Глава 20. Семья и дом
– Смешно, – произнес с интонацией скучающего человека Земислав.
Полез под рубаху и вытащил тот самый мешочек. Данила долго думал, как бы спросить издалека или с хитрым подходцем, да так и не удумал. Сидел, занимался согласно указаниям упражнениями, смотрел на постепенно поднимающиеся берега и не выдержал. Прямо в лоб и спросил. В худшем случае просто пожмет плечами в своей обычной манере.
– Стадии. Дыхание, линии и точки на теле, энергия. Пять элементов.
– Последовательно? Научившись одному, идешь к следующему этапу?
Одобрительный кивок.
– Время оберега.
Кажется, они переходят к новому повороту, и прозвучит нечто интересное.
Земислав развязал и высыпал на ладонь нечто вроде уже знакомых четок, только с вырезанными на них малюсенькими человеческими личиками.
– Это, – сказал, – не амулет. Люди, мной убитые. Напоминание. Нельзя забывать, у кого отнял жизнь.
Ошарашенный Данила уставился на привычно невозмутимую физиономию. И все-таки он не так уж и равнодушен, если заговорил длинными фразами.
– Нельзя оставлять врагов в живых. Отомстят. Но они люди. Души не должны исчезнуть бесследно. Трогаю и вспоминаю каждого.
– Портреты?
– Да, – он свернул нитку, не дав пересчитать количества, и сунул назад в кисет. За два десятка точно. Интересно, не из костей ли убитых сделано и так ли уж шутил, говоря прежде об этом. – А это, – показал полдюжины бусинок с какими-то рисунками-орнаментами, – обереги. Бывают единовременно выплескивающие силу, другие направлены на постоянное действие. Каждая руна, – показал пальцем, – священный знак, соответствует определенному понятию.
Руны – вовсе не алфавит. Или по крайней мере так считается. Они могут означать букву, слово, понятие, в зависимости от контекста. Раньше на рунах гадали на судьбу. Но толком сегодня никому не известно значение. Маленькая поправка. В Беловодье цивилизованном и христианском. А за его границами вполне ими пользуются. Куда это меня несет в очередной раз, и не пора ли отказаться от дальнейшего языческого просвещения? Всему есть граница.
– Элементы, – зачарованно сказал вслух Данила, – вода, огонь, дерево, металл, земля.
– Да. И нет. Это простейшие группы. Рун много больше пяти, и связи не всегда заметны. Одни в переплетении мешают, другие помогают. Сложнее – сильнее. Мой предел зарядки – две руны.
– Зарядки?
– Вкладываешь в оберег энергию.
То есть не просто рисунок начертить. А откуда брать? Почему нельзя объяснить нормально!
– И я смогу?
– Может быть. Это как фузея. Порох, – со вздохом уточнил, – пуля, пыж, ствол, последовательность действий.
Ага, перепутаешь – в руках разорвет. Поспешишь – без пальцев останешься.
Продолжения не последовало. Волхв перетрудил язык и все прочие мышцы, отвечающие за речь, включая тело. Обычно он обходился много меньшим количеством слов, даже просьбы поясняя жестами. Высыпал бусины обратно в кисет и улегся на спину дремать, не собираясь в дальнейшем отвечать на кучу возникших от внезапного откровения вопросов и сомнений. Обижаться? Чего ради. Не торопись, сказано практически открыто. Шаг за шагом. Первый уровень прошел, и вовсе это не были издевательства.
* * *
Ничего скучнее путешествия вверх по течению и представить себе невозможно. Десяток судов тащился со скоростью улитки, всю тысячу триста верст. На этом фоне куча предосторожностей, и раньше отчасти удивляющих, вообще превращалась в чистую насмешку. Желающие сотню раз могли обогнать караван и вернуться. Не зря на кораблях куча охраны, и многие не рискуют возвращаться в одиночку.
В принципе ничего удивительного, тем более что приходилось и раньше видеть эти караваны. Правда, тогда он смотрел с берега и завидовал. Люди движутся в большой мир, где разговоры не исчерпываются давно знакомой историей про убитого в прошлом году плоскомордого медведя, задравшего сначала телку, лошадь и подвернувшегося охотника. Или кто за кого замуж вышел, а лица каждого в округе знакомы до тошноты.
Но это глядя с берега. А в жизни все много скучнее. На их расшиве в составе команды два гребца, рулевой и хозяин. А кроме того добрых тридцать ободранных мужиков, тащивших суденышко на канате. В их компании попадался всякий народ – от абсолютно никчемных выпивох до имеющих свое хозяйство. По каким-то причинам требовалось в княжества и почему заодно не подработать. Денежка лишней не бывает. Только парус поднимался редко: почему-то попутный ветер не баловал своим присутствием.
Бурлачить – отнюдь не приятное занятие. Может быть, в обжитых районах местные жители обязаны следить за удобством хождения вдоль рек и очищать берега. Здесь ситуация другая. Работникам приходилось топать не выбирая дороги. Почему-то давно замечено, правый берег Дона чаще всего крутой и нередко скалистый. Левый более пологий и поросший травой, зато заливается в половодье. Естественно, выбора особого не имеется. По склону еще тяжелее тащить бечеву.
Вот они и бредут изо дня в день иногда в грязи, чаще по песку, кустам, прокладывая тропинку вдоль берега. Правда, до них здесь уже ходили, и неоднократно, и серьезных зарослей нет. Зато никто не может обещать, что внезапно не поползет земля из-под ног и не полетишь в воду. А уж тем более не придется лезть в реку, расчищая путь от полузатонувших деревьев и бревен. Часть сами падают, подгнив или подмытые, но немало попадается и потерянных при сплаве на шахты. Ночью напороться на топляк – самое худшее из возможного. Днище пропороть легко и просто. Потому и рулевой бдительно следит за течением, поднимая изредка крик.
Канат-бечева то натягивается жестко, то шлепает по воде. Случалось ему зацепиться за камень, за куст, за утонувшую в реке корягу. Тогда впередсмотрящий на насаде кричал «Зарочило!», и гребец освобождал бечеву, подбрасывая ее или подтянувши лодку к препятствию. Но когда канат тянулся по воде, он постепенно захватывал много водорослей, тяжелел и тонул. Тогда раздавался крик «Мяша набрали!». Опять нужна была остановка, чтобы освободить бечеву от этого «мяса».
Сидеть на грузе со временем становится сущей мукой. Многие идут пешком: все равно скорость черепашья, и не отстанешь. Кое-кто отправляется на охоту, пытаясь разнообразить жизнь и питание. Но уходить положено исключительно с разрешения старшего в караване. И нередко в сопровождении его вояк. Иногда откровенно раздражает, хоть и понятны причины бдительности. Добра всякого разного в их караване немало, и заметную часть составляет золото. А это опасно. Драгоценный металл притягивает к себе много отчаянных людей. И наверняка такие веселые ребята не прочь до нападения выяснить полезные подробности у подвернувшегося беспечного стрелка.
Поэтому даже у населенных пунктов останавливались отдельным лагерем, выставляли охрану и редко кого пускали сбегать к людям. Гульбища устраивать все равно нельзя, а выпивку в походе не то чтобы запрещали, но и не одобряли. Любая провинность в таком случае наказывалась вдвойне, без скидки на состояние. Раз-два – и у стремящихся проверить, насколько тяжелая рука у начальника каравана, желание исчезает. В общем, сплошное уныние, прерываемое лишь изредка появлением поселка, куда заглядывать не положено. Нет, кто хочет – пожалуйста, но тем самым выбывает из каравана и дальше следует на свой страх и риск.
Месяц скуки, с успехом восполненной очередными упражнениями под руководством Земислава, без особых сдвигов. То ли тот объяснить не умел, обходясь минимальным количеством слов, то ли сам Данила оказался несколько туповат, однако после первого прорыва подвижек не наблюдалось. Кроме умения правильно сосредоточиться и твердого знания нахождения якобы очень важных точек на теле, ничего нового не приобрел. И поэтому был почти счастлив, обнаружив впереди хорошо знакомый остров. На нем в изобилии росла черемша – растение с сильным запахом и вкусом чеснока, ее в детстве частенько собирали.
– Михил? – окликнул капитана, показав на остров. Дико было бы не побывать дома, проплывая мимо.
– Ондрей разрешил, мотай, – равнодушно ответил тот.
– Вера? – спросил сидящую рядом девушку.
– Я же сказала: не пойду! – насупилась она.
– В какое положение ты меня ставишь?
История вышла малоприятной. Вроде бы вполне нормальное предложение погостить у его матери, подальше от слишком азартного отца, умудрившегося спустить даже приданое дочерей, в последний момент встретило неожиданный барьер. Благодаря швейной машинке сестры развернули бурную деятельность по пошиву не только штанов и рубах, но и достаточно странной вещи, соединяющей вместе верхнюю одежду и брюки.
Очень удобным оказался образец в качестве рабочего для шахт и грязных мест. Производство вышло востребованным. Сшито из грубой хлопковой ткани, а не из кожи, чтобы можно было стирать, с несколькими карманами, двумя большими впереди и двумя сзади, а также одним маленьким – для монет.
Шли их изделия нарасхват, поскольку получалось в несколько раз быстрее обычных портних и соответственно со скидкой. Младшей Светлане так понравилась неожиданная самостоятельность и личный доход, что категорически отказалась уезжать. Вера повела себя умнее. С благостным лицом выслушала все рекомендации матери, пообещала слушаться родственников и писать, скромно попросила у батюшки благословения в дорогу, отчего Давыд расцвел.
На третий день пути, когда возвращаться по-любому стало поздно, неожиданно заявила о желании посетить Смоленск. Вроде как она не обещала остаться сразу. Вот вернемся – тогда и видно будет. Последнее всерьез насторожило, но девушка уперлась и на любые аргументы по большей части ехидно улыбалась.
Правильно, наверное, было бы связать, засунуть в лодку и сдать на руки матери, но Данила слишком хорошо ее понимал. Сам мечтал посмотреть мир. Глупая слабость, возможно в будущем еще и акунется, но решил так и оставить. Тем более что Отто откровенно счастлив, Земиславу наплевать, а оба охранника-гота не имели по данному вопросу мнения. Точнее, не лезли с поучениями.
– Проследишь? – спросил у приятеля.
Отто важно кивнул. Если у него и была мечта, помимо желания всех перефехтовать и стать великим воином, она сводилась к ношению на руках Веры. Со стороны очень забавно было наблюдать, как он вьется вокруг, а она старательно не замечает ухаживаний. Хорошо хоть перестал в общении с девушкой жалобно блеять и мычать, слегка привыкнув, что его не гонят.
Данила скинул в лодку свой мешок, отправил туда же весла и последний раз оглянулся. Нет, сказала Вера одними губами. Хуже всего он подозревал, что все это было хорошо рассчитано и обдумано обеими девицами заранее. Как бы она по договоренности не намылилась зацепиться в большом городе, перетянув затем к себе сестру. Там и клиентов наверняка больше, и отец отсутствует. Не зря образцы с собой тащит. Но кем он при этом будет выглядеть, оставив ее одну? Мало ли что родственники. С одним уже имел счастье познакомиться. Никто не обещал, что остальные, по материнской линии, окажутся лучше. Не больно-то радовали известиями на его памяти.
* * *
К счастью, красться под покровом тьмы к собственному дому не пришлось. Не то чтобы сильно кого-то или чего-то опасался, но не хотелось излишнего шума и внимания соседей. Он как бы неофициально выставлен из родных краев за прегрешения и совершенно не стремился отчитываться перед каждым встречным о проведенных в дальних краях месяцах. А насколько серьезный шум при его появлении поднимется, не надо и догадываться. Еще не исчезли из памяти прежние вопли мальчишек и сбегание всего поселка при появлении проходящего корабля или просто нового лица. Да что там говорить, обычный сеземец иной раз мог вызвать немалый ажиотаж, внося разнообразие в скучную действительность.
Слава богу, уж их владения он знал и в любую погоду не ошибся бы, пристав на косе, где днем сроду никого не бывало. Прихватил вещички и по прямой через небольшую рощицу, к хорошо знакомому забору. Причем прямо через колья, не утруждаясь путешествием к воротам. Никто так и не исправил специально давным-давно вынутых перекладин, позволяющих проходить задним ходом. Наверное, и без него нашлись желающие срезать углы и сбегать по холодку на рыбалку.
Молча кинувшийся на постороннего Зубастик на ходу затормозил со смущенным выражением морды, остановился и требовательно ткнулся в ноги. Пришлось наклониться и почесать между ушами, получив довольный рык.
– Стареешь, брат, – сказал Данила с жалостью. – Раньше бы еще снаружи учуял.
Пес мотнул башкой отрицательно, возражая.
– Ну ладно, надо идти.
Три шага, поворот за угол – и наткнулся на мать, что-то внимательно изучающую в огороде. Она охнула и уронила морковку. Сюрприз. Причем обоюдный.
– Здравствуй, мама, – обнимая и поглаживая по спине, сказал ласково. – Оказывается, тебя можно поздравить.
– А ты, – отстраняясь и заглядывая ему в глаза, спросила, – не обижаешься?
– Ну прямо, – глядя на хорошо заметный живот, возмутился, – больше детей – род крепче. Ты у меня не старая, и все правильно.
– А вот Богдан дуется.
– Я ему мозги вправлю, – пообещал со всей серьезностью. Ну ей-богу, неужели лучше, когда пила? Теперь уж точно жизнь наладится.
– Ой, – встрепенулась, – Тит, иди сюда. Настя, – это дочка ее нового мужа, – Богдан, Хиония! Смотрите, кто к нам пришел!
– Кричать-то зачем? – удивился Данила. – Сейчас в дом пойдем, со всеми и встретимся.
До дверей они дойти не успели. Сначала высунулся младший брат, собираясь выяснить, что приключилось. Признав гостя, он налетел не хуже Зубастика, едва не снеся с ног. За прошедший срок заметно подрос, раздался в плечах и уже не выглядел ребенком. А на руках заметные, и хорошо заметные, мозоли. Понимающему много говорят. От меча одни, от гребли другие, а от молота совсем иные появляются, как и мышцы. Похоже, работает всерьез, а не как прежде. Потом выскочил Тит, облапил, аж кости затрещали, его принялась отдирать Хиония. Даже Настя поцеловала в щеку. Раньше особых нежностей в их общении не наблюдалось. Приятно, черт побери, когда тебе искренне радуются.
– Рассказывай, – потребовали чуть не хором, затащив в дом.
– Я же писал, и ответ пришел как раз к отплытию. А то бы мог напугать своим появлением до мокрых штанов. Женщине в положении подобные страсти излишни и опасны.
– Да ты же ничего в нем не объяснил! Жив, здоров, в Новом Смоленске. Буду в скором времени вместе с караваном. А подробности! Садись и рассказывай!
– А кушать с дороги? – вскричала Хиония. – Я сейчас.
– Не надо, у меня срок до ночи. Вертаться надо обязательно. Слово дал.
И меньше всего охота, чтобы в дальнейшем косились. Обещал – выполняй. Иначе какое доверие к тебе. Хотя вся ситуация глупая. Могли нормально остановиться поблизости, но не хотят капитаны давать столь большой искус бурлакам и командам. Непременно ведь напьются. Потому встанут до и после поселка, но никогда рядом. Не первый год это продолжается.
– Да что ты там потерял! Нешто не найдем попутно корабля, чтобы бежать срочно.
– Никак нельзя. Там у меня люди… и товары.
– Тихо! – сказал внушительно Тит, прерывая женские возгласы. – Пусть нормально поведает. А еда… ее и с собой взять не труд.
Парень мысленно вздохнул и приступил к рассказу. В очередной раз и под материнским взглядом шло глаже и проще. Без особых красивостей, обожаемых Отто, практически без героизма, но и неприятных подробностей. Никому не нужны его голодные блуждания и обстоятельства гибели людей. Быстренько, галопом, перескакивая дополнительные тонкости и уж точно обходя стороной Баюна и внезапно прорезавшиеся способности. Кое-что он замолчал сознательно. Родичи за тебя встанут, однако Настя всю жизнь была болтушкой, а насколько Богдан может не хвастаться братниными «подвигами», еще неизвестно. Пойдет потом гулять байка по поселку, и неизвестно до чьих ушей дойдет.
– Ну вот, – сказал через час, окончательно иссякнув, и пихнул носком сапога лежащий у ног мешок. – Обязательства надо выполнять, но половину мне вперед в карман обещали. Так что здесь где-то на пять тысяч гривен золотом. Это вам. Мало ли какие нужды.
– Ой, – воскликнула Настя, – посмотреть можно?
Похоже, он зря при всех. Но не требовать же было выставить младших за дверь. Еще хуже сделаешь и обид не оберешься.
– Мы и так, – переглянувшись, с Титом, заявила мать, – неплохо живем.
– Нет уж, Ефросинья Никитична, – заявил Данила, подпустив официальщины в обращение. – Я вам не чужой, хоть и отрезанный ломоть. Потому кормить вечно не собираюсь, однако имею право о будущем для вас подумать. Всякое случается. И черный день, и детям. Богдану на обзаведенье, Насте на приданое.
– Ну это как бы и сам смогу, – пробурчал Тит без обиды.
– И ему, – он кивнул на живот матери. Почему-то абсолютно уверен в еще одном брате. И что родит нормально тоже. – Не в плату за прошлую кормежку, а потому что вы семья мне. Вот. И отказа не принимаю.
– Ты ведь назад все равно через нас пойдешь до волока? – погладив бороду, сказал Тит.
– В этот раз. А в будущем неизвестно. Байоган проверить надо до гор. Прежний купец всякое добро с Талицы возил. Вроде она к Снежинскому княжеству относится.
– Ну это потом. А возвращаться придется здесь, по Дону. Вот тогда и вручишь на пять тыщ золотых патриаршими расписками. Идет?
А это его уели, и всерьез. Как же сразу не сообразил. Золото вещь опасная. Кому попало не отдашь, и могут потребовать поведать, откуда взял и что не ворованное. Прииски монастырские – поди докажи, что не зверь жирафа с картинки и некто щедрый много лет назад подарил. А патриаршие расписки берут по всем словенским землям. Удобная вещь. Не мешок с монетами с собой таскать. Бумага ничего не стоит. Правда, сделана хитро, и подделать никому не удавалось. По крайней мере об этом не слышно.
Делают ее по хитрому рецепту, необычную. В руки возьмешь – не перепутаешь. Гладкая, шуршит особенно, и порвать непросто. И краски не смываются. Одна проблема: мелких не бывает. Не меньше сотни гривен серебром номинал. И обменять на нормальные монеты можно только в крупном городе, где епископ имеется. Расписки как раз берут по написанному на них, но за обмен бумаги на драгоценные металлы в слитках или монетах три процента откусывают. Хоть туда, хоть обратно. Зато крупные расчеты удобнее вести такими бумагами. Таскать с собой на двадцать пять тысяч золота, как им приходится, дело неудобное и муторное.
Когда война случается, с расписками странные вещи происходят. Здесь дороже идут, там дешевле. И не церковь балуется, цены-то тоже скачут. Вот оно как-то связано, да он так и не выяснил как. Не столь часто в руках держал, потому и не интересовался. Теперь придется озаботиться.
– Будь по-твоему, – согласно кивнул.
– Ну можно, я хоть посмотрю? – взмолилась Настя.
– Да пусть, – разрешил Данила, развязывая горловину мешка и извлекая один из свертков. – Только вы уж ей рот зашейте, чтобы всем подряд не рассказывала.
– Да прямо, – воскликнула она, – тусклое какое, – разочарованно сказала, разглядывая крошки металла. – Я думала…
– Просьба у меня есть, – вновь аккуратно завязывая мешок, признался Данила.
Тит откровенно ухмыльнулся. Ну да, после такого щедрого предложения как бы и не откажешь в мелкой милости.
– Селивестр мне нужен.
– А Илию не желаешь? – ехидно поинтересовался кузнец.
– Нехорошо выйдет, сынок, – покачала головой мать. – Ты же знаешь, он давно выкупиться хочет. Я обещала.
– Пойдет со мной – вольным станет. Я сам выкуп дам. Неволить зачем? Не посторонний же.
– Тогда другое дело, – она вздохнула с облегчением. – Я с ним поговорю.
– Профессионал нужен, позарез, – объяснил, обращаясь к Титу. – Одному не справиться. Ну и инструменты, конечно.
– Что осталось из прежнего, возьми!
– Спасибо, но это скорее Богдана. Свое я уже забрал.
– А меня возьмешь? – неожиданно спросил брат. Мать резко к нему обернулась.
– Через пару лет, – сказал Данила без раздумий. – Я пока сам не в курсе, во что это превратится и не придется ли без штанов остаться. А здесь человек вместо Селивестра потребен. Станешь настоящим мастером, чтобы без дураков, не по-родственному, – завсегда с удовольствием приму, – он наклонился вперед и очень тихо сказал на ухо брату: – А станешь матушку обижать – я тебе, паскуднику, устрою жизнь веселую. Чтобы вел себя прилично в эти годы. Хотя бы ради меня. – Выпрямился и с улыбкой спросил: – Понял?
– Ага, – согласился тот серьезно. Может, и дошло. Хуже уж точно не будет.
– Письмо я тебе дам, – сказала поспешно мать, явно пытаясь загладить происшествие и отвлечь. Слышать она ничего не могла, да, видать, сердце подсказало. – В Смоленске брат двоюродный у меня, Микула. Обещать ничего не могу, однако вдруг поможет.
– Хуже точно не будет, – согласился Данила.
К этому все равно зайти придется, и расспросить подробнее не грех. Толком он про них ничего не ведал, но Микула подходит под его цели. С родственниками она обменивалась поздравлениями пару раз в год без особой охоты. Длинных писем ответно тоже никто не слал. Тем не менее, попробовать всегда стоит. Не здесь, так там.
* * *
Провожать его пошли всей семьей часа через два. Под конец он уже устал от разговоров и вопросов. Отвык все-таки от них, да и вели себя несколько непривычно. Настя все время норовила под бок к матери, Богдан старательно держал с ними дистанцию, Тит чувствовал себя в доме хозяином и распоряжался. Это нормально и не обидно. Как и поведение матери, временами машинально прижимающей руку к животу и прислушивающейся к чему-то внутри. Жизнь продолжается, и он изменился, не только все остальные. Но здесь уже гость, и неизвестно, когда и где появится собственная изба. Одна Хиония осталась прежней.
– Хорошо, что ты тоже пошла, – сказал Данила, обнимая старуху на прощанье. – Зэра.
– А вот это мне не нравится, – пробурчала она с опаской. – Чего вдруг вспомнил. Хиония уже перестала устраивать?
– Ну наверное потому что хочу показать: действительно не забыл.
– Что-то хочешь, – уверенно заявила.
– Да, как всегда, от тебя ничего не спрятать. Насквозь видишь.
– И чем дальше, тем меньше нравится подобное поведение. Выкладывай уже.
– Кого мать просила за мое рождение? – бухнул Данила.
– Откуда вызнал?
– Мне сказал тот, кто знает.
– И слышится мне в этих словах, – медленно сказала она, – каждая буква большая-пребольшая. Тот, Кто Знает.
– Ну, можно и так. Печать якобы на мне. Таким, как он, видна.
– Кто? – резко спросила старуха.
– Баюн.
– А, – заметно успокаиваясь, сказала Хиония. – Ну это не страшно. Надо только соблюдать правила. Не нарушать сло́ва. Тогда и он не осерчает. А обещать чего совсем не обязательно. Неволить не станет.
– Имуги хуже?
– Не называй его имени! – И тоном ниже: – Его лучше не трогать. Он и даст чего, так тебе же хуже. Но ты…
– Нет-нет, – поспешно отказался Данила. – Мне просто Баюн намекнул, что как раз ему и хотели подсунуть ушкуйники меня в жертву.
– Хиония? – недоумевающее спросила мать.
– Сейчас пойду, может, в последний раз видимся, позволь попрощаться.
Ефросинья Никитична поспешно отмахнулась.
– Бог с тобой. Что ты за глупости говоришь!
– Они оба не подарки, – понижая голос до еле слышного шепота, сказала бабка, – но Кот блюдет справедливость, а второй кроме силы ничего не знает. Справедливость без силы пуста. Сила без справедливости опасна.
– И? – не дождавшись продолжения, потребовал Данила. – Обо мне?
– А ты вырос, – сказано было с одобрением. – Не вверх, по уму. Повзрослел. Жизнь – она быстро учит. Правильно сделал, что не стал у Фроси спрашивать, – на его памяти старуха впервые произнесла имя без отчества, по-простому. – Не надо лишний раз тревожить ей душу. Девочка нежная…
Он аж открыл рот в восхищении. Девочка. С пузом и при двух взрослых сыновьях. Хотя что с Хионии возьмешь. Настоящая бабка Данилы померла при родах, почему в доме Фросю не любили, считая причиной несчастья. Прямо с ним этим никто не делился, но по отдельным обмолвкам не так трудно было составить общую картину. Не зря она была готова уехать за тридевять земель. Если и не шпыняли регулярно, то внимания не обращали. Иногда такое гораздо хуже, по себе помнит.
А старуха, тогда еще вовсе не карга, а молодая девка, натерпевшаяся от предыдущих хозяев и потерявшая собственного ребенка, проданного неизвестно куда, заменила будущей Ефросинье Никитичне сразу и мать, и отца. Кто обычно с холопкой считается? А Хиония в любом деле могла выступить голосом хозяйки. Она всегда с младенчества была рядом, кормила, поила, лечила и воспитывала, как делала позже уже с Фросиными детьми.
– Родить она долго не могла. Или скидывала, или мертвенькие родятся. И лекари знатные смотрели без пользы. Знаешь, как с бабами бывает? Иная не хочет, а каждый год младенец, другая воет – и никак. И обе только об этом думать и начинают. Все ей казалось, что Афанасий смотреть не так стал, да домой не спешит. А тут зашел у меня разговор с шаманом из местных о том о сем, он и брякнул про плиту.
– О чем?
– Не перебивай! Сама все скажу. Там, где я в детстве жила, в горах, было одно странное место. Плита каменная гладкая лежит, в центре углубление, по краям узоры странные вырезаны, и в середине одной чертой силуэт. Как дети малые рисуют. Руки, ноги, туловище, голова. Если налить в углубление своей крови, а на орнамент – крови жертвенного животного, получишь здоровье. То есть болезнь или рану исцеляет, а старость – нет. Не помогает.
– Где-то здесь есть похожее? – изумился Данила. Уж свою округу он неплохо знал. Ни о чем подобном слышать не доводилось.
– Такая же. За Черной падью на болоте остров. Просто так не пройдешь, да и там сразу не найдешь. В землю вросла, и здешние племена про свойства не слышали. А сказать нашему отцу Федору – так, пожалуй, не успокоится, пока не сломает. От дьявола такая вещь, не иначе.
– Но если она помогает… А что взамен?
– То-то и оно, – поежившись, ответила Хиония, – что иногда человек не излечивается, а помирает, но завсегда и у великого лекаря бывает. Говорят, не просто ложиться надо, а объяснить подробно мысленно. Врать не стану, не знаю. Как проверить? Фрося детей просила и получила, так, может, была какая болячка по женской части, мне откуда знать. Есть вещь хуже, – она замялась.
– Ну говори уж до конца!
– Животное жертвенное, – без особой охоты сказала старуха, – нужно убить с одного удара, кровь собрать, плиту по узорам наполнить.
– Это я уже понял. Кроликом или курицей не обойтись?
– Верно. Чего побольше желательно. И лежит человек на плите, пока сигнал не произойдет, пока оно не встанет.
– Кто?
– Коза, свинья, лошадь аль корова, – спокойно объяснила Хиония. – У нас баранов резали, овец, иногда диких животных ловили, но ты попробуй на болото дотащить даже небольшого оленя. С козой и то замучались.
– Встает убитое животное и уходит? – с расстановкой спросил Данила в легком обалдении. Неужели неправильно понял?
– Именно так. И пока оно, то, убитое прежде, живо, к плите ходить бесполезно. Ничего не будет. Да это видно сразу. Когда свою кровь даришь, она светиться начинает. Достаточно пары капель. А нет – так нечего и ложиться. Без пользы. Старики говорили, дух Того, Кто В Камне помогает больному и взамен входит в мертвого развлекаться. Скучно ему сиднем сидеть. И трогать такого нельзя. Станешь запирать или еще чего…
Данила без труда расшифровал напрашивающуюся мысль: зарезал, дождаться, пока встанет, снова прикончить – и так пока не иссякнут желающие.
– …на всю семью навлечешь большое горе. Кто-то умный пытался, потом пожалели. Это не зверь, не домашняя свинка. Это воплощенный дух. Он мстит, не особо разбираясь в степени вины, по признаку родства.
То есть кто-то пробовал и убедился.
– Потому людей сроду на плите не резали. Еще не хватает получить не просто духа, а в человеческом теле. Говорящего и с руками. Страшно. Еще и отомстить запросто сумеет убийцам.
Тут Данила окончательно запутался. В теле дух чужой, не прежний. С чего кидаться станет? Суеверия какие-то.
– И откуда все это известно? – потребовал.
– Так сама девчонкой видела.
– Нет, как впервые узнали, что делать?
– А вот этого не скажу, – помедлив, призналась старуха. – Не принято у нас было обсуждать такие вещи с мальцами. Потому как по-вашему, по-христиански, искушение великое. Кто имеет право получить исцеление, если годами плита бесполезна? Самый сильный, богатый или умный? Наиболее несчастный, но никчемный? Молодой или пожилой, но мудрый?
– И как решали? – прикинув на себя, поинтересовался Данила.
– С ерундой не ходили. А ежели серьезное, то кто первый, невзирая на заслуги или отсутствие общего уважения. Кому не повезло со скалы, скажем, сорваться или повезло, раз уж выжил и может воспользоваться плитой, как посмотреть, – тот и право имеет. Или жребий, если сразу двое-трое. Нечасто все же бывают такие ситуации, да и промежутки между несчастьями случались длинными. Мы же тоже были хитрыми. Прямо сделать нельзя, но долго ли овца проживет на воле в одиночку? – она усмехнулась. Хорошо если пару лет. Обычно быстро. Найдется кому схарчить бедняжку. Волки, горные львы… А если прикармливать по-соседству намеренно…
Кажется, он получил даже больше ожидаемого. Есть, правда, любопытный вопрос проверки. Нет сомнений в изложенной истории, однако опыт личный всегда лучше поддается осмыслению. Второй не менее серьезный: один дух или их несколько? Это есть шанс уточнить у Баюна.
И самое важное, нельзя ли перевезти плиту, а почему и не обе, к собственному жилью поближе. Всех одаривать хорошо, но приятнее в личной собственности вещи такого уровня иметь. Точного местонахождения деревни Хионии он, конечно, не знал, но название горы еще в детстве слышал, как и ее племени. При желании найти можно. На старой карте те территории обозначены.
– А имя Кредариадвос, – он старательно выговорил слово, – тебе нечто говорит?
– А должно? Не греческое?
Похоже, может и не один дух быть со схожими функциями. Это хорошо или плохо? Пока не ясно.
– Имя у духа вашего было?
– Никогда, – грозя сухим маленьким кулачком, резко сказала Хиония, – не называй ИХ по имени! Не привлекай к себе внимания!
– Спасибо, – ловя ее руку и целуя пальцы, сказал Данила.
– За что?
– За правду. И за то, что без тебя меня бы не существовало. И Богдана, и, может быть, и этого будущего брата или сестры.
– А, – махнула она рукой, – не для тебя старалась. Но без вас было бы скучно. Прощай! – повернулась и заковыляла к остальным.
– Не вздумай мне до возвращения помирать, Зэра! – крикнул Данила вслед.
