Назад: 13

14

Регенсбург, полдень 26 августа 1662 года от Рождества Христова

Леттнер атаковал столь стремительно, что Куизлю удалось отскочить в сторону лишь в самый последний момент. Солнце светило прямо в глаза, пришлось ненадолго зажмуриться и полностью положиться только на свои инстинкты. Палач отклонил корпус влево и в тот же миг почувствовал, как в сантиметре от лица просвистел кацбальгер. Под ногами у них лежал Тойбер с арбалетным болтом в груди, рубашка его пропиталась кровью, остекленевшие глаза уставились на сражающихся.

Куизль потянулся к поясу, где висела сабля. Краем глаза он заметил, что Леттнер снова бросился в атаку. Палач обнажил клинок в тот самый миг, когда противник направил меч в незащищенный левый бок Якоба. Сабля и кацбальгер со звоном скрестились на уровне глаз дерущихся, заскрежетала сталь; каждый старался передавить другого и при этом то отступал на шаг, то снова напирал.

Куизль почувствовал, как по спине тонкими ручейками заструился пот. Тело его сотрясала лихорадка, левая рука болталась, точно отсохшая ветка. Здоровым он, возможно, и одолел бы Леттнера, из них двоих Куизль всегда считался более сильным – что его бывший заместитель успешно компенсировал изрядной долей жестокости. Однако теперь, ослабленный пытками, палач ничего не мог ему противопоставить. За последние двадцать пять лет тело Леттнера не обрюзгло и не обросло жиром, а, наоборот, стало жилистым и жестким, как орешник. К тому же на колокольне по-прежнему стоял его брат и горящим взором следил оттуда за дерущимися. Арбалет Фридриха лежал в пределах досягаемости на парапете. Куизль понимал: чтобы взвести его снова, времени гиганту потребуется совсем немного.

– Боишься моего брата? – прорычал Леттнер и по-волчьи обнажил белые зубы. Он неумолимо оттеснял Куизля к развалинам церкви. – Не забывай, это ты сделал из Фридриха чудовище. Ты, может, решил, что он сгорел тогда в доме? Но мой брат силен и крепок, как и все Леттнеры. Он выбрался из-под горящих обломков и, когда вы так поспешно уехали, снял меня с дерева. Вот только Карлу, нашему младшенькому, помогать было уже поздно. Это тебе за Карла.

Леттнер незаметно вынул кинжал из-за пояса и ткнул им в живот палачу. Куизль ударил левой рукой по клинку и в последний момент отвел нож в сторону. Тут же напомнила о себе боль в плече. Шок был настолько сильным, что у палача потемнело в глазах. Ослепленный болью, он ударил противника ногой и попал ему в низ живота. Леттнер охнул и, отступив на пару шагов, споткнулся о разрушенную стену крестьянского дома.

Куизль воспользовался секундным замешательством и, не оборачиваясь, бросился к развалинам церкви. Если у него и получится выстоять против братьев, то только нападая на них из укрытия. Быть может, в разрушенной церкви найдется какое-нибудь место для засады, где он сможет спрятаться.

Палач ступил под разрушенный свод, и его окутал сумрачный свет. Солнце едва пробивалось сквозь обрушенные потолочные балки, где свили гнезда голуби и ласточки. Лианы плюща ядовитыми змеями взбирались по останкам левого нефа. Правое крыло сохранилось лучше, на стене висел обугленный крест высотой в человеческий рост. Но и здесь окна казались мертвыми черными глазницами, заросшими ежевикой, едва пропускавшей свет. С потолка сыпалась сухая листва, где-то гудели пчелы.

Впереди палач разглядел бывший каменный алтарь: без покрывал, дароносиц и золотых украшений, он казался громадным языческим камнем для жертвоприношений. Куизль забежал за него и привалился спиной к холодному камню, чтобы перевести дух.

В скором времени раздались шаги. Якоб не сразу понял, что доносились они не от входа, а с колокольни. Палач выглянул через край алтаря и оглядел правый неф, где находился проход к разрушенной башне. Из-за покрытой мхом кучи камней выступило чудовище.

Это был Фридрих Леттнер.

Гигант держал в руках заряженный арбалет и целился в алтарь. Куизль пригнулся, и болт, разбрызгав каменную крошку, ударил всего в нескольких сантиметрах от его лица.

– Знаешь что, Куизль? С какой стати я из-за брата должен лишать себя потехи? – пронесся над развалинами голос Фридриха. – Я пришью тебя болтом к кресту, а потом выжгу глаза. Жаль, что приятель твой не дожил до этой минуты. Такой пытки он больше нигде не увидел бы.

Что-то тихонько заскрипело. Раньше палачу довольно часто приходилось слышать этот звук: так скрипела катушка арбалета. Фридрих снова натягивал тетиву.

– Как же долго я ждал этой минуты, Куизль! – проговорил гигант, проворно вращая катушку. – Филипп полагал, что мне не следует возвращаться в Регенсбург с тобой на плоту. Боялся, что ты узнаешь меня. Но кто-то ведь должен был доставить тебе письмо. К тому же… – Он засмеялся, хрипло и надрывно, словно огонь в тот далекий день выжег ему и горло. – В теперешнем виде меня и собственная мать не признала бы.

– Заткнись, Фридрих! Много болтаешь!

Это был голос Филиппа, следом вошедшего в церковь. Леттнер держался за бедро, лицо его кривилось от боли: судя по всему, он поранился, когда упал через стенку.

– Заряжай скорее свой арбалет. Эта псина еще опасна.

Фридрих пробормотал что-то неразборчиво, после чего снова послышался скрип катушки.

Куизля затрясло в новом приступе лихорадки. Он раздумывал над тем, что еще мог предпринять. Сам себя загнал в ловушку! Когда Фридрих через несколько секунд взведет арбалет, Филипп, вероятно, как крысу, выгонит палача из-за алтаря. Куизль не сомневался, что в этот раз болт попадет в цель. На примере Тойбера Фридрих уже доказал, что стрелять он не разучился. Палач прикусил губу, лихорадка приводила его в состояние высочайшего напряжения. Он понимал, что в скором времени либо арбалет, либо кацбальгер предрешит его судьбу.

«Значит, это конец? – подумал Куизль. – Здесь началась моя новая жизнь, здесь же она и закончится?»

Он снова выглянул из-за алтаря. Леттнер стоял возле входа в церковь, нетерпеливо поигрывая клинком, его брат неустанно крутил рукоять. Куизль взглянул на обезображенное огнем лицо Фридриха. Последний раз он видел его на плоту в Регенсбург. Кожа спеклась в твердую массу и походила на обугленную, покрытую трещинами дубовую кору. Но глаза остались прежними: холодные, голубые и злые. Вокруг Фридриха жужжало множество ос, вероятно встревоженных внезапным переполохом в развалинах. Осы были невероятно большие, отливали желто-черным, и крылышки их мелькали в лучах полуденного солнца.

«Осы?»

Только теперь палач понял, что это были не пчелы, а взрослые шершни. Злобные, почти в палец величиной насекомые летали перед струпцеватым носом Фридриха. Ему то и дело приходилось бросать катушку и разгонять их. Откуда взялись все эти монстры?

Куизль оглядел увитые плющом стены, покрытые мхом камни – и отыскал наконец гнездо. Оно висело под потолком, скрытое между обугленными балками и кустами ежевики.

Прямо над Фридрихом.

– Черт, долго ты там еще? – прошипел Филипп. – Не видишь разве, что он, точно кабан подбитый, за алтарем прячется? Надо сообща выкурить его.

– Сейчас-сейчас, – пробормотал Фридрих. – Тетива тугая. Зато болт через трех человек проходит, как нож сквозь масло. Надо только…

Договорить у него не получилось. Словно ангел возмездия, Куизль неожиданно поднялся над алтарем и швырнул камнем величиной с кулак в гнездо. Обломок попал точно в середину. Улей покачался немного, затем свалился, точно тугой бурдюк с вином, на пол и разбился.

Сотни разгневанных шершней оказались на свободе, подняли гул и окружили Фридриха темным, смертельным облаком. Тот с криком отшвырнул арбалет и закрыл лицо руками, но старательные насекомые уже возились среди его бесчисленных шрамов.

Бурлящая желто-черная масса жалила его снова и снова.

Симон вслушивался в треск, с которым пламя пожирало фитиль и неумолимо подбиралось к дверям мельницы. В щель между створками уже видно было искрение подожженного пороха. Вот пламя добралось до дверей и побежало по шнуру к куче мякины, опилок и щепок, куда Сильвио воткнул второй конец фитиля.

Лекарь отчаянно заметался из стороны в сторону, но веревки держали на совесть. Он в панике попытался проползти к дверям, как червяк, но лишь осознал, что венецианец, помимо всего прочего, еще и привязал его к балке. Канаты рванули Симона назад, и он откинулся в измождении на спину. Мучная пыль белесым туманом окутывала бочки, мешки и ящики, расставленные по мельнице. В одном из ящиков дожидались, готовые разнести воздух в клочья, несколько килограммов пороха.

– На помощь! Слышит меня кто-нибудь? – хриплым голосом прокричал Симон, хотя понимал, что это бесполезно.

Грохот, скрип и треск множества водяных колес на острове заглушали любой, даже самый громкий крик. Большая мельница по-прежнему скрежетала жерновами, совсем скоро ее разнесет на куски под единственный громкий хлопок. Последний оглушительный грохот – последний, который лекарь услышит в своей жизни.

«А может, она и не взорвется, – раздумывал лекарь. – Может, она просто загорится, и я сгорю. Если не задохнусь еще раньше… Господи, пусть она лучше взлетит на воздух – так, по крайней мере, не больно!»

Фитиль горел уже во внутреннем помещении. Пыль стояла столбом – настолько плотная, что передвижение пламени Симон угадывал скорее по треску, нежели визуально.

«Сейчас… Еще совсем немного».

Внезапно хлопнула, распахиваясь, дверь, и сквозь туман лекарь различил странно знакомый силуэт. Но видимость была слишком плохой, чтобы увидеть больше.

– Ты хоть жнаешь, школько штоят такие жубы? – донесся до лекаря шепелявый голос. – По уму бы, оштавить тебя тут подыхать, да кто ж мне тогда жубки выправит?

– Натан! – закричал Симон. – Господи, Натан, я здесь! Фитиль! Сейчас здесь все на воздух взлетит!

– Тогда не будем терять ни шекунды!

Король нищих вынул маленький ножик и перерезал веревку, которой лекарь был привязан к балке. Затем он подхватил Симона, взвалил его себе на плечо и бросился к выходу. Сгорбившись и кряхтя от натуги, выбежал на улицу, проковылял еще с десяток шагов и с исключительной небрежностью швырнул свою ношу за груду досок.

– Ай! – вскрикнул Симон. – Осторожнее! Ты мне все кости…

В это мгновение остров сотрясло взрывом; громыхнуло так, что лекарь на какое-то время оглох. Он словно в трансе смотрел, как поднимается в небо громадный огненный шар. Камни, разбитые доски и даже целые участки стен взлетели высоко в воздух. Взрывная волна даже за кучей досок была такой сильной, что Натана смело, точно тонкое трухлявое деревце. Их – словно дракон дыхнул – обдало раскаленным воздухом, и на головы им посыпались балки и доски с кучи.

– Уходим, быстро! – перекричал Натан оглушительный рев. Голос его звучал приглушенно, словно через толстое одеяло.

– Как? – прорычал в ответ лекарь. – Я вроде как связан!

Король нищих громко выругался, снова поднял Симона на плечи и отнес его подальше от огня, на безопасное расстояние, под укрытие молодого орешника, откуда они уставились на гигантское пожарище. От мельницы осталась лишь куча обломков; языки пламени тянулись в небо, точно в праздник Святого Иоанна. Даже здесь, за сотню шагов от огня, еще чувствовался жар.

– Как… как ты меня разыскал? – просипел через некоторое время Симон.

– Я ужнал… Черт!

Натан принялся копошиться во рту. Провозившись несколько минут, он, похоже, остался доволен.

– Мои люди увидели, что ты направляешься к Верду, и тут же дали мне знать, – продолжил он уже с более четким выговором. – Я вообще-то награду за тебя назначил. Нельзя вправить челюсть Натану Сироте и уйти безнаказанным!

Он шутливо погрозил лекарю пальцем, но взгляд его при этом оставался необычайно холодным, даже угрожающим.

– Что ж, мне вдруг стало любопытно, чего тебе здесь понадобилось одному, юный ты интриган. Поэтому я отправил ребят домой и двинулся за тобой на мельницу. Следов на опилках только слепой не нашел бы. Но вот я прихожу, и что вижу? Этот венецианский посол драпает на груженой повозке, а мой преданный лекарь едва не взлетает на воздух вместе с главной мельницей Регенсбурга. Тебе, как мне кажется, придется много чего объяснить.

– А если я этого не захочу? – возразил Симон.

Нищий пожал плечами.

– Тогда я брошу тебя обратно в огонь. Ты не в том положении, чтобы торговаться, не находишь?

– Ну ладно, – вздохнул юноша. – Я теперь знаю, что это за порошок такой и почему все за ним охотятся. Да ты и так, наверное, знаешь его тайну.

И он рассказал Натану все, что ему удалось выяснить. Тот внимательно слушал, при этом лицо его оставалось бесстрастным на протяжении всего рассказа. Когда лекарь закончил, король нищих начал долго и усердно ковырять в носу.

– Господь свидетель, это безумнейший план из всех, что я когда-либо слышал, – пробормотал он, рассматривая результаты своих трудов на указательном пальце. – Так, значит, этот сумасшедший решил отравить весь Рейхстаг…

– Не делай вид, что тебя это так изумило! – злобно перебил его лекарь. – И про этот порошок ты наверняка узнал гораздо раньше! Я знаю, что ты действуешь в интересах нескольких партий. Скажи, кто велел тебе за нами следить?

Натан насмешливо вскинул брови.

– Ага, отсюда и ваш преждевременный побег… Мне следовало догадаться. – Он торжественно поднял руку. – Клянусь святым Мартином, покровителем нищих, я действительно не имел обо всем этом ни малейшего понятия! Впрочем, сейчас не время читать проповеди.

Он кивнул на пылающие останки мельницы. С Каменного моста уже сбегались первые стражники, но, завидев катастрофу, останавливались как вкопанные. Мельницу было уже не спасти. Теперь речь шла только о том, чтобы оградить от пламени соседние строения.

– Рано или поздно эти болваны наверху нас заметят, – проворчал король нищих. – Ты, по их мнению, и так уже полгорода спалил. Если тебя здесь поймают, то на эшафоте выпотрошат, четвертуют и сожгут, как знаменитого огненного демона. Что ж, тогда ты хотя бы впишешь свое имя в историю города. Тоже неплохо.

Симон что-то несогласно пробормотал; он о чем-то раздумывал.

– Чего ты там шепчешь? – спросил Натан. – Ты меня что, не слышал? Ноги делать пора!

– Я вот думаю, куда Сильвио мог увезти Магдалену и спорынью, – проговорил Симон тихим голосом. – Он говорил про другой план и что жертв от него будет больше. Что за план такой, будь он неладен?

– Может, он хочет использовать спорынью каким-то другим способом? – ответил Натан, пожимая плечами. – Ее можно в пиве или в вине размешать, или как там еще, не знаю.

Симон покачал головой.

– Для пива и вина ему пришлось бы для начала посвятить в свои замыслы нескольких пивоваров и виноделов. Это слишком рискованно. С пекарем Хабергером он уже просчитался. Все должно быть гораздо проще. Вот только как?

Ему вспомнились вдруг слова, с которыми Сильвио попрощался с ним, уходя с мельницы. Как уж венецианец сказал тогда?

«Человек не хлебом единым живет…»

Что требуется человеку для жизни? Немного еды, крыша над головой, теплый очаг, вода…

«Вода».

Симон хлопнул себя по лбу.

– Ну конечно! – воскликнул он. – Каждому в Регенсбурге нужна вода! Чтобы мыться, пить, варить пиво… Сильвио хочет заразить спорыньей городские колодцы. Только так он будет уверен, что во время Рейхстага отравятся все, кому следует.

Натан задумчиво склонил голову.

– Как ты себе это представляешь? – прошепелявил он. – В Регенсбурге сотни колодцев. Ему что, ходить к каждому по отдельности и сыпать туда отраву? Слишком явно.

– Нет, конечно! Ему нужно высыпать спорынью в воду до того, как она достигнет колодцев…

Он задумался на секунду, после чего спросил взволнованно:

– Здесь в округе есть какие-нибудь источники, питающие город? Какое-нибудь хранилище? Может, подземные ручьи?

– Про ручьи я не знаю, – пробормотал Натан. – Но…

– Что? Говори же!

Губы нищего растянулись в ухмылке, так что криво посаженные зубы сверкнули на полуденном солнце.

– Конечно, такое вполне возможно. Этот венецианец действительно хитрее лиса.

– Что ты имеешь в виду? – прошипел Симон. – На кону стоит жизнь Магдалены! Говори, пока я тебе в глотку не вцепился!

Натан сочувственно взглянул на лекаря.

– Каким образом? Ты связан… – Он наклонился к Симону. – У меня к тебе предложение: я развязываю тебя и рассказываю, куда Сильвио уехал с твоей возлюбленной. Но взамен, когда все это закончится, ты посмотришь мои зубы. Выглядеть они должны в точности как раньше. Договорились?

– Да я тебе новенькую челюсть выточу, если понадобится, – проворчал Симон. – А теперь режь наконец эти проклятые веревки.

Магдалена услышала взрыв в тот миг, когда повозка загрохотала колесами по мостовой Каменного моста. Связанная и с кляпом во рту, она лежала, зажатая между мешками, посреди повозки. При взрыве девушка вздрогнула, и внутри у нее что-то оборвалось.

«Господи, Симон! – подумала она. – Этого не может быть! Только не с моим Симоном. После всего, что мы пережили с ним вместе!»

Она до последнего надеялась на чудо, молилась всем четырнадцати святым помощникам, чтобы мельница не взорвалась. Но чуда не произошло, здание взлетело на воздух, а вместе с ним и ее любимый Симон, с которым они приехали в Регенсбург, чтобы вместе здесь состариться.

«Господи, и зачем мы только уехали из дома!»

Слезы текли по ее лицу и смешивались с потом, мукой и отрубями. Всюду начали раздаваться крики, затем Магдалена услышала торопливые шаги: люди сбегались к ограждениям, чтобы поглазеть на яркое и трескучее представление. Сквозь груды мешков до нее доносился гул множества голосов.

– Это большая мельница на Верде! – услышала Магдалена чей-то выкрик. – Должно быть, мука взорвалась. Дед мой как-то рассказывал мне про такой пожар…

– Мельник, наверное, опять напился…

– Курил он! Это чертово зелье! Набил себе трубочку да и отправился вместе с зерном на небеса…

– С дороги! Мука для ратуши! Дайте же наконец проехать!

Последний голос принадлежал Сильвио: криками и кнутом венецианец пытался расчистить дорогу сквозь толпу. Стражников возле сходней он подкупил, Магдалена вполне отчетливо слышала звон монет. На мосту громадная повозка ввиду случившейся катастрофы уже не привлекала никакого внимания; люди слишком заняты были зрелищем и разговорами.

Возле ворот за мостом, при въезде в город, повозку тоже никто не останавливал, и она заколесила по улицам и переулкам. Время от времени до Магдалены доносился размеренный топот: видимо, стражники из кварталов спешили к Верду тушить пожар; где-то звенели колокола. На тяжело нагруженную повозку, на которой, помимо венецианца, сидели еще пятеро плотогонов, никто не обращал внимания. Временами Магдалена чувствовала перед лицом чью-то ладонь: кто-то из мужчин, вероятно, проверял, дышит ли она еще. При этом он не забывал заодно облапать ее грудь и бедра или потуже стянуть веревки.

Наконец повозка остановилась. Магдалена попыталась по звукам определить, где они находились. Но, кроме отдаленного бормотания и надрывного звона колоколов, слышно ничего не было. Все тело чесалось, в волосы забралось какое-то насекомое, но Магдалена не могла даже пошевелиться. Точно оживший мешок, она лежала среди размолотой спорыньи и вдыхала пыль вперемешку с мукой.

– Сто-ой! Слезай с повозки, и поживее!

Голос принадлежал стражнику, к возражениям, судя по всему, не привыкшему. Магдалена затаила дыхание. Неужели она спасена? Может, кто-то из плотогонов проболтался и теперь отраву разыскивали по всему городу?

– Что такое? – недовольно спросил Сильвио. – Не видно разве, что мы торопимся? Открывайте ворота!

– Мне жаль, но мы должны досматривать каждую повозку, выезжающую из города, – снова раздался голос стражника. – Монстр из Шонгау, убийца с Кожевенного рва, сбежал, и нам нужно удостовериться, что он не покинет город.

Магдалена стиснула кулаки: по крайней мере, отец пока на свободе! Но вот зачем Сильвио снова выводить повозку из города? Магдалена считала, что они едут к ратуше или, может, к особняку Хойпорт. Но что венецианец собирался делать с отравленной мукой за городом?

– Это ваша почетная обязанность, бригадир, – ответил Сильвио, теперь уже более вежливо. – Но в моем случае в этом действительно нет необходимости. Мои люди сами грузили мешки. Или вы думаете, венецианский посол станет помогать убийце? – Он тихо засмеялся, снова послышался звон монет.

– Я… я… не узнал вас, – просипел стражник. – Простите, ваше благородие. Но эта простая повозка… и вы сами…

– Решил неузнанным проехаться по своим угодьям, проверить, чем там занимаются мои подчиненные. А теперь прошу пропустить нас.

– Ко… конечно, ваша светлость. И хорошего дня вам!

Повозка снова покатилась вперед, Магдалена приглушенно ругалась сквозь кляп. Это был ее последний шанс! В скором времени Сильвио накормит ее спорыньей. Что ожидало ее потом? Магдалена вспомнила Резль, служанку пекаря Бертхольда, как почернели у нее конечности, как бедняжка визжала и выла, охваченная кошмарными видениями, пока Господь не избавил ее наконец от страданий.

Что, если ей уготована та же судьба?

Когда через четверть часа повозка снова остановилась, мужчины, переговариваясь вполголоса, соскочили на землю. Похоже, они добрались до места; плотогоны принялись спешно сгружать мешки и куда-то их уносить. Ослепленная солнцем, Магдалена зажмурилась. Лишь через некоторое время она заметила, что над ней с улыбкой на лице склонился Сильвио.

– Если вы пообещаете не кричать, то я, может быть, выну этот кляп.

Венецианец убрал с лица Магдалены слипшиеся от пота и грязи волосы, после чего ловко выловил клопа из ее локонов и раздавил его между пальцев.

– Ну как, могу я на вас рассчитывать?

Магдалена безмолвно кивнула. Когда венецианец развязал узел у нее на затылке и вынул изо рта тряпку, девушка плюнула ему прямо в лицо.

– Проклятый убийца! Ты Симона убил! Тысячу лет тебе за это в аду гореть. Я тебе твой стручок жалкий выдерну, я… мммфх!

Сильвио снова заткнул ей рот.

– Так мы не договаривались, – прошептал он. – Повторяю вопрос: обещаете не кричать?

Магдалена заплакала от бессильной злости и все же кивнула во второй раз. Когда Сильвио снова вынул тряпку у нее изо рта, она не издала ни звука.

– Отнесите эту упрямую девку вниз! – приказал венецианец.

Один из плотогонов взвалил Магдалену на плечо, словно очередной мешок, и спустился с ней с повозки.

Перевернутая вниз головой, дочь палача увидела, что повозка остановилась недалеко от широкой дороги, змеившейся между полями и пастбищами; примерно в полумиле позади них виднелись стены Регенсбурга. Неподалеку над пашнями высился холм, увенчанный странным треугольным каркасом; на ветру покачивались из стороны в сторону несколько безжизненных тел. Несмотря на жару, Магдалену затрясло от холода.

«Господи, висельный холм Регенсбурга! Что эти полоумные хотят со мной сделать?»

Но плотогон резко сменил направление. Он зашагал по узкой проселочной дороге к каменной лестнице: укрытая среди кустов, зарослей красного мака и желтого дрока, она вела куда-то под землю. Внизу их уже дожидался Сильвио. Он отворил тяжелые железные двери и, когда плотогон внес Магдалену под мрачные своды, учтиво поклонился.

– После вас, bella donna, – прошептал он. – Чувствуйте себя как дома. Здесь вам суждено провести ближайшие дни и недели. Может, немного сыровато, но на что только не пойдешь ради науки!

Они спустились в подземелье, выложенное грубо вытесанным булыжником; где-то непрестанно журчала вода. Широкоплечий плотогон грубо усадил Магдалену на каменную скамью и зажег факел. Только тогда девушка поняла, что плеск исходил от небольшого водопада, который пробивался из стены и тонкими ручьями сбегал в купель, расположенную в дальней части подвала. В стены были вделаны каменные таблички, но царивший полумрак не позволял прочесть надписи на них. Заостренная арка прямо за купелью вела в следующее помещение, откуда доносился громкий, раскатистый рокот.

Пятеро плотогонов молча таскали мешки: проходили мимо Сильвио и Магдалены, по колено в воде пересекали купель и скрывались в соседнем помещении. Когда они закончили, венецианец махнул им:

– Стерегите наверху. С нами пусть останется только Иеремия.

Он взглянул на коренастого плотогона слева от себя, тот преданно кивнул и, скрестив руки, встал рядом с Магдаленой.

– Только на тот случай, если вы откажетесь принимать лекарство, – успокоил ее Сильвио. – Пациенты, как вы сами знаете, иногда немного упрямятся.

Железная дверь со скрипом захлопнулась.

– Не бойтесь, – венецианец извлек из кармана оловянную кружку. – Вам не придется есть муку. Достаточно будет принять спорынью, размешанную с водой. К сожалению, не могу предложить вам вина, это исказило бы результат.

Сильвио вынул серебряную ложечку, погрузил ее в открытый мешок, оставленный рядом, и насыпал в кружку голубоватого порошка.

– Мы до сих пор не знаем, как сильно яд действует на человека, – пояснил он. – А главное, как быстро. Если мы не станем добавлять спорынью в хлеб, а отравим ею колодезную воду, то первые симптомы, как я полагаю, проявятся несколько позже.

Он принюхался к содержимому кружки и пожал плечами.

– Ну, Рейхстаг продлится, как ожидается, несколько недель. Так что времени должно хватить. Правда, для вас это означает, что эксперимент, к сожалению, немного затянется. Кроме того, в такой обстановке виде́ния у вас будут поистине интересные. Вы позволите? – Сильвио отставил кружку и, вынув кинжал, учтиво разрезал веревки на ногах Магдалены. – Раз уж вам суждено провести здесь следующие несколько недель, то нужно хотя бы позволить вам свободно передвигаться. Вы непременно должны осмотреть новое жилище. Оно поистине… хотя сами взгляните.

Контарини перешагнул через край купели и прошлепал к проходу, ведущему под мрачные своды.

«Так он и вправду решил запереть меня здесь и поить день за днем проклятой отравой!» – подумала Магдалена.

Она закрыла ненадолго глаза, чтобы подавить приступ отчаяния. Уже сейчас гул воды изводил ей нервы. Эхо, разносившееся под сводами, еще больше усиливало рокот, от чего казалось, что исходил он от громадного водопада.

«Сколько времени пройдет, прежде чем меня захлестнут кошмары? И что за видения могут родиться в таком окружении?»

Магдалена решила, что не произнесет больше ни слова. И все-таки она последовала за венецианцем, который в сопровождении приземистого плотогона шагнул в соседнее помещение. Пригнувшись, она прошла под низкой аркой – и невольно отступила на шаг.

Пещера была громадной.

Факелы освещали через равные промежутки узкий коридор, который тянулся куда-то во тьму. Сама пещера, как показалось Магдалене, достигала в длину не меньше семисот шагов. На полу сверкала вода, и глубину определить не представлялось возможным. Из трещин и труб в стене в бассейн изливались большие и маленькие водопады. Всю пещеру наполнял нескончаемый плеск, и эхо его отражалось от стен и потолка. По бокам, справа и слева, располагались узкие, приподнятые над водой карнизы; на них, выстроенные правильными рядками, стояли дюжины две мешков с мукой.

– Добро пожаловать в новый дом! – перекричал Сильвио рокот. – Этот источник питает весь мир!

Он принял протянутую Иеремией кружку и кивнул на мешки.

– Спорынья будет храниться здесь до самого Рейхстага, а потом мы медленно растворим в воде полторы тонны отравы. Можно не опасаться, что вас кто-нибудь здесь обнаружит. Ведь единственный ключ находится у меня. А теперь…

Венецианец торжественно подставил кружку под маленький водопад, после чего осторожно размешал раствор и подступил к Магдалене.

– Пора начинать эксперимент. Каждый день по кружечке. И не пытайтесь отвертеться.

Магдалена попыталась отвернуться, но Иеремия, словно тисками, зажал в руках ее голову. Кружка неумолимо приближалась.

– Да, кстати… – Сильвио шептал уже над самым ухом Магдалены. – Я очень надеюсь, что не все видения ваши будут исключительно мрачными и кошмарными. Я слышал, что спорынья способна также пробуждать и желание. В таком случае дайте мне знать. Я с радостью разделю некоторые из ваших галлюцинаций.

Кружка коснулась губ Магдалены.

Фридрих Леттнер с воплями катался по полу, а шершни неустанно трудились над его лицом и туловищем. Он бился как сумасшедший, давил распухшими ладонями десятки насекомых, но на их месте тут же появлялись другие.

Куизль тем временем укрылся за алтарем, чтобы не привлечь внимание разгневанных насекомых. Прильнув к холодному камню, палач осторожно выглянул через край и взглянул на Филиппа, все это время беспомощно взиравшего на мучения брата. И только теперь он подбежал к Фридриху и попытался за рукав оттащить его от тучи шершней, при этом Леттнера самого несколько раз ужалили.

– Будь ты проклят, Куизль! – выкрикнул Филипп и замахал кацбальгером по воздуху, словно сражался с невидимым призраком. – Ты и весь твой род! Будь ты проклят навеки!

Куизль понимал, что теперь долго раздумывать нельзя. Он поднял саблю и ринулся на противника. Тот по-прежнему разгонял кружащих вокруг себя шершней и одновременно пытался вызволить брата. Леттнер недовольно покосился на палача, после чего оставил Фридриха и приготовился к бою. Шершни желто-черным облаком кружили перед его лицом и не давали сосредоточиться.

– Ты чертов сукин сын, – прошипел Филипп и взмахнул левой рукой, разгоняя гневно жужжащих насекомых. – Вот за это, Якоб, я вспорю тебе брюхо и кишки повешу на колокольне.

– Побереги обещания и дерись.

Куизль без лишних слов бросился на противника. Шершни жалили его в руки, лицо и спину, но лихорадка и боевой азарт заглушали боль. К собственному ужасу, палач осознал, что звон клинков доставляет ему удовольствие.

«Как раньше… Запах крови, крики умирающих. Это как туман, он окутывает тебя, но зрение обостряется…»

Он отчетливо видел перед собой Леттнера, но движения бывшего солдата казались необычайно замедленными. Куизль заносил саблю и обрушивал ее на противника. Тот отступал шаг за шагом, и палач впервые увидел в его глазах страх. В конце концов Леттнер прижался спиной к стене, кацбальгер и сабля скрестились на уровне груди, и лица противников застыли одно напротив другого.

– Письмо у епископа, – просипел палач. – Чего ты там навыдумывал? Решил, что я поведусь на эту чушь?

Леттнер внезапно сверкнул глазами и снова по-волчьи оскалился.

– Это правда, иначе не стоять мне здесь. – Он с трудом отодвинул от себя саблю Куизля. – Достаточно было посчитать немного. От венецианца я узнал, сколько твоей дочери лет. Двадцать четыре! А здесь, в Вайденфельде, мы побывали поздней осенью. Твоя Анна тогда визжала, но поверь мне, Якоб, визжала от удовольствия.

– Ты лжешь, ублюдок!

Ярость горьким вином вскружила Куизлю голову, вновь и вновь перед глазами всплывали слова из письма, которое Леттнер подсунул ему этой ночью в пивоварне. Одна лишь строчка, но страданий она причиняла больше, чем все перенесенные на допросе пытки.

«Поцелуй от меня Магдалену, мою дочурку… Ее мама на вкус была сладкой, как спелая слива…»

– УБЛЮДОК!

Куизль оттолкнул Леттнера, тот вскрикнул от неожиданности и катнулся вдоль стены. Но таким образом он оказался вне досягаемости палача. Филипп сделал глубокий вдох и, широко расставив ноги, приготовился к продолжению схватки. Он пренебрежительно сплюнул и рассек воздух кацбальгером; брат его по-прежнему с воплями катался по полу.

– Я, может, и ублюдок, – прошептал Леттнер. – Но не лгун. Я отымел твою Анну-Марию, как племенной бык – телку. И что я теперь узнаю? Сразу после нашего свидания милая Аннушка оказывается беременной. Вот так совпадение! – Он облизнул губы и хихикнул. – Да ты взгляни на свою дочь, Якоб! Почему бы ей не быть от меня? Нежный взгляд, упрямые, вечно растрепанные волосы, полные губы… От тебя в ней вообще ничего нет, не заметил?

– Она пошла в мать, – выдавил Куизль, но сомнения уже пустили корни в душе палача.

Анна-Мария никогда не упоминала названия родной деревни; может, поэтому он его и забыл напрочь. Он знал, что там ей пришлось пережить нечто скверное. Но вот насколько все это было скверным и что именно там произошло – об этом она никогда не говорила.

«На вкус она была сладкой, как спелая слива…»

Перед глазами у Якоба поплыли красные круги.

«Не позволяй ему разозлить себя, – думал он. – Он хочет лишь, чтобы я перестал контролировать себя… Но почему тогда Анна был такой молчаливой? И ее грустный взгляд, когда я напевал дочери перед сном… Не позволяй ему разозлить себя…»

– Она моя дочь, – монотонно шептал палач. – Моя дочь, моя…

– Быть может, ты и прав, – перебил его Леттнер. – Может, она и не от меня вовсе. А может, и наоборот. – Он хохотнул. – А знаешь, что самое смешное? Тогда, в купальне, я едва не сжег ее вместе с лекарем, при этом просто хотел замести следы. Когда я услышал, что кто-то пришел, то спрятался на чердаке, а потом спустился, чтобы выкурить ублюдков из колодца. Богом клянусь, я и не знал, что это Магдалена! Но когда на следующее утро венецианец мне все рассказал, я, честное слово, почувствовал себя дурно.

Леттнер громко рассмеялся.

– Веришь ты мне или нет, но я люблю Магдалену и чувствую, как мы с ней близки. Я раз десять мог бы ее убить, но не сделал этого. А знаешь почему? Потому что я уверен, что она моя дочь.

– Неправда! – прошипел Куизль. – Ты… гнусный лжец!

Леттнер наигранно вздохнул.

– Ох, Якоб, к чему столько упрямства? Сойдемся на том, что у Магдалены два отца. Так будет справедливее всего, не находишь?

Он захихикал, увидев, как палач стиснул рукоять сабли – с такой силой, что пальцы побелели.

– Я посеял сомнение в твоей душе, верно? – прошипел Леттнер. – Нанес тебе рану, которая уже никогда не заживет. И всякий раз, когда ты будешь теперь смотреть на свою дочурку, увидишь в ней и мое лицо. Вот она, моя месть. А теперь дерись!

Леттнер оскалился, выставил перед собой кацбальгер и, словно демон, устремился на палача.

Куизль бессильно опустил саблю и, слепо уставившись перед собой, стал ждать последнего, смертельного выпада.

– Долго еще до этого водосбора, будь он неладен? – прохрипел Симон, шагая за Натаном по низкому коридору. – Может, этот сумасшедший уже кормит Магдалену спорыньей.

Как и в прошлый раз, когда нищий водил Симона на Верд, они пробирались по туннелю, что связывал остров с городом. В скользком проходе по колено стояла вонючая вода, сверху на лекаря то и дело падали камешки, напоминая о том, что от Дуная его отделяла лишь тонкая стена глины, земли и гальки. Потолок, разглаженный, усиленный ветхими балками, обнадеживал мало.

Король нищих, пригнувшись, ловко перебирал ногами. Он держал перед собой небольшой светильник, который, точно блуждающий огонек, раскачивался из стороны в сторону и указывал им путь. И, несмотря на это, Симон то и дело спотыкался. Внезапно башмак его зацепился за торчавший из пола камень, и лекарь кувырком полетел в холодную бурую жижу. Натан остановился, ухмыльнувшись, и посветил в его перемазанное глиной лицо.

– Если так будет и дальше продолжаться, то мы вообще никуда не дойдем, – просипел он голосом, еще хриплым после пожара. – Новый водосбор находится к югу от города, посреди полей, неподалеку от висельного холма. Так что идти еще долго.

– Неподалеку от висельного холма? – переспросил Симон, поднимаясь и отчищая сюртук от грязи. – Не самое подходящее место для свежего источника. Ты точно уверен, что Сильвио отправился туда?

Натан кивнул и зашагал дальше.

– Абсолютно. Водосбору на возвышенности всего несколько лет. Он питает колодцы на Хайдплатц, в епископском дворе и, что самое главное, возле ратуши. Если кто-то хочет отравить участников Рейхстага, то лучшего способа не найти… Ай! – Он ударился головой о камень, выступающий с низкого потолка, но не сбавил шага. – К тому же там нашему милому венецианцу никто не помешает. Ни у кого, кроме смотрителя, нет доступа к хранилищу. И оно, насколько я знаю, хорошо заперто и находится глубоко под землей. Поэтому Сильвио сможет держать там спорынью сколько потребуется и через несколько месяцев просто высыпет ее в главный резервуар.

– Отличное укрытие, где можно целыми днями или неделями кормить кого-нибудь спорыньей, – пробормотал Симон. – Надо поторопиться!

– Не беспокойся так. Если ты не будешь нырять то и дело в грязь, то мы подоспеем как раз вовремя, – прошепелявил Натан.

Наконец они добрались до конца туннеля. Как и в прошлый раз, из дыры в потолке свисала спутанная рыбачья сетка, и они забрались по ней, как по веревочной лестнице, после чего оказались в просторном ящике, вонявшем, как и несколько дней назад, рыбой и ворванью.

Натан отодвинул крышку, и внутрь сразу же повеяло свежим воздухом. Симон жадно втянул его носом и высунулся через тесный проем наружу: вокруг них высились бесчисленные бочки, тюки и ящики. Издалека доносились чьи-то выкрики, время от времени кто-то проходил совсем рядом от их укрытия.

Натан сунул два пальца в рот и свистнул. Вскоре ему ответил точно такой же свист, и король нищих довольно кивнул.

– Молодцы ребята. Я велел им дожидаться меня здесь. Вот они обрадуются, когда снова тебя увидят. Ну, большинство из них, по крайней мере.

Симон сглотнул. И действительно, в скором времени из-за бочек вышли Ганс Райзер, Брат Паулюс и еще двое нищих. Завидев лекаря, они заухмылялись. К Райзеру, судя по всему, зрение вернулось окончательно: он всплеснул руками и сердечно поприветствовал лекаря.

– Симон! Не дело это – брать просто так, да и сбегать, да при этом еще вышибать королю зубы… А Магдалену где потерял?

– Сейчас некогда объяснять, – прошипел Натан. – Я простил Симона и его подругу. Расскажу все по пути. – Он огляделся по сторонам. – А где Йоханнес и Хромой Ханнес?

– У трактира возле Каменного моста, – ответил Райзер. – Там сейчас есть чем поживиться. Мельница на Верде горит, люди глазеют и…

– Я знаю! – рявкнул Натан. – Хватит болтать, лучше приведи их. Встретимся за воротами Петера. Пошли, быстро.

Райзер пожал плечами и поспешил к мосту, в то время как Симон и четверо нищих зашагали в другом направлении. Весть о пожаре на острове разнеслась между тем по всему городу. К набережной отовсюду стекался народ, и пятеро оборванцев с трудом пробиралась по тесным улочкам. Но их, по крайней мере, никто не останавливал, да и лекаря никто не удостаивал даже взглядом.

«Замечательно, я теперь и выгляжу в точности как они, – подумал Симон и с грустью оглядел мокрый, перепачканный глиной сюртук. – Когда все это закончится, я еще рад буду, если нищие позволят мне спать с ними в подземелье и временами станут подкармливать меня черствым хлебом».

В скором времени они добрались до ворот Петера в противоположной стороне города; стражники по-прежнему обыскивали крестьянские повозки. По дороге Натан рассказал остальным нищим о том, что произошло на мельнице. Насвистывая веселую мелодию, он повернул налево и зашагал к перекошенному сараю, примыкавшему к городской стене и, судя по виду, в любую секунду готовому развалиться на части.

Король нищих осторожно отворил трухлявую дверь и поманил остальных за собой. В стене с противоположной стороны находилась, к немалому изумлению лекаря, узкая дверца. Натан постучал в нее, выдерживая определенный ритм, и вскоре им открыл бородатый стражник с наружностью выпивохи.

– Эй, всех сразу? – пробасил он и оглядел нищих налитыми кровью глазами. – Тогда придется доплатить. – Он недоверчиво взглянул на дрожащего от сырости лекаря. – А я тебя, кажется, знаю. Где…

– Трясучий Август, – вмешался Натан и вложил несколько грязных монет в ладонь озадаченного стражника. – Он у нас новенький, бедолага. У него английская лихорадка, и ему недолго уже осталось.

Стражник в ужасе отступил на шаг.

– Господи, Натан! Раньше не мог сказать? Проваливайте, и этого чумного заберите скорее!

Он скрестил пальцы и трижды сплюнул. Нищие, давясь от смеха, выбрались на засеянное свеклой и пшеницей поле, которое с этой стороны вплотную примыкало к городским стенам. Позади них с грохотом захлопнулась дверь.

– Чудесное изобретение эти дверцы! – воскликнул Натан.

По правую руку тянулась в направлении юга широкая дорога, и король нищих зашагал к ней сквозь золотистые волны пшеницы. На краю поля их уже поджидали Райзер и двое других его собратьев. Симон решил, что они воспользовались другой такой дверцей.

– Кто не скупится на деньги, может выходить из города в любое время дня и ночи, – на ходу объяснял король нищих. – Конечно, если тебя не разыскивают за массовое убийство или ты не собираешься отравить Рейхстаг. Хотя даже в этом случае наверняка можно условиться насчет цены. Люблю этот город!

Он воздел руки к небу и, продолжая насвистывать, зашагал во главе процессии: во главе горстки нищих, грязных и оборванных в лохмотья, хромых и полусумасшедших, но намеренных спасти Регенсбург от катастрофы.

Филипп Леттнер словно заклятие произнес, от чего руки и ноги Куизля налились свинцом.

Снова разболелось левое плечо, спину и лицо жгло от укусов шершней, палач неловко отступал. Он механически заносил правую руку и отбивал удары противника, но рано или поздно Леттнер должен отыскать лазейку в его защите, и смертельного удара не избежать.

Фридрих лежал на полу посреди церкви и хрипел. Укусы шершней широкоплечий гигант переносил, похоже, гораздо тяжелее, нежели его более худой брат. Руки Фридриха вздулись и стали вдвое больше, его рвало слюной и горькой желчью, а дышал он так, словно грудную клетку стянули железными скобами. Но хуже всего пришлось его распухшему, изрытому шрамами лицу: от укусов оно стало красным, как голова только что заколотой свиньи. Краем глаза палач заметил, как тело здоровяка затрясло в конвульсиях. Движения его становились все слабее; потом Фридрих резко выгнулся, точно получил по спине палкой, и застыл на полу, словно громадное чучело.

– За Фридриха, сукин ты сын!

Леттнер замахнулся и с ревом обрушил кацбальгер Куизлю на голову. Палач увернулся, но за первым ударом тут же последовал следующий.

– За Карла!

Якобу снова удалось отскочить в сторону, но двигался он уже не так быстро: он устал и чувствовал, что следующего удара ему уже не отразить. Его лихорадило, земля под ногами стала вдруг мягкой, словно тесто. Колени неожиданно подогнулись, и палач осел на пол. Когда он устало поднял голову, Леттнер, точно ангел возмездия, уже возвышался над ним с высоко занесенным клинком. Он взял рукоять обеими руками и сместился чуть правее от Куизля, чтобы удар пришелся точно в шею. Палач отрешенно взирал на противника, который собирался проделать нечто такое, в чем он сам всю жизнь считался мастером.

Отрубить голову.

– Вообще-то, Якоб, ты такой смерти не заслужил, – прошипел Леттнер. – Я делаю это только ради нашей старой дружбы. К тому же… – Снова сверкнули в волчьем оскале белые зубы. – Кто еще сможет похвастаться, что обезглавил настоящего палача? Уверен, дьявол оценит шутку по достоинству. А теперь отправляйся в ад!

Куизль опустил голову, закрыл глаза и приготовился к избавительному удару.

Но удара не последовало.

Вместо этого наступила едва ли не сверхъестественная тишина, нарушенная лишь громким металлическим лязгом. Куизль удивленно поднял голову: кацбальгер валялся под ногами; Леттнер стоял перед палачом и растерянно взирал на расщепленный, обугленный кусок дерева, торчавший из живота. Он судорожно схватился за него пальцами и изумленно уставился на окровавленное острие, словно не понимал, что умирает. Словно смерть его даже не значилась в промысле Божьем.

Затем он медленно завалился на бок и уже не двигался. Глаза его закатились, и он уставился пустым взором в разрушенный потолок церкви: в один из проломов, яростно щебеча, выпорхнули две ласточки.

Позади Леттнера стоял Филипп Тойбер. Палач Регенсбурга покачивался, но держался прямо. Он тщательно вытер руки о перепачканный кровью сюртук; руки, которыми незадолго до этого сжимал обугленное распятие.

– Надеюсь, эту рухлядь освятили в свое время, – проворчал он и пихнул ногой пронзенное крестом тело. Верхушка распятия прошила Леттнера, словно копье. – Быть может, крест выжжет из него скверну.

– Такого ублюдка надо еще святой водой окатить, а потом окунуть в купель, тогда, может, толк и будет, – прохрипел Куизль.

Тойбер засмеялся, и его качнуло в сторону. Он тупо уставился на болт, торчавший из груди.

– Нехорошо… мне что-то… – пробормотал он. – Стрела…

Куизль кивнул на труп Фридриха, над которым еще кружили несколько шершней.

– По крайней мере, другие тебя уже не прошьют, – проворчал он. – У каждого чудовища имеется слабое место, для него вместо больших стрел оказалось достаточно множества маленьких. Видимо, не переносит яда…

Якоб резко замолчал: Тойбер вдруг начал заваливаться, словно обветшалая башня. Наконец он рухнул на пол и больше не двигался.

– Господи, Тойбер! – Куизль с криком бросился к другу и опустился рядом с ним на колени. Несмотря на лихорадку, он попытался сосредоточиться. – Даже не думай! Не теперь, когда все закончилось! Что я скажу твоей жене? – Якоб встряхнул регенсбургского палача, но тот никак не отреагировал. – Она ж зашибет меня насмерть, если я принесу тебя в таком виде!

Тойбер приоткрыл глаза, и по лицу его скользнула едва заметная улыбка.

– А другого… ты и не заслужил… козел старый, – пробормотал он.

Затем голова его склонилась набок, и палач слабо захрипел.

– Эй, просыпайся, бездельник! Не спать, чтоб тебя!

Куизль вскочил и разорвал рубашку на груди Тойбера. По пальцам тонкими ручейками тут же растеклась темная кровь. Арбалетный болт сидел в груди крепко, точно молотком вколоченный. Куизль постоял несколько секунд неподвижно, затем принял решение.

– Погоди пока помирать. Я скоро вернусь!

Не обращая внимания на собственные раны и укусы шершней, он выбежал под палящие лучи полуденного солнца. Легкий ветерок задувал в оконные проемы и доносил со стороны леса плач, словно бы детский, но Куизль ничего и никого не слышал. Он затравленно оглядел деревню, заросшую кустарником, ивами и березами.

«Манжетка, тысячелистник, дубровник, пастушья сумка… Нужна пастушья сумка!»

Кровь была не ярко-красной и не пенилась – хороший признак. Легкое, судя по всему, не пострадало. Если удастся найти нужные травы, то еще можно будет на что-то надеяться. Сейчас важнее всего остановить кровотечение и позаботиться о том, чтобы рана не воспалилась.

Через некоторое время Куизль нашел, что искал.

В тени дуба росли невзрачные на вид травинки; палач осторожно сорвал их. Пастушья сумка издавна считалась поистине чудотворным средством, и ни один палач не обходился без этого снадобья. Растение с маленькими, в форме сумки, плодами помогало при лихорадке, подагре и запоздалых схватках, а главное – при плохо заживающих и обильно кровоточащих ранах. Набрав нужное количество, Куизль принялся обдирать мох и кору с ближайших деревьев. Потом нарвал еще кое-каких трав, сложил все это в подол рубахи и поспешил обратно в церковь. Тойбер все так же неподвижно лежал на полу. Куизль склонился над ним и отметил с облегчением, что тот еще дышит.

– Нужно выдернуть болт, – прошептал он Тойберу в самое ухо. – Так что стисни зубы и постарайся не визжать, как прачка. Готов?

Тойбер едва заметно кивнул.

– Чтобы я хоть раз еще дался в руки такому, как ты, живодеру…

Якоб усмехнулся.

– Это тебе за твою вонючую мазь… – Внезапно лицо его снова стало серьезным. – Я могу лишь немного остановить кровь. Для всего остального нужно отвезти тебя в Регенсбург.

– Но… тебя снова посадят… Допрос… – пробормотал Тойбер, охваченный уже лихорадочным бредом.

– Обо мне не беспокойся. Сейчас важнее всего поставить тебя на ноги.

Куизль выдернул болт и прижал мох и тысячелистник к рваной ране. И беззвучно, одними губами, зашептал молитву.

– Их четверо, – прошептал Симон и показал на плотогонов; те сидели со скучающим видом посреди высокой пшеницы и счищали кору с ивовых прутьев. – Думаешь, справитесь?

Натан пренебрежительно глянул на приземистых, уже пьяных верзил.

– С этими-то? Как ты уже знаешь, мы деремся грязно и сообща. Они решат, будто небо свалилось им на головы.

– Хорошо, – кивнул Симон. – Видимо, Сильвио с Магдаленой уже внизу, и с ними еще пятый плотогон. Предлагаю вот что: вы кучей набрасываетесь на этих четверых, а я, старый Ганс и Брат Паулюс спустимся в это время к водосбору и разберемся с остальными. Все ясно?

Натан ухмыльнулся и сверкнул кривыми зубами.

– Гениальный план. Как я не додумался до такого… Ни хитростей тебе, ни уловок. Просто выбежать с воплями и всех отдубасить.

– Болван! – прошипел Симон. – Может, придумаешь что-нибудь лучше за пару секунд?

– Спокойно, уже придумал.

Король нищих похлопал лекаря по плечу, затем, не повышая голоса, рассредоточил своих людей по местности.

Еще по пути сюда – сначала по широкому тракту, затем узкими тропами через пшеничное поле – нищие вооружились дубинками и длинными палками. Теперь они набрали еще и тяжелых камней, разбросанных по полю. Незаметные среди пшеницы, зарослей дрока и красного мака, они подкрались к скучающим плотогонам, что пытались разговорами и питьем скоротать время.

По знаку Натана Хромой Ханнес вынул из-под рваной рубахи кожаный ремень с чашеобразным карманом посередине, вложил в него плоский голыш, раскрутил пращу над головой и запустил снаряд в сторону плотогонов. Камень стрелой просвистел в воздухе и врезался одному из мужчин точно в лоб, сбив его с ног. В следующее мгновение камни градом посыпались на плотогонов, и нищие с криками выскочили из своих укрытий, охаживая палками и дубинами растерянного противника. А меткий Ханнес между тем запускал в противников камни один за другим.

– Пошли!

Симон ринулся к лестнице, Райзер и Брат Паулюс последовали за ним. Лекарь сбежал по ступеням, пока не оказался перед тяжелой стрельчатой дверью. Он с разбегу бросился на нее, но в последний миг понял, что дверь была лишь прикрыта. Она резко подалась внутрь, и Симон влетел в темный, освещенный факелами подвал. В дальней части его журчала вода в бассейне, за ним вырисовывался невысокий проход. Оттуда пробивался слабый свет и доносились хрипы и приглушенный женский визг. Звучал он так, словно кричавшая уже переступила границу безумия.

Это был голос Магдалены.

Когда кружка с разведенной спорыньей оказалась у самого рта, Магдалена сначала оцепенела от ужаса, и все ее члены словно парализовало. Но в следующую секунду жизненные силы вернулись к ней, и она решила, что не станет покоряться судьбе без боя. Они по-прежнему стояли с венецианцем в вытянутом затопленном коридоре, а прислужник Иеремия обхватил сзади ее голову. Магдалена повисла в его руках, словно смирилась со своей участью.

– Ну вот, – проговорил Сильвио. – И что вы сразу…

Девушка резко выбросила вперед правое колено и со всей силы врезала Сильвио между ног. Венецианец со стоном согнулся пополам, кружка выпала у него из рук и скрылась в бурлящей воде. Глядя, как хозяин его заваливается на бок, кряжистый плотогон на мгновение растерялся и немного ослабил хватку. Магдалена воспользовалась секундным замешательством и, точно угорь, вывернулась из объятий Иеремии. Не оглядываясь на своих преследователей, она бросилась к выходу. Но вода доходила ей почти до колена и мешала бежать, поэтому Магдалена тут же растянулась в бассейне.

– Держи ее, дурень! – крикнул Контарини растерянному Иеремии. – Чертова стерва! За это я в тебя спорыньи затолкаю, пока она со всех щелей не посыпется!

Сильвио корчился на карнизе возле стены, ноги его бултыхались в воде, туловище вытянулось вперед. Удар Магдалены, похоже, причинил ему немало страданий. Макияж черными и белыми ручейками растекся по его ухоженному обычно лицу, волосы в парике промокли и в тусклом свете факелов напоминали цветом гнилые водоросли. Магдалена невольно вспомнила статую в особняке венецианца: красивого юношу, по спине которого ползали крысы, змеи и жабы.

«Всего-навсего маска, а за ней ничего, кроме грязи, – пронеслась в голове мысль. – А я, дуреха, почти повелась!»

Не успела она подняться и выбежать через тесный проход в первую комнату, как за плечо ее ухватила чья-то рука. Это был Иеремия. Он безжалостно потянул Магдалену обратно к бассейну. Сильвио между тем влез на карниз, вытер сопли промокшим насквозь рукавом и потянулся к мешку с мукой.

– И не говори потом, что я не обходился с тобой подобающим образом, – прохрипел он. – Но ты, стерва упрямая, не оставляешь мне другого выбора. И как ты не можешь понять, что служишь великому делу? Твоя жалкая жизнь навсегда изменит историю этой страны! Никакой больше раздробленности, никакой таможни и малодушных господ – в конце нас ждет империя, раскинутая от Черного моря и до самого Рейна! Стоит только великому визирю взять Вену, и ничто уже не остановит его. И тех, кто прокладывал ему этот путь, ждет царская награда. Так что хватит упрямиться и преклонись перед великой идеей!

– Если для тебя это так важно, то сам жри свою отраву! – крикнула Магдалена.

Иеремия обхватил ее за плечи и тащил к мешкам с мукой. Руки девушки по-прежнему были связаны, хотя она чувствовала, что от воды веревки немного ослабли.

Сильвио улыбнулся. Размазанный макияж и мокрые слипшиеся волосы придавали ему облик злобного, заколдованного ворона.

– Неплохая мысль, – ответил он. – Но у визиря есть насчет меня кое-какие планы, которые требуют от меня ясного рассудка. И как знать? Быть может, по ту сторону безумия нас ждет вечное счастье. Подожди, ты еще поблагодаришь меня за то, что тебе было позволено попробовать этой совершенной субстанции. А теперь открывай свой паршивый рот!!!

Последние слова венецианец проревел, точно берсеркер, и отдельные слоги многократным эхом разнеслись под сводами. Сильвио обливался потом, терпение его, похоже, иссякло. Он махнул Иеремии, и тот, повалив Магдалену на карниз, обхватил ее обеими руками. Контарини склонился над ней и, словно фаршированной утке, попытался затолкать муку прямо в глотку.

Магдалена плотно сомкнула губы, но Сильвио зажал ей нос, и девушке пришлось открыть рот, чтобы не задохнуться. В то же мгновение рот наполнился горьким сырым порошком, вызвавшим рвотные позывы. Дочь палача почувствовала, как едкая желчь подступила к горлу, и все же старалась не глотать спорынью. Мука между тем полностью набила ей рот, и Магдалена едва не задыхалась; она плевалась и визжала, точно свинья под ножом мясника.

– Магдалена!

Сначала девушка решила, что услышала призрака. Вне всякого сомнения, это был голос ее любимого, погибшего Симона, и он взывал к ней с небес. Как такое возможно? Неужели спорынья уже начала действовать?

«Что, если я уже свихнулась?»

Но потом она увидела в проходе маленького человека в грязной рубашке; длинные черные волосы и бородка его растрепались, глаза блестели в полумраке. Если он ей лишь мерещился, то спорынья эта и в самом деле действовала чертовски хорошо.

«Симон! Это и вправду ты?»

Сердце у Магдалены едва не выскочило из груди. Никакое это не видение! Симон жив, и он пришел к ней на помощь! Еще пара шагов, и…

Она заметила вдруг, что Сильвио оставил ее и побежал по скользкому карнизу к проходу. В тот самый момент, когда Симон вышел к бассейну, венецианец замахнулся камнем и обрушил его на лекаря. После чего с ревом бросился на растерянного противника, и оба они, разметав кучу брызг, скрылись в бурлящем водовороте. Магдалена беспомощно наблюдала, как венецианец схватил Симона обеими руками и начал топить. Лекарь захлебывался и вырывался, но Сильвио держал крепко.

– Дурак! – разнесся под сводами голос венецианца. – Тебя могло разнести на куски вместе с мельницей. Ты бы ничего не заметил. А теперь я утоплю тебя, будто крысу.

Симон вынырнул на мгновение, но Сильвио тут же затолкал его обратно под воду. Парик окончательно съехал с головы венецианца, и под ним показались тонкие, жидкие волосы и лысая макушка. Глаза у него сверкали, точно у злобного карлика.

– Упрямый недоносок! – шипел он. – Ты просто не желаешь понять, что проиграл. Сдохни уже, надоедливая псина!

Магдалена отчаянно пыталась вырваться из объятий Иеремии, но в этот раз плотогон держал ее крепко, словно в тисках. Он ухмылялся, и изрытое оспинами лицо его склонилось над ней так близко, что она почувствовала кислое от вина дыхание.

– Если люди не врут про спорынью, – прорычал он, – то в эти недели мы неплохо с тобой…

Магдалена с отвращением выплюнула в лицо плотогону спорынью, прилипшую к зубам и небу. Рот у Иеремии был широко открыт, так что слюна вперемешку с мукой попала ему в самую глотку. Плотогон закашлялся и отчаянно засучил руками: он, судя по всему, испугался, что теперь отравится.

– Шлюха! Ты за это заплатишь!

Магдалена скатилась с карниза, нырнула в темную, ледяную воду и отплыла подальше от Иеремии. Когда воздух закончился, она вынырнула обратно на поверхность и заметила, что за это время к бассейну выбежали еще два человека. Девушка с облегчением узнала в них Ганса Райзера и Брата Паулюса: они принялись колотить плотогона палками и шаг за шагом оттеснили его к стене.

Когда Магдалена снова развернулась к Симону и Сильвио, их нигде не было видно.

Потребовалось некоторое время, чтобы снова отыскать их в темноте. Они дрались уже много дальше, почти бесшумно и по пояс в воде. Факелы вдоль стен отбрасывали длинные размытые тени, и Магдалена не могла понять, кто из них Симон, а кто Сильвио. Они походили на громадные рисованные силуэты, ожившие и сошедшие с полотна в этот коридор. Вверх взметнулась тонкая черточка кинжала, но человек увернулся и толкнул противника; тот споткнулся и рухнул в воду, однако в следующий миг вынырнул на поверхность и снова ринулся на врага. На мгновение обе тени слились в один плотный комок, затем отскочили друг от друга, чтобы через секунду снова сцепиться.

– Симон! Держись, я иду!

Магдалена устремилась к ним. Ледяная вода доходила ей до пупка, и чувство было такое, словно она пробиралась через вязкую жижу по бесконечной топи, отделявшей ее от Симона. За спиной сквозь рокот воды доносились приглушенные крики нищих и плотогонов. Магдалена на ходу пыталась распутать веревки на запястьях; узлы совсем уже размокли, но лишь через некоторое время ей удалось освободиться окончательно.

За это время один из дерущихся начал одерживать верх. Он удерживал противника под водой до тех пор, пока движения его не потеряли всякую осознанность и не перешли наконец в яростные конвульсии. Магдалена подобралась уже достаточно близко, чтобы разглядеть лицо человека, решившего исход поединка в свою пользу.

Это была гримаса Сильвио, бледная, обрамленная мокрыми прядями, в глазах – сосредоточенное и безучастное выражение опытного убийцы. Еще несколько секунд – и венецианец утопит Симона.

– Не-е-ет! – закричала Магдалена и услышала, как собственный голос эхом отразился от стен. – Симон! Господи, Симон!

– Именем города, приказываю прекратить!

Магдалена вздрогнула. Когда она обернулась, то сначала увидела лишь плотогона Иеремию: тот плавал лицом вниз в алой от крови воде, и между лопаток у него торчал короткий арбалетный болт. Нищие возле него опустили дубинки и уставились в проход. Там в тусклом свете факелов стоял седовласый мужчина в красном чепце и отороченной мехом накидке.

Это был Паулюс Меммингер.

Рядом с ним стояли два стражника. Казначей знаком велел им опустить арбалеты и полным упрека взором оглядел разыгравшуюся в водосборе сцену. Голос его разнесся под сводами громовым раскатом:

– Игра окончена, Сильвио Контарини! Нам известны ваши намерения. Выходите и сдавайтесь!

– Ни за что!

Еще секунду назад венецианец наравне с остальными растерянно взирал на казначея. Но вот он выпустил Симона, отступил на несколько шагов, и его тут же окутала тьма.

– Контарини так просто не сдается, запомните! Мы еще увидимся, Меммингер, не далее как на Рейхстаге!

Смех венецианца смешался с рокотом водопадов в безумный гомон. Какое-то время еще слышался отдаленный плеск, после чего смех резко оборвался.

Симон тем временем привалился к карнизу и с хрипом откашливал воду и горькую желчь. Магдалена бросилась к нему и заключила в объятия.

– Симон! Господи, Симон! – шептала она. – Я думала, ты погиб.

– А я думал, что этот сумасшедший и вправду тебя отравил, – просипел лекарь.

Дочь палача вытерла с губ остатки спорыньи.

– Я постаралась ничего не проглотить, – ответила она. – Все остальное покажет время. Давай-ка лучше выбираться из этой холодины. А то чего доброго подхватишь простуду и помрешь еще под шумок.

Магдалена придержала Симона, и они вместе выбрались из бассейна к Паулюсу Меммингеру. Старый казначей прищурился; прошло некоторое время, прежде чем он понял, кто перед ним стоит. Но после этого губы его растянулись в улыбке.

– А, прекрасная незнакомка из особняка Хойпорт! – воскликнул он. – Ну? Как вам в Регенсбурге?

Магдалена принялась отжимать волосы.

– Многовато полоумных, если хотите знать. И слишком уж сыро.

Меммингер рассмеялся и передал ей свой плащ.

– Уверен, вам есть что мне рассказать. – Он направился к выходу. – Правда, для этого нам лучше выйти на свежий воздух. По мне, так здесь слишком противно пахнет смертью и сумасшествием… – По лицу его вдруг пробежала едва заметная усмешка. – Кроме того, я не успел еще поблагодарить моего верного помощника. Надеюсь, он остался доволен вознаграждением.

Когда день уже клонился к вечеру и впереди показалась набережная, Куизль понял, что в этот раз ему не сбежать.

На набережной, точно на всенародный праздник, собралась куча народу. Среди них сновали стражники и пытались разогнать толпу, хотя им мало что удавалось. Прямо напротив них над Вердом тянулся в небо гигантский столб дыма. Он поднимался от кучи обугленных балок, некоторые еще продолжали тлеть. Склады и мельничные колеса пылали, точно жертвенные костры, и временами с грохотом рушились высокие штабели досок. Большая мельница как сквозь землю провалилась, а огонь между тем перекинулся на соседние строения, и весь остров походил на сплошной огненный ад.

Люди глазели на происходящее как на большую публичную казнь. Когда рушилось очередное строение, они восторженно вскрикивали и показывали пальцами на долетавшие до них снопы искр. Стражники уже отчаялись спасти остров и теперь пытались хотя бы сберечь от огня мост, второй остров и строения на берегу.

Заметив наконец маленькую лодку и тех, кто в ней находился, стражники поначалу опешили. Они начали перешептываться и при этом боязливо кивали на Куизля: тот привязывал лодку у причала с таким непринужденным видом, словно престарелый рыбак приехал из окрестной деревни. Но потом стражники все же опустили пики и осторожно подступили к палачу.

– Мо… монстр! – нерешительно крикнул один из них. – Теперь ему не уйти от нас. Не расходиться! А то еще глотки нам перегрызет.

– Быть может, он мельницу-то и взорвал, – шепотом произнес второй. – С тех пор как он появился здесь, несчастья одно за другим на город валятся!

Куизль устало поднял руки – он слишком устал, чтобы оказывать стражникам какое-либо сопротивление. Всю дорогу от Донауштауфа Якоб греб против течения в гонке со временем. Рядом лежал мертвенно-бледный Тойбер – почти две мили пронес его Куизль от Вайденфельда до лодки. После того короткого разговора в разрушенной церкви палач Регенсбурга больше не приходил в себя, из раны снова начинала сочиться кровь. Работая веслами, Якоб наблюдал, как кровь неторопливо прокладывала себе путь сквозь мох, травы и повязку. Лицо Тойбера цветом напоминало восковую маску, и Куизль всякий раз проверял, дышит ли вообще его друг.

– Ему нужна помощь, – прохрипел палач из Шонгау.

Он выбрался из лодки, и на него тут же кинулись стражники. Якоб без всякого сопротивления позволил им связать себя.

– Отнесите Тойбера к лекарю, только к нормальному, – пробормотал он. – Иначе я вам шеи посворачиваю. Ясно вам?

– Заткни пасть, монстр! – крикнул один из стражников и ударил Куизля в лицо; удар сбил палача с ног, из рассеченной губы хлынула кровь. – Вот ты и попался наконец. Второй раз тебе от нас не уйти! Это ты мельницу подорвал, да? Отвечай, ты или нет?

До собравшихся между тем тоже начало доходить, кто перед ними стоял. Над толпой пронесся шепот, быстро перешедший в торжествующие выкрики.

– Оборотень! – завопила какая-то старуха. – Оборотень вернулся! И гляньте, они с палачом заодно! Бросайте обоих на остров, в огонь их!

– Во имя святого Флориана, сожгите их!

– Лучше повесить! Прямо здесь!

– Люди, постойте! – вмешался один из стражников. – Кто вам сказал, что палач…

Но голос его утонул во всеобщем хаосе. Люди уже устремились к высокому крану возле пристани, перебрасывали веревки через перекладины и связывали петли; полетели первые камни и обломки досок. Побледневшие стражники молча обступили кольцом Куизля и Тойбера, без сознания лежавшего на причале. Но ясно было, что надолго толпу это не остановит.

– Приведите кого-нибудь из совета! – крикнул стражникам старший по званию бригадир и сцепился с двумя крестьянами, выхватившими ножи. – Лучше сразу Меммингера! Немедленно! Пока они не прикончили Тойбера. Бегите же, чтоб вас!

Один из стражников вышел из оцепления и побежал в город. Толпа сомкнулась за ним гигантским, гневно рокочущим монстром и хлынула на беспомощных стражников. Куизль оглядел этих орущих людей и в их глазах увидел холодный блеск, словно смотрели на него глаза диких зверей.

«Они точно хищники, – подумал палач. – Они всегда становятся ими во время казни».

В этот раз казнь будет его собственная.

– Натан! – воскликнул Симон, выбираясь из темного водосбора на солнечный свет. – И как я не догадался!

Король нищих как раз отсчитывал по нескольку блестящих монет и раздавал их стоявшим вокруг него нищим. Он крайне неохотно оторвался от своего занятия.

– Ты о чем? – проворчал он.

– Значит, это ты рассказал казначею, что мы здесь! – крикнул лекарь и пнул нищего в голень. – На кого ты еще работаешь? На кайзера? Папу? Пресвятую Богородицу?

Натан скривился от боли и потер ушибленное место.

– А почему нет? Если она хорошо заплатит… – Он наконец ухмыльнулся. – Радуйся. Без доблестного казначея ты бы пошел сейчас на корм рыбам. А твоя прелестная подруга, вероятно, уже свихнулась бы и со смехом выцарапала себе глаза. Так что не валяй дурака.

– Чудесно, – пробормотал Симон. – Спаслись из водосбора только затем, чтобы отправиться на костер за поджог и черт знает за что еще. Спасибо.

Он почувствовал вдруг, как на плечо ему легла рука Меммингера, вышедшего вслед за лекарем из водосбора.

– Мы уже долгое время сотрудничаем с Натаном, – сказал он. – С того самого момента, как вы укрылись у нищих, он держал меня в курсе всех событий.

– Вот оно что, – прошептал Симон, но казначей его словно не слышал.

– Я просто не знал, какую вы роль играете в этом деле, – продолжал Меммингер. Он снял красный чепец и вытер залитый потом лоб. – Поэтому велел Натану следить за вами. Когда я понял, что вы не имеете к этому порошку никакого отношения, было уже слишком поздно. Вы укрылись у епископа, и я уже ничем не мог вам помочь.

– Вы знали про порошок? – спросила Магдалена; она сушила на солнце мокрые волосы и одежду и недоверчиво взирала на казначея. – Тогда почему не положили конец проискам Сильвио?

Меммингер задумчиво склонил голову.

– Мы догадывались, что свободные что-то затевали к предстоящему Рейхстагу, но не более того. И до нас доходили слухи о том, что цирюльник Гофман проводил где-то у себя дома алхимические эксперименты. Я попросил Генриха фон Бюттена разузнать подробности.

– Имперский агент, – тихим голосом перебил его лекарь. – Мы долгое время думали, что ему приказано было убрать нас.

Меммингер покачал головой.

– Его задание состояло лишь в том, чтобы собрать побольше сведений о вас. Позднее он пытался даже предостеречь вас насчет Контарини. Но венецианцу всякий раз удавалось вас увести.

У Меммингера запотели очки, и он снял их, чтобы протереть.

– Генрих фон Бюттен был лучшим агентом кайзера, – продолжал он. – Великолепный фехтовальщик, да притом умный, совершенно незаметный и неподкупный. Во время Рейхстага Леопольд Первый собирался держать его в Регенсбурге в качестве шпиона. Его Величество огорчится, когда узнает, что он погиб.

Казначей вздохнул.

– Фон Бюттен давно подозревал, что Контарини работает на турецкого визиря. Когда он застал венецианца в обществе прекрасной незнакомки, мы решили это дело расследовать. И что же мы видим… – Он улыбнулся Магдалене. – Прекрасная незнакомка приходится племянницей цирюльнику, которого подозревают в заговоре против кайзера. Разумеется, у нас возникли на этот счет кое-какие мысли. Тем более когда выяснилось, что этого цирюльника убил якобы ваш отец.

– Вы и вправду поверили, что мой отец способен убить собственную сестру и шурина? – спросила Магдалена и собрала мокрые волосы в хвост. – Даже слепому ясно, что его подставили!

Меммингер нахмурился.

– Не так скоро, дорогая моя. Ваш отец приходился шурином одному из главных бунтарей. Поэтому и он был под подозрением. Нам пришлось пытать его, чтобы выяснить, знал ли он что-нибудь об этом порошке… – Он пожал плечами. – Отец ваш оказался настоящим упрямцем. Поэтому после долгих обсуждений у меня дома мы с советниками решили пока прекратить допрос. А ночью я оставил в соборе записку Генриху фон Бюттену и поручил разузнать о связях Сильвио Контарини со свободными: чтобы освободить вашего отца.

Казначей снова надел очки.

– К сожалению, Куизль сбежал той же ночью и тем самым снова навлек на себя подозрение. А жаль; мы с радостью узнали бы от него, кто был действительным предводителем свободных.

– Полагаю, в этом вопросе мы можем помочь вам, – сказал Симон. – Это начальник порта Карл Гесснер. Он же и подстроил ловушку Куизлю.

Меммингер вытаращил глаза от изумления.

– Гесснер? Но почему…

– Из мести, – вмешалась Магдалена. – Гесснер и мой отец были знакомы еще с войны. Хотя о том, что он предводитель свободных, вам мог бы сказать и этот достойный господин.

Магдалена указала на Натана. Тот невинно ей улыбнулся и снова принялся пересчитывать монеты. Меммингер вскинул правую бровь и недовольно уставился на короля нищих, но он все внимание посвятил содержимому своего носа, пробормотав лишь:

– Совершенно не понимаю, о чем они. Я бы никогда…

– Что теперь будет с Контарини? – перебил его Симон. – Он сбежал?

Казначей постоял несколько секунд в растерянности, после чего повернулся наконец к лекарю.

– Эти пещеры промыла в скалах вода, и никто их до сих пор не обследовал, – пояснил он серьезным голосом. – Это сырой и темный лабиринт, и никто не может сказать точно, куда он ведет. Быть может, и до самого ада. Не исключено, что венецианец отыщет выход. Но возможно также, что он заблудится и в итоге вернется обратно к водосбору. В любом случае мы заперли дверь, и отсюда никто не выйдет. А теперь…

В этот момент послышался шорох сминаемых колосьев. Взмыленный стражник прямо через поле подбежал к Меммингеру и что-то зашептал ему на ухо. Казначей едва заметно поморщился, затем натянул на голову красный чепец и стремительно зашагал по тропе. Он знаком велел остальным следовать за ним, и они вместе со стражниками и нищими спешно двинулись к городу.

– Надеюсь, в скором времени ваш отец сам сможет нам все рассказать, – сказал Меммингер. – Его поймали на набережной. Правда, если мы не поторопимся, от него мало что останется.

Куизль почти не чувствовал градом летевших в него камней, гнилых овощей и тухлой рыбы. И крики толпы звучали необычайно гулко, точно в длинном туннеле. Якоб устало повернул голову и подле себя увидел близкого к обмороку Тойбера, шею которого тоже охватывала петля. Горожане устроили виселицу из портового крана, что возвышался над набережной, и оба палача стояли на сложенных в подобие эшафота ящиках. Рядом с лебедкой, с помощью которой натягивались канаты крана, дожидались несколько юных подмастерьев и скалились на палачей. Куизль оглядел ветхий каркас: в высоту он достигал не менее двадцати шагов, и с самого верха наверняка можно было обозреть весь Регенсбург.

«Вид, по крайней мере, недурственный…»

Стоял по-настоящему летний зной, но Куизля трясло: лихорадка напомнила о себе с удвоенной силой. Впрочем, если даже забыть о боли и приступах головокружения, о бегстве нечего было и думать. Якоб был по-прежнему связан. Он перевел взгляд на толпу и увидел блеск в глазах сотен людей, что собрались на набережной посмотреть казнь без суда. Среди них суетились еще несколько стражников, но и они постепенно примкнули к публике. После непродолжительного сопротивления большинство из них уступили и передали палачей голосистой толпе. Куизлю, можно сказать, повезло, что горожане не забили его камнями.

В лоб ему врезался очередной комок глины, да с такой силой, что потемнело в глазах. И все же Куизлю удалось устоять на ногах и не повиснуть в петле. Тойбер, похоже, снова начал терять сознание. Собственный вес тянул кряжистого палача вниз, так что петля, словно гаррота, стянула горло и не давала дышать. Не в силах открыть глаза, Филипп, точно пойманный карп, хватал воздух ртом; на его мертвенно-бледном лице вздулись готовые лопнуть сосуды.

– Монстр! Монстр!

Куизль, точно сквозь стену, слышал, как бесновалась толпа: клокочущий гул, смешанный с протяжными криками и звонким смехом, то стихал, то нарастал с новой силой. Палач зажмурился: солнце светило прямо в глаза, со лба стекала кровь. Но, несмотря на все это, он мог разглядеть каждого из собравшихся во всех подробностях. Перед ним, помимо упрямых плотогонов и плотников, сопливых детей и лихих подмастерьев, стояли также рыбацкие жены и даже благородные дамы: эти держались со своими спутниками немного поодаль, шептались о чем-то и кивали на двух несчастных под импровизированной виселицей. Для всех этих людей два палача на эшафоте представляли собой грандиозное зрелище, событие, о котором можно будет рассказывать детям, а потом и внукам. Гнев народный вырвался на свободу и требовал крови.

– Эй, Тойбер! – крикнул худой, покрытый оспинами парень в первом ряду. – Каково тебе с петлей на шее? Ты моего брата повесил. Надеюсь, попляшешь теперь, сколько ему пришлось.

– Второй-то, говорят, тоже палач, – завопила молодая служанка. – Может, они сами друг дружку повесят?

Толпа разразилась хохотом и устремилась на помост, сложенный из ящиков и готовый развалиться в любую секунду. Рядом с палачами на сооруженном наспех эшафоте стояли четверо плотогонов мрачной наружности – вероятно, зачинщики; они с важным видом удерживали зрителей, чтобы те не опрокинули место казни. Куизль не сомневался, что эти четверо намеревались присвоить веревки, одежду и тела повешенных. Подобным талисманам приписывали магические свойства – тем более если получены они от двух казненных палачей.

– Поднимай! Вздерните их!

Сначала выкрики раздавались одиноко и разрозненно, но постепенно слились в один многоголосый хор и разносились уже над всей набережной.

– Поднимайте их, пусть попляшут!

Куизль почувствовал вдруг, как подмастерья взялись за ворот и принялись наматывать обе веревки на одну лебедку. Веревка натянулась, и палача медленно потянуло кверху. Какое-то время он еще касался носками пола, после чего повис в воздухе.

Веревка с такой силой врезалась в горло, что легкие тут же остались без воздуха, и, сам того не желая, Куизль начал дергать ногами. Палач по собственному опыту знал, что повешенный несколько минут мог биться в агонии. Поэтому во время казней он часто дергал осужденных за ноги, чтоб сломать им шею и тем самым прервать их мучения. Но ему подобную милость оказывать явно не собирались. Якоб рвался и дергался, слыша, как собственная кровь стучала в висках, и сквозь этот шум до него доносились задорные крики и звонкий смех.

– Смотри, как дрыгаются! Вот пляшут-то!

Палач снова открыл глаза, но не увидел ничего, кроме красной пелены. Крики зрителей смешались в месиво звуков без какой-либо формы и смысла. В голове один за другим начали проноситься образы: он самого себя видит на войне, в руке его меч, за спиной город, объятый огнем. Затем снова туман… вот отца насмерть забивают камнями… солдаты, что набирают в Шонгау новобранцев, машут маленькому Якобу на обочине… Снова он: теперь на коленях у матери, в грязных руках у него деревянная кукла без головы…

«Мама, почему папа убивает людей?»

Кровавая пелена перед глазами рассеялась, словно туча в ненастье, и за ней показалась мягкая и теплая чернота, в центре которой мерцал крошечный луч. Он стремительно приближался и образовывал туннель, и в конце его дожидалась объятая лучами фигура.

«Мама, я возвращаюсь к тебе… Я иду…»

– Прекратить! Именем кайзера, прекратить сейчас же!

Куизль почувствовал вдруг, что падает. Он рухнул на жесткие ящики, и тело его, с которым он приготовился уже расстаться, отозвалось самой обычной болью. Свет и туннель исчезли, и в тот же миг в легкие хлынул долгожданный воздух, холодный и одновременно жгучий. Он словно обжигал горло; палач перекатился на бок, и его вырвало; рот наполнился горькой желчью. Почувствовав ее неприятный вкус, Куизль понял, что жив.

– Все назад! Сейчас же расходитесь по домам, иначе я всех велю выпороть и к позорному столбу выставить. Вы меня слышали? Это приказ!

Куизль приоткрыл правый, залитый кровью глаз и увидел прямо перед собой мужчину в красном чепце и меховом плаще. Подле него, широко расставив ноги, стояли человек десять стражников с направленными на толпу арбалетами. Люди ворчали что-то, словно молодые дворняги, и неохотно расходились. Лишь некоторые пытались еще сопротивляться, но стражники вскоре взяли верх и разогнали жителей по узким переулкам, что примыкали вплотную к набережной. Через несколько минут беспорядок остался позади, и набережная опустела, точно воскресным утром перед мессой.

Куизль с трудом поднялся и проковылял к краю эшафота. Там, скорчившись в рвотных массах, лежал Филипп Тойбер. Палач Регенсбурга кашлял и отплевывался, повязка на груди насквозь пропиталась кровью. Но он, по крайней мере, ненадолго очнулся. Куизль опустился рядом с ним на колени и потрепал его по мокрым от пота волосам.

– А ты уж, поди, решил, что можешь взять да и помереть тут, – слабым голосом пробормотал он. Горло словно огнем жгло, поэтому слова приходилось выдавливать по одному. – Не вздумай… Я не для того пер тебя от самого Вайденфельда, чтобы ты сдался теперь. Нас, палачей, так просто не сломать, запомни это.

Тойбер еле заметно кивнул, затем перевернулся, точно раненый зверь, на бок и больше не двигался. Дыхание его вырывалось хрипло и со свистом, словно он хотел этим сообщить окружающим, что все еще жив.

– Нужно отнести его домой, – раздался повелительный голос справа от Куизля. – Жена позаботится о нем, а все остальное в руках Господа.

Якоб обернулся и встретился взглядом с человеком в красном чепце. Он был стар, носил очки, и лицо его избороздили морщины. Во взгляде его, однако, чувствовались сила и живость ума.

– Так ты и есть тот самый Куизль, – проговорил Меммингер и взглянул на палача строго, хотя и с любопытством. – Заставил же ты нас повозиться. В тюрьме тебя не удержать, пытки тебе нипочем… Вот и повесить тебя тоже не удалось. Кто ты? Дьявол? Или призрак?

Палач покачал головой.

– Просто Куизль, – прохрипел он. – У нас в роду все упрямые.

Меммингер рассмеялся.

– Можно бы и погромче. Вы, видимо, все такие живучие – что твоя дочь, что будущий зять… – Он повернулся к одному из стражников. – Развяжите этого человека, он достаточно натерпелся. А потом приведите тех двоих. Теперь, когда толпа разошлась, им нечего опасаться.

Стражник развязал палачу руки, после чего соскочил с эшафота. В скором времени он вернулся с Симоном и Магдаленой.

– Хвала Богородице и всем святым, ты жив!

При виде отца Магдалена не могла уже сдерживаться. Она простерла к нему руки и устремилась к помосту, ловко вскарабкалась на криво сложенные ящики и заключила Куизля в объятия. Она так сильно прижала его к себе, что у палача возникло такое чувство, будто его снова решили задушить.

– Плут, никогда больше от меня не уходи, – прошептала она и ощупала его лицо, словно до сих пор не верила, что он жив. – Обещаешь?

– И ты от меня, нахалка бесстыжая, – пробормотал Куизль. – И как же ты смогла так с матерью поступить – просто взять да и сбежать из Шонгау? Она слезы там целыми днями льет.

Он хрипло закашлял, и Магдалена погладила его по голове.

– Скоро мы вернемся домой. Но для начала тебе нужно выздороветь. У тебя лихорадка, тут нечего и спорить. Да и с плечом что-то неладно.

На эшафот между тем вскарабкался Симон, и палач недоверчиво на него покосился.

– Даже не думай, что я позволю этому мелкому ветрогону над собой колдовать, – проворчал Куизль. – Уж лучше я снова обмажусь вонючей мазью Тойбера.

Симон ухмыльнулся и слегка поклонился. Его разодранная одежда так и не просохла после схватки с венецианцем, но теперь к нему хотя бы вернулся здоровый румянец.

– Пожалуйста. Можете хоть руку самому себе ампутировать, мне работы меньше.

– Наглый ублюдок… Только глянь еще раз на мою дочь, уж я тебе всыплю.

– В вашем-то состоянии?

Куизль собрался уже разразиться хриплой бранью, но вмешалась Магдалена:

– Раз уж у тебя есть еще силы на перебранку, то и лихорадка, значит, не такая сильная, – заметила она насмешливо. – А теперь идемте отсюда, пока горожане не передумали и им снова не вздумалось повесить палача.

– А это еще кто такие?

Куизль кивнул на группу нищих, в центре которой стоял пожилой мужчина в разодранном сюртуке и широкополой шляпе. Заметив взгляд Якоба, старик ухмыльнулся, и золотые зубы сверкнули на солнце.

– Вид у них как у людей, каких дома я плетьми с города выгоняю, – проворчал палач. – Они с вами?

Магдалена улыбнулась:

– Можно и так сказать. Или мы с ними. Как тебе больше понравится.

Она спрыгнула с эшафота и вприпрыжку скрылась за ящиками. Симон, Куизль и казначей стояли наверху и смотрели ей вслед.

– Сильная у тебя дочь, – сказал Меммингер. – В тебя, наверное, пошла.

Лицо у палача тут же помрачнело, и он уставился в пустоту. Две петли по-прежнему покачивались на ветру, словно длинные маятники.

– В меня пошла или нет, – пробормотал Куизль, – в любом случае она еще та чертовка. Дочь палача всегда с дьяволом в сговоре.

Он спустился вслед за Симоном с эшафота и подошел к причалу; вода бурлила и пенилась между грязных опор. Некоторое время оба молча стояли на берегу. Потом палач достал вдруг из кармана смятый клочок бумаги, разорвал его на мелкие кусочки и швырнул их в реку. Они маленькими листочками понеслись прочь, пока не скрылись в волнах.

– Что это? – удивленно спросил Симон. – Уж не то ли самое письмо, что вы получили этой ночью?

Куизль проводил взглядом последние клочки бумаги, затем резко развернулся и зашагал к Каменному мосту, где их уже дожидалась Магдалена.

– Ничего особенного, – проворчал он. – Кусочек прошлого. Кому есть дело до минувших дней?

Магдалена свесила ноги с причала и улыбалась отцу и Симону. Черные глаза ее сверкали, точно угольки в холодной ночи.

Палач понял, что никогда еще не любил свою дочь так, как в эти мгновения.

Назад: 13

Дальше: Эпилог