14
Суббота 19 июня 1666 года от Рождества Христова, вечер, в Андексе
Симон сидел на грубо сколоченном табурете возле кровати брата Лаврентия и с жалостью смотрел на изувеченное ожогами тело.
Состояние монаха оставалось без изменений. Из многочисленных ожогов на лице, руках и ногах сочилась влага, поэтому повязки приходилось постоянно менять. Голова молодого наставника была полностью замотана, из-под бинтов виднелись только глаза и нос. Лаврентий хрипел и время от времени дергал пальцем – других признаков жизни он не подавал и лежал словно мумия, утратившая всякое сходство с человеком.
Симон сочувственно наклонился над ним и взял его за руку. Брат Лаврентий, похоже, почувствовал прикосновение и задышал спокойнее. Внезапно из-под повязки послышались несвязные и поначалу неразборчивые слова.
– Святой отец, – прошептал Симон. – Если хотите сказать что-нибудь, то…
– Он… жив… – раздалось приглушенно из-под бинта. – Внизу, в проходах… я… я… видел его…
– Автомат жив? – Симон вздрогнул. – Но как такое возможно? Кто за этим стоит, брат Лаврентий? Прошу вас, говорите, это очень важно!
– Облатки… ему нужны облатки…
Слова монаха перешли в невнятный хрип. Он вдруг схватил Симона за воротник и притянул к себе, так что лекарь почувствовал запах горелого мяса. Он понял с отвращением, что от наставника и вправду исходил запах жареной свинины.
– Гром и молния! Гром и молния! Остановите его, пока с неба не обрушилось пламя… Пламя!
Наставник скорчился, вскрикнул в последний раз и безжизненно откинулся на кровать. Рука его медленно сползла с шеи лекаря.
– Брат Лаврентий! Брат Лаврентий!
Симон пощупал пульс наставника, но ничего не почувствовал. Он спешно отыскал в сумке маленькую медную пластинку и сунул ее под нос монаху. Через некоторое время пластинка запотела, и лекарь облегченно вздохнул. Монах дышал, хоть и очень слабо. Похоже, жить ему осталось совсем немного, и лекарь лишь надеялся, что прежде брат Лаврентий еще раз придет в сознание и что-нибудь скажет. Что же он такое хотел сказать последними своими словами?
Гром и молния! Гром и молния! Остановите его, пока с неба не обрушилось пламя…
Лекарь глубоко вздохнул и попытался успокоиться. Вполне очевидно, что брат Лаврентий увидел куклу Виргилиуса в подземных ходах бывшей крепости. Судя по его беспорядочным словам, этот автомат или голем действительно существовал, и с ним же как-то связаны были святые облатки. Фронвизер припомнил, что для заклинания голема требовались специальные числовые ряды и заклинания… Может, еще и облатки?
Симон, сам того не желая, помотал головой. Все это не укладывалось у него в голове. Он был человеком нового времени – послевоенного времени, когда верили в законы механики и эмпирические знания, а не в големов и волшебство. Но что, если наука заблуждается? Если действительно существует воплощенный и одушевленный дьявол? Или же Виргилиус создал такой автомат, который благодаря одной лишь механике мог двигаться, мыслить и убивать? Быть может, этот автомат убил и собственного создателя…
А потом сжег и сбросил в колодец? Как такое вообще представить?
Симон еще раз проверил пульс Лаврентия; сердце едва ощутимо билось. Монах погрузился в беспробудный сон, даже пальцы под повязкой перестали дергаться.
С соседних коек доносились стоны больных. Симон не думал, что кто-то из них обратил внимание на странное происшествие. Так же, как и паломники, молитвы и песни которых слышались за дверью. Лекарь вспомнил предостережение Куизля о том, что колдун или, может, один из его прислужников явятся в ближайшее время в лазарет и попытаются устранить ненужного свидетеля.
«Подожди он еще немного, избавил бы себя от лишних забот, – подумал Симон. – Бедняга долго уже не протянет. Самое время его соборовать».
Чтобы как-то отвлечься, лекарь достал Андексскую хронику, которую прятал, завернутую в грязную тряпицу, под одной из кроватей. Полистал маленькую книжку, пока не добрался до того места, где описывалась старая крепость. Быть может, на этих страницах найдется что-нибудь о проходах, которые Симон видел на планах у графа…
До сих пор Фронвизер вычитал лишь о том, что крепость пала из-за «низкого и подлого предательства», и следующая глава подробнее освещала эти события. Несколько столетий назад герцоги Андекс-Меранские представляли, судя по всему, господствующую династию Баварии. Но потом главенствующая роль внезапно перешла к Виттельсбахам.
Углубившись в чтение, Симон с интересом выяснил, что в 1208 году во время свадьбы в Бамберге герцог Отто из династии Виттельсбахов убил короля Филиппа, сына знаменитого императора Барбароссы. Подлинные мотивы этого убийства так и остались тайной. Отто был объявлен вне закона, схвачен в Оберндорфе близ Кельхайма и там же обезглавлен.
Задумчиво перелистывая страницы, лекарь внезапно насторожился. При расследовании убийства в заговоре, как это ни странно, обвинили не Виттельсбахов, а герцогов Андексских. Все их имущество конфисковали и передали Виттельсбахам. В том числе и крепость Андекс, которая после продолжительных боев была взята штурмом и разрушена до основания. При описании разграбления родового замка автор не поскупился на выражения.
Симон с головой погрузился в мир, отделенный от него сотнями лет и возвращенный к жизни скупыми строками на латыни. Как это часто бывало при чтении, лекарь предался образам, созданным словами в его голове. Он вдруг увидел блеск доспехов, услышал крики атакующих и почувствовал запах крови и лошадиного пота, наполнивший воздух при штурме. Сидя на стуле в 1666 году, Симон в то же время вернулся на четыреста лет в прошлое. Он беззвучно шевелил губами, и палец его скользил по строкам…
* * *
Мощные крепостные стены высятся над долиной, на брустверах суетятся защитники, а перед рвами на расчищенной площадке готовятся к штурму рыцари и пехота Виттельсбахов. Они целую неделю стояли под вражеской крепостью; забрасывали стены громадными булыжниками из катапульт, выстроили осадные башни и неустанно обрушивались с тараном на ворота, а со стен их заливали кипятком, смолой и серой. Проходчики проделали ходы до самых стен. Многие погибли, еще больше мечутся, мучимые горячкой и лихорадкой, в палатках, что рассы́пались красными чирьями по лесу.
Они желают врагам только смерти и знают, что сегодня смогут за все поквитаться.
Предатель взял дорого, но он сказал, где находится их туннель, и показал тайный проход, по которому осажденные проносили в крепость свежее мясо, муку и вино. Не так много, чтобы прокормить целый гарнизон, но достаточно, чтобы продержаться последние несколько месяцев.
Сегодня этому придет конец.
В крепость по туннелю отправили небольшой отряд из лучших бойцов. Не издав ни единого звука, они перебили часовых, пробились из подземелья во двор крепости, и вот из-за стен уже доносятся их крики. Нападающие бросаются на часовых у ворот и вынимают три толстых засова, тяжелые створки наконец открываются и дают проход трем сотням бойцов, которые только и ждут этого момента.
Защитники ждут с занесенными мечами во дворе крепости. Они тоже ослаблены голодом и болезнями. Очень немногие, какая-то дюжина, могут еще крепко стоять на ногах. Атакующие рубят их, точно бешеных псов.
– Убивай всех! – кричат они, и глаза их сверкают звериным блеском. – Убивай, убивай, убивай!
Кровь течет по каменным ступеням, люди скользят и падают, но ярость и жадность гонят их от комнаты к комнате в поисках женщин, вина, еды и ценностей. Им обещали здесь богатства, вот только где они, эти чертовы богатства? Герцог Виттельсбах говорил, что сокровищ в крепости больше, чем на Святой земле! Золото можно забрать себе, и только реликвии, бесчисленные реликвии герцог велел принести ему.
Они пересекают крепостной ход, вваливаются во внутренний двор, обыскивают комнаты и горящие сараи, пока не останавливаются перед часовней. Священник встает у них на пути, но его отталкивают в сторону, пронзают копьями и выламывают дверь в часовню. Они должны быть здесь, сказочные богатства, о которых столько говорил граф!
Часовня пуста.
Никаких реликвий, никаких сокровищ, ни одной завалящей монетки – все давно уже вывезли! Ярости солдат нет предела; они сжигают все вокруг и ищут выживших, чтобы узнать от них, где спрятаны бесценные реликвии. Но выживших не осталось, они всех перебили. Отчаяние их растет, они переворачивают каждый камень, копают, ругаются, оскверняют труп священника – все бессмысленно.
Реликвий нет.
Когда войска наконец отходят, от гордой крепости остаются лишь дымящиеся развалины. Груда обломков вскоре обрастет мхом и плющом, и крепость вернется в изначальное свое состояние.
Станет безжизненной скалой.
И только спустя столетия маленькая мышь укажет путь к тайнику с реликвиями. К этому времени все сражения, все несчастья и все рыцари в сверкающих доспехах давно будут забыты.
Лишь мечта о несметных сокровищах жива и по сей день…
* * *
Симон отложил книгу и почувствовал, как волосы его встали дыбом.
Он понял вдруг, что разыскивал граф в старых туннелях крепости. Что, если там находились спрятанные в то время реликвии? Часть святынь, конечно, объявилась несколько столетий спустя, но если эта крепость действительно была родовым замком Андекс-Меранских, то вполне возможно, что множество других ценностей еще ждали в тайниках своего часа. Значит, библиотекарь и его сообщники тоже охотились за этим кладом? Быть может, они уже нашли его?
Прежде чем Симон как следует переварил эту мысль, с дальней кровати послышался стон. Одного из братьев Тванглер мучила жажда. Лекарь принес ему кружку воды и по такому случаю оглянулся на других больных. Некоторым следовало сменить повязки, другим нужен был отвар, чтобы уснуть крепче.
Спать…
Несмотря на волнение, Симон вдруг почувствовал, до чего же он устал. События последних дней, больной графский сын, ссора с Магдаленой – все это, вероятно, оказалось для него слишком. А теперь ему нужно еще сторожить тяжелораненого монаха, который все равно не проживет и нескольких часов!
Симон потер виски и уселся обратно на стул возле кровати Лаврентия. Он снова взялся за книжку, но тут же начал клевать носом. Лекарь с трудом выпрямился на неудобном стуле. Заходящее солнце приятно грело лицо сквозь маленькие окошки и щели между досками. Он уронил голову на грудь. Нет, нельзя засыпать, только не теперь! Он ведь обещал Куизлю. И куда вообще подевался Шреефогль? Советник мог бы подменить его на пару часов. Симону казалось, что прошло уже несколько часов с тех пор, как он отправил его в таверну. Разузнал ли он то, о чем просил его лекарь?
В который уж раз Фронвизер проклял свою страсть к кофе, переросшую в зависимость. Он даже почувствовал аромат размолотых черных зерен; тот смешивался с вонью грязной соломы в запах, напоминающий о доме. О летнем Шонгау, когда начинают наливаться колосья… Магдалена, дети… Уже спят, наверное? А Магдалена по-прежнему на него обижается? Следовало и вправду проявлять к ним больше внимания. Симон вдруг пожалел, что в последние дни уделял им так мало времени. Что вообще значили для него все эти убийства, графские сыновья и толпы больных? Иногда ему казалось, что из сострадания и жажды знаний он забывал о том, что действительно было ему дорого.
Симон уронил голову, ему грезились его сыновья, музыкальный автомат и крепость, охваченная огнем; ему слышался детский смех и журчание далекой реки. В следующую секунду он уже спал крепким сном.
Поэтому даже не заметил, как дверь в лазарет бесшумно отворилась и к кровати наставника скользнула широкая тень. Человек улыбнулся и взглянул на мирно посапывающего лекаря. Он ждал под окном, заглядывал внутрь и надеялся, что лекарь рано или поздно уснет.
Теперь можно приниматься за поручение.
* * *
Брату Лаврентию тоже снились сны, и добротой эти сны не отличались. Ему снова привиделись синие языки пламени, охватившие его тело; он чувствовал запах собственного горелого мяса, слышал ласковую мелодию, вторившую его собственным крикам.
Монах слабо стонал и метался на кровати. С тех самых пор, как все произошло, он пребывал на грани между сном и явью. В минуты бодрствования боль кислотой обжигала тело, затем вновь наступало блаженное забвение, вновь прерываемое проблесками сознания. Сколько часов прошло уже с того кошмара? Или дней? Он не знал. Люди приходили и уходили, прикладывали мокрые тряпки к ожогам, поили его вином и водой. Но всякий раз, когда он открывал рот, из обожженного горла вырывался лишь хрип.
Кроме одного раза.
Но этот лекарь из Шонгау его не понял, неправильно истолковал его слова. Не распознал опасности!
…Отчаявшись, брат Лаврентий решил обыскать лес вокруг монастыря. Его терзал страх, что кто-то узнает наконец об их преступлении. Этот голем, точно ангел возмездия, неустанно взывал к его совести. Лаврентий слышал мелодию и знал, что автомат бродил где-то в подземельях. Это существо не успокоится до тех пор, пока кто-нибудь не спустится вниз и не разнесет его на мелкие кусочки.
Брат Бенедикт уверял, что они запечатали проход к их тайнику, но Лаврентий знал, что существовали и другие входы. Он сам читал об этом в библиотеке. Рано или поздно, пока играет мелодия, кто-нибудь обнаружит проход и спустится вниз, чтобы все разузнать. Тогда их всех отправят на костер или даже сварят в кипящем масле. Лаврентий читал, что столетиями раньше этот проступок приравнивался к государственной измене и фальшивомонетничеству. Но ведь их прегрешение было куда страшнее, нежели оба этих преступления, вместе взятые. Гораздо страшнее.
Поэтому нужно было спуститься туда и тайно все вынести. Вот только как? Брат Экхарт и брат Бенедикт не спускали с него глаз, он буквально чувствовал на себе их взгляды. Они ни за что не позволили бы ему уничтожить работу всей их жизни.
Проскитавшись несколько часов по окруженной скалами долине, Лаврентий отыскал наконец еще один вход в подземелья. Казалось, сам Господь давал ключ ему в руки, чтобы монах смог искупить свое прегрешение. Но брат Лаврентий и помыслить не мог, что расплачиваться придется столь мучительным образом. Он прошел все круги ада, испытал на себе все мыслимые страдания. Однако, быть может, теперь все еще обернется к лучшему…
Вот и теперь брат Лаврентий снова проснулся. Его разбудил непонятный шум, монах едва услышал его сквозь повязки. Он внимательно прислушался, но все уже стихло. Потом рот и нос ему накрыла чья-то ладонь и мягко, но настойчиво придавила к подушке.
– Мммххффф…
Брат Лаврентий попытался схватить неизвестного забинтованными руками. Но он был слишком слаб и едва ли мог шевельнуться. Ладонь лежала у него на лице, перекрывала воздух, душила. Нужно вдохнуть, непременно нужно вдохнуть! Но, замотанный бинтами в несколько слоев, наставник был словно парализован. Он не мог ни говорить, ни слышать, ни видеть – только чувствовал сильную руку на лице. Он дергался и дрожал. Наконец ему удалось ухватить край одежды; он потянул и оторвал кусок ткани. Пальцы вцепились в лоскут, смяли его. Он почувствовал каждую ниточку мягкой материи, она была податливой и крепкой, как хорошо связанный ковер, как взбитая подушка. В голове пронеслись воспоминания о детстве, о матери, о первых днях в монастыре.
Наконец брат Лаврентий понял, что умирает, медленно погружается в черноту. Желание вдохнуть отступило и освободило место чувству небывалого облегчения…
В этот раз наставник уже не проснулся.
Убийца едва ли не с нежностью провел рукой по лицу монаха и поднялся. Он взглянул на лекаря; тот по-прежнему крепко спал, и снилось ему что-то хорошее. По губам его блуждала улыбка.
Убийца нерешительно провел рукой по грязному сюртуку лекаря, пальцы скользнули к дорогому, хоть и потертому воротнику, потрепали ухоженную бородку. Тихонько надавить или провести один раз ножом – и еще одной проблемой у наставника стало бы меньше…
Но он не мог.
Убийца со вздохом отступил от лекаря, и взгляд его упал вдруг на маленькую книжку, лежащую на полу. Он поднял ее, полистал и с первых же страниц понял, о чем в ней речь.
Вот она-то наверняка заинтересует хозяина.
Он спрятал книгу и скрылся так же бесшумно, как и появился. Храп лекаря провожал его до следующего угла.
* * *
– И ты действительно не знаешь, где твой отец теперь слоняется?
Михаэль Грец растерянно смотрел на Магдалену. За полчаса она рассказала ему о том, что происходило в эти дни в монастыре. Рассказала и о друге Куизля Непомуке, и о намерении отца доказать его невиновность. Грец слушал разинув рот и лишь изредка покачивал головой. Дети мирно посапывали в соседней комнатке.
– Я и вправду не представляю, где он теперь, – ответила Магдалена. – Может, он что-нибудь обнаружил в монастыре, и этот колдун его схватил.
– Кого? Твоего отца? – Живодер рассмеялся. – Если хотя бы половина из того, что я слышал о нем, правда, то этому колдуну надо будет радоваться, если он со Святой горы на своих ногах сойдет.
Он вдруг снова подобрался.
– Но нам в любом случае надо его разыскать. Кроме того, нужно сказать все Симону, пока и он не забеспокоился.
– Симону? – Магдалена презрительно фыркнула. – Да он со своей работой не заметит, даже если я прямо перед ним встану. И до детей ему, похоже, дела никакого нет… Вот пускай и делает что хочет.
– Ты слишком к нему строга, – упрекнул ее Михаэль. – Моя Ани, помилуй Господи ее душу, тоже меня бранила, когда я не появлялся по нескольку дней. Поверь мне, милая, все мы, мужчины, такие. Топчемся на одном месте и не найдем дороги, пока кто-нибудь не протянет нам руку.
Магдалена невольно улыбнулась:
– Может, ты и прав. Но не особо-то вы с нами и откровенничаете об этом.
Кто-то из детей в комнате тихонько заплакал, но почти сразу притих.
– А что твои собственные дети? – спросила дочь палача в наступившей тишине. – Все разъехались?
Грец пожал плечами.
– Большинство умерли еще совсем маленькими. Только Ганс и Лиза до десяти дожили. Но Лизу несколько лет назад чума прибрала, а Ганс ушел барабанщиком с отрядом драгун.
Он вздохнул.
– С тех пор как жена умерла, у меня только Маттиас и остался. Он уже стал мне как сын.
– Во всяком случае, бранишь ты его как своего собственного. – Магдалена усмехнулась. – Он парень не промах. Не будь я уже замужем, могла бы не устоять.
– Тогда жила бы с мужем, который ни слова тебе не скажет… – Михаэль резко поднялся и вытер руки о фартук. – Пойду пока к Маттиасу, надо помочь ему с работой. А тебе и вправду сходить бы сейчас к Симону и прекратить эту дурацкую ссору. Повремените с руганью, у вас есть дела поважнее. А я присмотрю пока за детьми.
Грец ненадолго задумался.
– Если отец не объявится сегодня, дай знать, – добавил он. – Мы с Маттиасом знаем кое-кого в деревне, кому можно доверять. Поищем тогда вместе. Я, может, и вшивый обдирала, но родню свою в беде не оставлю.
– Я знаю, Михаэль, спасибо тебе.
Магдалена с улыбкой пожала ему руку. Ей вдруг стало ужасно стыдно за тот разговор о будущем ее детей.
Она кивнула на прощание и вышла за дверь. В свете заходящего солнца монастырь громадным черным силуэтом нависал над узкой тропой. Пока еще не совсем стемнело; Магдалена прибавила шагу, чтобы успеть к лазарету до наступления ночи. При этом она без конца оглядывалась; деревья, растущие вдоль тропы, казалось, тянули к ней свои ветви. Дочь палача пустилась бегом и, запыхавшись, поднялась наконец к внешним стенам монастыря.
Среди уставших от дальней дороги паломников, расходившихся по своим пристанищам, она почувствовала себя в относительной безопасности. Завтра, в праздник, на Святой горе произойдет столько всего, сколько не случалось за целый год. Уже сейчас воздух полнился радостным ожиданием, стоял запах свежего хлеба и жареного мяса, несколько торговцев еще собирали свои лотки под стенами монастыря, и со стороны долины к Андексу тянулась очередная группа пилигримов с факелами.
Магдалена прошла в открытые ворота и, свернув к лазарету, почувствовала, что кто-то приближается к ней сзади. Она не услышала никакого шума, у нее просто прошел холодок по спине. Она резко обернулась, но было уже поздно.
Чья-то волосатая рука зажала ей рот и безжалостно затащила за перекошенный сарай. Магдалена начала вырываться и попыталась закричать, но незнакомец держал слишком крепко. В конце концов ей удалось хотя бы укусить его за палец.
– Ай! – раздался над ухом знакомый голос. – Сдурела? Собственную плоть и кровь зубами хватать, гадюка!
– Ах ты ж черт, отец! – ругнулась Магдалена и облегченно вздохнула, а палач ворчливо ее выпустил. – Обязательно так пугать было? Не мог просто подойти, как все нормальные люди, и поздороваться?
– Чтобы ты разоралась и люди из окон повысовывались? Не болтай чепухи, меня и так…
– Разыскивают, – перебила его Магдалена. – Я знаю. Земеру уже не терпится тебя сцапать.
– Земер? – Куизль еще слизывал кровь с пальца. – А он-то здесь при чем?
Палач одет был в поношенные штаны, простой черный сюртук и старый плащ, который Магдалена помнила еще с детства. Она с улыбкой представила отца в изодранной монашеской рясе: с его-то ростом из него действительно получился бы замечательный монах.
– Земер заглядывал к нашему Михаэлю домой, – ответила наконец Магдалена.
– К Михаэлю? А к нему-то зачем?
– Если хочется узнать, то помолчи уже и послушай.
Магдалена рассказала отцу об угрозах бургомистра, и палач со злостью врезал по стене сарая.
– Проклятие, только этого мне еще не хватало! – негодовал он. – Теперь-то я понимаю, почему охотники и стражники рыщут по переулкам. Земер им, наверное, увесистый кошель пообещал, если они меня изловят… Пусть даже не надеются на это!.. – Якоб с беспокойством взглянул на дочь. – Симон уже рассказал тебе, что случилось в монастыре?
– Я как раз к нему шла. Кажется, нашелся труп Виргилиуса. Это правда?
Палач кивнул.
– Идем тогда к Симону. Нам нужно обсудить, что теперь делать. Остальное все расскажу по пути.
По пути к лазарету Куизль рассказал Магдалене о появлении дароносицы и умирающем наставнике.
– Остается только надеяться, что монах сможет сказать еще что-нибудь, – закончил он глухим голосом. – Если прежде его не прикончил этот чертов колдун. Молись, чтобы муж твой не уснул и должным образом его сторожил. Иначе он пожалеет, что выбрал палача себе в тести.
Магдалена кивнула и постаралась не думать о том, что именно отец хотел этим сказать. Она знала, как легко было вывести его из себя. К счастью, успокаивался он так же быстро.
Она ускорила шаг. Наконец-то впереди показался лазарет. Наскоро перестроенная конюшня уже полностью погрузилась во мрак, изнутри не пробивалось никакого света.
– У меня дурное предчувствие, – проворчал палач. – Или Симон в темноте лучше кошек видит, или он и вправду уснул, баран бестолковый.
– На него и так слишком много всего навалилось в последнее время, – пробормотала Магдалена.
Ей вдруг стало жаль своего мужа. И почему отец так к нему строг?
Куизль не ответил. Он вынул из-под плаща факел, поджег его принесенным с собой огнивом и бесшумно отворил дверь в лазарет.
В свете факела Магдалена различила десятка два кроватей, расставленных по всей конюшне. Почти на всех ерзали заспанные люди, кашляли или приподнимали головы на свет и снова засыпали. Далеко впереди Магдалена разглядела своего мужа. Он сидел на стуле возле одной из кроватей, уронив голову на грудь, и грудь его мерно вздымалась.
И он храпел.
– Так я и знал! Будь ты трижды проклят, каналья! – Палач подскочил к мирно посапывающему Симону и растряс его. – Я тебе сторожить велел или что? – прошипел он. – А ты тут храпишь на весь лес!
– Что? Где?..
Симон потер глаза и не сразу понял, кто перед ним стоял.
– Господи, Якоб! – воскликнул он наконец. – Мне… мне так жаль, но за эти дни…
Но палач уже отвернулся и склонился над безжизненным телом наставника. Он приложил ухо к сердцу, а потом проверил пульс.
– Проклятие! – прошептал он. – Помер все-таки! Теперь мы ни за что не узнаем, где он нашел дароносицу и кто сотворил с ним такое.
– Этого… быть такого не может.
Симон вскочил и сам пощупал пульс брата Лаврентия. Затем сорвал повязку с его обожженного лица и подставил под нос медную пластинку. Она не запотела, и лекарь с удрученным видом снова опустился на стул.
– И часа, наверное, не прошло, – сказал он с раскаянием. – Я решил почитать немного, и глаза, видимо, сами собой закрылись.
– А колдун спокойно сюда влез и прикончил нашего единственного свидетеля, – огрызнулся палач. – Особо и возиться-то не пришлось.
– С чего ты взял, что это был именно колдун? – прошептала Магдалена, чтобы не разбудить больных. – Может, он сам умер.
Она поймала себя на мысли, что использует любые доводы, лишь бы защитить Симона от отцовского гнева.
– А это тогда что? – Палач вытянул из кулака наставника обрывок черной материи. – Судя по всему, без борьбы брат Лаврентий в рай отправляться не пожелал.
Магдалена склонилась над крошечным лоскутом.
– Должно быть, от рясы оторвал, – сказала она задумчиво. – А может, еще откуда-то. В любом случае это не обязательно был…
Она замолчала на полуслове и взглянула на Симона: тот ползал по полу и, видимо, что-то искал.
– Что ты там еще потерял?
– Андексская… хроника! – выдавил Симон. – Она пропала! Я ее читал до этого, а когда уснул, она, наверное, выпала у меня из рук… И теперь ее нигде нет!
– Еще лучше, – прорычал Куизль. – Этот колдун мало того что единственного нашего свидетеля угробил, так он еще книги у тебя ворует, пока ты храпишь себе… У тебя вообще мозги есть?
– Папа, хватит уже! – ругнулась Магдалена. – Видишь ведь, что ему и так совестно. К тому же ты бы и сам мог посидеть тут и посторожить немного… Так нет же, тебе, как всегда, надо по лесу пошататься!
– Потому что меня разыскивают, наглая ты баба! Сколько раз тебе повторять?
С дальней кровати снова послышался стон. Старый крестьянин с осунувшимся, землистым лицом приподнялся на локте и с любопытством уставился в их сторону.
– Я вот что предлагаю, – прошептал Симон, поднимаясь с пола. – Пойдемте поговорим лучше в часовне Святой Елизаветы. Там никто нам не помешает, и я расскажу вам, что вычитал из хроники. – Он попытался улыбнуться. – Может, так я смогу загладить вину и вы не вздернете меня на месте.
* * *
Часовня Святой Елизаветы располагалась чуть ниже монастыря. Ее выстроили прямо у обрыва, и даже в оживленные дни она служила местом уединения и покоя.
Паломники приходили иногда к часовне, так как вода в местном источнике якобы излечивала глазные болезни. Теперь же, с наступлением ночи, здесь царила полная тишина. Куизли устроились на немногочисленных скамейках перед алтарем, несколько свечей отбрасывали на них дрожащие отсветы.
– Так ты считаешь, что библиотекарь, келарь, а может, и этот колдун охотятся за реликвиями и сокровищами, спрятанными здесь во время штурма Андексской крепости? – изумленно спросила Магдалена.
Симон уже рассказал остальным о своих измышлениях и теперь задумчиво склонил голову.
– В хронике написано, что ничего не нашли, вообще ничего, – объяснил он. – И только спустя двести лет из норы в замковой часовне выбежала мышь с обрывком пергамента, на котором значились некоторые из реликвий. Таким вот образом удалось наконец отыскать пропавшие святыни.
– Верно, – сказала Магдалена и закуталась в шаль. – Этот мерзкий брат Экхарт рассказывал то же самое. Но почему ты решил, что сокровищ больше, чем отыскалось тогда?
Симон наклонился чуть вперед.
– В хронике упомянуты все реликвии, которые хранятся в сокровищнице, – пояснил он. – Но в списках графа их значилось гораздо больше, и среди них…
– Что еще за списки? – перебил его Куизль. До сих пор он лишь молча слушал, покуривая трубку. – Я об этом ничего не знаю. Или, может, этот родовитый умник свой кабинет изволил тебе показать? Хватит ерунду городить, прошу тебя!
– Не так быстро. Я еще не рассказал вам самое интересное…
Лекарь примирительно поднял руки и ухмыльнулся. Он знал, что тесть его отличался неуемным любопытством, и теперь настала очередь Симона помучить палача томительным ожиданием.
– Разумеется, граф своего кабинета мне не показывал, – сказал он напыщенным тоном. – Я заглянул туда без его согласия. Вот там я и увидел эти списки и план. План, на котором, как я думаю, обозначены бывшие подземные ходы и подвалы крепости. Не исключено, что это тот самый план, который выкрали у библиотекаря. А значит, нельзя исключать и того, что граф и есть тот самый колдун и он, как и монахи, охотится за спрятанными сокровищами.
Симон с удовольствием отметил, как растерянно уставились на него Магдалена с Куизлем.
– Ты обыскивал кабинет графа? – изумленно спросила жена. – Но если бы тебя кто-нибудь заметил…
– Но никто меня не заметил, – успокоил ее Симон и постарался при этом не вспоминать о пережитом на карнизе.
– Ну? Где же теперь этот план? – спросил палач.
Симон, обрадованный растерянным видом тестя, мгновенно сник.
– Хм, забрать его, к сожалению, не представлялось возможным, – ответил он. – Но я хорошо его запомнил. Там еще слова были начертаны, их я уж точно не забуду… – Он сосредоточился. – Hic est porta ad loca infera. Что в переводе значит…
– Вот врата в подземную часть, – пробормотал Куизль. – Без тебя знаю, умник ты наш. Именно их мы и ищем. Но ты же отыскал, где эти врата находятся?
Симон смущенно пожал плечами.
– Нет, к сожалению. Времени было слишком мало, да и написано все было неразборчиво.
Магдалена вздохнула и улеглась на жесткой скамье.
– У меня это все в голове уже не укладывается! – простонала она. – До сих пор мы считали, что этому ведьмаку нужны только облатки. Поэтому он похитил Виргилиуса, чтобы надавить на его брата, настоятеля. И это ему удалось. Так при чем здесь подземные ходы? Зачем графу их карта? И что прячут там брат Бенедикт и брат Экхарт, будь они оба неладны? Бред сплошной!
Симон промолчал. Он вспомнил о платке с вышитой буквой «А», который нашел возле могилы старого монаха. Они с Куизлем так и не сказали о нем Магдалене, чтобы та не напугалась еще больше. Может, в подземельях монастыря действительно прятался голем – автомат, оживленный с помощью облаток? И как же его теперь остановить?
– На что угодно готов поспорить, что облаток в дароносице уже нет, – сказал палач, потягивая погасшую трубку. – Этот колдун забрал их, как пить дать. Завтра на праздник приор и остальные монахи просто вынесут несколько новых облаток и покажут паломникам. Никто и не заметит.
– И на твоего Непомука повесят убийство Виргилиуса и Келестина. Может, он уже во всем сознался на дыбе… Черт! – Магдалена спешно перекрестилась, осознав, что ругается в часовне. – Теперь, раз нашелся труп Виргилиуса, даже настоятель нам не поможет! Вот что хуже всего!
Симон прикусил губу.
– И Андексская хроника тоже пропала, – прошептал он. – Может, я нашел бы там что-нибудь про эти ходы, но теперь… – Он покачал головой, повернулся к палачу и сочувственно произнес: – Судя по всему, придется вам смириться с участью вашего друга. Даже если мы выясним, что там, в этих туннелях, и для чего колдуну нужны облатки, пока мы не разыщем настоящего преступника, невиновности Непомука доказать не сможем.
Симон беспомощно развел руками.
– И я понятия не имею, как нам это удастся за эти несколько дней перед казнью.
– Я не собираюсь сдаваться! Никогда! – Палач грозно поднялся со скамьи, его могучее тело отбросило длинную тень на стены часовни. – Проклятие! Я знаю, что Непомук еще не признался. Чувствую это каждой косточкой! Мы слишком долго друг друга знаем. Но вам, молокососам, этого не понять.
Он зашагал к выходу, но потом обернулся еще раз.
– И знайте, что я собираюсь делать теперь. Я буду думать. И что-нибудь да придумаю. Скорее четвертованного сошьют обратно, чем я брошу друга в беде. Счастливо оставаться!
Шаги палача гулко отдавались по тропе, пока он шел вдоль монастырской стены, и вскоре Симона с Магдаленой вновь окутала тишина.
Через некоторое время лекарь прокашлялся.
– Магдалена… – начал он нерешительно. – Знаю, в последнее время тебе и детям нелегко пришлось…
Женщина отвернулась, ей вдруг понадобилось поправить платок и волосы.
– Можно бы и погромче, баран ты упрямый! – проворчала она. – Я уж решила, что без мужа осталась. С Маттиасом дети лучше ладят, чем с собственным отцом.
Симон почувствовал тяжесть на сердце.
– Послушай, мне очень жаль, – ответил он. – Просто все это выше моих сил, наверное. Эти ужасные убийства, твой вечно хмурый отец, а теперь еще и графский сын…
– Мальчику хотя бы лучше? – тихо спросила Магдалена.
Симон пожал плечами.
– Я дал ему иезуитского порошка, который отыскал в аптеке. Все остальное в руках Господа. – Лекарь вздохнул. – Если мальчик умрет, то меня, наверное, постигнет та же участь. Но я и думать об этом не хочу. – Он нерешительно улыбнулся. – По крайней мере, теперь я разгадал наконец, в чем секрет этой проклятой эпидемии.
– И в чем же там дело? – полюбопытствовала Магдалена.
Симон заметил, что обида ее постепенно начала проходить, и почувствовал облегчение. Все становится преодолимым, если держаться вместе.
– Ну, думаю, я теперь знаю, чем вызвана болезнь, – ответил он наконец. – Хотя мертвых это, конечно, уже не вернет. Но теперь мы хотя бы знаем источник этой заразы и сможем как-нибудь ей противостоять. Надеюсь, Шреефогль сумел выяснить все подробнее.
Симон шепотом поделился с ней своими догадками, а Магдалена тем временем пододвигалась к нему все ближе и в конце концов прильнула, словно маленькая девочка, к его плечу.
– И ты считаешь, что все люди заболели от этого? – спросила она с сомнением.
Симон кивнул.
– Многое указывает на это. Я читал об этом в книге того итальянца Фракасторо. Он описывал те же симптомы.
– Тогда остается надеяться, что мы скоро изловим этого негодяя.
Магдалена прижалась к нему, и Симон почувствовал, как она дрожит. Стояла уже середина июня, однако ночи были еще непривычно прохладные. Лекарь снял с плеч свой плащ и заботливо укрыл им жену.
– Идем к Михаэлю, пора спать, – сказал он и помог Магдалене подняться со скамьи. – Завтра Праздник трех причастий. И не знаю почему, но я уверен, что все эти события как-то связаны с праздником. Словно бы колдун этого дня только и ждет.
– Тогда нам и вправду лучше отдохнуть.
Магдалена сжала его руку, и они вместе вышли из часовни на ночную прохладу.
– Завтра я еще раз поговорю с настоятелем, – сказала дочь палача, глядя в беззвездное небо. Луна скрылась за облаками, и где-то прокричал сыч. – Думаю, я ему нравлюсь. Может, брат Маурус все-таки поможет нам в поисках настоящего преступника, хоть и ясно теперь, что брата его уже нет в живых.
Она вдруг замерла.
– Ты тоже слышишь? Как будто звенит что-то?
Симон рассмеялся и недоверчиво покачал головой.
– Ничего там нет, только ветер и твое собственное сердце. – Он со смехом потянул Магдалену от часовни к освещенному монастырю. – Пойдем уже, тебе за каждым деревом по призраку мерещится!
Где-то глубоко под ними без устали кружил автомат. И если бы Симон смеялся немного тише, то, возможно, и он услышал бы его музыку.
* * *
Приор прижался к шее коня и пустил его вскачь по безлюдной, темной дороге обратно в Андекс.
Ветер со свистом растрепал его немногочисленные волосы, по другую сторону озера бушевала гроза, и где-то вдали завывал волк, но брат Иеремия ничего не слышал, настолько занимали его раздумья. Допрос брата Йоханнеса не принес желаемого результата. Палач вырвал этому неудачнику еще три ногтя, раздробил большие пальцы, усадил на так называемого испанского осла, а под конец заломил ему за спину руки и поднял его на веревке к потолку. Но упрямый монах не признался. Он бормотал свои молитвы и без конца повторял, что какой-то Якоб ему поможет. Иеремия не совсем понимал, кого он имел в виду. Святой Якоб был покровителем паломников. Неужели этот наивный дурак надеялся на помощь святого?
Вечером пытку наконец прекратили. Все-таки завтра в Андексе знаменитый на всю Германию Праздник трех причастий, и из простой любви к ближнему не позволялось выдирать кому-нибудь ногти. Хотят они того или нет, но продолжить придется только послезавтра.
Приор со злостью ударил пятками черного жеребца, поторопив его. Впереди еще куча приготовлений! Вчера утром настоятель объявил, что по случаю праздника богослужение поручает ему, Иеремии. Приор тонко улыбнулся. Похоже, старик уже осознал, что скоро власть перейдет к другому. Тем более важно, чтобы Йоханнес наконец признался! Судья Вайльхайма ясно дал понять, что успешный допрос был непременным условием, если приор хотел стать новым настоятелем. Но дело не только в этом. Иеремии нужен был козел отпущения. Надо уже разделаться с этой проблемой, и как можно скорее. Слишком много развелось вокруг ищеек, и этот цирюльник окончательно его вымотал. К тому же брат Бенедикт рассказал, что самозваный монах обыскивал кельи, а теперь еще и план пропал. Они так его берегли, сотню лет он находился во власти монастыря! А что, если кто-то их уже выследил? У приора было дурное предчувствие.
Волки завыли чуть ближе, и только теперь Иеремия понял, что он в опасности. Судя по звукам, вокруг Андекса их бродила целая стая. Приор яростно вцепился в повод и хлопнул коня по крупу.
– Но! Шевелись, кляча старая, если жизнь дорога!
Иеремия наклонился еще ниже, чтобы создавать меньше сопротивления ветру и ехать быстрее. Как только он станет настоятелем, то первым делом отправит людей, чтобы они избавили наконец лес от этих тварей! И в монастыре тоже нужны кое-какие изменения. Иеремия давно мечтал снести старое здание и нанять искусных мастеров из Вессобрунна или из-за Альп. Они выстроят ему новый монастырь – еще больше, еще внушительнее: как соседние Штайнгаден и Роттенбух. Нельзя, чтобы Святая гора выглядела как источенная развалина времен Великой войны! Но на это нужны деньги, много денег. Приор улыбнулся.
Совсем скоро деньги перестанут быть проблемой. Еще несколько лет, и мечта его воплотится в жизнь. Если не случится что-нибудь непредвиденное и никто не обнаружит их тайника…
Уже ради этого Йоханнес должен признаться – во благо церкви. Чтобы все наконец улеглось.
Волки были теперь так близко, что Иеремия видел, как сверкали во тьме их глаза. Он чувствовал, как конь под ним задрожал, шкура его взмокла от пота. Он несся галопом, но скоро начнется крутой подъем, и придется замедлиться. Волки нагоняли; приор слышал, как они выли и рычали уже за его спиной.
Иеремия вдруг развернулся с яростным воплем, выхватил из-под рясы украшенный слоновой костью пистолет и нажал на скобу. Вспышка рассекла тьму, за ней последовал громкий хлопок и жалобный визг. Волки отстали.
С трудом переводя дыхание, приор спрятал пистолет и сосредоточился на дороге. Среди деревьев стало до того темно, что едва можно было разглядеть сломанные ветки на земле. Иеремия дрожал. Судья Вайльхайма только вчера вручил ему пистолет вместе с порохом и пулями – личный подарок, призванный закрепить их союз. Приор ни за что не подумал бы, что так скоро воспользуется оружием. Но теперь, ощутив под рясой холод металла, он понял, что стрельба доставляет ему удовольствие.
Ему… хотелось этого. Тяжесть в руке, отдача, жалобный визг…
Иеремия снова выхватил пистолет и обернулся, но волки уже разбежались.
Жаль.
Наконец-то впереди показались огни в домах у подножия монастыря. Иеремия еще раз пришпорил коня и, обливаясь потом, добрался до внешних ворот. Привратник отворил ему с низким поклоном.
Иеремия соскочил с коня, и руки снова потянулись к холодному металлу под рясой. Приор улыбнулся и рассеянно перекрестился.
Возможно, очень скоро пистолет снова ему понадобится.
