6
Четверг, 26 апреля 1659 года от Рождества Христова, 4 часа дня.
Симон вдыхал запахи весны. Впервые за последние дни он чувствовал себя по-настоящему свободно. Издалека доносилось журчание реки. Луга наполнялись сочной зеленью. Между березами и буками, на которых снова распускались почки, цвели подснежники. Лишь в тени под деревьями еще не растаяли пятна снега.
Он бродил с Магдаленой по лугам повыше реки. Они шли по тропинке, такой узкой, что им приходилось то и дело задевать друг друга. Дважды Магдалена спотыкалась и хваталась за него. И держалась дольше, чем на самом деле требовалось.
После разговора в «Звезде» Симон поспешил к реке. Ему требовалось все спокойно обдумать и подышать свежим воздухом. Вообще-то он должен был в это время смешивать настои для отца, но это могло подождать и до завтра. И вообще лучше бы ему пока не попадаться на глаза родителю. Они не перекинулись словом даже возле мертвого сына Кратца. Отец все еще не простил сыну, что тот так вот просто взял и ушел из дому к палачу. Симон знал, что через какое-то время буря поуляжется. Но до тех пор лучше бы им пересекаться поменьше. Симон вздохнул. Отец принадлежал к другому миру, где вскрытие трупа считалось кощунством, а больных лечили одними только слабительными, кровопусканиями да вонючими пилюлями. Ему вспомнилась фраза, которую отец как-то обронил после погребения умершего от чумы: «Господь решает, когда нас забрать. И не нам вмешиваться в Его промысел».
Симону смотрел на вопрос иначе. Ему вот хотелось вмешаться.
Недалеко от Речных ворот он встретил Магдалену. Мать отправила ее на луга собрать черемши. Девушка улыбнулась ему, и он просто пошел вместе с ней. На мосту им встретилось несколько прачек, и Симон прямо-таки спиной ощущал их взгляды. Но ему было все равно.
Они уже весь вечер бродили по лесам вдоль Леха. Вот она снова задела его руку. Симона бросило в жар, по коже побежали мурашки. И что в этой девушке было такого, что заставляло его терять голову? Быть может, сладость запрета? Он знал, что им с Магдаленой никогда не стать парой. Не в Шонгау — не в этом захолустье, где малейшего подозрения доставало, чтобы отправить женщину на костер. Симон наморщил лоб. Дурные мысли налетели, словно тучи.
— Что такое? — Магдалена остановилась и посмотрела на него.
— Это… Нет, ничего.
— Скажи, или мы повернем назад, и я больше не взгляну в твою сторону.
Симон невольно рассмеялся.
— Да уж, вот так угроза… Хотя и не верится, что ты ее исполнишь.
— Вот увидишь. Ну так что?
— Это… по поводу мальчика.
Магдалена вздохнула.
— Так я и думала.
Она потянула его с тропинки к дубовому стволу, который свалился в весеннюю бурю, и они сели рядом. Девушка долго смотрела вдаль и заговорила лишь через некоторое время.
— Это все ужасно. Мне тоже не дают покоя мысли о Петере и Антоне. Я часто видела их на рынке, особенно Антона. У него ведь совсем никого не было. Сирота — это же как ребенок палача. Пустое место.
Магдалена сжала пышные губы в тонкую красную линию. Симон положил руку ей на плечо, и они снова какое-то время помолчали.
— Ты знала, что у Штехлин собирались только сироты? — спросил он наконец.
Магдалена покачала головой.
— Что-то там у них произошло, — взгляд Симона блуждал над деревьями. В отдалении возвышались стены Шонгау.
Немного погодя он продолжил:
— София говорит, что в вечер перед убийством они тоже были у Штехлин. Потом все пошли домой — все, кроме Петера, который отправился к реке, чтобы с кем-то встретиться. Кто там его ждал? Его убийца? Или София врет?
— А маленький Антон? И он тоже бывал у Штехлин? — Магдалена прильнула к его плечу и мягко положила руку ему на бедро. Однако Симон витал где-то в своих мыслях.
— Да, и Антон тоже, — ответил он задумчиво. — И у обоих соком бузины на плече нацарапан этот странный символ. У Антона он был помутнее, будто кто-то пытался его стереть.
— Он сам? — Магдалена прижалась к нему щекой.
Симон так и смотрел неподвижно вдаль.
— К тому же твой отец нашел у Петера в кармане серу, а у Штехлин пропал альраун.
Магдалена в изумлении отшатнулась. Как дочь палача, она была хорошо знакома с магическими ингредиентами.
— Альраун? Ты уверен? — спросила она взволнованно.
Симон вскочил с бревна.
— Отметины, сера, альраун… Все прямо-таки сходится, не думаешь? Будто кто-то специально хочет, чтобы мы поверили во всю эту чертовщину.
— Или же вся эта чертовщина — правда, — прошептала Магдалена. На весеннее солнце наползла туча, и девушка накинула на плечи шерстяной платок.
— Я была сегодня у Даубенбергер, — начала она нерешительно. — Старуха рассказала мне о святой Вальбурге.
Магдалена рассказала Симону о разговоре с целительницей и ее предположении, что убийства могли быть связаны с Вальпургиевой ночью, которая наступит через неделю. Когда она закончила, Симон покачал головой.
— А я в эту чертовщину верить не желаю, — сказал он. — В колдовство и всякие заклятия. Должна быть какая-то причина, почему убили этих детей.
Симону вдруг вспомнился человек с костяной рукой. И София, и служанка в «Звезде» — обе рассказывали о нем. Действительно ли он справлялся о сыне лавочника? Иди же это выдумка Софии? Его тут же обожгло воспоминанием, что девчонка стянула у него приличную сумму денег. Ей ни на грош нельзя было верить!
Симон вздохнул и снова сел на бревно рядом с Магдаленой. Он тоже начал мерзнуть. Девушка заметила, что ему холодно, и накрыла его краем платка. Потом нашла его руку, сжала ее и потянула к своему корсету.
Симон все еще размышлял о костяном человеке. Если он и в самом деле существовал и дети были на его совести, то для чего ему понадобилось их убивать? Что связывало двоих убитых, кроме того, что они в то полнолуние приходили к Штехлин?
И еще…
Кто, кроме них, был у Марты?
Магдалена искоса посмотрела на юного лекаря. Он весь день был каким-то замкнутым. А она просто хотела знать, как он к ней относится.
— Симон, я… — начала она.
В это мгновение ветер донес до них надрывный звон сигнального колокола. Здесь, на лугах, далеко от города, он казался детским криком. Что-то случилось! Симон почувствовал, как все сжалось внутри. Он вскочил и бросился в сторону Шонгау. Лишь через несколько шагов он заметил, что Магдалена за ним не последовала.
— Быстрее! — воскликнул он. — И молись, чтобы это не оказался еще один труп в реке!
Магдалена вздохнула. Потом встала и побежала вслед за Симоном.
Палач взлетел по лестнице из подвала, перемахивая сразу через несколько ступенек. Он слышал, как следом за ним спешили секретарь и все остальные. Надрывный звон неумолчно разносился над городом.
В сигнальные колокола на сторожевых башнях звонили лишь в крайних случаях: при нападении или пожаре. Вторжение вражеских солдат Куизль исключил сразу. Вот уже десять лет как наступил мир. Были, конечно, шайки мародерствующих наемников, что прятались по лесам и грабили одинокие подворья. Но горстка оборванцев вряд ли осмелилась бы напасть на большой город вроде Шонгау. Значит, пожар…
Как и раньше, большинство строений здесь были деревянные, с соломенными крышами. При неблагоприятном ветре маленький тлеющий огонь мог уничтожить весь город. Люди боялись пожара неописуемо, Куизль и сам тревожился за семью.
Когда Якоб достиг выхода из крепости, он увидел, что городу пока что ничего не угрожало. По другую сторону городских стен поднимался тонкий столб дыма, который низким облаком расстилался по небу. Куизль предположил, что горело возле пристаней.
Не дожидаясь остальных, он поспешил по Монетной улице до амбара, затем свернул налево к Речным воротам. Туда же устремились и другие жители, чтобы выяснить, что же случилось. На верхних этажах, обращенных в сторону реки, распахивались окна, которые хозяева успели уже закрыть на ночь. Они с любопытством взирали на представление, разыгравшееся на берегу реки.
Куизль проскочил в ворота и увидел, что внизу у пристаней пылал склад. Огонь охватил крышу огромного хранилища. Шестеро плотогонов выстроились в цепочку и поливали из ведер ревущее пламя. Другие спешно выносили из здания ящики и бочки. Все трещало и лопалось. Палач уже не надеялся, что склад удастся спасти; тем не менее поспешил к мосту, чтобы хоть как-то помочь. Он понимал, что с каждым ящиком сгорало небольшое состояние. Шерсть, шелк, вино, специи… Там складывали все, что не поместилось в городской амбар или ждало дальнейшей перевозки.
Когда ворота остались позади, Куизль остановился как вкопанный. Возле причала для плотов он увидел толпу людей, которые яростно схватились между собой. Кулаки так и мелькали; несколько человек уже лежали неподвижно на земле, остальные вооружились длинными жердями и охаживали ими друг друга. Палач узнал некоторых плотогонов и извозчиков, но были среди них и чужие.
Заходящее солнце скрылось за деревьями, пламя отбрасывало на людей неестественные отсветы. Куизль не мог взять в толк: люди колошматили друг друга, а в нескольких шагах от них огонь пожирал хранилище!
— Вы сдурели! — закричал он и пробежал последние метры по мосту. — Прекратите, склад горит!
Люди, казалось, его даже не заметили, и продолжали валять друг дружку по земле. Кому-то уже расшибли лоб, другим успели расцарапать или разбить лицо. Палач с силой выдернул из кучи двоих сцепившихся и растащил друг от друга. В одном из них Куизль узнал Георга Ригга в разодранном кафтане, шонгауского возчика, участника бесчисленных попоек в кабаках за рыночной площадью. Тот еще драчун, однако среди своих пользовался заслуженным уважением. Второй, похоже, был не местным. Ему разбили губу и неслабо рассекли правую бровь.
— Прекратить, я сказал! — Куизль встряхнул обоих, и они наконец опомнились. — Лучше помогите спасти склад!
— Аугсбургцы его подожгли, пускай и тушат! — Георг Ригг харкнул в лицо противнику, и тот замахнулся для нового удара.
Куизль столкнул их лбами.
— Что ты болтаешь?
— Вздор несет! — Второй, судя по выговору, был из Аугсбурга. Он яростно указал на пылающий склад. — Ваш сторож ворон считал, а платить, видите ли, нам… Ну нет! Вы нам за все ответите!
Якоб почувствовал движение сзади, обернулся и краем глаза увидел летящую на него жердь. Он инстинктивно отбросил обоих драчунов и в тот же миг перехватил оглоблю. Рывком оттолкнул ее от себя, так что человек на том конце с криком полетел в воду. Слева уже приближался следующий, Якоб узнал в нем возчика из аугсбургской гильдии. Тот с криком на него бросился. Куизль в последний момент отступил в сторону и мощно рубанул его по шее. Мужчина со стоном повалился на землю. Однако через пару секунд он поднялся и снова ринулся в бой. Удар рассек пустоту, а следующий Куизль встретил правой ладонью, которая начала сжиматься на кулаке до тех пор, пока не послышался хруст пальцев. Палач шаг за шагом теснил противника к краю причала и наконец столкнул в реку. Тот с плеском исчез под водой и выплыл, яростно барахтаясь, уже на другом конце пристаней, где попытался схватиться за одну из опор.
— Прекратить! Именем города, прекратить! — На берегу появился Иоганн Лехнер с четырьмя стражниками, которые вместе с несколькими шонгауцами принялись разнимать драчунов. — Все к складу! Берите ведра!
Скупыми приказами секретарь организовал спасение хранилища, хотя спасать-то, собственно, было уже и нечего. Крыша за это время провалилась, и все проходы загородило пылающими балками. Все товары, оставшиеся внутри, рано или поздно станут добычей огня. Сотни гульденов утеряны безвозвратно. Рядом громоздились покрытые сажей ящики и тюки, некоторые еще тлели. В воздухе стоял запах жженой корицы.
Стражники согнали участников драки в кучу и разделили на две группы: шонгауцев и аугсбургцев. Те, в свою очередь, бросали друг на друга ненавидящие взгляды. Они казались слишком измученными, чтобы дальше драться или браниться.
Среди шонгауцев Куизль узнал и Йозефа Бертхольда, брата пекаря. Михаэль приложил мокрую тряпицу к заплывшему глазу Йозефа и яростно проклинал аугсбургцев. Двое других свидетелей допроса смешались с толпой.
В это время по распоряжению секретаря явился Бонифаций Фронвизер, отец Симона. С водой и кусками тряпок он занялся самыми серьезными ранами. Одному из шонгауцев проткнули плечо, а кто-то из Аугсбурга зажимал кровоточащую рану на бедре.
Когда Куизль услышал крик Лехнера, он поспешно отошел от дерущихся. Теперь Якоб сидел на столбике у причала, покуривал трубку и наблюдал за всей суматохой издали.
Складывалось впечатление, что поглазеть на представление к реке сбежался весь город. Отсюда и до самых ворот стояли люди и разглядывали горелые развалины. До сих пор с грохотом рушились пылающие балки. Пожар, подобно костру в день святого Иоанна, освещал близкий лес, над которым медленно сгущались сумерки.
Секретарь Лехнер между тем отыскал сторожа, который страдальчески скорчился перед ним, клянясь в своей невиновности.
— Поверьте, господин, — скулил он. — Мы и понятия не имеем, как разгорелся пожар. Мы сидели прямо вот здесь с Бенедиктом и Йоханом, играли себе в кости. И только я повернулся, а склад уже весь в огне! Кто-то поджег, иначе не вышло бы все так быстро.
— Я знаю, кто поджег! — прокричал Ригг из своей группы. — Аугсбургцы! Сначала детей поубивали, а потом и склад спалили. Чтобы никто больше не имел с нами дел, и все боялись и объезжали наш город! Псы помойные!
Со стороны шонгауских возчиков начали роптать. Полетели камни, послышалась ругань. Стражникам с большим трудом удавалось сдерживать обе группы.
— И охота нам поджигать собственные товары! — прогремел голос со стороны аугсбургцев. Шонгауцы что-то заорали в ответ. — Это вам ничего не удалось, и теперь валите все на нас. Вернете нам каждый грош!
— А это вот что? — Георг Ригг указал на ящики и бочки, сложенные перед сгоревшим складом. — Свое-то барахло сначала вынесли целехоньким!
— Врун! — Аугсбургцев уже было не угомонить. — Мы вынесли их, когда уже все горело. А вы стояли баранами и верещали.
— Спокойно, чтоб вас!
Голос секретаря не отличался громкостью. Но было в нем что-то такое, что заставило всех замолчать. Лехнер обвел взглядом обе разгневанные группы и повернулся к аугсбургцам.
— Кто у вас главный?
Вышел тот самый верзила, которого Якоб столкнул в реку. Ему, судя по всему, удалось выбраться из воды. Мокрые волосы свисали на лицо, штаны и рубаха липли к телу. Тем не менее не было похоже, чтобы Лехнер хоть как-то его напугал. Здоровяк угрюмо глянул ему прямо в глаза.
— Ну, я.
Лехнер взирал на него снизу вверх:
— И как же тебя зовут?
— Мартин Хойбер, бригадир, работаю на Фуггеров.
Кто-то присвистнул. Фуггеры, хоть были уже и не такими могущественными, как до войны, однако их имя еще кое-что значило. Любой, кто работал на эту семью, мог рассчитывать на влиятельных заступников.
Когда Лехнер об этом раздумывал, лицо его оставалось невозмутимым. Он коротко кивнул и сказал:
— Мартин Хойбер, ты будешь нашим гостем, пока мы не разберемся в этом деле. А до тех пор тебе запрещено покидать город.
Хойбер побагровел.
— Не выйдет. Я подчиняюсь суду Аугсбурга!
— Очень даже выйдет, — голос Лехнера звучал тихо, но настойчиво. — Ты подрался на нашей земле, и тому есть свидетели. Так что можешь посидеть и у нас, потягивая водичку.
Со стороны шонгауцев послышался довольный и злорадный смех. Секретарь повернулся к ним.
— Нет повода для веселья. Ни малейшего! Георг Ригг, ты, как зачинщик всего этого безобразия, отправляешься в тюрьму вместе с бестолковым сторожем. И посмотрим, кто будет смеяться последним.
Георга Рига, сторожа и Мартина Хойбера увели под громкие протесты. На мосту Хойбер обернулся еще раз.
— Вы еще пожалеете! — прокричал он. — Завтра же Фуггеры обо всем узнают. И тогда молитесь Господу. Заплатите за каждый мешок. Каждый!
Лехнер вздохнул и повернулся к бургомистру, который стоял рядом, побледневший, как мел.
— Над городом проклятие. И началось все, когда ведьма убила мальчиков, — сказал секретарь.
Бургомистр Земер вопросительно на него посмотрел:
— Вы думаете, что Штехлин и сарай…
Лехнер пожал плечами и улыбнулся.
— Все возможно. Нужно позаботиться, чтобы Штехлин призналась. Тогда все вернется в свое русло. И все останутся довольны.
Бургомистр облегченно кивнул. И оба вельможи отправились обратно в город.
Девочка прижимала к тощей груди деревянную куклу. Дыхание с хрипом вырывалось из груди. Лицо было бледным, щеки запали, под глазами залегли темные круги. Она снова закашлялась, тяжело и мучительно, болело горло. Издалека, с Леха, до нее доносился шум — что-то там произошло. Она с трудом приподнялась в кровати и попыталась посмотреть через окно, но увидела лишь небо, облака и столб дыма. Отец сказал, что все в порядке, и ей не следует волноваться и вставать с постели. Позже придет лекарь и поможет ей. Девочка улыбнулась. Уж лучше бы пришел молодой, а не старый. Ей нравился молодой. Однажды на рынке он протянул ей яблоко и спросил, как у нее дела. Мало кого интересовало ее самочувствие. Да, собственно, никого не интересовало.
Клара потеряла родителей в пять лет. Сначала маму. Она так и не пришла в себя после рождения маленького братика. Клара еще помнила маму по ее улыбке, большим добрым глазам; как она часто пела дочке перед сном. Когда несли деревянный гроб, Клара думала, что мама только спала и совсем скоро проснется и придет домой. Отец вел ее за руку. Когда подошли к церкви Святого Себастьяна и на новом кладбище опустили гроб в землю, он сжал ее руку до того сильно, что девочка вскрикнула. Женщины думали, она плакала из-за матери, и гладили ее по голове.
После этого отцу становилось хуже и хуже. Все началось с такого же кашля, какой мучил теперь и ее, тяжелого и сухого. Потом появилась кровь. Соседи сочувственно смотрели на него и качали головами. По вечерам Клара часто сидела у отца на кровати и пела песни, которые всегда пела мама. У них никого больше не осталось, только они вдвоем. Братья и сестры уехали, потому что в Шонгау и так хватало плетельщиков корзин. Или умерли, как маленький братик, который три дня кричал без материнской груди, а потом внезапно затих.
Отец умер осенью, холодным дождливым днем. Его отнесли на то же самое кладбище, где похоронили жену. Могила была еще свежей, копать было легко.
Несколько недель Клара провела у соседки, с полудюжиной других детей. За столом все толкались вокруг единственного блюда с кашей, но девочка и так не чувствовала голода. Она залезала под лавку и плакала. Она осталась совсем одна. Соседка порой давала ей тайком что-нибудь сладкое, но и это отбирали потом другие. Все, что ей досталось, — это деревянная кукла, которую отец когда-то вырезал для нее в более радостные времена. Клара не расставалась с нею никогда, ни днем, ин ночью. Это была единственная память о родителях.
Месяц спустя пришел молодой дружелюбный мужчина. Он погладил ее по голове и сказал, что с этого времени она Клара Шреефогль. Он отвел ее в большой трехэтажный дом, прямо у рыночной площади, с широкой лестницей и множеством комнат с тяжелыми шторами из парчи. У Шреефоглей было уже пятеро детей, и больше, как говорили, Мария Шреефогль родить не могла. Они приняли ее как собственного ребенка. А когда братья и сестры поначалу шептались у нее за спиной или выкрикивали оскорбления вслед, явился отчим с ореховым прутом и так выпорол детей, что они еще три дня не могли сидеть. Клара ела те же изысканные блюда, носила такую же льняную одежду, но несмотря на это понимала, что чужая. Сирота, которую взяли на попечение. На семейные праздники, Пасху или в вечер святого Николауса она чувствовала, как между ней и Шреефоглями вырастала стена. Она принимала ласковые взгляды, объятия других, невысказанные слова, жесты и прикосновения. А потом бежала к себе в комнату и снова плакала, тихонько, чтобы никто не заметил.
За окном уже раздавались крики и рев. Клара не могла больше оставаться в кровати. Она поднялась, откинула тяжелое пуховое одеяло и соскочила на холодный пол. И тут же почувствовала головокружение. Ее лихорадило, ноги были ватными и подгибались. Она все же прошла несколько шагов, открыла окно и выглянула.
У реки горел склад! Языки пламени взмывали высоко в небо, на берегу собрался весь город. Родители Клары, братья с сестрами и нянька тоже отправились понаблюдать за происходящим. Только ее, больную сиротку, оставили здесь. Она свалилась в реку во время ужасного бегства три дня назад. Ей вовремя удалось схватиться за куст, прежде чем ее подхватил поток. Она забралась по откосу и побежала домой через трясину и заросли. При этом беспрестанно выискивала глазами мужчин, но те исчезли. Других детей тоже не было. Лишь среди дубов недалеко от Пастушьих ворот она столкнулась с Антоном и Софией. Антон, объятый ужасом, вылупил глаза и все кричал, что видел дьявола. Он замолчал, только когда София влепила ему затрещину. Теперь он был мертв, и Клара знала, из-за чего. Даже в десять лет она хорошо представляла себе, что произошло. Клара боялась.
В это мгновение внизу скрипнула дверь. Должно быть, вернулись приемные родители. Она уже хотела позвать их, но что-то ее удержало. Когда Шреефогли приходили домой, всегда поднимался шум, хлопали двери, смеялись и топали по ступенькам дети. Даже когда нянька возвращалась с рынка, по крайней мере, слышно было, как она гремит ключами и возится с корзинами. Сейчас же стояла мертвая тишина. Словно кто-то хотел осторожно отворить деверь, и только скрип его выдал. Клара услышала шорох на лестнице. Она инстинктивно отскочила от окна обратно к кровати и залезла под нее. В нос попала пыль, и девочка с трудом сдержалась, чтобы не чихнуть. Из своего укрытия она увидела, как дверь в ее комнату медленно открылась. Пара забрызганных грязью ботинок остановилась на пороге. Клара перестала дышать. Обувь не могла принадлежать отцу, он очень ревностно следил за чистотой. Она понятия не имела, кто был хозяином этих ботинок, но узнала грязь. Так же выглядели ее башмаки три дня назад. Это была та самая грязь, по которой она убегала.
Те мужчины вернулись. Или, по крайней мере, один из них.
Пыль забивалась в нос, что-то защекотало правую руку. Клара покосилась на нее и увидела паука, который прополз по пальцу и исчез в темноте под кроватью. Клара подавила желание закричать и наблюдала дальше за ботинками, что до сих пор топтались на пороге. Она слышала спокойное дыхание незнакомца. Потом ботинки исчезли за дверью, и до девочки донесся топот по лестнице, ведущей в верхние комнаты. Она прислушалась к звуку шагов; он был не таким, как при нормальной ходьбе. Через равные отрезки времени слышалось шарканье. Клара вспомнила ночь бегства: один из преследователей гнался за ней точно такими же скачками. Он… хромал! Теперь она не сомневалась, что по лестнице крался тот самый хромой. Может, он и в этот раз не будет очень уж расторопным?
Клара прождала несколько мгновений, затем выбралась из-под кровати и засеменила на цыпочках к открытой двери. Выглянула наверх, но никого не увидела на лестнице. Должно быть, неизвестный зашел в одну из комнат. Клара тихонько скользнула вниз.
Когда девочка спустилась в гостиную, она вдруг вспомнила, что оставила наверху куклу.
Клара закусила губу. Дверь на улицу перед ней стояла открытой настежь. Клара слышала шум с реки. Первые горожане начали, вероятно, расходиться по домам.
Клара зажмурилась на мгновение, затем пустилась обратно наверх и вбежала в комнату. Кукла лежала на кровати, девочка схватила ее. Только она устремилась назад к лестнице, как сверху раздались шаги. Торопливые шаги.
Незнакомец ее услышал.
Шаги ускорились, неизвестный теперь перескакивал через несколько ступенек. Прижимая к себе куклу, Клара бросилась вон из комнаты. У порога она глянул наверх. На нее обрушилась черная тень. Бородатый мужчина в накидке протянул к ней правую руку. Дьявол пришел за ней. На месте левой руки были кости.
Клара отшатнулась, захлопнула дверь в комнату и задвинула засов. С той стороны в нее что-то врезалось, девочка услышала приглушенную ругань. Потом в дверь ударили с такой силой, что та затрещала. Еще раз, и еще… Клара кинулась к распахнутому окну. Она хотела позвать на помощь, но страх сдавил горло, и из него вырвался лишь хрип. Улица под окном была по-прежнему пустой, лишь вдалеке виднелась толпа горожан, теснившихся у Речных ворот. Она решила помахать им, но поняла, что это бесполезно. Скорее всего, ей просто помашут в ответ.
За спиной затрещало дерево. Клара обернулась и увидела, как острие сабли прорубило дверь посередине, и отверстие неумолимо ширилось. Девочка снова осмотрела улицу перед домом. Комната располагалась на втором этаже, от земли ее отделяло около трех метров. Прямо возле входа какой-то крестьянин оставил телегу, устланную соломой.
Без лишних раздумий Клара сунула куклу за пазуху и перелезла через карниз. Потом опустилась вниз и повисла, уцепившись за край окна. Треск в комнате усилился, засов отлетел в сторону. Тонко вскрикнув, Клара разжала руки и бухнулась прямо в солому. Боль пронзила правое плечо, когда она ударилась о деревянный борт. Не обращая на это внимания, она спрыгнула на землю и с соломой в волосах и ночной рубашке опрометью пустилась по улице. Когда девочка обернулась еще раз, в окне стоял дьявол. Он махал ей костяной рукой и, казалось, что-то говорил вслед.
До встречи. Скоро увидимся…
В помутившемся рассудке раздавались голоса. Все плыло перед глазами, ноги несли ее сами собой, хрип в груди то стихал, то нарастал вновь. Она шаталась по безлюдным переулкам, и некому было помочь.
Когда Симон с Магдаленой добрались до пристаней, большинство горожан уже разбрелись по домам. Пожарная бригада была занята тем, что стаскивала в кучу дымящиеся балки и поливала водой еще тлеющие очаги. Помимо них вокруг бродило несколько зевак. По крайней мере, миновала опасность того, что огонь мог перекинуться на домик сторожа и причал.
Симон выспрашивал встречных, что произошло. Потом, наконец, увидел позади всех палача. Тот сидел на столбике, покуривал трубку и разглядывал остатки хранилища. Когда подошли Симон с Магдаленой, он поднял глаза.
— Ну? Хорошо провели день?
Симон почувствовал, как лицо заливается краской, Магдалена благоразумно отвела взгляд.
— Я… Мы… Я помогал Магдалене собирать черемшу, а потом мы увидели дым, — промямлил лекарь. Затем покачал головой, глядя на пожарище. — Ужасно. Это обойдется городу в целое состояние!
Палач пожал плечами.
— Если это был кто-то из города… Наши плотогоны утверждают, что склад спалили аугсбургцы, а перед этим вынесли свои товары.
Симон оглянулся через плечо. На безопасном расстоянии от дымящихся развалин и в самом деле грудились ящики, бочки и мешки. Возле них стояли несколько аугсбургцев не самой приятной наружности и, по всей видимости, сторожили.
— И? — спросил он палача. — Вы сами что думаете?
— В любом случае они вынесли свой товар в безопасное место, а мы в это время с ними ругались. — Он встал и размял ноги; потом, наконец, продолжил: — Ясно одно. Кто-то устроил пожар. Мне самому довелось поджечь не один костер. Чтобы так вспыхнуло, надо постараться. Одного брошенного факела тут недостаточно.
— Поджог? — спросил Симон.
— Никаких сомнений.
— Но зачем?
— Не знаю. Но мы это выясним.
Палач направился к мосту и на ходу покачал головой.
— Все равно, хоть какой-то толк от пожара есть, — сказал он.
Симон следовал за ним.
— И какой же?
— Если извозчиков начнут допрашивать по этому делу, то, быть может, удастся выиграть немного времени с Мартой. Во всяком случае, на сегодня уж всё.
Куизль ступил на доски моста. Потом вдруг снова обернулся.
— Да, чуть не забыл. Загляни к Шреефоглю, он тебя спрашивал. Его Клара приболела. И Магдалену отправь домой. Ясно?
Симон повернулся к Магдалене. Она улыбалась.
— Ты нравишься папе.
Юноша почесал лоб.
— Думаешь?
— Конечно. Иначе он давно бы тебя кастрировал и швырнул в реку. И глазом моргнуть не успел бы.
Симон ухмыльнулся. Потом представил, каково это — иметь во врагах палача. Он надеялся, что Магдалена права.
Куизль отправился обратно в тюрьму. На улице между тем сгустились сумерки. У входа все еще стоял одинокий стражник. Его оставили здесь и приказали сторожить, в то время как все остальные умчались к пристаням. Двое из них привели Георга Ригга и сторожа, заперли обоих и, ни слова не говоря, снова убежали к реке.
Молодой стражник терялся в догадках. Похоже, он был единственный в городе, кто не знал, что случилось. Мало того, палач теперь возвращался один. Где же остальные? Где секретарь? Свидетели?
— Можешь расслабиться, — проворчал Куизль и отпихнул стражника в сторону. — На сегодня всё. Надо убрать инструменты. Заковал обратно Штехлин?
Парень кивнул. Ему едва исполнилось восемнадцать, лицо было усеяно прыщами. Он не смог больше сдерживать любопытство.
— Что там случилось? — спросил он.
— Склад сгорел, — ответил Куизль. — Хочешь глянуть?
Стражник растерянно оглянулся на дверь. Палач хлопнул его по плечу.
— Никуда она не денется, я послежу. Ступай уже.
Тот благодарно закивал и вручил Куизлю ключ. Через несколько мгновений он скрылся за ближайшим поворотом.
Якоб вошел внутрь. Его сразу обдало холодным воздухом от каменных стен, запахом мочи и сырой соломы. В левой камере сидели Георг Ригг со сторожем. Извозчика из Аугсбурга, чтобы не рассориться с могущественными соседями окончательно, заперли в комнате над городским хранилищем, маленькой, но удобной.
Шонгауцы, казалось, до поры до времени смирились со своей судьбой. Они забились в угол камеры и клевали носами. Когда плотогон увидел палача, он вскочил и схватился за решетку.
— Глянь, Куизль! Заперли нас вместе с ведьмой. Сделай что-нибудь, пока она нас не заколдовала, — закричал он.
— Заткни пасть.
Палач бросил на него короткий взгляд и прошел к соседней камере.
Стражник снова заковал Марту, но, к счастью, вернул одежду. Женщина скорчилась в углу и обхватила руками остриженную голову. Когда Куизль подошел к двери, между ног у него прошмыгнула крыса.
— Марта, это важно, — сказал он. — Посмотри на меня.
Знахарка подняла глаза.
— Мне нужны имена детей, — прошептал он.
— Какие имена?
Палач прижал палец к губам и кивнул в сторону соседней камеры. Потом продолжил:
— Имена детей, что были у тебя перед той ночью. Каждого. Если еще хочешь, чтобы мы тебя вытащили, мне нужно выяснить, что происходит.
Марта назвала ему имена. Их было пятеро. Все, кроме Петера, сироты. Двое уже мертвы.
Погруженный в раздумья, Куизль постучал пальцами по решетке. Дети, скорее всего, что-то скрывали. Он равнодушно придавил сапогом другую крысу и отшвырнул в угол, где она сдохла.
— До завтра, Марта, — сказал он уже громче. — Завтра, возможно, будет немного больно. Но ты должна терпеть.
— Ха, визжать она будет, ведьма! И прямо у меня под боком, прямо под боком… — донесся до них голос Ригга.
Он снова прижался к решетке, при этом задел ногой задремавшего сторожа, так что тот резко вскочил и испуганно уставился на Георга.
— Помолчи, Ригг, — прошептал сторож. — И радуйся, что не нас пытают.
Палач вышел в ночь. Однако у первого же поворота остановился как вкопанный.
Со стороны рыночной площади приближались люди с факелами.
Когда Симон добрался до дома Шреефогля, чтобы осмотреть больную девочку, он сразу приметил: что-то было не так. Перед входом собралось с дюжину людей. Некоторые зажигали в сгустившихся сумерках факелы. По стенам дома заиграли гротескные тени, пламя отбрасывало на лица собравшихся матовый красноватый свет. Все шептались, кто-нибудь то и дело указывал на второй этаж. Симон услышал чей-то голос:
— Он вылетел в окно и ее с собой прихватил. Сам дьявол во плоти, вот как я сейчас перед вами.
Другой проклинал Штехлин и призывал сегодня же ее сжечь.
Прямо над лекарем ставни одного из окон были широко распахнуты. Правая створка криво висела на нижней петле, будто на ней повис кто-то тяжелый. По улице рассыпались осколки стекла. Из верхней комнаты доносился женский плач. Он в тот же миг перерос в такой горестный крик, что Симону подумалось, сейчас разлетятся остатки круглого окна.
Лекарь продрался сквозь толпу и поднялся по лестнице, устланной плотным ковром, на второй этаж. Крики доносились из комнаты слева. Возле нее стояли с бледными лицами служанка и лакей. Служанка шепотом молилась и перебирала четки. Симон осмотрел изувеченную дверь. Тонкое дерево было пробито посередине, и по ковру разлетелись щепки. Сквозь дыру на уровне груди Симон увидел Марию Шреефогль. Она лежала на кровати, уткнувшись лицом в подушку и сжимая пальцами пуховое одеяло. На краю кровати сидел Якоб Шреефогль, гладил волосы жены и пытался ее утешить. Два стула лежали опрокинутые, на полу валялся образ Девы Марии в разбитой раме. Поперек доброго лица отпечатался след сапога.
Когда Шреефогль увидел Симона через разбитую дверь, он кивнул ему и пригласил войти.
— Если вы пришли осмотреть нашу Клару, то опоздали, — прошептал Якоб.
От Симона не укрылось, что и у него глаза были заплаканные. Лицо молодого советника стало еще бледнее, чем прежде. Он шмыгал носом, вздернутым и чуть великоватым. Обычно ухоженные светлые волосы теперь спутались и спадали на лоб.
— Что произошло? — спросил Симон.
Мария Шреефогль снова принялась кричать:
— Ее забрал дьявол! Влетел в комнату и забрал нашу маленькую Клару… — Остальные слова смешались с рыданиями.
Якоб покачал головой.
— Мы не знаем в точности, что произошло, — сказал он. — Скорее всего, кто-то ее… похитил. Он открыл входную дверь, хотя та была заперта. Потом поднялся сюда, схватил нашу Клару и, вероятно, выпрыгнул в окно.
— В окно? — Симон почесал лоб. Затем встал, подошел к окну и выглянул на улицу. Внизу стояла телега с соломой.
Лекарь кивнул. Изловчившись, можно было и спрыгнуть, не переломав при этом костей.
— Кто-то на улице утверждает, что он вылетел с ней в окно, — проговорил Симон, разглядывая сверху толпу. До него доносился злобный, словно пчелиный, гул. — Есть свидетели?
— Мясник Антон говорит, что сам все видел, — ответил Шреефогль, не отпуская руку жены, которая теперь тихонько всхлипывала. Он покачал головой. — До сих пор я верил, что убийства детей можно разумно объяснить, а на самом-то деле… — Он запнулся. — Вы что думаете? — спросил он лекаря.
Симон пожал плечами.
— Я не верю ни во что, чего не видел собственными глазами. Пока я вижу, что кто-то ворвался сюда и что ребенок пропал.
— Но дверь внизу была заперта.
— Для умелого человека с отмычкой нет ничего проще.
Якоб кивнул.
— Понятно, — сказал он. — Значит, мясник соврал.
— Не совсем, — ответил Симон. — Думаю, произошло следующее. Неизвестный открыл входную дверь отмычкой. Клара его услышала и заперлась в комнате. Он выломал дверь, и началась борьба. В итоге он выпрыгнул с девочкой в окно, прямо в телегу с соломой. А потом унес ребенка.
Шреефогль потер лоб.
— Но зачем бы ему прыгать с ребенком в окно? Он ведь мог выйти через дверь…
Симон не нашелся, что ответить. Вместо этого он спросил:
— Клара была сиротой, ведь так?
Тот кивнул.
— Ее родители умерли пять лет назад. Нам отдали ее на попечение. Но мы обращались с ней так же, как с собственными детьми. А жена любила ее даже больше, чем остальных…
К его глазам подступили слезы, он спешно смахнул их. Его жена отвернулась от мужчин и тихо плакала в подушку.
Тем временем толпа под окном росла, угадывалось волнение. Симон выглянул. Пришедшие приносили факелы. Намечалось что-то серьезное.
Лекарь задумался. Антон Кратц тоже был сиротой, Петер Гриммер рос без матери. Ночью перед первым убийством все были у Штехлин…
— Ваша Клара часто бывала у знахарки Марты Штехлин? — спросил Симон.
Шреефогль пожал плечами.
— Я не знаю, куда она ходила. Может…
— Она часто ходила к знахарке, — перебила его жена. — Клара сама рассказывала мне, что они собираются у нее. Я и подумать не могла…
— Утром два дня назад, — спросил Симон. — Когда умер Петер. Вы не заметили за Кларой чего-нибудь странного?
Якоб ненадолго задумался, потом кивнул.
— Она была очень бледная, за завтраком ничего не ела. Нам показалось, что у нее жар. Ведь днем позже она действительно заболела. Когда Клара узнала о маленьком Петере, то убежала к себе в комнату и не выходила до самого вечера. Мы решили не тревожить ее. Петер все-таки был ей другом.
— На ней была отметина.
— Что? — Симон позабыл, о чем думал.
Мария Шреефогль подняла голову и смотрела в пустоту. Потом повторила:
— На ней была отметина.
Якоб недоверчиво воззрился на жену.
— Что ты такое болтаешь? — прошептал он.
Мария говорила, уставившись по-прежнему в стену.
— Я купала ее вечером в бадье. Решила, что горячая вода с травами снимет жар. Клара упиралась, но я все-таки раздела ее. Она пыталась залезть по плечи в воду, но я увидела. Ту самую отметину, про которую все теперь говорят. Почти стертую, но все равно заметную.
У Симона пропал голос. Но он все же смог спросить:
— Круг и крест снизу?
Мария кивнула.
Наступило молчание. Слышались лишь гневные крики толпы снаружи. Наконец, Якоб вскочил. Лицо его побагровело.
— Почему ты мне ничего не сказала, будь ты проклята? — закричал он.
Женщина опять всхлипнула.
— Я… я… не хотела верить в это. И думала, что если перестану думать об отметине, то она исчезнет… — Она снова начала рыдать.
— Тупая корова! Может, мы смогли бы ее спасти! Поговорить, разузнать у нее, что это за отметина… А теперь уже поздно!
Шреефогль бросился вон из комнаты и, хлопнув дверью, скрылся в верхних покоях. Симон побежал за ним. Оказавшись на лестнице, он услышал крики снизу.
— Хватит с нас! — кричал кто-то. — Схватим ее!
Симон передумал и поспешил вниз. Снаружи он налетел на толпу. Вооружившись факелами, косами и кольями, люди как раз двинулись в сторону Монетной улицы. Среди них шли и несколько стражников. Судебного секретаря и никого из советников видно не было.
— Что вы задумали? — крикнул Симон им вслед.
Один из бунтовщиков обернулся. Это был кожевник Габриель, который в свое время сообщил Симону о несчастье с Петером.
— Расправимся с ведьмой, пока она не погубила еще больше детей, — сказал он.
Факел бросал на лицо жуткий отсвет, в темноте сверкнули белые зубы.
— Но Штехлин в тюрьме, — попытался успокоить их Симон. — А Клару забрал, скорее всего, мужчина.
— Это был дьявол! — прорычал другой голос. Симон узнал мясника Антона, свидетеля, который утверждал, что видел похитителя.
— У него костяная рука, и он летел! — выкрикнул он, догоняя остальных.
— Но это безумие! — прокричал Симон в темноту, но его больше никто не слушал.
За спиной вдруг загромыхали шаги. Якоб Шреефогль торопливо спускался по лестнице. В правой руке он держал фонарь, в левой — шпагу. Казалось, он снова успокоился.
— Надо догнать их, пока дело не дошло до расправы, — сказал он. — Они же как с цепи сорвались.
Он уже приближался к Монетной улице, когда Симон пустился вслед за ним.
— Значит, вы тоже больше не верите в колдовство? — спросил он на бегу.
— Я больше ни во что не верю, — прохрипел Шреефогль, сворачивая на Винную улицу. — Ни в дьявола, ни в господа милостивого. А теперь быстрее, пока они не выломали дверь в тюрьму!
Судебный секретарь Иоганн Лехнер с нетерпением предвкушал, как залезет в горячую ванну. Он велел прислуге вскипятить на кухне котел. И вот деревянную бадью в комнате обложили тканью и заполнили до половины горячей водой. Лехнер скинул кафтан и брюки, беспорядочно сложил все на стуле и погрузился в воду. От наслаждения по телу пробежали мурашки. Пахло тимьяном и лавандой, по полу расстелили хворост и тростник. Секретарю необходима была такая ванна, чтобы поразмыслить.
Слишком много навалилось сразу. Убито два ребенка, сгорел сарай. Лехнер не знал пока точно, имелась ли какая-то связь между всем этим. Хорошо, пусть аугсбургцы подожгли хранилище, транспортная монополия Шонгау была им как кость в горле. И еще, разве они не делали давным-давно что-то подобное? Иоганн решил порыться в документах.
Но вот что аугсбургцы могли убить детей, в такое ему не верилось. С другой стороны… сгоревший склад, ужасные убийства, потом еще этот проклятый приют перед городом — лишь из-за какой-то прихоти священников… Воистину было немало причин впредь избегать Шонгау и выбрать другой маршрут. Так или иначе, бедствия города были только на руку аугсбургцам. За долгие годы службы секретарем в совете Лехнер, разбирая множество других дел, усвоил: если хочешь выяснить, кто стоит за каким-то происшествием, подумай, кому оно выгодно.
В чьих интересах?..
Лехнер с головой погрузился в горячую воду. Тепло и тишина окружили его, он наслаждался. Наконец-то спокойствие, никакой болтовни, никакой ругани советников, которых, кроме личной выгоды, ничего не заботит, и никаких интриг. Через минуту воздух кончился, и пришлось выныривать.
Все равно, связан ли как-то пожар с убийствами или нет, был надежный способ вернуть его городу спокойствие: Штехлин должна признаться. Все заботы разрешатся сами собой в пламени костра и улетучатся вместе с дымом. Завтра же допрос продолжится, пусть это и незаконно без постановления из Мюнхена.
Быть может, тогда сама собой отпадет и необходимость допрашивать этого задиристого Ригга и наглого аугсбургца. Извозчик Фуггеров! Будто что-нибудь этакое могло на него, Лехнера, подействовать! Единственно из-за этой вот дерзости, он продержит его еще несколько дней под арестом в городском амбаре.
В дверь постучали, и вошел слуга с ведром, от которого поднимался пар. Лехнер довольно кивнул ему, и горячая вода полилась на подставленную спину секретаря. Когда слуга удалился, Лехнер взялся за щетку. Постучали во второй раз. Он устало опустил руку.
— Что еще? — проворчал он в сторону двери.
Голос слуги звучал испуганно:
— Господин, простите за беспокойство…
— Говори, что стряслось!
— Еще одно несчастье. Говорят, дь… дьявол унес маленькую Клару Шреефогль, и теперь народ ринулся к тюрьме и хочет сжечь Штехлин. У них колья и косы. И факелы…
Выругавшись, секретарь отбросил щетку в воду и потянулся за сухим полотенцем. У него промелькнула мысль, не пустить ли просто все на самотек. Чем быстрее Штехлин сгорит, тем лучше. Но он все-таки еще представлял закон в городе.
Лехнер торопливо влез в одежду. Штехлин сгорит — но только когда он прикажет.
Палач посмотрел на толпу — и в тот же миг понял, чего они хотели. Он развернулся, пробежал обратно несколько метров и встал, расставив ноги, перед входом в тюрьму. Попасть в массивную башню можно было только отсюда. Если кому-то понадобилась Штехлин, пусть обойдут сначала его. Прищурив глаза и скрестив руки, Куизль ждал толпу — в ней насчитывалось примерно две дюжины мужчин. В свете факелов он разглядел недавних драчунов, в первом ряду шагал пекарь Михаэль Бертхольд. Шли среди них и несколько сынков советников. Якоб разглядел даже младшего отпрыска бургомистра Земера. Многие вооружились косами и кольями. Когда увидели палача, люди замедлили шаг, начали перешептываться. Потом к нему требовательно обратился, широко ухмыляясь, Бертхольд.
— Мы забираем ведьму! — крикнул он. — Отдай ключи, Куизль, или будет худо.
Раздались одобрительные возгласы, из темноты в палача полетел камень и ударил его в грудь. Куизль не шелохнулся. Вместо этого он окинул Бертхольда холодным оценивающим взглядом.
— Это сказал избранный свидетель сегодняшнего допроса — или бунтовщик, которого я этой же ночью вздерну на ближайшем дереве?
Ухмылка исчезла с лица пекаря. Но потом он снова подобрался.
— Ты, Куизль, похоже, еще не слышал, что случилось? — отозвался он. — Штехлин призвала дьявола, а тот забрал дочку Шреефогля и улетел восвояси. — Он оглянулся на своих подмастерьев. — Если не поторопимся, он и за ведьмой вернется. Может, она уже исчезла.
Толпа загудела и придвинулась ближе к тяжелым воротам, которые загораживал своей широкой грудью Куизль.
— Я знаю только, что здесь пока еще правят закон и порядок, — ответил он. — А не горстка безмозглых крестьян, которые хватают косы с цепами, бродят по городу и наводят страх на горожан.
— Уйди, Куизль, — подал голос мясник. — Нас много, а у тебя даже дубины нет. Мы забьем тебя до смерти, и глазом моргнуть не успеешь, а потом сожжем вместе с ведьмой.
Палач улыбнулся и поднял правую руку.
— Вот моя дубина, — сказал он. — Кто хочет опробовать ее своим хребтом? Никто?
Люди молчали. Куизль славился своей силой. И те, кто хоть раз видел, как он поднимает вора в петле или орудует мечом длиной в человеческий рост, остерегались затевать с палачом ссоры. Якоб занял место отца пятнадцать лет назад. Прежде, как говорили, он был на Большой войне, где убил народу больше, чем поместилось бы на всем старом кладбище Шонгау.
Толпа не сговариваясь отступила на пару шагов. Наступила тишина. Палач стоял, словно врос в землю.
Наконец вперед выскочил мясник Антон. В руках он сжимал цеп, который и обрушил на Куизля.
— Смерть ведьме! — закричал он.
Палач увернулся коротким движением плеч, перехватил древко и подтянул к себе мясника. Потом ударил его в нос и, словно бесформенный мешок, отбросил обратно в толпу. Люди подались в стороны, мясник свалился на мостовую, и на камни хлынула кровь. Крестьянин заскулил и пополз подальше от света.
— Кто еще? — поинтересовался Куизль.
Люди неуверенно переглядывались. Все произошло слишком быстро, в толпе начали перешептываться. В задних рядах погасли первые факелы, их владельцы улизнули по домам.
Издалека вдруг донесся размеренный грохот. Куизль навострил уши. Со стороны замка по мостовой гремели шаги марширующих. Наконец, в сопровождении группы солдат появились секретарь Лехнер и первый бургомистр.
В тот же момент со стороны рыночной площади вышли Симон и Якоб Шреефогль. Когда молодой советник увидел судебного секретаря, он убрал шпагу в ножны.
— Слава богу, — пропыхтел он. — Все не зашло слишком далеко. Во многом можно упрекнуть Лехнера, но свой город он держит в ежовых рукавицах.
Симон следил, как солдаты с пиками наперевес приближались к сборищу. Уже через несколько секунд мятежники побросали оружие и стали боязливо оглядываться.
— Довольно! — крикнул Лехнер. — Отправляйтесь по домам! Кто уйдет сейчас, того ни в чем не обвинят.
Один за другим люди скрылись в узких переулках. Юный Земер подбежал к отцу, тот дал ему подзатыльник и отослал домой. Симон покачал головой. Юнец чуть было не совершил убийство, а бургомистр отправил его домой, к еде… Жизнь Штехлин уже не стоила и гроша.
Карл Земер только сейчас взглянул на палача, который все еще стерег вход.
— Хорошо сработали! — окликнул он его. — Все же городом пока управляет совет, а не улица.
Потом он обратился к секретарю:
— Людей тоже можно понять… Два убитых мальчика и похищенная девочка… У многих из нас собственные семьи. Настанет время, и все дойдут до предела.
Лехнер кивнул.
— Завтра, — сказал он. — Завтра мы узнаем больше.
Дьявол крался по улицам и принюхивался к ветру, словно мог учуять свою жертву. Он останавливался в каждом темном углу и прислушивался, заглядывал под каждую телегу, рылся в каждой куче отбросов. Она не могла уйти далеко; невозможно было, чтобы она от него убежала.
Послышался шум, сверху кто-то открыл окно. Дьявол прижался к стене. На мостовую перед ним выплеснули ночной горшок, затем окно закрылось. Дьявол плотнее завернулся в плащ и продолжил поиски.
Издалека донеслись крики, но к нему они отношения не имели. Их заслужила женщина, которую они заперли. Он слышал, что они решили, будто эта женщина его заколдовала. Он не сдержал улыбки: неплохо придумали. Как она вообще выглядела, эта ведьма? Что ж, скоро он сможет на нее поглядеть. Для начала необходимо получить причитающиеся деньги. Следовало надеяться, что остальные, снаружи, сделали всю работу как надо, пока он бесчинствовал здесь. Он сплюнул. И почему вся грязная работа достается ему? Или он сам того захотел? Перед глазами замелькали тени, кровавые призраки, образы… Кричащие женщины с зияющими ранами на месте грудей. Младенцы, словно куклы, размозженные о камни обугленных стен. Обезглавленные священники в окровавленных рясах…
Он разогнал наваждение рукой. Холодные кости пальцев коснулись лба, это хорошо помогало. Призраки исчезли. Дьявол двинулся дальше.
У Пастушьих ворот он увидел караульного. Тот дремал, опершись на пику. Слышался приглушенный храп.
Потом дьявол повернулся к заросшему саду недалеко от ворот. Ограда повалилась, от строения внутри остались развалины — наследие последних дней войны. Городская стена в саду обросла плющом и горцем. Там, скрытая в листьях, стояла лестница.
Дьявол перескочил через остатки стены и осмотрел землю под стеной. Полнолуние было всего пару дней назад, и света хватало, чтобы разглядеть следы во влажной земле. Детские следы. Дьявол склонился над землей и потянул носом.
Она сбежала.
Быстро, словно кошка, он забрался по криво сколоченной лестнице. Наверху вдоль стены вел широкий выступ. Дьявол посмотрел налево, где не стихал храп караульного. Потом повернулся направо и побежал по выступу, в котором через равные промежутки выделялись бойницы. Через сотню метров он вдруг остановился и вернулся на несколько шагов. Ему не привиделось.
В одной из бойниц не хватало несколько камней, так что дыра стала шире в три раза.
Достаточно, чтобы пролезть ребенку.
С другой стороны к стене тянулся дубовый сук. Несколько веток совсем недавно были сломаны. Дьявол просунул голову в отверстие и потянул прохладный апрельский воздух.
Он ее найдет. Тогда, может, и видения прекратятся.
