Книга: Дочь палача и король нищих
Назад: 10
Дальше: 12

11

Регенсбург, полдень 24 августа 1662 года от Рождества Христова
Спертый воздух, наполнявший подвал, не давал Куизлю нормально уснуть. Тойбер ушел всего пару часов назад, но палачу казалось, что он уже целую вечность просидел в этой дыре. Здесь хоть и не воняло мочой и экскрементами, как в тюремной камере, но не было света и воздуха: одни только мысли.
Куизль издал слабый стон и пошарил по полу вокруг себя, пока не зацепил что-то твердое. Кувшин с вином! Палач едва не опрокинул его, но в последний момент ухватил за край. Осторожно поднес кувшин ко рту. С прохладной, живительной влагой в него хлынули и новые силы. Вино было разбавленным, но все равно оказалось настолько крепким, что палача тут же стало клонить в сон.
Только собрался Куизль закрыть глаза, как послышался шорох. Винная бочка перед входом отошла в сторону, и в свете фонаря палач увидел залитое потом лицо Доротеи: дородная сводня, похоже, откатила тяжелую бочку без чьей-либо помощи. Во взгляде ее недоверие сменялось любопытством.
– Хотела посмотреть, здесь ли ты еще, – пробормотала она. – Тогда это не ты, видимо.
– Чего? – прохрипел Куизль. Он приподнялся и сел, прислонившись к холодной, влажной стене. – Что, видимо, не я?
– Я про сегодняшнее убийство в купальне, – ответила Доротея. – Или ты и к этому приложил как-то руку?
Куизль прищурился, свет фонаря бил прямо в глаза.
– Сегодняшнее? Не понимаю… Лизель и ее мужа уже больше недели как…
– Болван, – перебила его Доротея. – Я не про Гофманов купальню, а про другую, в Мотыжном переулке. Там задушили пекаря Хабергера. А купальщицу Мари Дайш с перерезанным горлом в бадье нашли. Это точно не ты был?
Палач молча помотал головой.
– Вообще-то, глядя на тебя, такое и представить-то трудно, – проворчала Толстуха Тея. – Ты сейчас и себе-то, наверное, глотку не перережешь.
Она поставила фонарь на пол и вошла в темную комнатку.
– Хотя некоторые и не прочь отыскать виновного для всех убийств, что за последнее время у нас случились. Мои девочки на улицу лишний раз выглянуть боятся, с тех пор как этот неизвестный бесчинствовать начал.
– Что за неизвестный? – слабо спросил Якоб.
Доротея окинула его недоверчивым взглядом.
– Ты совсем идиот или прикидываешься? Вот уже несколько недель в городе шлюхи пропадают. Не мог ты об этом не слышать!
Куизль покачал головой, и женщина тяжело вздохнула.
– Как бы то ни было, в гарнизоне сейчас переполох жуткий. Тебя вся стража Регенсбурга разыскивает, и ворота охраняют, будто сам дьявол сбежал! На тебя хотят повесить все убийства, какие произошли у нас за последние недели. Знатная будет травля.
– Откуда ты это все знаешь? – прошептал Якоб.
– Солдат из соседней башни рассказал. Сначала твой побег хотели в тайне держать, чтобы не опозориться. Но теперь, после убийства пекаря, всех стражников на уши подняли. Жителям пока ничего не сообщали, чтоб не пугать раньше времени. Но слухи быстро расползутся. Тогда каждую дыру начнут прочесывать. А у меня сегодня ночью советники собираются, будь они неладны!
Она врезала кулаком в стену, так что посыпалась штукатурка. Потом глубоко вдохнула и взглянула на палача здоровым глазом.
– Я обещала Тойберу приютить тебя, но не говорила на сколько. Достаточно и того, что ночью здесь прохода не будет от советников и солдат, а в подвале у меня монстр сидит… – Она задумалась на секунду. – Для меня слишком многое стоит на кону. Можешь оставаться до завтра, потом придется уйти. Я соберу для тебя кое-каких вещей, одежду, хлеба – все самое необходимое. Идти-то можешь?
Куизль кивнул.
– Попробую.
Доротея вздохнула.
– Не держи зла. У меня дочь, и…
– У меня тоже дочь, – пробормотал палач. – Я все понимаю. Завтра уйду.
– Хорошо. Тогда у меня всё.
Доротея вышла в кладовую и вернулась с куском жареного мяса и кружкой вина.
– Вот. Чтобы сил набрался. Можешь и новую одежду тут же надеть. Маловата, может, но пойдет. – Она бросила ему завязанный сверток. – Рубаха, штаны и башмаки. Будешь выглядеть в них как любой конюх. Старое свое рванье здесь оставь, потом выброшу.
– Спасибо.
Якоб взял мясо и впился в него зубами. Доротея молча наблюдала, как он ест.
– Как зовут твою дочь? – спросила она наконец.
Палач проглотил кусок.
– Магдалена. Чертовка та еще. Если встречу когда-нибудь снова, задницу надеру.
Женщина улыбнулась.
– Только горло ей на перегрызи. – Она задумчиво глотнула вина из принесенной кружки и неожиданно заботливо сказала: – Не будь таким строгим с дочерью. Повзрослевшие дети – они как молодые лошадки. Если не дашь им побегать, мечутся во все стороны.
– Но для этого ей не нужно было приезжать с возлюбленным в этот треклятый город и оставлять мать одну с близнецами, скотине этой! – Куизль вытер рот. – Может, малыши сейчас плачут во весь голос – а благородная мадам разгуливает по Регенсбургу…
Хотя больше всего он боялся того, что Магдалена могла угодить в лапы какого-то полоумного, который теперь пытал ее, чтобы отомстить Куизлю. Но об этом он вслух говорить не стал.
Доротея тихо присвистнула сквозь зубы.
– Эта Магдалена, должно быть, настоящая бестия. Что она удумала?
– Ну, сейчас она пытается спасти меня от эшафота, – пробормотал палач. – Надеюсь только, что с ней самой ничего не случилось. С ней и с этим разгильдяем-лекарем.

 

Магдалена забралась в самый дальний подвал катакомб и угрюмо уставилась на мерцающий огонек масляного светильника.
По древним каменным стенам скользили дрожащие тени; на штукатурке еще можно было разглядеть вытертые латинские буквы. Симон рассказывал, что когда-то на этом месте римляне основали поселение. На его руинах через столетия вырос город, позже обосновался еврейский квартал, и наконец, после изгнания евреев, раскинулась Новоприходская площадь с протестантской церковью. Здесь, в глубине, в самых недрах города, Магдалене казалось, что она слышит, как бьется сердце Регенсбурга – так громко, что собственное сердце боязливо притихало. Здесь она чувствовала себя укрытой, словно у матери в лоне.
«Мама…»
Девушка закрыла глаза. И как только она смогла оставить маму одну? Маму и близнецов. Ради какой-то мечты, ради жизни в этом чужом городе… Думала только о себе, себе и Симоне – а теперь оказалась ни с чем. Отец томился жертвой какого-то заговора в тюрьме Регенсбурга; совсем скоро местный палач потащит его на эшафот, а ей с Симоном придется смотреть, как отцу переломают кости. Что скажет мама, когда дочь вернется?
Да и могла ли она вернуться?
Магдалена подумала о Симоне. Куда он пропал? До сих пор злился из-за венецианца? И дались же ей эти насмешки… Снова погорячилась: никогда не умела сдерживать свой нрав!
Дважды побывав у Сильвио, Магдалена поняла, что ей не место в этом красивом и ярком мире. Между жизнью венецианца и ее жизнью лежала непреодолимая пропасть. На собственной шкуре она не раз уже испытала, каким жестоким может быть город к тем, кто ему не принадлежал. Люди делились на горожан и остальных, отбросы. Нищие, шуты, шлюхи, живодеры, палачи…
Магдалена навсегда останется в отбросах.
С обветшалой лестницы послышались торопливые шаги. Дочь палача вздрогнула и собралась уже затушить светильник, чтобы в темноте ее никто не заметил, но узнала спускавшегося. Это был Симон! Она вскочила и побежала ему навстречу.
– Симон! Мне так жаль, мне не след…
Только тогда Магдалена заметила, как встревожен был лекарь, и нерешительно перед ним остановилась.
– Что случилось?
Симон приложил палец к губам и провел ее в самый дальний угол римского подвала.
– Забудь, что было, – прошептал он. – Сейчас у нас есть заботы поважнее. Нужно уходить отсюда, желательно сегодня же ночью.
– Что ты говоришь такое? – Голос Магдалены эхом разнесся по подземелью, Симон вздрогнул и зажал ей рот ладонью.
– Да бога ради, тише ты! – прошипел он. – У меня уже такое чувство, что против нас весь город сговорился.
Он шепотом рассказал ей о встрече с управляющим Гесснером и его предположении, что Натан сотрудничает с властями. Упомянул и про философский камень. Магдалена слушала и хмурилась.
– Значит, ты думаешь, мой дядя и вправду нашел этот камень? – спросила она недоверчиво. – Я-то считала, алхимики его только выдумали, чтобы к властителям и кредиторам втереться в доверие.
Симон пожал плечами.
– Кто его знает… Этот камень скорее символ, нежели реальный предмет. Про него еще Парацельс писал, и в Ингольштадте я сам как-то побывал на лекции, где про него рассказывали. Некоторые считают его некоей субстанцией, способной превращать дешевые металлы в золото или серебро. Другие утверждают, что это порошок, который, будучи смешан с вином, дарует здоровье и вечную жизнь. Aurum potabile, жидкое золото – вот как его называют.
– То есть лекарство? – Магдалена задумчиво покивала. – Цирюльник вроде Гофмана и вправду мог затеять нечто подобное.
– Помнишь кучу горелой муки в лаборатории? – спросил Симон. – Думаю, там что-то другое было. Может, тот самый порошок, что разыскивает Меммингер. Я прихватил оттуда немного… – Он притянул к себе Магдалену. – В любом случае нужно бежать отсюда. Слишком уж долго Натан за нами увивается. Помнишь, как он хотел непременно сопровождать нас в собор? А потом исчез вместе с Меммингером и убийцей. И в подземельях он нас подслушивал… Гесснер прав! Нельзя допустить, чтобы Натан и дальше за нами следил, а потом, когда решит, что мы близки к цели, позвал стражников.
– И куда мы пойдем? – задумчиво спросила Магдалена. – Не забывай, нас до сих пор за поджог разыскивают. Наверху нам и спрятаться негде.
Симон ухмыльнулся.
– Я знаю место, где стражники до нас не доберутся.
Магдалена вскинула брови.
– И какое же?
– В резиденции епископа, – торжествующе ответил молодой лекарь. – У меня даже приглашение есть.
Он вынул перепачканную записку, написанную отцом Губертом, и помахал ею перед носом Магдалены. Та и ответить ничего не успела, как Симон продолжил:
– Сегодня утром я познакомился с пивоваром епископа. Умный и начитанный монах. Я оставил ему тот порошок, чтобы он его изучил.
– Ты в своем уме? – Магдалена с трудом сдержалась, чтобы не повысить голоса. – Отдать единственное наше доказательство незнакомому монаху! Что же ты его просто по ветру не развеял? Не удивлюсь, если ты и про лабораторию этому епископскому слуге рассказал!
Симон примирительно поднял руку.
– Не беспокойся, он ничего не знает. Я уж молчу о том, что ты там этому пижону-послу выболтала. Ты доверилась своему венецианскому карлику, а я – толстяку-монаху. Идет?
– Вот только про Сильвио не будем?
– Сильвио, значит, – лекарь насмешливо улыбнулся. – Ну, хоть первые две буквы совпадают. Так, ладно… – Лицо его снова стало серьезным. – Думаю, отец Губерт не станет возражать, если мы у него остановимся. У епископа нас не скоро отыщут.
– И как ты хочешь…
С лестницы снова послышались шаги, и Магдалена резко замолчала. В проходе замерцал факел, и с некоторым запозданием они различили в сумеречном свете лицо Натана. Король нищих улыбался так широко, что передние зубы сверкали, словно королевские бриллианты.
– Вот вы где, голубчики, – прошелестел он.
Магдалена подумала уже, что Натан подслушал их разговор и теперь решил заставить их замолчать. Но тот лишь приветливо протянул к ним руку.
– Я вас повсюду разыскивал, – сказал он чуть укоризненно. – И начал уже беспокоиться, когда вы утром из собора не вернулись.
– Вздор. Мы-то из собора вышли, – с вызовом ответила Магдалена, чтобы скрыть первоначальный испуг. – Если кто и пропал, так это ты.
Натан склонил голову набок.
– Должно быть, это все проклятый туман. Как бы то ни было… – Он собрался уходить. – Наверху мальчишка с сильной лихорадкой и кашляет. Не мог бы господин лекарь его осмотреть?
Симон молча кивнул, и они вместе двинулись по стоптанной лестнице в верхние комнаты. Натан факелом подсвечивал им дорогу и перед каждым низким проходом, делано кланяясь, пропускал Магдалену вперед. Все, что прежде казалось ей странным и забавным, теперь стало вдруг притворным и раболепным.
– Брат Паулюс нашел на улице бесхозный бочонок коньяка, – проговорил Натан, ухмыляясь. – Просто стоял себе перед трактиром «Черный слон». И Паулюс в безграничном своем милосердии бочонок этот прихватил. Если поторопимся, то и вам глоточек перепадет.
Когда король нищих скрылся на мгновение за поворотом, Симон притянул к себе Магдалену.
– Это наш шанс! – шепнул он. – Когда все напьются, собираем вещи и уходим.
Из-за угла вдруг вынырнуло лицо Натана. По глазам его было видно, что он что-то заподозрил.
– Чего вы там шепчетесь? – проворчал он. – Уж не секретничать вздумали?
Магдалена невинно улыбнулась.
– Симон просто сказал, что сегодня ночью хочет остаться наедине со мной. И вправду хочешь знать подробности?
– Молодые влюбленные, – Натан театрально поднял взгляд к потолку. – Об одном только и думают. Но прежде вы мне обязательно расскажете, что произошло в соборе.
– Потом, все потом, – возразил Симон. – Сначала посмотрим мальчика.
Он взял Магдалену за руку, и они заспешили вместе по узким, обрушенным коридорам к просторному общему залу. Подземелья нищих вдруг перестали казаться такими уютными.

 

После стольких часов, проведенных во тьме, у Куизля возникло такое чувство, словно на него медленно опускался потолок. Комнатка была чуть больше тюремной камеры, и все равно ощущение было такое, будто грудь зажали клещами и постепенно сдавливали.
Якоб привык жить на воле, среди лесов. Еще ребенком он не мог долго высидеть в тесном пространстве. В солнечном свете и зелени мха, в пении птиц и шелесте деревьев он нуждался, как в воздухе. Кроме того, во мраке скрывались тени прошлого. Война снова протянула к нему длинные лапы…

 

Кровь, словно летний дождь, заливает поля. Крики раненых, отдаленный грохот пушечных залпов, едкий запах пороха… Немцы, хорваты, венгры, итальянцы, французы, испанцы слиты в одну многоголосую, клокочущую громадину. Впереди пикинеры с трехметровыми пиками, позади – мушкетеры и драгуны с саблями наперевес возвышаются верхом на конях над колышущейся массой.
Он – Якоб, сын палача. Человек с двуручником, в рюкзаке у него грамота мастера меча. Он – солдат на двойном жалованье, фельдфебель, их предводитель.
Он один из них.
Когда они встают лагерем перед каким-нибудь городом, местность вокруг превращается в одну гноящуюся рану. Деревни заброшены или сожжены, крестьяне убиты или попрятались по лесам и болотам. Иногда солдаты ловят какого-нибудь оборванца и вешают беднягу над костром вниз головой. Где скот? Выкладывай! Куда серебро спрятал? Где женщины? Говори! Они вставляют крестьянину трубку в горло и заливают в него навозную жижу, пока тот не захлебывается. Выкладывай! Говори! Сдохни, скотина! Они забирают, что могут, и напоследок поджигают хижину несчастного.
Как часто он наблюдал за этим издалека? Как часто солдаты возвращались в лагерь в забрызганных кровью мундирах, с безумным огнем в глазах? Он ни о чем не спрашивал. Всегда молчал, потому что это война. Потому что люди оголодали и истосковались по женщинам, а долгое ожидание выводило их из себя. Потому что он знал, что его уважают только за силу и отвагу. Потому что он не решается их наказывать… Потому что…
Потому что он боится?

 

Куизль не мог больше этого вынести, ему необходимо было отсюда выбраться. Он тяжело поднялся и привалился всем весом к бочке, что загораживала низкий проход. В плече, только вчера вправленном, пульсировала боль, раны на руках и ногах горели огнем. Снаружи бочку, видимо, требовалось просто откатить в сторону, но с этой стороны не оставалось ничего иного, кроме как изо всех сил толкать тяжеленный груз вперед. Палач уперся ногами в пол, налег на деревянное днище и прикусил губу, чтобы не закричать от боли.
Послышался тихий скрежет, между бочкой и стеной образовалась наконец щель, и внутрь ворвался тусклый сумеречный свет.
Палач снова налег на бочку; наконец щель стала достаточно широкой, чтобы в нее можно было пролезть. Оказавшись в кладовой, Куизль опустился на пол и тяжело вдохнул, комната вокруг него начала вращаться. Он закрыл глаза и подождал, пока не пройдет головокружение.
Перемещение бочки отняло много сил, которые палач накопил за последние часы. Но теперь он хотя бы мог стоять и ходить без посторонней помощи. Куизль поднялся и оглядел сырой подвал. Чадящий факел, что висел рядом с лестницей, едва разгонял мрак. Кроме бочек с вином, вдоль стены стояли и бочки с соленьями, с низкого потолка свисали копченые колбасы и окорока. В ящиках, присыпанные соломой, хранились засушенные вишни, луковицы и морщинистые яблоки прошлого урожая. Куизль взял одно и впился в него зубами.
Вкус был восхитительный.
Размалывая зубами сладкую мякоть, палач размышлял, как ему теперь быть. Снаружи, должно быть, стояла ночь. Он мог бы подняться по лестнице, выйти за дверь и раствориться во мраке. Хотя трудно было сказать, как далеко он сможет уйти. Если Доротея не ошиблась и Куизля действительно подозревали еще и во втором убийстве, его, вероятно, разыскивал каждый стражник. Ворота наверняка усиленно охраняли. Быть может, удастся сбежать по реке: летом течение было не таким сильным, как в весенние месяцы. А может, он перелезет через стену… Но бежать сразу палач все же не мог.
Из-за Магдалены.
Где она пряталась? Что, если его дочь оказалась в руках этого полоумного и теперь он пытал ее, потому что главный противник от него сбежал? Куизль не сможет покинуть город, пока не удостоверится, что Магдалена в безопасности.
Палач почувствовал, как на штаны закапал теплый сок. Сам того не замечая, он раздавил яблоко в ладони.
С первого этажа вдруг послышался шум. Кто-то громко постучал в дверь, и через пару секунд раздался голос Доротеи:
– Иду-иду, господа! Потерпите же немного! Мои девочки ждут не дождутся, чтобы с вами порезвиться! Никуда они не сбегут!
Куизль вздрогнул. Советники! Он и думать про них забыл… Со скрипом отворилась входная дверь, и до палача донесся громкий смех и гул голосов. Сводня не соврала: за дорогим развлечением, похоже, и вправду явилось полсовета.
– Милости просим, господа! – гремел голос Толстухи Теи. – У меня для каждого кое-что припасено. Эй, куда вниз-то, наверх поднимайтесь!
Палач инстинктивно отпрянул, заслышав шаги на лестнице. Но они вскоре затихли и смолкли где-то наверху. Кто-то, видимо, просто ошибся направлением.
Чуть погодя сверху захихикали и завизжали: девушки встретили гостей, где-то разбился графин. Судя по хлопанью дверей, мужчины разошлись с любовницами по комнатам. Куизль собрался было спрятаться обратно за бочку, как в дверь снова постучали. Кто-то, наверное, опоздал и теперь просился внутрь.
– Секундочку, уж иду!
Доротея открыла дверь, чтобы впустить запоздалого гостя.
– О, какая честь! – промурлыкала она. – Давненько вы к нам не заглядывали!
– Много дел было в последнее время, – проворчал мужчина. – Надеюсь, о плетках не забыла?
– Конечно, нет, дурачок. Только в этот раз не хлещи так сильно, слышишь? Иначе я с тебя на гульден больше возьму. Девочки жалуются.
Мужчина тихо засмеялся, затем послышался звон монет.
– Тогда я тебе сразу два отдам, – прошептал гость. – Потому что сегодня будет больно, поверь мне. У меня внутри все кипит от злости, и одной девочки мне не хватит. Давай, веди уже наверх.
Во время всего разговора палач сидел на полу и не мог пошевелиться. И опомнился, только когда шаги незнакомца затихли наверху.
Куизль знал этот голос. Знал даже лучше собственного: в последние дни и ночи тот слишком часто преследовал его в кошмарах.
Это был голос третьего дознавателя.

 

С наступлением темноты Симон с Магдаленой на цыпочках двинулись прочь из подземного зала. Нищие до последней капли опустошили бочонок с коньяком и теперь беспробудно спали. Только время от времени кто-то ворчливо переворачивался на другой бок или бормотал что-нибудь неразборчивое. Симон пробирался по обглоданным костям, глиняным осколкам и лужам рвотных масс, стараясь при этом не задеть ногой никого из нищих. Натан сидел в углу, привалившись спиной к стене, и прижимал к груди кружку. В первую секунду лекарю показалось, что король нищих еще не уснул. Но тот протяжно захрапел, завалился на бок и больше не шевелился.
– Быстрее! – прошептала Магдалена. – Уходим отсюда. Кто знает, когда они проснутся.
Симон сжал ее руку.
– Погоди секунду.
Он прошмыгнул в отгороженную занавесом нишу, в последние дни служившую им приемной, и принялся складывать свои медицинские инструменты. Магдалена все это время беспокойно следила за Натаном: он вздрагивал во сне и временами облизывал губы. Ладонь его заскользила по полу, словно бы нищий шарил в поисках выскользнувшей только что кружки.
– Давай уже! – шепнула Магдалена. – Он вроде в себя приходит!
– Все, иду.
Симон торопливо хватал книги и запихивал их в мешок. Когда он взялся за тяжеленный том Диоскорида, тот выскользнул из потных ладоней и с грохотом упал на пол.
– Черт!
Лекарь пригнулся и покосился на Натана, который сонно приоткрыл один глаз. Он, казалось, так и не проснулся, но чувство у Симона было такое, словно глаз смотрел на него с упреком. В следующее мгновение Магдалена подскочила к Натану и осторожно вложила ему в руки кружку. Нищий что-то забормотал и, словно куклу, прижал кружку к груди. Потом перевернулся на другой бок, и через некоторое время послышался его спокойный и размеренный храп.
– Чертовы книги! – прошипела Магдалена. – Сожгу я их когда-нибудь… Давай, пошевеливайся!
Симон взвалил тяжелый мешок на правое плечо и поплелся к проходу, где его нетерпеливо поджидала Магдалена. Молодые люди двинулись по узкому коридору и добрались до лестницы, что вела на поверхность, на задний двор. Не успели они взбежать по скользким, замшелым ступеням, как за спиной у них вдруг послышался крик: похоже, Натан все-таки проснулся и бросился за ними.
– Эй, постойте! Вы куда это собрались?
Симон с Магдаленой молча перебирали ногами по ступеням. Осознав, что они решили сбежать, Натан вдруг пустился бегом.
– Черт, что это значит? – кричал он. – Вот так вы с друзьями прощаетесь?
Несмотря на опьянение, бежал нищий на удивление проворно. Он в одно мгновение оказался у лестницы, взлетел по ступеням и схватил Магдалену за подол платья. Девушка инстинктивно ударила назад левой ногой и попала Натану точно в лицо. Раздался громкий треск, за ним последовал крик. Судя по всему, девушка выбила преследователю несколько золотых зубов.
– Проклятая палачка! – заревел нищий, и голос его звучал теперь как-то гнусаво. – Ты мне заплатишь! Мои зубки, хорошие мои зубки!
Его ругань перешла в завывания, и он принялся собирать по степеням свою бесценную челюсть. Симон с Магдаленой воспользовались коротким замешательством, чтобы сдвинуть с прохода старую повозку.
– Мне жаль! – неуверенно прокричала вниз Магдалена. – Но они все равно кривые были. Симон тебе скоро новые поставит, обещаю!
Снаружи уже стояла ночь, небо затянули облака и спрятали звезды. Симон с Магдаленой выбрались на поверхность, перескочили зловонную кучу нечистот и побежали через двор к тесному лазу.
И вскоре растворились во тьме переулков.

 

Куизль все стоял, словно окаменев, посреди подвала.
Он ни секунды не сомневался: враг его прямо над ним! Третий дознаватель скрылся где-то в верхних покоях и развлекался теперь со шлюхами.
«У меня внутри все кипит от злости, и одной девочки мне не хватит…»
Этот голос Куизль уже никогда не забудет.
Что ему теперь делать? Противник ведь не один наверху. Напротив, кроме него там половина совета, несколько солдат из соседней башни и толпа визгливых проституток. Если подняться туда сейчас, его, Якоба, наверняка схватят.
Палач закрыл глаза, и ему представилось его будущее. Стражники вернут его, закованного в цепи, обратно в камеру. Тьмы, пыток и казни избежать уже не получится. На дыбе он, возможно, расскажет даже, кто помог ему сбежать. Проворачивая в очередной раз колесо или раздирая кожу клещами, Тойбер будет приближать и собственную гибель.
«И моя дочь останется беззащитной перед этим безумцем…»
Куизль понимал, что не может так рисковать. Но и оставаться здесь, пока сам дьявол в двух этажах над ним хлестал плетьми проституток, он тоже не мог. Один лишь его голос сводил палача с ума.
Значит, нужно уходить, и как можно скорее. Вот только куда? Якоб ничего не сумел придумать, кроме как отправиться домой к Тойберу. В Регенсбурге Филипп был единственным, кому он доверял. Быть может, Тойбер приютит его до того времени, пока Куизль не убедится, что Магдалена в безопасности.
Палач попробовал подвигать вправленным плечом и выгнул спину. Чувство было такое, словно он свалился с крыши высокого дома. Но благодаря повязкам и мазям Тойбера боль стала теперь более-менее терпимой. Если не бежать слишком быстро и время от времени прятаться для передышки в подворотнях и нишах, то можно добраться до дома Тойбера. К счастью, во время одной из бесед в камере тот рассказал ему, на какой улице жил. Филипп с таким восторгом рассказывал о своем уютном домике, о жене и пятерых замечательных детях… Теперь у Куизля появилась наконец возможность с ними познакомиться.
Одна за одной Якоб осторожно поднялся по ступенькам и оказался наконец перед тяжелой дверью. Осторожно отодвинул засов и выглянул на затянутое облаками небо. В воздухе стояла приятная прохлада, однако на улице все равно воняло мочой и фекалиями. Но за всем этим палач улавливал запахи пашен, лугов, пастбищ и полей: скоро он сможет туда вернуться.
Куизль собрался уже шагнуть за порог, как наверху вдруг хлопнула дверь.
– Эй, Тея, еще вина! Эта наглая бестия одна все вылакала! Я ей шею за это сверну!
Дверь наверху с грохотом закрылась; правая нога Куизля замерла над порогом.
Снова этот голос. Голос из кошмаров.
Словно заколдованный, палач закрыл дверь и скользнул по лестнице на верхний этаж. Он просто должен был рискнуть, увидеть лицо своего врага, пускай лишь мельком. Иначе призраки прошлого никогда не оставят в покое.
Десятка через два ступеней витая лестница вывела палача в освещенный факелами и оштукатуренный тамбур. Оттуда по разным комнатам вели четыре двери; за каждой из них слышались крики, смех или тихие стоны. Еще одна лестница вела на третий этаж: там тоже времени даром не теряли.
Куизль нерешительно остановился. Голос явно доносился с этого этажа. Человек, которого он разыскивал, находился за какой-то из этих дверей.
Видимо, Тея не услышала оклика незнакомца, так как ни она, ни кто-нибудь из ее девочек не приносили нового кувшина. Якоб осторожно приблизился к первой двери и прижался к ней ухом. За ней тяжело пыхтели и тонко повизгивали. Никаких голосов слышно не было.
Палач перешел к следующей двери и снова прислушался. Из комнаты действительно доносилась приглушенная речь, словно кто-то клялся в любви. Что, если это тот самый человек? Куизль не мог сказать с уверенностью, он попытался разглядеть что-нибудь сквозь замочную скважину.
В этот момент дверь распахнулась и врезала его по носу. Палач взмахнул руками и повалился на спину.
– Что, черт возьми…
На пороге стоял молодой мужчина в приспущенных штанах и расстегнутом сюртуке, так что перед Куизлем болталось его бледное, безволосое брюшко. Он глотал воздух ртом, словно упитанный карп, и на лицо его сбились жидкие светлые локоны.
– Должно быть, ошибся дверью, – пробормотал Куизль и осторожно поднялся. – Прошу прощения.
Он и сам понимал, что в эту минуту не очень-то и походил на пьяного советника. На пьяного – может быть; но уж точно не на самодовольного и сытого патриция в предвкушении пика наслаждения. И все-таки подвыпивший кавалер вполне мог повестись на уловку.
Мужчина захлопнул рот и теперь взирал на собеседника с нескрываемым ужасом. Обвислое лицо его выражало прямо-таки первобытный страх.
– Ты… ты же… Куизль, ведь так? – прошептал он.
Палач упрямо молчал, из носа на пол капала светлая кровь. Ясно одно: этот паренек явно не третий дознаватель. Голос не тот, да и на вид довольно порядочный. И все-таки Куизль откуда-то знал этого человека. Наконец он вспомнил его по баварскому выговору. Это был Йоахим Кершер – другой, молодой, дознаватель.
– Во имя пресвятой Богородицы, не делай мне ничего, – залепетал Кершер и неуклюже попытался спрятаться за дверью. – Я всего лишь простой советник, и пыток я не хотел, поверь. Зачем ты только сбежал, мы же…
– Кто третий? – перебил его Куизль.
– Третий? – Кершер почти целиком спрятался за дверью, только бледное, как у покойника, лицо выглядывало из щели. – Не понимаю…
– Третий судья, башка твоя ослиная, – прошептал Куизль и зажал окровавленный нос. – Кто он такой?
Якоб сделал глубокий вдох. Боль в плече, ожоги на руках и ногах, раны на спине – все вернулось, словно и не утихало. Он почувствовал, как ему вдруг стало дурно.
Кершер усердно закивал.
– Третий дознаватель, конечно. Тот еще стервец. Понимаю, хочешь отомстить ему. Это…
В это мгновение со стороны лестницы раздался тонкий вопль.
Куизль медленно развернулся и увидел Доротею. Она как раз спускалась с кувшином вина. Кувшин выскользнул из ее ладоней и со звоном разбился об пол.
В ту же секунду палача охватило такое чувство, будто дом под ногами начал раскачиваться. Все стало происходить одновременно: вот разбился кувшин, поднялся шум на верхнем этаже, распахнулись двери, словно порталы в ад. Люди таращились на него, но лица их были странно размытыми. Все кричали на палача в один голос. Был ли среди них его голос? Этого Куизль не мог сказать. Все вокруг слилось в глухую, вязкую массу из криков и гомона.
Якоб встряхнул головой и почувствовал, что стало немного лучше. Кто-то шагнул к нему и попытался схватить, но палач отмахнулся от него, как от призрака, и двинулся к лестнице – скорее, подальше отсюда, пока не свалился окончательно. Еще кто-то схватил его за больное плечо, Куизль свернулся в комок и перебросил напавшего через себя, так что тот с криком скатился по ступеням.
Собственный крик оглушал палача; он бился, словно затравленный, израненный медведь, загнанный псами в теснину. Снова взмахнул правой, здоровой рукой, притянул к себе одного из мужчин и лбом расплющил ему нос. По лицу потекла теплая кровь противника; с грозным рыком палач отбросил его, словно набитую соломой куклу. Боль и страх придали Куизлю сил, прежде чем обморок не свалил его окончательно.
Спотыкаясь, словно во сне, палач спустился к двери, врезал по ней ногой и, вырвавшись на свободу, втянул носом прохладный воздух. В голове сразу же прояснилось. Прижимая к себе больную руку, он проковылял к низкой ограде и перелез в заброшенный сад, заросший ежевикой и дикой розой. Там, среди колючих кустарников, он и свалился.
Куизль был на пределе. Привалившись к изломанной стене, исцарапанный шипами и мучимый ужасными болями, палач ждал, когда преследователи его обнаружат и утащат обратно в тюрьму.
Он закрыл глаза и прислушался к возбужденным голосам, подбиравшимся все ближе.
Был среди них и вражеский голос.

 

Симон с Магдаленой как раз добрались до соборной площади и тогда услышали крики.
С трудом переводя дыхание, они вжались в стену ближайшего дома, и мимо них в сторону Новоприходской площади пронеслись человек десять стражников. После побега из подземелий прошло всего несколько минут: неужели Натан уже сообщил о них Меммингеру? И как далеко простиралось могущество казначея, что он за столь короткое время отправил за ними стражников?
Неподалеку раздался вдруг разрозненный колокольный звон. Симон прислушался: звенело так, словно весь Регенсбург созывали на пасхальную службу. Нищие рассказывали, что у каждого квартала имелся собственный гарнизон стражников – народное ополчение, которое собиралось только в случае войны, пожара или какой-то иной опасности, и созывали их звоном церковных колоколов. Когда со стороны Хлебного рынка по площади пронеслась очередная группа солдат, лекарь понял, что произошло нечто подобное.
– И куда это они? – прошептала Магдалена, вжимаясь в стену. Стражники пробежали всего лишь в нескольких метрах от них и умчались в южном направлении. – Не нас же они все ищут?
Симон пожал плечами.
– Не думаю. Правда, пожара я тоже не вижу, да и война вряд ли могла начаться. Может, они решили выкурить нищих из подземелья? По крайней мере, направление совпадает.
– Что-то там неладно, – пробормотала Магдалена, схватила Симона за руку и потянула его на площадь, снова обезлюдевшую. – Идем, посмотрим.
– Слишком опасно! – прошипел молодой лекарь. – Поверь мне, резиденция епископа сейчас единственное для нас безопасное место! Нужно как можно скорее…
– Да ладно, – перебила его дочь палача. – Жизнь вообще опасная штука. Идем уже.
Симон вздохнул и двинулся вслед за ней, и они свернули в Еврейский переулок; спасительный епископский двор постепенно растворился во мраке. Переулок вывел их к небольшой протестантской церкви, расположенной на Новоприходской площади. Там столпились около тридцати стражников, все они о чем-то возбужденно переговаривались и показывали куда-то на юг. Колокола все не умолкали, в домах начали распахиваться окна, и горожане следили за представлением с безопасных балконов.
– Нужно выяснить, зачем они собрались, – прошептала Магдалена. – Подберемся поближе.
Симон достаточно хорошо знал свою подругу, чтобы понять, что в эту минуту возражать ей бессмысленно. На лбу у нее имелась особая морщинка, и если она изгибалась, то разубедить Магдалену уже не представлялось возможным. Поэтому лекарь по ее примеру опустился коленями на грязную мостовую, забрызганную конским навозом, понимая при этом, что последние штаны будут безвозвратно испорчены. Под защитой темноты они проползли в направлении горящих факелов.
Люди перед ними не были обученными солдатами – просто горожанами в ночных сорочках под напяленными второпях кирасами, с растрепанными волосами и бледными от страха лицами. В руках они сжимали копья, шпаги и арбалеты, большинство из которых были ржавыми и унаследованными, наверное, от прадедов. Это были пекари, плотники, мясники и ткачи – и, судя по их виду, для столь позднего часа они явно могли придумать занятие получше, чем выслушивать речи одного из бригадиров.
– Послушайте меня, жители… – начал бородатый старик.
В отличие от остальных он хотя бы отдаленно походил на испытанного в боях вояку. В правой руке бородач сжимал длинную алебарду, острие которой грозно поблескивало при свете факелов.
– Быть может, некоторые из вас уже знают, что прошлой ночью из тюрьмы сбежал шонгауский монстр, душегуб и кровопийца. Но ему все мало: вчера в полдень он также задушил пекаря Хабергера и с особенной жестокостью зарезал Мари Дайш в собственной купальне…
Поднялся испуганный шепот, бригадир успокаивающе поднял левую руку.
– К счастью, его обнаружили. Он прячется где-то неподалеку от ворот Петера. Сегодня с вашей помощью мы отправим его обратно в ад! К чести нашего сильного и неприступного города!
Старый солдат, вероятно, рассчитывал на вдохновенные выкрики, но толпа странным образом притихла. Некоторые начали перешептываться, потом молодой парень в надетом набекрень пехотном шлеме поднял нерешительно руку.
– А правда, что монстр перегрызает своим жертвам глотки и выпивает их кровь?
У старика на мгновение отвисла челюсть, на такой вопрос он явно не рассчитывал.
– Э… у него, насколько я знаю, был нож, но…
– Этот Куизль, говорят, оборотень. Ночью он превращается в волосатое чудище и пожирает детей, – подал голос другой. – Он уже пятерых шлюх загрыз и кровь у них выпил. И нам на этого демона с ржавыми саблями да арбалетами идти? А если он возьмет и улетит от нас?
Окружающие согласно загомонили. Далеко позади несколько малодушных готовы были разбежаться по домам.
– Вздор! – Стражник пристукнул древком алебарды по мостовой. – Этот Куизль обычный человек, как и любой другой. Но он убийца, поэтому сегодня мы его поймаем и предадим в руки правосудия, понятно вам? Это ваш гражданский долг, будь вы неладны!
Он грозно оглядел бледные небритые лица мужчин.
– Вы, конечно, можете откупиться. Но поверьте мне, я поговорю со старостой, и денег придется выложить немало.
Слова бригадира людей, похоже, не особенно убедили, но теперь он смог хотя бы поделить их на отдельные отряды.
– Турмайер и Швенднер, отправляйтесь в Восточный квартал, – начал стражник приказным тоном. – Певерляйн и Бергмюллер, ваш квартал Витвангерский. Остальные…
Дальше Магдалена не слушала. Она развернулась к Симону: лекарь тоже слушал стражника с разинутым ртом.
– Хвала всем святым, отцу удалось сбежать! – прошептала она. – Но теперь они решили повесить на него еще и второе убийство!
Симон нахмурился.
– А если он и вправду?.. В том смысле, что этот пекарь, может, встал у него на пути…
– А купальщица ему под нож кинулась? – фыркнула Магдалена. – Мне иногда кажется, что ты и в самом деле считаешь моего отца чудовищем. Я не верю ни единому слову этого напыщенного осла! Пока отец находится в городе, на него каждую мелочь вешать будут… – Она снова понизила голос. – Вероятно, он где-нибудь спрятался, в сарае или заброшенном саду. Возможно, он ранен. Нужно помочь ему как можно скорее!
– И как ты хочешь это сделать? – так же тихо спросил Симон. – Мы не больше стражников знаем, где он сейчас прячется. Может, нам расхаживать и звать его во все горло?
Магдалена задумалась на мгновение, потом по лицу ее скользнула улыбка.
– А ведь неплохая мысль. Слушай внимательно, вот что мы сделаем.
И она шепотом рассказала Симону о своем плане.

 

Куизль сидел привалившись спиной к разрушенной стене и пытался побороть подступающую слабость. Свежий воздух пошел ему на пользу, и все же палач чувствовал, что силы на исходе. Бегство из борделя вконец истощило его, но он хотя бы смог немного оторваться от преследователей. Они промчались мимо него и даже не заметили. Палач слышал их голоса, среди которых был и голос третьего дознавателя. На мгновение Якобом завладела мысль вскочить и одной только правой рукой задушить негодяя – но для этого он, к счастью, оказался слишком слабым.
И вот Куизль прятался в заросшем саду, где-то посреди Регенсбурга, и пытался немного успокоиться. Еще не все потеряно, он по-прежнему мог отправиться к Тойберу. Вот только голова бы еще перестала кружиться…
В это мгновение зазвонили колокола, и Якоб сразу понял, что виной тому был он сам. Во всех кварталах по тревоге подняли стражников; еще немного, и они начнут на палача охоту, словно гончие на лису. Он попытался подняться, но тут же свалился. Лишь с третьей попытки ему удалось встать и удержаться на ногах. Осторожно, короткими шажками Куизль двинулся прочь из сада.
Он перелез через низкую, увитую розами ограду и попытался сориентироваться. Ворота Петера, что возвышались неподалеку над крышами, находились в южной части города. Значит, дом Тойбера располагался где-то на севере, в так называемом Палачьем проулке, больше Куизль ничего не знал. Только сейчас он понял, что до сих пор даже не задумывался, как будет искать этот проклятый дом. Спросить у кого-нибудь не получится, и табличек в этом паршивом городе не повесили. Так что не оставалось ничего другого, кроме как шататься по переулкам в надежде набрести на нужный дом.
«До чего идиотский план!»
Куизль бранил себя за собственную глупость. И почему он подробнее не расспросил Тойбера о расположении его дома? Оставалось только надеяться, что посреди ночи ему повстречается какой-нибудь запоздалый бродяга, который сжалится над прохожим и проводит его.
«И при первой же возможности сдаст его стражникам…»
Якоб пригнулся и, без конца озираясь по сторонам, двинулся по примыкавшему к воротам переулку. Дома здесь были маленькие и перекошенные, то и дело попадались чернеющие в лунном свете горелые развалины – пережитки войны и последней вспышки чумы, унесшей несколько лет назад немало жизней, и теперь жилища разваливались без хозяев.
Колокола все не умолкали, к тому же издалека стали доноситься крики. Скоро его настигнут, времени оставалось совсем немного.
Куизль направился к следующему переулку, как вдруг из-за угла вышли два стражника. Вооруженные алебардами, они изумились не меньше самого палача. У того, что помоложе, от неожиданности слетел на мостовую шлем. Второй принялся возиться с ремнем, на котором висел покрытый зеленой ярью пистолет. Якобу оставалось только надеяться, что оружие не заряжено.
– Здесь! Сюда! – закричал молодой. – Мы нашли его! Монстр здесь!
Старший его напарник по-прежнему возился с пистолетом, застрявшим в ремне. Непроизвольно прогремел выстрел, стражник вскрикнул и упал на мостовую, схватившись за правый сапог. Вероятно, прострелил себе же стопу.
Куизль попытался воспользоваться общей неразберихой и пустился бегом по улице. Но не успел добежать и до ее середины, как из-за угла выскочили еще два стражника. Один из них вскинул к плечу арбалет, и в следующую секунду возле правого уха палача просвистел болт.
Поставив все на карту, Куизль с грозным ревом бросился на стражников в надежде, что у второго не было при себе заряженного арбалета или пистолета. Стражники направили на палача пики и смотрели на него со страхом вперемешку с охотничьим азартом.
– Все на Монашью улицу! – заголосил один из них. – Он на Монашьей улице! Все…
Палач собрал все свои силы, одним прыжком миновал пики и влепил кричавшему стражнику такую затрещину, что тот мешком повалился на мостовую. Его напарник отбросил пику и схватился за охотничий нож, намереваясь заколоть Куизля. Но Якоб брыкнулся, как лошадь, и врезал противнику в живот. Стражник со стоном рухнул на брусчатку.
Куизль обернулся: в переулок сбегалось все больше стражников. Увидел слева тесный проход под низкой аркой и, не задумываясь, бросился туда. И вскоре оказался во внутреннем дворике, окруженном с трех сторон высокими домами.
Он забежал в тупик.
Палач оглянулся и увидел, как в арку шагнули три или четыре стражника с алебардами. Они нисколько не торопились, глаза их блестели, губы растянуты в холодной усмешке. Жертва загнана, теперь осталось лишь заколоть ее.
Кто-то швырнул факел на середину двора, и по стене заплясала увеличенная в несколько раз тень палача. В мерцающих отсветах Куизль становился легкой мишенью.
В стену, раскрошив штукатурку, ударил арбалетный болт, за ним последовал еще один. Палач стал озираться в поисках лазейки, но во дворе не было ни одной двери, а окна находились лишь на втором этаже, вне досягаемости. И никаких деревьев, чтобы добраться до крыш. В самом углу кто-то оставил двухколесную телегу, полную соломы; впереди на уровне бедер выступало тяжелое, усиленное железом дышло. Палач задумался на мгновение, и в голову пришла спасительная идея:
«Солома…»
Куизль пригнулся и побежал к телеге, в стену градом сыпались все новые арбалетные болты. Правой рукой Якоб взялся за дышло и развернул телегу так, что она встала задним бортом к стражникам. Он понимал, что надолго сил у него не хватит и больше попыток уже не будет.
Сделав глубокий вдох, палач ринулся на середину двора, схватил еще не потухший факел и бросил его в телегу. Сухая солома загорелась в долю секунды, и в следующий миг телега уже превратилась в огромный огненный шар. Не обращая внимания на обжигающий жар, Куизль снова взялся правой рукой за дышло и начал толкать. Охваченная огнем телега пришла в движение и покатилась в сторону арки, на стражников. Те с криками разбежались в стороны, а на них сыпались клочья горящей соломы, поджигая одежду.
Телега постепенно набирала скорость, а Куизль все продолжал толкать. Наконец впереди выросла арка, и палач направил телегу в тесный проход.
«Сейчас врежусь… Господи, упрямец ты эдакий, прошу тебя, ради Магдалены…»
Едва не задев стены, телега пронеслась под аркой и выкатилась в переулок. Палач хорошенько толкнул ее напоследок. Телегу дернуло влево, она врезалась в какую-то дверь и словно взорвалась от удара. По мостовой разлетелись горящие щепки и солома, пламя мгновенно перекинулось на соседний дом.
Хрипя от усталости, Куизль побежал по Монашьей улице и оглянулся в последний раз. Огонь уже охватил крыльцо и ставни на первом этаже. Отовсюду послышались крики, несколько горожан уже неслись с ведрами к городским колодцам. Невзирая на боль, палач усмехнулся: по крайней мере, теперь стражники хоть на какое-то время от него отстанут.
Пробежав еще несколько метров, он свернул в ближайший проулок. Там стояли несколько старых полуразбитых бочек, одна из них лежала на боку. Якоб из последних сил забрался в нее и подтянул ноги, так чтобы со стороны его не было видно. Крики стали постепенно затихать. Сморенный лихорадкой и винными парами, Куизль, словно труп, лежал с закрытыми глазами и старался не уснуть. Нужно уходить, сейчас же. Где же Тойбер? Где его дом, спасительный дом палача, его друга…
Услыхав пение, Куизль решил сначала, что задремал. Песня эта совершенно точно не могла звучать здесь: она доносились из другого, далекого отсюда мира.
Майский жук в вышине, а твой папа – на войне…
Палач изумленно поднялся. Песня не была порождением собственной фантазии и звучала не где-то в голове – она доносилась откуда-то с улицы, слева от бочек, и была совершенно реальной.
Мать осталась в Померании, а Померания в огне…
Наконец голос приблизился почти вплотную.
Пел он до отвращения фальшиво, но был при этом очень знакомым.

 

– Ты и вправду думаешь разыскать отца таким образом? – проворчал Симон. – Пока что на нас только горшки ночные выплескивают. Да и поешь ты, честно сказать, не очень.
– Не важно, как я пою, главное, что пою, – язвительно ответила Магдалена. – Нужно орать как следует, чтобы отец услышал.
– Орать, вот именно, – засмеялся Симон. – Ты даже колокола перекричала.
Они медленно брели к югу от Новоприходской площади, и по пути то и дело сворачивали в тесные переулки. Уже трижды навстречу им попадались отряды вооруженных стражников. В другое время они бы тут же усадили Симона и Магдалену в дурью клетку за нарушение ночной тишины, но сегодня у них были дела поважнее. Бледные, перепуганные солдаты лишь мельком оглядывались на странную парочку и спешили мимо. Отовсюду слышались выкрики других отрядов, а один раз издалека донесся грохот.
– Дай-ка подумать, – сказала Магдалена, уже немного охрипшая. – У Ганса новые портки, зима пройдет… У меня и песен-то не осталось уже. Ты других, случаем, не помнишь?
В детстве она часто пела с отцом и теперь надеялась, что он узнает ее по голосу и выбранным песням. Во всяком случае, так девушка привлекала меньше внимания, чем если бы просто во весь голос звала отца. Стражники и любопытные жители, что выглядывали на них из окон, видели в ней обычную пьяную шлюху, которая шаталась с клиентом по улицам.
Магдалена пыталась припомнить еще какую-нибудь песню и вдруг просияла.
– Есть еще одна! И как это я раньше про нее не подумала…
Магдалена затянула колыбельную, которую отец всегда напевал ей перед сном. Пока она раз за разом повторяла один и тот же куплет, в голове проносились обрывки воспоминаний об отце.
Вот он наклоняется к ней, и Магдалена чувствует запах пота и табачного дыма… Она сидит на плечах великана, с ним ей ничего не страшно, он сильный и непобедимый – Господь ее детства…
По щекам текли слезы, но она продолжала петь.
– Майский жук в вышине, а твой папа – на войне…
Из трухлявой бочки, лежавшей на краю улицы, вдруг выбрался огромного роста призрак и, пошатываясь, поднялся. Одет он был в рваные штаны и запачканную кровью рубаху. Руки и ноги были замотаны повязками, лицо чернело от сажи – и все-таки Магдалена сразу поняла, кто перед ней стоял.
– Папа! Господи, папа! – закричала она, словно спятив.
Девушка даже не подумала, что поблизости могли находиться стражники. Потом поднесла ладонь ко рту и продолжила шепотом:
– Святой Антоний, мы тебя нашли… Ты жив!
– Ненадолго, если ты снова начнешь так фальшивить, – простонал Куизль и шагнул к дочери.
Только тогда Магдалена заметила, насколько тяжело был ранен отец.
– Нужно… уходить… – с трудом проговорил палач. – Они… не отстанут… Третий судья…
Магдалена нахмурилась.
– Третий судья? Отец, что ты такое говоришь?
– Я думал, он схватил тебя… – пробормотал Якоб. – Он знал имена – твое и матери. Дьявол решил отомстить…
– Лихорадка, наверное, – заметил Симон. – Кошмары…
– Вайденфельд! – закричал палач, словно от боли. – Он хочет мести!
– Господи! – Магдалена зала рот ладонью. – Опять это имя… Кто же он такой, это Вайденфельд?
Колокола все не умолкали, выкрики стражников становились все ближе: значит, скоро солдаты доберутся и до этого переулка. Прямо над головами внезапно распахнулось окно, на улицу выглянул беззубый старик в ночном колпаке и злобно уставился на беглецов.
– Потише, чтоб вас всех! Бестолочь пьяная! Забирайте своих шлюх и проваливайте!
Лекарь схватил Куизля за плечо и потянул обратно за бочки. Палач был почти без сознания, Магдалена присела рядом с ним.
– Епископский двор, – шепнул ей Симон. – Нужно попросить для него убежище, это единственная наша возможность! Сейчас нам из города точно не выйти.
– И ты всерьез думаешь, что епископ даст приют убийце? – недоверчиво спросила Магдалена.
Симон решительно кивнул.
– Церковный приют издревле считается священным. Если твой отец доберется до церковных владений, никто не сможет выдать его стражникам. Там над ним властен один лишь епископ.
– Чудесно! – Магдалена закатила глаза. – И отца моего колесует не городской совет, а сам епископ… Прямо гора с плеч!
– Так мы хотя бы время выиграем, – возразил Симон. – Я уверен, как только мы выясним, что за эксперименты проводили в подвале, разгадать всю эту тайну не составит труда. Только тогда мы сможем доказать, что твой отец невиновен.
– А если нет, то все насмарку… – Магдалена помотала головой. – Нет уж! Отец на свободе. Зачем снова подвергать его опасности?
– Да ты посмотри на него! – Симон кивнул на Куизля. Тот сидел привалившись к бочке, тяжело дыша и уронив голову на грудь. – Хорошо, если он хоть до епископа дотянуть сможет! Там его хотя бы подлечат.
Где-то рядом послышались окрики стражников и топот ног по утоптанной глинистой земле. В следующее мгновение из-за угла появились двое преследователей и свернули в переулок. Магдалена перестала дышать, заметив, что бочка, к которой прислонился отец, начала медленно клониться в сторону от его веса. Еще пара сантиметров, и она с грохотом опрокинется. Магдалена изо всех сил притянула к себе отца. Стражники пронеслись мимо и растворились во мраке.
– Ну, ладно, – прошипела Магдалена. – Сделаем как ты сказал. Но если хоть один волос с его головы упадет, всю жизнь один будешь спать!
Симон улыбнулся.
– Поверь, это сейчас тревожит меня меньше всего. Идем, буди его, наш гигант задремал.
Они похлопали палача по щекам и, когда он немного пришел в себя, подхватили его под руки.
– Скорее, тащим его к собору, – прошептал Симон. – Надеюсь, люди решат, что мы ведем пьяного друга домой.
– Уберите от меня… свои лапы… – пробормотал палач. – Я и сам… могу идти.
– Пап, не валяй дурака, – отозвалась Магдалена. – Хоть раз не перечь, когда тебе дочь помогает. Ты уже не так молод.
– Скотина ты… наглая.
Якоб со стоном повис на руках Симона и Магдалены и перестал сопротивляться. Магдалена сомневалась, соображал ли он вообще, куда они собрались его отвести.
– Ну, двинули, – прошипел лекарь. – Пока снова стражники не появились.
Общими усилиями они приподняли обмякшее тело и поплелись с этой тяжелой ношей по ночным улицам. При этом палач все время падал, и им всякий раз приходилось останавливаться. Дважды навстречу им попадались стражники: они обыскивали с факелами ниши и подворотни и оба раза обходили их стороной. Этой ночью у них было слишком много других дел, кроме как возиться с какими-то пьяницами.
Через пятнадцать напряженных минут они добрались наконец до безлюдного Травяного рынка, где располагался вход в резиденцию епископа. И остановились, разочарованные: высокие, почти в три шага, ворота оказались накрепко запертыми.
– Черт! – прошипела Магдалена. – Могли бы и догадаться.
Издали тяжелый, усиленный железом портал выглядел крайне негостеприимно. Черной громадиной возвышался он над площадью, а над ним нависала арка с эркером, украшенным различными гербами. В левой створке находилось небольшое окошко, тоже запертое.
– Ну, и как ты туда зайдешь? – не унималась Магдалена. – Возьмешь и постучишься?
– Не забывай, у меня есть приглашение епископского пивовара.
– Да, для тебя. Но вот дочери палача и беглого убийцы в нем не значится.
Симон закатил глаза.
– Хватит уже придираться. До этого мы действовали по твоему плану, сейчас – по моему. Договорились?
– И что же ты задумал, умник ты наш?
– Для начала давай-ка прислоним его к стене, у меня рука сейчас отвалится.
Они осторожно подтащили Куизля к нише между домами, чтобы его не заметили случайные прохожие. Лицо у палача побледнело, на лбу выступили капельки пота, но возле стены он все-таки устоял.
– Вы сможете пробежать несколько метров без посторонней помощи? – спросил у него Симон.
Палач кивнул, поджав губы. Тогда лекарь шепотом объяснил им, что он задумал, после чего шагнул к воротам и громко постучал.
Пришлось немного подождать, пока за воротами не послышались шаркающие шаги. Потом со скрипом отворилось окошко, и в него высунулось злобное, заросшее щетиной лицо епископского стражника.
– Советую придумать что-нибудь убедительное, коль вздумал барабанить сюда в такой час, – пробурчал он. – Иначе остаток лета ты проведешь у нас в подвале. Без воды.
Симон состроил важную мину и вынул из кармана приглашение пивовара.
– Его светлость отец Губерт посылал за мной, – сказал он, и глазом не моргнув. – Мне срочно нужно его увидеть.
– Сейчас? – Солдат почесал вшивую голову. – Посреди ночи?
– Я Симон Фронвизер из пивоварни при госпитале, – продолжал импровизировать лекарь. – У вас там белое пиво бродит как-то не так. Если ничего не предпринять, утром оно как моча станет. И епископу пить будет нечего.
Стражник наморщил лоб. При мысли, что утром вспыльчивый епископ останется без пива и караульные окажутся виноватыми, у него живот судорогой сводило.
– Эй, Руперт! – крикнул он через плечо. – Разбуди-ка нашего толстяка в пивоварне. К нему пришли!
С соборной площади вдруг послышался топот множества ног. Видимо, возвращался в свой квартал большой отряд стражников. Симон живо представил себе, что произойдет, если они увидят его здесь.
– Э, вам ведь ничего не стоит ворота пока открыть? – спросил лекарь. – Снаружи-то прохладно, да и я все ноги уже отстоял.
– Спокойно, – проворчал стражник. – Сейчас монах подойдет.
Справа уже доносились разрозненные голоса. Симон повернул туда голову и видел не меньше десяти вооруженных стражников, шедших к нему со стороны площади.
– Какая разница, снаружи я жду или внутри, – лекарь попытался улыбнуться. – К тому же у меня живот крутит. На обед гороховую кашу ел, так она прокисшая была. Просто откройте дверь, и…
– Заткнись, я сказал, – перебил его караульный. – Посмотрим сначала, узнает ли тебя пивовар. А то вечно кто-нибудь войти пытается, чтоб убежище выпросить.
Между тем стражников отделяли от лекаря шагов тридцать, не больше.
«Может, меня и не узнают? – раздумывал в отчаянии Симон. – Да им и так захочется выяснить, что я такое делаю посреди ночи перед двором епископа».
– Узнать бы вот, что же там случилось такое… – Стражник высунулся в окошко в надежде что-нибудь разглядеть. – Звонили и орали так, будто турки под городом встали. Ну вот, теперь наверняка выясним.
И правда: несколько стражников двинулись прямиком к воротам. Один из солдат показал пикой на Симона и что-то прокричал остальным. Лекарю показалось, что они вдруг заметно ускорились. Лицо его тут же покрылось потом. Может, убежать? Но в таком случае ворота ему уже никогда не откроют.
– Эй, ты! – крикнул солдат и ускорил шаг. – Чего там забыл?
В этот миг за воротами прогремел знакомый голос:
– Симон Фронвизер! Решили исповедоваться или просто истосковались по моему пиву?
Лекарь облегченно вздохнул. Похоже, отец Губерт наконец проснулся.
– У меня для вас хорошие новости, – гремел за окошком голос монаха. – Я выяснил, что это за порошок! Но лучше обсудим это в спокойствии за кружкой-другой. Черт бы вас побрал и Господь проклял, может, впустите моего друга?!
Последние слова предназначались стражникам, которые отодвинули наконец тяжелый засов и приоткрыли ворота.
– Давай! – заорал вдруг Симон. – Бегом!
В следующее мгновение все стало происходить одновременно.
От стены по другую сторону площади отделились две тени. Магдалена объяснила отцу, что, когда Симон им крикнет, тот должен будет бежать что есть мочи. Палач на какое-то время поборол слабость и теперь наравне с дочерью широкими скачками несся к открытым воротам. Симон тем временем перескочил порог и оттеснил в сторону караульного, не давая ему закрыть ворота. Справа к ним приближались городские стражники; в первую секунду они, словно громом пораженные, уставились на Куизля, после чего похватали заряженные арбалеты с пистолетами.
– Монстр! – закричал один из стражников. – Решил спрятаться у епископа!
В стену, разбрызгивая штукатурку, ударили стрелы и свинцовые пули, вооруженные пиками и алебардами с ревом бросились к воротам. Караульный тем временем высвободился из хватки Симона и вместе с напарником навалился на открытую створку. Ворота начали закрываться: медленно, но неотвратимо. Проход становился все у́же – шаг, полшага… В последнюю секунду Магдалена с Куизлем протиснулись во двор и рухнули, задыхаясь, на землю.
Тяжелые створки с грохотом сомкнулись. С той стороны принялись стучаться и кричать во все горло.
Отец Губерт с разинутым ртом наблюдал за происходящим и только теперь опомнился.
– Ради Бога, Фронвизер, что все это значит? – Монах показал на Магдалену с Куизлем. Те лежали возле порога и с трудом переводили дыхание.
– Мы… просим у вас… убежище, – из последних сил прошептал Симон. – Якоб Куизль… невиновен.
Потом удар караульного сбил его с ног.
Назад: 10
Дальше: 12