каждая буква… Эй, не реви, ты что!

Сима и рада бы не плакать, но боль, похоже, догнала ее и радостно вцепилась, наверстывая упущенное.

— Так вот…

— Да поняли уже, Гобсек несчастный, каждая буква. И каждый раз, когда ты будешь звонить мне и просить пробить того или иного клиента по нашей базе, тебе это тоже будет стоить денег.

Они яростно буравят друг друга глазами, и парень сдается:

— Ладно, есть у меня кусок камня, но он небольшой совсем, да и цвет такой… Короче, не знал я, куда его пристроить, так что сделаю. Что напишем в виде эпитафии? Реветь перестань, слышишь?

Сима словно вынырнула из глубокой воды и тяжело всхлипнула. Она пришла заказывать памятник для Сэмми. Для своего Сэмми!

— Я не думала… Не знаю. Просто напишите, что мы обязательно встретимся, пусть только немного подождет.

— Дура ты. — Парень достал откуда-то нераспечатанную бутылку воды. — На, выпей и приди в себя. Смерть — естественное завершение жизни. Просто прими это и считай, что этому парню там хорошо, потому что он избавился от старого больного тела и теперь ждет, когда родится подходящий котенок, чтобы воплотиться снова и начать тебя искать.

— Я в это не верю.

— Можешь верить, можешь так оставить, но это не я придумал, этим знаниям тысячи лет. Книжки читать надо, а не сериалы смотреть. Он обязательно вернется к тебе, потому что надолго оставлять тебя без присмотра нельзя, похоже, — а это значит, что, даже если ты его не узнаешь, он узнает тебя обязательно и даст тебе понять, что это он. Ладно, хватит реветь, с памятником я что-нибудь придумаю. Послезавтра приедешь, поедем устанавливать.

— А сколько…

— А нисколько. — Парень горестно вздохнул. — И у Гобсека есть сердце, поработаю для души, что ж. Напиши мне вот тут, на бумажке, как его звали и даты тоже, а послезавтра приедете, сделаю.

Сима дрожащими пальцами берет ручку и пишет на розовом стикере имя и даты рождения и смерти. Голова тяжелая, и отчего-то хочется спать, но идти домой ей сейчас не хочется абсолютно, и она решает, что поспит сегодня в машине. Вот сейчас отвезет эту Таню, которая так и не сказала, что же ей было надо, и поедет на набережную, остановит машину недалеко от того места, где Сэмми, и уснет. А завтра уж… Ну, будет какой-то день, как-то будет.

— Отвезешь меня домой? Я недалеко тут, на Зеленом Яре живу. — Таня покосилась на Симу. — Есть хочу, просто сил нет, мы с тобой так никуда и не заехали. А дома всегда полно еды.

Сима кивает — конечно, отвезет, не выбрасывать же ее из машины просто у кладбища.

— Вот сюда поверни. Здесь моя семья живет, ну и я в основном тоже здесь, хотя квартира своя у меня имеется, конечно, родители на двадцатилетие подарили. Но я все-таки больше люблю дома жить. — Таня указывает на узкий переулок. — Все, притормози, я ворота открою, ты заедешь.

— Нет, я…

— Куда, обратно на набережную — плакать? — Таня энергично помотала головой. — Забудь об этом, подруга, плохая идея, как хочешь. Пойдем ко мне, поедим чего-нибудь, у нас всегда полно хорошей еды, а потом поедешь. У тебя дома-то, я уверена, кроме кошачьих консервов, ничего сейчас нет.

Сима пожала плечами — ну, нет и нет. И не надо, не до еды теперь.

Но ворота уже открыты, и ей не осталось ничего другого, как заехать в просторный двор. Здесь уже припаркована старая машина, но места достаточно, так что можно будет даже развернуться.

— Идем, не стой.

Дом из светлого кирпича, длинный, с надстроенным вторым этажом и мансардой. Сима никогда раньше не видела такого чуда архитектурной мысли, но ей-то что за дело? Она вошла в небольшую веранду, где рядами стоит обувь, самая разная, и этой обуви много.

— Вот, ставь свои балетки на полку, рядом с моими. — Таня усмехнулась. — Здесь никто не тронет, запретная зона. А иначе кто-то из девчонок обязательно их примерит, а это непорядок.

Кто-то из девчонок? Сима с опаской покосилась на ряды обуви. Сколько же тут живет народу?

— Мааам, я дома!

Таня втащила Симу в дом, и они тут же попали в водоворот какой-то веселой игры, затеянной кучкой черноглазых и черноволосых детей.

— Я слышу, — низкий мелодичный голос из глубины дома. — Иди сюда, Тара у нас сегодня рожает. Дети, ну-ка, тихо!

Откуда-то появилась стройная смуглая девушка в ярком платье, с длинными черными косами. Чмокнув Таню в щеку, она загнала выводок детей на лестницу, ведущую на второй этаж.

— Ничего у нее без тебя не клеится, Танюшка.

Таня потащила Симу в глубь дома, и Сима с удивлением рассматривает многочисленные просторные комнаты, застланные коврами, с низкими диванчиками и столиками. В одной из таких комнат обнаружилась стройная женщина в яркой юбке и с черными косами, уложенными вокруг головы.

— Тара вздумала рожать, а мне ну никак не поспеть с делами и с ней. — Женщина цепко посмотрела на Симу. — Подружку привела?

— Ага. — Таня поцеловала женщину в щеку. — Я только руки вымою, мам. Это Сима, она поест с нами, ладно?

Таня выскочила из комнаты, а Сима осталась. Она никак не ожидала увидеть цыганский дом и цыганскую семью у белокурой синеглазой Тани, но именно эту женщину Таня назвала мамой.

— Я Сакинда, тетя Сакинда, мать этой егозы. — Женщина кивнула Симе, указав на подушки у стены. — Садись, детка. У нас тут, видишь, дым коромыслом, да еще Тара принялась рожать, хотя мы ждали только дня через три. Но смерть и роды не ждут погоды, что ж…

На полу стоит большой ящик, и Сима заглянула в него.

Ящик кто-то заботливо выстлал куском мягкого одеяла и прикрыл чистой тканью. А на ней лежит серая британская кошка, и бока ее вздымаются, она тяжело дышит, ее бархатная круглая мордочка повернута к людям, в глазах — испуг и мука.

— Так-то, дорогая, рожаем мы, женщины, своих детей. — Сакинда покачала головой. — Что женщины, что кошки, что другие животные — все тяжко рожаем и растим, ночей не спим. А потом всю жизнь до самой смерти болит сердце за детей. Тихо, девочка, тихо, все будет хорошо.

— Я здесь. — Таня уже переоделась в легкую яркую юбку и такую же блузочку. — Ай, бедная моя, ну давай, милая, потерпи и поднатужься, и все у нас получится.

И голос ее, и манера говорить изменились неузнаваемо, и теперь от цыганки ее отличали только светлые косы да абсолютно белое лицо с большими синими глазами.

— Сима, если нужно в ванную, то по коридору третья дверь отсюда. — Таня повернула голову и взглянула на Симу. — Прости, я понятия не имела, что Тара именно сегодня решит рожать.

В коробке раздался жалобный и требовательный писк. Сима всхлипнула и выбежала из комнаты. Третья дверь, вот как.

Ванная оказалась достаточно чистой, и Сима открыла кран, вымыла руки и ополоснула лицо. Нужно ехать домой, она совершенно зря пришла сюда, но если уйти прямо сейчас, Таня решит, что это из-за ее родственников, из-за того, что они цыгане. Обижать новую знакомую не хотелось, тем более что некоторое предубеждение против цыган у Симы было. Но она не из-за этого хочет уйти.

Просто Симе видеть, как рождаются котята, невозможно.

Потому что Сэмми больше нет, и жизнь ее превратилась в боль.