Он сидел за столом в комнате шифровальщиков, так и не сняв плаща, упаковывая бесполезные трофеи, добытые в ходе расследования: армейскую кобуру, сложенную пополам гравюру, нож для бумаг с дарственной надписью от Маргарет Эйкман, ежедневник в синей обложке (для чиновников в ранге советника и выше), небольшую тетрадку для записи скидок на товары для дипломатов и потертую жестянку с пятью деревянными, одинакового размера пуговицами. Правда, теперь добавилась шестая пуговица и три сигарных окурка.

– Не беспокойтесь, – попытался утешить его Корк. – Он где-нибудь непременно обнаружится.

– О да, разумеется. Он же похож на ваши инвестиции в мечту о Карибах. Лео – всеобщий любимчик. Один на всех блудный сын – вот кто такой Лео. Мы все обожаем Лео, хотя он мог легко перерезать нам глотки.

– Имейте в виду: последнего слова он еще не сказал. – Корк сидел на раскладушке в рубашке с короткими рукавами, натягивая ботинки для прогулок. Повыше локтя он носил металлические пружинки, а рисунок на его рубашке напоминал рекламный плакат из лондонской подземки. – И это раздражает больше всего. Тихий, спокойный, но законченный подонок.

Машина вдруг застучала, и Корк посмотрел на нее с хмурым упреком во взгляде.

– Лесть, – продолжал он. – Этим искусством он овладел в совершенстве. Довел до уровня магии. А потому мог рассказать насквозь лживую историю, и ему верили, черт побери.

Тернер сложил все в папку для ненужных уже документов. На ней четко было написано: «СЕКРЕТНО. Подлежит уничтожению только в присутствии двух уполномоченных свидетелей».

– Мне нужно, чтобы это запечатали в пакет и отправили Ламли, – сказал он.

Корк оформил расписку в получении.

– Помню, как впервые встретился с ним, – сказал он бодрым тоном, который у Тернера ассоциировался с голосами людей, собиравшихся на поминальный завтрак перед похоронами. – Я тогда был зеленым. Действительно совсем еще зеленым. Женился всего за шесть месяцев до того. Если бы я вовремя не разобрался в нем, мне бы не пришлось…

– Вы пользовались его советами относительно инвестиций? А еще с легкостью давали ему книжки с кодами, чтобы почитал перед сном.

Сложив пакет вдвое, он скрепил один край скобой степлера.

– Нет, не книжки с кодами. Джанет. Ее он читал перед сном в постели. – Корк улыбнулся вполне счастливый. – Мерзавец хренов! Вы просто не поверите! Впрочем, ладно. К черту все! Пора обедать.

Тернер в последний раз с грубой силой свел вместе челюсти степлера.

– Де Лиль знает?

– Сомневаюсь. Лондон прислал нам меморандум толщиной с вашу ладонь. Свистать всех наверх! Мобилизовать всех дипломатов до единого. – Он рассмеялся. – Им поручили разобраться с появлением старых черных флагов. Лоббировать депутатов. Удвоить усилия на всех уровнях. Заглянуть под каждый камень. Но при этом они еще хотят получить новый заем. Порой я теряюсь в догадках, где фрицы берут столько денег. Знаете, что мне однажды сказал Лео? «Помяни мое слово, Билл, мы одержим крупную дипломатическую победу. Мы явимся в бундестаг и предложим им миллион фунтов. Только мы двое. Ты и я. Думаю, они там все в обморок попадают». И он был прав, черт побери!

Тернер набрал номер де Лиля, но никто не снял трубку.

– Передайте ему, что я звонил попрощаться, – попросил он Корка, но тут же передумал. – Впрочем, не стоит. Обойдется.

Он связался с отделом командировок и спросил о своем билете. Его заверили, что с этим все в порядке: мистер Брэдфилд распорядился лично, и билет уже готов. Казалось, на них подобный подход произвел неизгладимое впечатление.

Корк взял свой плащ.

– Хорошо бы вам послать Ламли телеграмму с уведомлением о времени моего возвращения, – произнес Тернер.

– Боюсь, глава канцелярии и об этом уже позаботился сам, – сказал Корк, причем отчего-то слегка покраснел.

– Что ж. И на том спасибо. – Тернер встал в дверях и оглядел комнату так, словно осознавал: он здесь в последний раз. – Надеюсь, с вашим младенцем все будет хорошо. Надеюсь, ваши мечты сбудутся. Надеюсь, что сбудутся мечты каждого. Надеюсь, все получат то, чего добиваются.

– Послушайте. Лучше думать об этом иначе, – отозвался Корк с симпатией. – Есть вещи, от которых ты просто не можешь отказаться, верно?

– Пожалуй.

– Я хочу сказать, невозможно устроить все чистенько и красиво. Только не в этой жизни. Невозможно. Подобные мысли для сопливых девчонок. Всякая там романтика. Иначе есть угроза превратиться в такого, как Лео, а он никого не мог оставить в покое. А теперь лучше подумайте, как распорядиться своим временем до вечера. В американском кинотеатре как раз идет отличный фильм… Нет. Не подходит. Слишком много орущих подростков.

– Что вы имели в виду, когда сказали, что Лео никого не мог оставить в покое?

Корк перемещался по комнате, проверяя работу машин, свой рабочий стол и корзину для секретного мусора.

– Он был злопамятный и мстительный. Однажды поссорился с Фредом Энгером. С Фредом из административного отдела. Говорят, они были в ссоре пять лет, пока Фред не получил новое назначение.

– Из-за чего?

– Из-за пустяка. – Корк поднял с пола обрывок ленты и прочитал текст. – Какая милашка эта Фанни Адамс… Так вот. Фред спилил лаймовое дерево в саду у Лео. Сказал, что оно грозило сломать его забор. И это была чистая правда – грозило. Фред так мне и сказал: «Понимаешь, Билл, это дерево осенью все равно рухнуло бы».

– У Лео был пунктик по поводу земельного участка, – заметил Тернер. – Ему хотелось полной свободы на своей земле, ничем не ограниченной свободы.

– Хотите знать, что сделал Лео? Из листьев того дерева он заказал траурный венок, принес в посольство и прибил к двери кабинета Фреда. Чудовищной длины двухдюймовыми гвоздями. Почти как при распятии. Наши немецкие сотрудники решили, что Фреду даже нравился запах лайма. Но Лео вовсе не собирался просто посмеяться над ним. Он не шутил. Для него все обстояло очень серьезно. Он имел склонность к насилию, понимаете? Нынешние дипломаты ничего не знали. Для них он был податливый, угодливый, «как вы поживаете?» тип. И всегда готовый помочь. Не хочу сказать, что он никому действительно не помогал. Но если Лео точил на кого-то зуб, то не хотел бы я оказаться на месте этого человека. Вот о чем я.

– Он спал с вашей женой, не так ли?

– Я быстро положил этому конец, – сказал Корк. – Но с него как с гуся вода. Он только и ждал новой возможности. Года два назад посольство стало устраивать благотворительные вечера танцев. Он являлся туда регулярно. Заметьте, не позволял себе никаких грубых выходок. Просто хотел подарить ей фен для сушки волос, вот и все. Решил обвести меня вокруг пальца, наш птенчик. Только я сказал ему: «Ищи для своего фена кого-нибудь другого. А она – моя». Но ведь его трудно даже винить. Вы же знаете, что говорят про беженцев: они теряют все, кроме своего акцента. И это точно, по-моему. Проблема с Лео заключалась в том, что он стремился все себе вернуть. А потому, как я считаю, он рассудил просто. Хватай самые ценные досье и уноси ноги. Сбагри их потом тому, кто больше заплатит. И это не перевешивает того, что мы все ему задолжали, если уж на то пошло. – Удовлетворенный результатами проверки состояния безопасности шифровального кабинета, Корк собрал в стопку свои буклеты и подошел к двери, где стоял Тернер. – Вы же сами с севера, верно? – спросил он. – Сужу по вашему произношению.

– Насколько хорошо вы успели узнать его?

– Хорошо ли я знал Лео? О, как мы все, не больше и не меньше. Покупал у него кое-что время от времени, чтобы поддержать материально. Делал с его помощью заказы в «Датчмене».

– В «Датчмене»?

– Голландская фирма по снабжению дипломатического корпуса. Базируется в Амстердаме. Там все дешевле, если вам не безразлично. Пришлют что угодно: сливочное масло, мясо, радиоприемники, автомобили – только выбирайте.

– Фены тоже?

– Говорю же: что угодно. Их представитель звонит каждый понедельник. Заполните бланк заказа на этой неделе, передайте его через Лео, и получите товар на следующей. Подозреваю, что ему чуток перепадало от каждой сделки. Это же очевидно. Но заметьте, поймать его никому не удавалось. То есть вы могли все проверять до посинения, но обнаружить, где именно заложена его доля, не получалось никак. Хотя есть мысль, что все дело в проклятых сигарах. Они были действительно ужасны, поверьте! Не думаю, что даже он сам получал от них удовольствие. Курил, поскольку получал бесплатно. И еще нам назло: мы постоянно донимали его из-за них. – Он искренне рассмеялся. – Что ж, мне пора на выход. Всего хорошего.

– Вы начали рассказывать о своей первой встрече с ним.

– Неужели? Ах да, верно. – Корк снова рассмеялся. – Все здесь теперь кажется не совсем реальным. Так вот, мой первый день на новой работе. Микки Краббе вместе со мной спускается на первый этаж. Мы уже почти закончили с ним обход здания посольства. «Да, есть еще один порт, где можно сделать остановку в пути. – И он ведет меня к Лео. – Знакомьтесь, это Корк. Только что стал у нас шифровальщиком». И тут Лео показал себя во всем блеске. – Корк уселся во вращающееся кресло рядом с дверью и откинулся в нем, как богатый владелец фирмы, каким всегда мечтал стать. – «Стаканчик хереса?» – предложил он. Формально у нас сухой закон, вот только Лео никогда не соблюдал его. Но, конечно, сильно не напивался. Чего не было, того не было. «Мы просто обязаны отметить приход новичка в команду. Между прочим, вы поете, Корк?» «Только когда моюсь в душе», – ответил я, и мы все посмеялись. Сразу принялся вербовать меня в свой хор, как и всех остальных: это производило впечатление. Очень набожный джентльмен, этот мистер Хартинг, подумал я. На самом деле ничего подобного, конечно. «Хотите сигару, Корк?» Нет, спасибо. «Значит, из некурящих? Но уж позвольте мне самому подымить, хорошо?» И вот сидим мы там, как три настоящих дипломата, попиваем херес, а я размышляю: «Должен заметить, что ты здесь себя ощущаешь маленьким корольком». Роскошная мебель, карты на стене, ковер – все дела. Вот только Фред Энгер основательно почистил его кабинет, прежде чем уйти от нас. Оказалось, что добрую половину вещей Лео беззастенчиво присвоил. Освободил от них настоящих хозяев, как во времена оккупации. «Ну, что нового в Лондоне, Корк? – спрашивает Лео. – Все по-прежнему?» Хотел, чтобы я расслабился и разговорился, старый проныра. «Тот наш старый портье на главном входе так же хамит иностранным послам, а, Корк?» Здесь он попал в самую точку. «И уголь… Там все еще жгут уголь в каминах по утрам?» «Да, – отвечаю. – Хотя все обстоит совсем неплохо, для перемен всегда требуется время». Несу чушь, одним словом. «О, как странно! – говорит он. – Потому что несколько месяцев назад Эван Уолдебер прислал мне письмо, в котором рассказывал, что им вроде бы уже устанавливают центральное отопление. И старина Эван, который так упорно обивал порог на Даунинг-стрит, десять, все еще стелется там в своих молитвах? Вот только нам от его усилий никакого толка, согласны?» Скажу честно: я почти трепетал перед ним в тот момент. Готов был обращаться к нему «сэр». Потому что Эван Уолдебер уже стал главой Западного отдела МИДа и ему прочили блестящее будущее. Но Лео сменил тему. Снова заговорил о хоре, о «Датчмене» и о разных других вещах. «Обращайтесь в любое время, помогу чем смогу». А когда мы от него вышли, я посмотрел на Микки Краббе: он буквально с ног валился от смеха, от хохота чуть не намочил брюки. «Лео! – сказал он. – В этом весь наш Лео! Он никогда в жизни не бывал в Министерстве иностранных дел. Он и в Англию-то ни разу не возвращался с самого сорок пятого года!»

Корк сделал паузу и покачал головой.

– И все же его трудно в чем-то винить, правда? – Он снова поднялся. – Мы же видели его насквозь, но попадались на лживые россказни и истории. Возьмите того же Артура… Да что там! Это касалось каждого. Похоже на мою виллу, – добавил он чуть более грустно. – Я ведь знаю, что никогда у меня ее не будет, но продолжаю верить в мечту. Нельзя… Никто не может обойтись в жизни совсем без иллюзий. А уж тут – и подавно.

Тернер вынул руку из кармана плаща. Он посмотрел сначала на Корка, а потом на ключ из оружейного металла, который держал на широкой ладони. Его явно одолевали сомнения.

– Какой номер у Микки Краббе?

Корк не без тревоги наблюдал, как Тернер снял трубку, набрал номер и начал говорить.

– Никто уже не просит вас разыскивать Лео, – заметил Корк в волнении. – Никому больше не нужны ваши услуги, как мне кажется.

– А я больше и не разыскиваю его. Обедаю с Микки Краббе, а вечерним самолетом улетаю, и никакая сила не способна удержать меня в вашем сонном царстве пустых мечтателей на час дольше, чем нужно мне самому.

Он бросил на рычаг телефонную трубку и стремительно вышел из комнаты.

Дверь кабинета де Лиля оставалась открытой, но хозяина за столом не было. Он оставил записку: «Заходил, чтобы попрощаться. До свидания. Алан Тернер». Причем его рука дрожала, настолько он был зол и унижен. В вестибюле формировались небольшие группы, чтобы съесть сандвичи на залитой солнцем лужайке или пообедать в столовой. «Роллс-ройс» посла стоял у главного входа, и полицейский эскорт на мотоциклах терпеливо дожидался его. Гонт шептался у стойки с Медоузом, но мгновенно умолк при появлении Тернера.

– Вот, – сказал он, протягивая конверт. – Здесь ваш билет.

В выражении его лица отчетливо читалось: «Возвращайся поскорее туда, откуда тебя к нам занесло».

– А я уже вас поджидаю, старина, – неожиданно послышался тихий голос Краббе, который, как обычно, нашел для себя самый темный угол.

Официанты держались почтительно и сдержанно. Краббе заказал улиток, которые, по его словам, были здесь особенно хороши. Небольшая гравюра, висевшая в нише, где располагался их столик, запечатлела танец пастушков с нимфами, причем в сценке угадывался определенный намек на эротику.

– Вы были с ним в ту ночь в Кёльне. Когда он ввязался в драку.

– Да, нечто совершенно из ряда вон выходящее, – сказал Краббе. – В самом деле. Кстати, воды не желаете ли? – спросил он между делом и добавил понемногу в стакан себе и Тернеру. – Понять не могу, что на него тогда нашло.

– Вы часто сопровождали его?

Краббе безуспешно попытался улыбнуться. Оба отпили по глотку.

– Понимаете, с тех пор прошло уже пять лет. Мать Мэри сильно недомогала. Жене приходилось то и дело уезжать в Англию, а я оставался, как говорится, соломенным вдовцом.

– И потому по временам увязывались за Лео. Чтобы основательно выпить и приударить за парой барышень?

– Нечто вроде того.

– И всегда в Кёльне?

– Не торопитесь так, старина, – отозвался Краббе. – Вы ведете себя как какой-то адвокат, черт бы их всех побрал! – Теперь он приложился к бокалу с вином и, почувствовав вкус напитка, содрогнулся с запозданием, как плохой комик. – Боже, ну и денек выдался сегодня. Ну и денек.

– В Кёльне лучшие ночные клубы, верно?

– Не в том дело. Здесь просто нельзя предаваться таким развлечениям, – нервно сказал Краббе. – Рискуешь напороться на половину немецкого правительства. В Бонне приходится вести себя дьявольски осторожно, – добавил он ненужное объяснение. – Дьявольски осторожно! – У Краббе даже голова дернулась как бы в подтверждение его слов. – В Кёльне гораздо лучше.

– Девушки красивее?

– Меня это давно не занимает, старина. Уже много лет.

– Но уж Лео был до них большой охотник, правильно я понял?

– Да, ему девчонки нравились, – кивнул Краббе.

– Значит, тем вечером вы отправились в Кёльн. Ваша жена была в Англии, и вы решили гульнуть с Лео.

– Мы просто сидели за столиком и выпивали, понимаете? – Краббе развел руками. – Лео рассказывал об армии. Вспоминал то одного приятеля, то другого. Для него это было приятной игрой. Любил армию. Я говорю о Лео – он армию очень любил. Ему следовало бы остаться служить, так я еще подумал. Хотя его все равно бы не оставили. Только не в регулярных частях. Ему не хватало дисциплины – вот вам мое мнение. Уличный хулиган по сути. Как и я сам. Это ничего, пока молодой. Тебе на все плевать. Вот потом становится хуже. Из меня всю душу вытрясли в Шерборне. Сущий ад. Окунали головой в полную раковину и держали, пока хренов старшина лупил по ребрам. Но тогда я все сносил легко. Думал: что ж, значит, так уж жизнь устроена. – Краббе положил руку на ладонь Тернеру. – А теперь скажу вам, старина, – прошептал он. – Я их всех ненавижу. Раньше не догадывался, что во мне это засело. Но проявилось постепенно. Как бы я хотел сейчас вернуться туда и расстрелять мерзавцев. Глазом бы не моргнул. Правда.

– Вы с ним встречались в армии?

– Нет.

– Тогда кого же вы вспоминали вместе?

– Познакомился с ним в контрольной комиссии по Германии. В Менхенгладбахе. Четвертый отдел.

– Когда он занимался разбором жалоб?

Реакция Краббе на некоторые вопросы оказывалась непредсказуемо нервной. Подобно крабу – своему почти что тезке, – он непостижимым образом умел скрываться под защитным панцирем и лежать неподвижно, выжидая, чтобы угроза миновала. Вот и сейчас он, склонившись к бокалу, понурил плечи и поглядывал на Тернера покрасневшими глазами навыкате.

– Значит, вы просто сидели и разговаривали?

– Да, тихо и мирно. Ждали начала представления труппы кабаре.

Но тут же Краббе сбился на какую-то нелепую историю о том, как в последний раз пытался поиметь девчонку во Франкфурте, когда там проходил конгресс партии свободных демократов.

– Полное фиаско, – объявил он чуть ли не с гордостью. – Она залезла на меня, как маленькая обезьянка, а у меня ничего не получилось.

– Стало быть, драка возникла после кабаре?

– Нет, до. Там в баре собралась группа гуннов. Они страшно шумели, распевали свои песни. Лео воспринял это как личное оскорбление. Начал пялиться на них. Постепенно распалялся. Внезапно попросил принести нам счет. Zahlen! Одним щелчком пальцев. И чертовски громко. Я спросил: «Эй, парень, что случилось?» Но он не обращал на меня внимания. «Не хочу уходить так рано, – сказал я. – Еще девочки в шоу сиськами потрясут». Мне все казалось ерундой какой-то. Но я разорялся напрасно. Официантка принесла счет, Лео взял его, смял, сунул руку в карман и положил на поднос пуговицу.

– Какую пуговицу?

– Простую пуговицу. Точно такую же, какую малышка нашла потом на вокзале. Деревянная пуговица с двумя дырками. – Он теперь сам начал закипать от негодования. – Но нельзя же оплачивать счета пуговицами, верно? Я сначала решил, что он так шутит. Даже посмеялся немного. «А что еще осталось от той девицы?» – спросил я. Думал подхватить шутку, понимаете? Но он и не думал шутить.

– Продолжайте.

– «Вот вам плата за все, – сказал он. – Сдачу оставьте себе». И спокойно так встает из-за столика. «Пойдем, Микки. Здесь отвратительно смердит». И тут они навалились на него. Боже милостивый! В страшном сне не привидится. Никогда бы не подумал, что он на такое способен. Он уложил троих, и оставался последний, когда кто-то врезал ему бутылкой по голове. Удары сыпались со всех сторон. Чисто как у нас в Ист-Энде бывало. Он держался очень достойно. Но потом его одолели. Перекинули через стойку бара лицом вперед и обработали как следует. Никогда не видел ничего подобного. Причем никто даже слова не вымолвил. Никаких вам «здрасте, как поживаете?». Ничего. Избивали по своей системе. Очухались мы уже на улице. Лео стоял на четвереньках, а они тоже выскочили и добавили ему еще на дорожку, пока я все внутренности чуть не выблевал на тротуар.

– Перепили?

– Если бы! Я был трезв как стеклышко, старина. Просто меня крепко били под дых.

– А вы что же?

Он горестно помотал головой и снова уставился на бокал.

– Я пытался его выручить, – пробормотал он. – Отвлек на себя пару недоносков, чтобы дать ему уйти от них. Но проблема в том, – пояснил он, приложившись к стакану только что принесенного виски, – что я уже давно не тот бравый боец, как в былые времена. А Прашко почти сразу исчез. – Краббе захихикал. – Он едва заметил пуговицу на подносе, как сразу рванул к выходу. Видать, знал, чем дело кончится. Впрочем, я не виню его.

Следующий вопрос Тернер задал так, словно говорил об их общем старом друге.

– Прашко часто присоединялся к вам? Я имею в виду – в те времена.

– Нет. Я тогда вообще впервые встретился с ним. В первый и последний раз, старина. Прашко перестал общаться с Лео после того инцидента. И, должно быть, правильно сделал. Он же член их парламента. Вредно для репутации.

– А вы что предприняли?

– Господи, не гоните лошадей, ладно? – Краббе заметно содрогнулся. – Мне светила досрочная отправка домой. Посадили бы в какой-нибудь клоповник типа Буши или еще похлеще. Вместе с Мэри. Только этого мне не доставало.

– Что же вышло в итоге?

– Как я догадываюсь, Прашко вовремя позвонил Зибкрону. И их легавые доставили нас к посольству. Охранник поймал такси. Мы отправились ко мне и вызвали врача. Затем Эван Уолдебер вмешался. Он был еще здесь политическим советником. После него притащился сам Людвиг Зибкрон на своем треклятом громадном «мерседесе». Одному богу известно, что тогда происходило. Зибкрон устроил Лео взбучку. Сидел в моей гостиной и без конца орал на него. Я не возражал, надо признать. Дело-то было весьма серьезное. Какой-то мелкий дипломат пытается надрать всем задницы в немецком ночном клубе, нападает на местных граждан. Словом, наломал он дров!

Официант принес почки, приготовленные в соусе из вина и фруктового уксуса.

– Боже, – сказал Краббе, – вы только взгляните на это! На вид – объедение. Лучшее блюдо, если не считать улиток. Давайте попробуем.

– Что Лео говорил Зибкрону?

– Ничего. Играл в молчанку. Вы не знаете Лео. Замкнутый – это не то слово. Ни Уолдеберу, ни мне, ни Зибкрону ни звука не удалось из него вытянуть. А ведь они для него расстарались. Уолдебер выписал ему фальшивое отпускное удостоверение. Новые зубы вставили, одних швов сколько наложили! И черт знает чего еще не сделали! Всем сказали, что он отправился позагорать в Югославию, нырнул в незнакомом месте и напоролся лицом на камни. Да, то еще незнакомое место, прости господи!

– Почему это с ним произошло, как вы считаете?

– Понятия не имею, старина. Больше никуда с ним не ездил. Слишком опасно, как выяснилось.

– И никаких предположений?

– Нет, уж простите, – ответил Краббе, снова замкнувшись.

– Видели прежде вот этот ключ?

– Нет. – И усмехнулся приветливо. – Один из ключей Лео, верно? Он еще недавно трахал все, что шевелится. Имел ключи от многих квартир. Только недавно немного угомонился.

– А с этим ключом кто мог быть связан?

Краббе снова посмотрел на ключ.

– Попытайте счастья с Мирой Медоуз.

– Почему с ней?

– Она будет не против. Уже родила одного ребеночка. Еще в Лондоне. Ходят слухи, что половина наших водителей балуются с ней каждую неделю.

– Лео когда-нибудь упоминал о женщине по фамилии Эйкман? Он на ней вроде бы даже собирался жениться.

Лицо Краббе приняло выражение глубокой, но озадаченной задумчивости.

– Эйкман, – сказал он потом. – Забавно. Это одна из его старых подружек. Еще по Берлину. Он вспоминал о ней. Как они вместе работали с русскими. Но это все. Она была для него одной из многих возлюбленных. Он их заводил и в Берлине, и в Гамбурге. Везде одни и те же игры. Они вышивали для него смешные подушечки. Он же сполна пользовался их заботой, ласками и вниманием.

– А чем он занимался вместе с русскими? – спросил Тернер после паузы. – Какая там была работа?

– Разбирался с лицами, у которых было два или даже четыре гражданства… Как и у него самого. Берлин ведь статья особая, понимаете? Другой мир, особенно в те дни. Остров. Хотя совершенно необычный остров. – Краббе покачал головой. – Но только восточный сектор оказался не для него, – добавил он. – Вся это коммунистическая пропаганда. Его она совершенно не трогала. Он слишком много всего повидал, чтобы клюнуть на подобную чушь.

– А эта Эйкман?

– Мисс Брандт, мисс Этлинг и мисс Эйкман.

– Что имеется в виду?

– Три его куколки. В Берлине. Он вместе с ними прилетел из Англии. Хорошенькие, как картинки в журналах, так мне говорил Лео. Я сам никогда с такими девушками не встречался. Эмигрантки, возвращавшиеся в Германию, чтобы поработать на оккупационные войска. Как и сам Лео. Сидит он в аэропорту Кройдона на своем сундучке, дожидается самолета, как вдруг появляются эти три красотки в мундирах. Мисс Эйкман, мисс Брандт и мисс Этлинг. Все получили назначение в одну воинскую часть. После этого ему больше уже и вспоминать ни о чем особо не хотелось. Ни ему, ни Прашко, ни их третьему приятелю. Все прибыли одним рейсом из Англии в сорок пятом. И куколки с ними. Они даже песенку сочинили про них: мисс Эйкман, мисс Этлинг и мисс Брандт… Хорошо пелась под выпивку. Сочные, пикантные рифмы. Они начали петь ее уже в первый вечер, пока ехали в машине, довольные дальше некуда. Господи! – Он, казалось, готов был затянуть ту песенку прямо сейчас, за ресторанным столом. – Девушкой Лео стала Эйкман. То есть первой девушкой. Он всегда был готов вернуться к ней, так он говорил. «Никогда уже не будет другой, похожей на ту, самую первую». Вот его слова: «Все остальные – лишь подделки под нее». В точности как он выразился. Вы же знаете манеру говорить, свойственную этим гуннам. Только и делают, что занимаются самокопанием, бедняги.

– Как сложилась ее судьба?

– Без понятия, дружище. Она испарилась. Это случается с ними всеми, не так ли? Они стареют, увядают. Теряют свою прелесть. О дьявол! – Кусок почки сорвался у него с вилки, и соус забрызгал галстук.

– Почему он не женился на ней?

– Она сама избрала для себя другую дорогу, старина.

– Какую еще другую дорогу?

– Ей не нравилось, что он стал англичанином. Так он мне объяснял. Она хотела снова вылепить из него гунна и заставить не отрекаться от родины. Здесь есть немало от метафизики.

– А не мог он уехать, чтобы разыскать ее?

– Да, он часто повторял, что однажды так и поступит. «Я испил свою чашу до дна, Микки, – говаривал он, бывало, – и понял: мне больше не найти другой такой девушки, как Эйкман». Но только многие из нас говорят нечто подобное. Он пытался утопить свое горе в мозельском. Буквально погрузился в вино, словно в нем действительно можно обрести утешение.

– А разве нельзя?

– Вы женаты, старина? Это я так, между прочим. Если да, то держитесь от спиртного подальше. – Он покачал головой. – Вот и со мной все могло быть иначе, годись я на что-то в постели. Но у меня ничего не получается. Я барахтаюсь как в болоте, а все без толку. – Краббе ухмыльнулся. – Всем даю совет: женитесь после того, как вам стукнет пятьдесят пять. На шестнадцатилетней пташке. Она хотя бы какое-то время не будет понимать, чего лишена.

– Прашко тоже был с ними? В Берлине. С Эйкман и с русскими.

– Друзья – неразлейвода.

– Что еще он вам рассказывал о Прашко?

– Прашко тогда был большевиком. И это, пожалуй, все.

– И Эйкман тоже была коммунисткой?

– Вполне возможно, дружище. Но я ничего от него не слышал. Меня такие вещи мало волнуют.

– А сам Хартинг?

– Только не Лео. Нет. В политике он вообще не смыслил… Что ж, почки пришлись мне по вкусу. Но это лишь закуска, – заявил он. – Форель. Теперь я хочу форель. Давайте устроим тайное голосование.

Собственная шутка так развеселила Краббе, что он пребывал в отличном настроении до конца трапезы. Но только однажды его удалось заставить снова вернуться к разговору о Лео, когда Тернер спросил, часто ли Краббе имел с ним дело в последние месяцы.

– Почти не имел, – прошептал Краббе в ответ.

– Почему же?

– Он ушел в себя, старина. Уж я-то сразу сумел это заметить. Готовил какую-то пакость еще кому-то. Злопамятная маленькая сволочь, – вдруг сказал Краббе, обнажив зубы в пьяном оскале. – Он начал повсюду оставлять эти свои дерьмовые пуговицы.

Тернер вернулся в отель «Адлер» к четырем. Он был пьян, но не слишком. Лифт оказался занят, и ему пришлось подниматься по лестнице. Вот и все, думал он. Наступает счастливая развязка. Он теперь пропьет весь остаток дня, потом продолжит в самолете, и если повезет, то ко времени встречи с Ламли уже языком не сможет ворочать. Решение, предложенное Краббе: улитки, почки, форель, много виски и пригнуть голову пониже, когда сверху прокатятся большие колеса. Добравшись до своего этажа, он краем глаза заметил, что дверям лифта не давал закрыться нарочно поставленный между ними чемодан, и предположил, что портье забирает из какого-то номера остальной багаж. «Мы – единственные здесь счастливые люди, потому что уезжаем», – подумал он. Тернер попытался открыть дверь своей комнаты, но замок отчего-то заело, и, как ни сражался он с помощью ключа, ничего не получалось. Он поспешно подался назад, когда услышал шаги, но на самом деле у него не оставалось никаких шансов. Дверь открыли изнутри. Он успел рассмотреть очертания бледного круглого лица, светлые, зачесанные назад волосы и тонкие брови, хмуро сдвинутые от предчувствия опасности. Он видел швы на коже, надвигавшейся на него словно в замедленном изображении, и успел задаться вопросом, покрывают ли такие же швы скальп под прической, как покрывали они лицо. Приступ тошноты овладел им, и его желудок сам собой свернулся, а под коленями ощущалась вся тяжесть дерева массивного стола для закусок в клубе. Он услышал ласковый голос врача, окликавшего его в темноте, пока теплая трава йоркширских долин щекотала ему детское лицо. Он услышал дразнящий голос Тони Уиллоуби, мягкий и бархатный, прилипчивый, как руки любовника, увидел его пальцы пианиста, скользящие по ее белым бедрам. Он услышал музыку в исполнении Лео, обращенную к Богу и звучавшую в каждом дощатом красном домике, среди которых прошло его детство. Он ощутил запах дыма голландских сигар, и снова раздался голос Уиллоуби, предлагавшего ему фен для сушки волос. «Я лишь временный сотрудник, Алан, старый дружище, но даю скидку в десять процентов для друзей семьи». Снова пришла боль, когда его начали избивать, и он вспомнил влажный черный гранит сиротского приюта в Борнмуте, а потом телескоп на холме Конституции. «Больше всего на свете, – заметил Ламли, – я терпеть не могу циников, стремящихся обрести священный идеал». Момент подлинной агонии он испытал после удара, нанесенного в пах, а когда боль медленно утихла, снова увидел девушку, бросившую его медленно проплывать по темным улицам в невыносимом, но упрямом одиночестве. Он слышал визг Миры Медоуз, после того как поломал ее жизнь, ложь за ложь. Крики, когда ее лишали возлюбленного поляка, вопли, когда заставили бросить ребенка, а затем подумал, что, вероятно, кричит сам, но понял, что это невозможно, поскольку рот ему заткнули скомканным полотенцем. Он ощутил сильный удар по затылку чем-то холодным и стальным, чем-то, что осталось потом лежать на голове глыбой льда. Услышал звук захлопнувшейся двери и осознал: его оставили одного. Он увидел длинную череду людей. Обманутых, но ко всему безразличных. Потом разнесся глуповатый голос английского епископа, восхвалявшего и Бога, и войну одновременно. И заснул. Он лежал в гробу, в гладком и холодном гробу, стоявшем на отполированной мраморной плите. Где-то в дальнем конце длинного туннеля что-то сверкало хромом. До него донесся голос де Лиля, бормотавшего какие-то добрые и умиротворяющие фразы. Всхлипывание Дженни Паргитер, рыдавшей и стонавшей, подобно тем женщинам, которых он когда-то бросал. Отцовским наставительным тоном Медоуз склонял его заняться благотворительностью. Весело насвистывали какие-то не ведавшие забот люди. Потом Медоуз и Паргитер исчезли, помчались на чьи-то еще похороны, и остался только де Лиль, только голос де Лиля, который не уставал шептать слова утешения.

– Друг мой любезный, – говорил он, с любопытством склонившись над Тернером, – я заглянул, чтобы попрощаться, но если вы собираетесь принять ванну, вам лучше снять с себя эти жуткие окровавленные тряпки.

– Сегодня четверг?

Де Лиль снял с вешалки салфетку и смочил ее под горячей водой.

– Сегодня среда. Обычная среда. И самое время для коктейлей.

Потом снова склонился над ним и принялся осторожно смывать кровь с лица.

– То футбольное поле. Где вы его видели. Куда он водил гулять Паргитер. Скажите, как я там оказался?

– Лежите тихо. И не разговаривайте, чтобы не разбудить соседей.

И как можно более нежными движениями он продолжил смывать запекшуюся кровь. Высвободив правую руку, Тернер тщательно ощупал карман куртки в поисках ключа. Он оказался на прежнем месте.

– Вы видели это прежде?

– Нет. Нет, не видел. Как не было меня и в парнике в три часа ночи второго числа. Однако насколько же это в духе нашего министерства, – сказал де Лиль, отстраняясь и критически осматривая результаты своих усилий, – направить быка, чтобы перехватить матадора. Надеюсь, вы не будете возражать, если я заберу одолженный вам смокинг?

– Зачем Брэдфилд позвал меня?

– Позвал куда?

– На ужин. Чтобы я встретился с Зибкроном. Зачем он пригласил меня к себе во вторник?

– Из чувства братской любви. Почему же еще?

– Что находится в коробке для досье, чего Брэдфилд так боится?

– Ядовитые змеи.

– Этот ключ откроет ее?

– Нет.

Де Лиль присел на край ванны.

– Вам не следовало этого делать, – сказал он. – Знаю, вы ответите: кому-то же нужно выполнить и грязную работу. Только не ждите от меня выражение радости по поводу того, что за нее взялись именно вы. Для меня вы не посторонний – вот в чем проблема. Предоставьте это людям, уже родившимся с шорами. – В его серых, добрых глазах читалась искренняя озабоченность. – Все это совершенно абсурдно, – заявил он. – Люди погибают каждый день от перенапряжения, потому что стараются стать святыми. Вы же перенапрягаетесь, стараясь стать свиньей.

– Почему он не уезжает? Почему все еще крутится здесь?

– Завтра точно такой же вопрос начнут задавать про вас самого.

Тернер вытянулся на длинном диване де Лиля. В руке он держал стакан с виски, а его лицо было намазано желтым антисептиком из обширной аптечки Питера. Брезентовая сумка валялась в углу комнаты. Сам де Лиль сидел за клавесином, но не играл, а лишь трогал клавиши. Это был инструмент восемнадцатого века из атласного дерева, но уже выгоревший сверху от лучей тропического солнца.

– Вы повсюду возите эту вещь с собой?

– Когда-то у меня была скрипка. Но она развалились в Конго, в Леопольдвиле. Клей просто растаял. Ужасно трудно, – сухо сказал он, – предаваться занятиям чем-то высоким, когда даже клей тает.

– Если Лео так умен, почему он не уезжает?

– Возможно, ему здесь нравится. Но в таком случае он уникален, должен подчеркнуть.

– И если они настолько умны, почему не увезут его отсюда?

– Существует вероятность, что они пока не знают о его бегстве.

– О чем вы?

– Я лишь высказал предположение. Возможно, им пока неизвестно о его побеге. Боюсь, мне далеко до шпиона, но я все же хорошо знаю Лео. Он личность до крайности извращенная. Не могу даже на минуту допустить, чтобы он в точности выполнял их приказы. Если «они» вообще существуют, в чем я сомневаюсь. По натуре он не был рожден прислуживать кому-либо.

– Я все время стараюсь впихнуть его в какие-то рамки, подогнать под шаблон. Но он никуда не вписывается.

Де Лиль раздвинул пальцы и взял аккорд.

– Скажите мне, каким вы желали бы его видеть? Хорошим или плохим? Или вам лишь необходима свобода для расследования? Вы же чего-то хотите, верно? Поскольку хоть что-то лучше, чем ничего. Вы похожи на тех же бунтующих студентов: они не терпят вакуума и стремятся его заполнить.

Тернер закрыл глаза и предался размышлениям.

– Опасаюсь, что он уже мертв. Вот это было бы по-настоящему зловеще.

– Но еще сегодня утром он оставался жив и здоров, не так ли? – заметил Тернер.

– Но вам претит неопределенность. Она вас бесит. Вы хотите, чтобы он либо появился, либо сбежал. Вы не признаете полутонов, угадал? Допускаю, что в охоте за преступниками есть нечто увлекательное. Вы стараетесь их поймать и привлечь к ответу. Так все обстоит?

– Но он все еще в бегах, – сказал Тернер. – Вот только от кого он бежит? От нас или от них?

– Он может быть сам по себе.

– С почти пятьюдесятью похищенными папками? Конечно, он сам по себе, как же иначе?

Де Лиль внимательно посмотрел на Тернера поверх клавесина.

– Вы с ним прекрасно дополняете друг друга. Я гляжу на вас и думаю о Лео. Вы – саксонец. Крупные руки, большие ступни, огромное сердце, а это достаточная причина, чтобы бороться за идеалы. С Лео все наоборот. Он притворщик, артист. Носит одинаковую с нами одежду, говорит на одном с нами языке, но он цивилизован только наполовину. Думаю, я сам нахожусь по одну с вами сторону: я и вы – аудитория на концерте. – Он закрыл крышку клавесина. – Мы те, кто видит цель, тянется к ней, но отступает. Лео сидит в каждом из нас, но он отмирает, когда мы минуем двадцатилетие.

– А к какой роли вы бы хотели стремиться?

– Я? О, не очень-то нравится в этом признаваться, но к роли дирижера. – Поднявшись, де Лиль запер клавиатуру маленьким медным ключиком, висевшим на цепочке. – Я ведь даже не умею на нем играть, – продолжил он, постукивая по поблекшей крышке изящными пальцами. – Не устаю повторять себе, что однажды непременно научусь. Либо по книгам, либо стану брать уроки. Но на самом деле для меня это не так уж важно. Я научился жить недоучкой. Как большинство из нас.

– Завтра четверг, – сказал Тернер. – Если они не знают, что он сбежал, то будут ожидать его появления, как всегда, верно?

– Должно быть, верно. – Де Лиль зевнул. – Но им известно, куда идти, кто бы они ни были. А вам это неизвестно. Это большое затруднение.

– Может статься, не такое уж и большое.

– О! Неужели?

– Мы, по крайней мере, знаем, где вы видели его в тот четверг после обеда, когда он должен был находиться в министерстве. В том месте, куда он водил Паргитер. Кажется, его охотничьи угодья расположены именно там.

Де Лиль стоял совершенно неподвижно, все еще держа цепочку с ключиком в руке.

– Думаю, не стоит даже пытаться вас отговаривать ходить туда?

– Не стоит.

– Но если я вас попрошу? Вы нарушаете все указания Брэдфилда.

– Пусть так.

– И вы нездоровы. Но хорошо. Отправляйтесь и посмотрите на свою еще нецивилизованную, неприрученную половину. Если действительно найдете досье, мы будем рассчитывать, что вы вернете их, даже не попытавшись открыть и прочитать.

И совершенно неожиданно это прозвучало как приказ.