Книга: Маленький городок в Германии. Секретный паломник (сборник)
Назад: Глава 9. Прощеный четверг
Дальше: Глава 11. Кёнигсвинтер

Глава 10. Kultur у Брэдфилдов

– Тебе следует ввести для них больше запретов, Зибкрон, – небрежно заявил герр Зааб огрубевшим от выпитого бургундского голосом. – Это кучка сбрендивших треклятых идиотов, Зибкрон. Турки. – Зааб перепил и переговорил всех, своими репликами заставив остальных погрузиться в неловкое молчание.
Только его жена, миниатюрная кукла-блондинка неясного происхождения, но с соблазнительным открытым бюстом, продолжала окидывать его восхищенными взглядами. Другие гости вели себя как умственно неполноценные люди, не способные возражать, и подыхали от скуки банальных обличительных речей герра Зааба. У них за спинами двое слуг, иммигрантов из Венгрии, двигались вдоль стола, подобно больничным медсестрам между рядами коек, и Тернер сразу мысленно отметил: им внушили, что герр Людвиг Зибкрон заслуживает больше внимания, чем все остальные вместе взятые. И он не только заслуживал внимания, но и нуждался в нем. В его бледных выпученных глазах теплились последние остатки жизни, белые руки, заменяя салфетки, лежали по обе стороны от тарелки, а все его беспокойные манеры говорили о желании, чтобы его скорее переместили отсюда куда-нибудь в другое место.
Четыре серебряных подсвечника (1729 год, работа Пьера де Ламери) на восьмигранных подставках, стоившие, по словам отца Брэдфилда, немалых денег, протянулись вдоль стола между Хейзел Брэдфилд и ее мужем, образуя сверкающую бриллиантовым светом линию. Тернер сидел как раз в центре, между вторым и третьим из них, скованный жесткой, как сталь, узостью смокинга де Лиля. Даже сорочка оказалась ему мала. Главный портье отеля добыл ее в Бад-Годесберге, заплатив гораздо больше, чем Тернер когда-либо в жизни тратил на рубашки, а теперь она душила его, и края накрахмаленного воротника врезались в шею.
– Они уже собираются со всех деревень. Двенадцать тысяч человек хотят впихнуть на рыночную площадь. И знаете, что там возводят? Строят настоящий Schaffott. – Ему снова на хватило запаса английских слов. – Что, черт побери, означает этот Schaffott? – обратился он ко всей компании сразу.
Зибкрон поморщился, словно ему предложили воду вместо вина.
– Строительные леса, – пробормотал он, а его полумертвые глаза поднялись в сторону Тернера, сверкнули на мгновение и снова погасли.
– Зибкрон превосходно владеет английским! – с довольным видом воскликнул Зааб. – Зибкрон мечтает днем быть Пальмерстоном, а с наступлением темноты превращаться в Бисмарка. Сейчас лишь самое начало вечера, понимаете? Вот он и застрял где-то между ними!
Зибкрону подобный диагноз явно не пришелся по душе.
– Строительные леса? Ха! Надеюсь, на них и повесят этого мерзавца. Ты слишком мягко с ними обходишься, Зибкрон. – Зааб поднял свой бокал в сторону Брэдфилда и разразился длинным тостом, переполненным никому не нужными комплиментами хозяину дома.
– Карл Хайнц тоже прекрасно говорит по-английски, – подала голос куколка. – Ты слишком скромничаешь, Карл Хайнц. Ты говоришь не хуже, чем герр Зибкрон.
Где-то очень низко между ее грудей Тернер заметил нечто белеющее. Носовой платок? Письмо? Фрау Зааб не волновал Зибкрон, как не интересовал ее ни один другой мужчина, чьи достоинства кто-то осмеливался ставить выше талантов ее супруга. Ее вмешательство перерезало нить беседы, и разговор снова замер, как упавший на землю воздушный змей. На мгновение даже у ее мужа не хватило сил, чтобы снова запустить его.
– Ты предлагаешь мне все ему запретить, – сказал Зибкрон, взяв нежной рукой серебряные щипцы для колки орехов и разглядывая их в свете свечей, словно выискивая скрытые изъяны.
Стоявшая перед ним тарелка была вылизана дочиста, как миска кота по воскресеньям. Это был представительного вида бледный мужчина, ухоженный и примерно одного с Тернером возраста, но в его внешности присутствовало что-то от управляющего отелем, от человека, привыкшего ходить по чужим коврам. Черты его лица были округлыми, но суровыми, а губы жили своей жизнью и раскрывались, чтобы выполнить одну функцию, а смыкались, завершая другую. Каждым своим словом он стремился не помочь собеседнику, а скорее бросить ему вызов, превращая разговор в молчаливое подобие продолжения допроса, который только усталость или холодная боль в сердце не давали ему вести вслух.
– Ja. Запретить все, – подхватил Зааб, склонившись далеко над столом в стремлении стать ближе к своим слушателям. – Запретить митинги, запретить марши, прекратить все разом. Как делают коммунисты. Это, черт побери, единственное, что они понимают и делают правильно. Siebkron, Sie waren ja auch in Hannover! Зибкрон, ты же сам был в Ганновере. Почему же не наложил запрет? Там сплошь собралось какое-то зверье. Но они обладают силой, nicht wahr, Siebkron? Бог ты мой, я тоже многое пережил.
Зааб относился к более старшему поколению. Журналист, успевший в свое время поработать в разных газетах, большинство которых после войны перестали издаваться. Никто не сомневался, что именно пережил герр Зааб.
– Но я никогда не опускался до ненависти к англичанам. Ты можешь подтвердить это, Зибкрон. Das können Sie ja bestätigen. Двадцать лет я писал об этой безумной республике. Я мог быть критичен – иногда дьявольски критичен, – но ни разу не позволил себе грубых выпадов против англичан. Никогда не был настроен против них, – он завершил фразу с такой интонацией, что его последние слова могли начисто перечеркнуть смысл утверждения в целом.
– Карл Хайнц фантастический любитель всего английского, – сказала куколка. – Он предпочитает английскую кухню, пьет английские напитки.
Она вздохнула, и создалось впечатление, что и все остальное ее муж тоже делал по-английски. Она много ела и говорила с полным ртом, а ее крошечные ручки уже тянулись к тому, что она собиралась съесть потом.
– Мы в долгу перед вами, – произнес Брэдфилд с натужной приветливостью. – Продолжайте в том же духе как можно дольше, Карл Хайнц.
Он вернулся из Брюсселя всего полчаса назад и почти не сводил глаз с Зибкрона.
Миссис Ванделунг, жена советника голландского посольства, плотнее натянула палантин на широковатые плечи.
– Лично мы посещаем Англию ежегодно, – сказала она просто так, ничего конкретного не имея в виду, желая заполнить паузу. – Наша дочь учится в английской школе. И сын тоже получает образование в Англии…
И ее понесло. Все, что она любила, чем дорожила и владела, непременно имело какие-то черты, заимствованные у англичан. Ее муж, морщинистый и похожий на моряка, прикоснулся к красивому запястью Хейзел Брэдфилд и закивал с чрезмерным пылом.
– Всегда, – прошептал он, и со стороны могло показаться, что он о чем-то ее умоляюще просил.
Хейзел Брэдфилд, выведенная из состояния глубокой задумчивости, улыбнулась ему, сохраняя серьезный вид, с некоторым отчуждением глядя на серые пальцы, все еще лежавшие поверх ее руки.
– Право же, Бернард, – мягко сказала она, – вы сегодня такой душка. Боюсь, другие женщины приревнуют меня к вам.
Но шутка получилась неловкой, и даже ее голос приобрел неприятную тональность. Если она была в семье одной из нескольких дочерей, отметил Тернер, перехватив ее сердитый взгляд, когда Зааб возобновил монолог, то едва ли ладила со своими менее утонченными сестрами. «Уж не сижу ли я на месте Лео? – подумалось ему вдруг. – Не мне ли досталась его порция? Нет. Ведь Лео по четвергам оставался дома… А кроме того, Лео не допускали в этот круг», – вспомнил он, поднимая бокал в ответ на тост Зааба, но не сделав ни глотка.
Между тем, как ни странно, Зааб продолжал развивать британскую тему, но обогатил ее автобиографическими воспоминаниями об ужасах бомбежек и неудобствах, которые они доставляли.
– Вам знаком гамбургский юмор? Вот пример. Вопрос: в чем разница между англичанином и жителем Гамбурга? Ответ: житель Гамбурга говорит по-немецки. И вы даже не представляете, что мы говорили, сидя в тех подвалах, в бомбоубежищах. «Слава богу, что это всего лишь английские бомбы!» Брэдфилд, prosit! Чтобы это никогда не повторилось.
– Вот это верно сказано, – ответил Брэдфилд и утомленно произнес тост в немецком стиле, глядя на Зааба поверх стекол очков. Выпил и посмотрел на него снова.
– Брэдфилд, ты из числа избранных, самых лучших. Твои предки сражались при Ватерлоо, твоя жена красива, как английская королева. Ты лучший во всем британском посольстве, и ты не пригласил сюда сегодня чертовых американцев, как и отвратных французов. Ты прекрасный малый. А все французы – ублюдки, – подытожил Зааб, встревожив своей репликой всех и спровоцировав новую паузу – все в изумлении замолкли.
– Мне показалось ваше высказывание не слишком лояльным к нашим союзникам, Карл Хайнц, – заметила Хейзел, и легкий смех пробежал среди сидевших в ее конце стола, начатый престарелой графиней, приглашенной в последний момент в пару для Тернера. Внезапно всю компанию осветил столб яркого света. Это венгерские слуги торжественным маршем явились из кухни и принялись с непрошеной элегантностью убирать со стола посуду и пустые бутылки.
Зааб еще дальше склонился вперед, указывая длинным, хотя и не слишком чистым пальцем на почетного гостя.
– Вы видите здесь Людвига Зибкрона – очень странного человека, чтоб мне провалиться. Все представители прессы восхищены им. Знаете, почему? Потому что до него черта с два когда-нибудь доберешься. А в журналистике мы восхищаемся только тем, что для нас недоступно. А догадываетесь, почему для нас недоступен Зибкрон?
Казалось, вопрос больше всех позабавил самого Зааба. Он с довольным видом осмотрел стол, и его темное лицо прояснилось от радости.
– Потому что он по самое горло занят общением со своим добрым другом и… Kumpan? – Он раздраженно щелкнул пальцами. – Kumpan, – повторил он. – Как перевести Kumpan?
– Компаньоном по выпивке, собутыльником, – предложил варианты сам Зибкрон.
Зааб тупо уставился на него, пораженный тем, что получил помощь там, откуда меньше всего ее ожидал.
– Со своим собутыльником, – пробормотал он, – Клаусом Карфельдом. – И сразу замолчал.
– Карл Хайнц, ты мог бы сам помнить значение слова Kumpan, – сказала его жена чуть слышно, а он кивнул и улыбнулся ей немного напряженно.
– Вы к нам надолго, мистер Тернер? – спросил Зибкрон, обращаясь к щипцам для орехов.
Внезапно все внимание переключилось на Тернера, и Зибкрон, словно очнувшись ото сна, начал проводить сложную хирургическую операцию на новом пациенте.

 

– Буквально на несколько дней, – ответил Тернер.
Остальная аудитория не сразу уловила смену темы, и несколько секунд двое мужчин смотрели друг на друга, объединенные общим интересом, тогда как прочие еще продолжали свои беседы. Брэдфилд ввязался в бессвязный разговор с Ванделунгом (Тернер уловил лишь упоминание о Вьетнаме). Зааб тут же ухватился за это и решил вернуться в центр поля, ухватившись за новую возможность.
– Янки готовы биться за Сайгон, – заявил он, – но не станут сражаться за Берлин. Даже жаль, что они не догадались построить подобие берлинской стены в Сайгоне.
Он говорил еще громче и агрессивнее, чем прежде, но до Тернера его слова доносились как нечто смутное из темноты, окутавшей все, кроме немигающего взгляда Зибкрона.
– Ни с того ни с сего янки почувствовали необходимость в национальной самоидентификации. Так почему было не попробовать найти ее хотя бы отчасти в Восточной Германии, например? Все готовы драться за треклятых черномазых. Всех тянет воевать в джунглях. Быть может, нам стоит сожалеть, что мы не носим юбки из страусиных перьев?
Казалось, теперь он провоцировал Ванделунга, но ничего не добился: серая кожа старого голландца оставалась ровной и гладкой, как крышка гроба, и ничто уже не способно было заставить ее сморщиться.
– Быть может, это плохо, что в Берлине не растут пальмы? – Зааб сделал паузу, чтобы выпить. – Вьетнам – это полное дерьмо. Но хотя бы на этот раз янки не посмеют заявить, что первыми начали мы, – добавил он с заметным оттенком жалости к себе в голосе.
– Война – очень скверная штука, – захихикала графиня. – Мы лишились всего. – Но она заговорила слишком поздно.
Занавес уже поднялся. И герр Людвиг Зибкрон пожелал взять главную роль на себя, обозначив свое намерение тем, что отложил серебряные щипцы в сторону.

 

– Откуда же вы сами будете, мистер Тернер?
– Из Йоркшира. – И после паузы добавил: – Войну провел в Борнмуте.
– Герра Зибкрона интересует, из какого вы ведомства, – резко вмешался Брэдфилд.
– Из Министерства иностранных дел, – ответил Тернер, – как и все присутствующие с нашей стороны.
И бросил на него через стол совершенно невозмутимый взгляд. В белесых глазах Зибкрона не читалось ни осуждения, ни одобрения.
– А можем ли мы поинтересоваться, какой отдел министерства имеет счастье держать у себя на службе мистера Тернера?
– Отдел исследований.
– Он, кроме того, известный альпинист, – вставил словечко откуда-то издалека Брэдфилд, а куколка зашлась от приступа почти сексуального удовлетворения.
– Die Berge!
Краем глаза Тернер заметил, как одна из фарфоровых ручек тронула край декольте, словно дама готова была от восторга сорвать с себя платье.
– Карл Хайнц…
– В будущем году, – шепотом заверил ее Зааб. – В будущем году мы непременно отправимся в горы. – А Зибкрон улыбнулся Тернеру, как будто приглашая вместе посмеяться над этой шуткой.
– Однако мы сейчас на равнине, мистер Тернер. Вы ведь остановились в Бонне?
– В Годесберге.
– В отеле, мистер Тернер?
– Да, в «Адлере». Номер десять.
– И какие же, интересно знать, исследования можно проводить из десятого номера отеля «Адлер»?
– Людвиг, друг мой любезный, – снова вмешался Брэдфилд с напускной, но не лишенной основания веселостью. – Ты же с первого взгляда умеешь распознавать шпионов. Алан – наша Мата Хари. С ним в постели развлекается весь кабинет министров.
Выражение лица Зибкрона говорило, что слишком долго смеяться не стоит, но он дождался, пока оглушительный хохот за столом улегся.
– Алан, – повторил он негромко. – Алан Тернер из Йоркшира, сотрудник исследовательского отдела британского Министерства иностранных дел и знаменитый альпинист, остановившийся в отеле «Адлер». Вы должны простить мое любопытство, мистер Тернер. Мы все сейчас в Бонне находимся в постоянном нервном напряжении. А я грешным делом взял на себя ответственность за охрану британского посольства и потому питаю естественный интерес ко всем, кого защищаю. О вашем прибытии сюда было, несомненно, доложено куда следует, не так ли? Я, видимо, пропустил эту сводку.
– Мы занесли его во временный штат как технического работника, – вмешался Брэдфилд, теперь уже откровенно раздраженный допросом, устроенным при его гостях.
– Весьма разумное решение, – сказал Зибкрон. – Это гораздо проще, чем сотрудник исследовательского отдела. Он занимается исследованиями, а числится простым техником. Впрочем, разве не все ваши техники в той или иной степени участвуют в исследованиях? Предельно простая организация дела. Но, как я полагаю, ваши исследования носят сугубо практический характер. Вы статистик? Или настоящий ученый?
– Исследования общего характера.
– Общие исследования. Поистине миссия для настоящего католика. Так вы к нам надолго?
– На неделю. Быть может, чуть дольше. Все зависит от того, насколько быстро удастся завершить проект.
– Исследовательский проект? А! Стало быть, определенный проект у вас все-таки имеется. А я уже вообразил, что вы приехали кому-то на смену. К примеру, Эвану Уолдеберу. Он занимался исследованиями в области коммерции. Верно, Брэдфилд? Или Питеру Маккриди, изучавшему развитие науки. Или Хартингу. Вы случайно не замещаете Лео Хартинга? Такая жалость, что он уехал. Один из ваших старейших и наиболее ценных сотрудников.
– О, кстати, о Хартинге! – встрепенулась миссис Ванделунг, услышав знакомое имя, и сразу стало ясно: ей есть что сказать по этому поводу. – Вы знаете, какие о нем ходят слухи? Хартинг беспробудно пьет в Кёльне. Будто бы он запойный, понимаете?
Ей доставляло удовольствие таким образом привлечь к себе наконец общее внимание.
– Всю неделю он носит почти ангельские крылья, играет на органе и поет как истинный христианин, но по выходным отправляется в Кёльн и дерется там с немцами. Он в точности как Джекил и Хайд, уверяю вас. – Она снисходительно рассмеялась. – Да, он очень порочен. Роули, вы помните Андре де Хоога? Должны помнить. Он слышал эту историю от местных полицейских: Хартинг устроил в Кёльне страшное побоище. В ночном клубе. А причиной была какая-то женщина легкого поведения. О, Хартинг – весьма загадочная личность, скажу я вам. Но только теперь больше некому играть на органе.
Откуда-то из тумана донесся вновь заданный Зибкроном вопрос.
– Нет, я никого не замещаю, – ответил Тернер и услышал слева от себя голос Хейзел Брэдфилд, уверенный, но чуть вибрировавший от невозможности выплеснуть злость.
– Миссис Ванделунг, вы же знаете наши глупые английские традиции? Когда начинаются чисто мужские разговоры и шутки, женщинам положено удалиться.
С огромной неохотой дамы покинули столовую. Маленькая миссис Зааб особенно расстроилась, расставаясь с мужем, поцеловала его в шею и взяла слово не пить без нее слишком много. Графиня заявила, что в Германии после плотной еды непременно подают коньяк: он способствует пищеварению. Только фрау Зибкрон вышла, ни на что не жалуясь. Это была тихая, молчаливая красавица, вскоре после замужества понявшая, что за любые возражения приходится слишком дорого платить.
Брэдфилд у стойки бара возился с лафитниками и серебряным подносом для бокалов. Венгры принесли кофе в кувшине работы Эстер Бейтман, украсившем своим неброским великолепием конец стола, где прежде сидела Хейзел. Тщедушный мистер Ванделунг, погрузившись в воспоминания, расположился у французского окна, глядя вдоль уходившей вниз темной лужайки на огни Бад-Годесберга.
– А теперь я бы не отказался от портвейна, – сказал Зааб, обращаясь сначала ко всем сразу. – У Брэдфилда он всегда превосходного качества. – Затем он избрал в собеседники Тернера. – Только здесь мне довелось отведать портвейна, который оказался старше моего отца. Чем ты нас попотчуешь сегодня, Брэдфилд? «Кокберном»? А может, достанется немного «Крафтса»? Брэдфилд прекрасно разбирается в сортах. Ein richtiger Kenner: Siebkron, как будет Kenner по-английски?
– Connoisseur.
– О, только не надо мне французских слов! – раздраженно отреагировал Зааб. – Неужели у англичан нет своего термина в значении Kenner? И они прибегают к французскому? Брэдфилд. Срочно отправьте телеграмму! Сегодня же. Sofort an Ihre Majestät! Ваша личная и совершенно секретная рекомендация ее величеству королеве, будь она неладна! Всякие connoisseurs отныне запрещены. Разрешается употреблять только немецкое Kenner! Вы женаты, мистер Тернер?
Брэдфилд занял кресло Хейзел и передал портвейн влево по кругу. Поднос был тоже изделием необычайной конструкции – двойной, но искусно соединенный стяжками из серебряной проволоки.
– Нет, – ответил Тернер, и слово упало таким тяжелым звуком, что это уловил бы всякий внимательный слушатель, но Зааб вникал только в музыку собственного голоса.
– Безумие! Вам, англичанам, следует размножаться активнее! Иметь много детей. Ваш удел – создание новой культуры. Союз Англии, Германии и Скандинавии! И к дьяволу французов, американцев, пусть горят в аду африканцы. Klein-Europa. Вы меня понимаете, Тернер? – Он воздел сжатый кулак, от чего напряглись даже мышцы предплечья. – Крепкая и приятная для жизни маленькая Европа. Где люди умеют думать и излагать свои мысли. Я ведь еще не сошел с ума. Kultur. Вам знакомо понятие Kultur? – Он сделал глоток из бокала и воскликнул: – Фантастика! Самый лучший за все годы! Номер один. – Он поднес бокал к свече. – Лучший портвейн, будь я проклят, какой мне доводилось пить. В нем как будто видна кровь твоего сердца. Что это, Брэдфилд? Уверен, что «Кокберн», но он всегда опровергает мое мнение.
Брэдфилд колебался, явно спасовав перед сложной дилеммой. Он посмотрел сначала на бокал Зааба, потом на графин и снова на бокал.
– Очень рад, что доставил тебе удовольствие, Карл Хайнц, – сказал он. – Но дело в том, что сейчас мы пьем мадеру.
Все еще стоя у окна, Ванделунг засмеялся. Это был надтреснутый, мстительный смех, который продолжался долго, и все его тело сотрясалось в такт, легкие вздувались и опадали в груди.
– Что ж, Зааб, – сказал он, медленно вернувшись к столу, – быть может, настало время, чтобы вы привнесли немного своей культуры и к нам в Нидерланды.
Он снова засмеялся как школьник, прижав узловатую ладонь ко рту, чтобы скрыть отсутствие некоторых зубов, но Тернеру почему-то стало жаль Зааба, и чувства юмора Ванделунга он отнюдь не разделял.

 

Зибкрон от мадеры отказался.
– Ты сегодня ездил в Брюссель. Очень надеюсь, что поездка прошла успешно, Брэдфилд. Хотя, как слышал, возникли новые затруднения. Крайне жаль. Коллеги сообщили, что теперь в серьезную проблему превратилась Новая Зеландия.
– Овцы! – воскликнул Зааб. – Кто сейчас ест баранину? Англичане сделали из острова сплошную чертову ферму, но никто не хочет покупать овец.
Брэдфилд ответил спокойно и продуманно:
– Никаких новых проблем в Брюсселе не возникло. Вопрос о Новой Зеландии и общем сельскохозяйственном фонде рассматривается нами уже несколько лет. И он не создает затруднений, которые нельзя было бы уладить между истинными друзьями.
– Между старыми, добрыми друзьями. Верно. Будем надеяться, что вы правы. Будем надеяться, что дружбы окажется достаточно, а сложности действительно не так уж велики. Будем все надеяться на это. – Зибкрон вновь перевел взгляд на Тернера. – Значит, Хартинг уехал, – заметил он, складывая ладони вместе молитвенным жестом. – Такая потеря для местного общества! Особенно, конечно, для церкви. – И пристально вглядываясь в Тернера, добавил: – Мои коллеги информировали меня, что вы знакомы с Сэмом Аллертоном, видным британским журналистом. Насколько я знаю, вы с ним сегодня беседовали.
Ванделунг налил себе в высокий стакан мадеры и теперь пробовал ее с напускным удовольствием. Зааб погрустнел, померк и переводил взгляд с одного из собравшихся на другого, явно ничего не понимая.
– Какая странная мысль, Людвиг. Что значит «Хартинг уехал»? Он просто ушел в отпуск. Не представляю, откуда взялись все эти вздорные слухи о нем? Бедняга. Но его единственная вина в том, что он не предупредил капеллана. – Смех, которым разразился при этом Брэдфилд, прозвучал бы совершенно неестественным, если бы сам по себе не стал проявлением смелости. – Отпуск по семейным обстоятельствам. Очень не похоже на тебя, Людвиг, пользоваться недостоверной информацией.
– Понимаете, мистер Тернер, как трудно мне приходится? Ведь на мне, грешном, лежит ответственность за соблюдение общественного порядка во время демонстраций. И отвечаю я непосредственно перед премьер-министром. Причем располагаю весьма ограниченными возможностями, но ответственности с меня тем не менее никто не снимает.
Его скромность граничила почти со святостью. Наденьте на него стихарь, белый воротничок и хоть сейчас ставьте петь в церковном хоре.
– Мы как раз ожидаем небольшую демонстрацию в пятницу. Боюсь, в данный момент среди некоторых составляющих меньшинство группировок англичане крайне непопулярны. И, как вы понимаете, мне бы очень не хотелось, чтобы хоть кто-то пострадал. Никому не должен быть причинен вред. А потому естественно мое желание знать, где находятся конкретные люди. Чтобы суметь их защитить. Но мистер Брэдфилд часто настолько занят, что забывает держать меня в курсе. – Он прервался и снова посмотрел на Брэдфилда, чтобы продолжить: – Поймите, я ни в коем случае не обвиняю Брэдфилда в сокрытии от меня чего-либо. Зачем ему это? – Белые руки разошлись в стороны, подчеркивая смысл слов. – Но, разумеется, есть множество мелочей, а также пара весьма важных дел, в которые он меня не посвящает. И это тоже понятно. Чрезмерная откровенность несовместима с его дипломатическим статусом. Я верно все излагаю, мистер Тернер?
– Это не в моей компетенции.
– Да, зато в моей. Позвольте объяснить, что происходит. Мои коллеги – очень наблюдательные люди. Они смотрят по сторонам, пересчитывают людей и замечают, когда кого-то не хватает. Они начинают наводить справки, разговаривают с прислугой и, возможно, с некоторыми из своих друзей, и им сообщают, что некая персона пропала. Мне сразу же становится тревожно за этого человека. Как и моим коллегам. Мои сотрудники – люди, исполненные искреннего сочувствия. И им становится некомфортно, если кто-то исчезает. Разве чисто по-человечески их трудно понять? Хотя многие из них еще очень молоды, совсем юнцы. Так Хартинг отправился в Англию?
Последний вопрос он задал напрямую Тернеру, но Брэдфилд принял удар на себя, за что Тернер мог только мысленно поблагодарить его.
– У него возникли семейные проблемы. Понятно, что мы не слишком хотим распространяться об этом. Лично я не имею желания выкладывать перед вами на стол подробности частной жизни человека, чтобы вы пополнили свое досье.
– Вы придерживаетесь весьма достойных принципов, которым нам всем следовало бы подражать. Вы все слышали, мистер Тернер? – Его голос неожиданно стал на редкость выразительным. – Какой смысл во всех этих расследованиях ради заполнения лишних бумаг? Никакого, верно?
– Какого дьявола вас так беспокоит этот Хартинг? – тоже повысив голос, спросил Брэдфилд, словно услышал уже старую и изрядно надоевшую ему шутку. – Меня удивляет, что вы вообще осведомлены о его существовании. Давайте лучше перейдем с кофе в гостиную.
Он встал, но Зибкрон не двинулся с места.
– Но как мы можем не знать о его существовании? – декларативно спросил он. – Мы восхищены его работой. В самом деле – искренне восхищены. В таком ведомстве, как мое, изобретательность мистера Хартинга имела многочисленных поклонников. Мои коллеги часто обменивались мнениями о нем.
– О чем вы здесь толкуете? – Брэдфилд побагровел от злости. – Что это значит? О какой его работе идет речь?
– Он какое-то время провел у русских, знаете ли? – объяснил Зибкрон Тернеру. – Еще в Берлине. Это было давно, конечно, но я уверен, что они его многому обучили. А вам так не кажется, мистер Тернер? Кое-каким техническим приемам. Провели небольшую идеологическую обработку, верно? И взяли его в оборот. А, как всем известно, русские потом никому не дают так просто от них уйти.
Брэдфилд поставил два лафитника на поднос и встал в дверях, ожидая, чтобы остальные вышли из комнаты прежде него самого.
– Какую же работу он выполнял? – мрачно поинтересовался Тернер, когда Зибкрон с очевидным нежеланием все же покинул удобное кресло.
– Исследования. Обычные исследования самого общего характера, мистер Тернер. В точности как вы, понимаете? Занятно думать, что между вами и Хартингом так много общего. Кстати, именно поэтому я и спросил, не заменить ли его вы приехали. От мистера Аллертона мои коллеги узнали, что вас многое роднит с Хартингом, если говорить о сфере ваших интересов.
Хейзел Брэдфилд посмотрела на вошедших мужчин с тревогой, а их безмолвный обмен взглядами с мужем красноречиво говорил о создавшейся крайне напряженной ситуации. Все четыре гостьи разместились на одном диване. Миссис Ванделунг нюхала духи из пробного флакончика. Фрау Зибкрон, одетая почти как для посещения церкви во все черное, сложила руки на коленях и думала о чем-то своем, сосредоточенно глядя на огонь в камине. Графиня, чтобы утешиться, вынужденно находясь в компании людей, не имевших ни титулов, ни знатного происхождения, с хмурым видом то и дело прикладывалась к большому бокалу с бренди. Ее обычно бледное лицо покрылось мелкими красными пятнами, похожими на маки, которые, как говорят, вырастают на полях минувших сражений. Только фрау Зааб, успевшая заново чуть припудрить свой роскошный бюст, встретила их широкой улыбкой.

 

Наконец все разместились, готовые полностью отдаться скуке остатка вечера.
– Бернард, – сказала Хейзел Брэдфилд, похлопывая по диванной подушечке рядом с собой, – сядьте сюда. Мне как-то особенно уютно с вами сегодня. – С лисьей ухмылкой старик послушно сел подле нее. – А теперь вы расскажете мне, каких ужасов нам следует ожидать в пятницу.
Она разыгрывала из себя избалованную вниманием красавицу и справлялась с ролью отменно, но в голосе подспудно проскальзывали взволнованные нотки, которые даже на полученных у Брэдфилда уроках она не научилась подавлять полностью.
Зибкрон уселся за отдельный стол, как пассажир, путешествовавший классом выше остальных. Брэдфилд разговаривал с его женой. Нет, призналась она. Ей никогда не доводилось бывать в Брюсселе. Она вообще нечасто сопровождала мужа в поездках.
– Но вам надо быть настойчивее! – заявил он и пустился в описание своего любимого отеля в Брюсселе. «Амиго». Там следует останавливаться непременно в «Амиго». Лучшее обслуживание, чем в любой другой гостинице, где ему приходилось жить. Но фрау Зибкрон не любила больших отелей. Она всегда проводила отпуск в Черном Лесу, потому что там очень нравилось детям. Да, конечно же, Брэдфилд и сам обожал Черный Лес, а в соседнем Дорнштеттене жили его близкие друзья.
Тернер с угрюмым восхищением внимал умению Брэдфилда поддерживать пустую светскую беседу. Он ни от кого не ждал поддержки. Его глаза потемнели от усталости, но речь звучала столь же бодро, сколь и бессмысленно, как будто он и в самом деле находился в отпуске.
– Давайте же, Бернард. Вы похожи на старого и мудрого филина, а мне больше никто ничего не рассказывает. Я простая Hausfrau. Считается, что мне целыми днями положено листать «Вог» и готовить канапе.
– Есть старая поговорка, – ответил ей Ванделунг, – что еще должно случиться в Бонне, прежде чем действительно что-то случится? Здесь не может произойти ничего такого, чего бы мы уже не видели прежде.
– Они могут потоптать мои розы, – капризно сказала Хейзел, прикуривая сигарету. – Могут увести от меня мужа в любое время дня и ночи. Поездка на целый день в Брюссель – вот вам пример! Совершенно абсурдно. А вспомните, что они натворили в Ганновере? Вдруг начнут бить окна в нашем доме? Потом придется обращаться в это нудное Министерство общественных работ, так ведь? А нам всем останется только сидеть здесь, закутавшись в пальто, пока там будут решать, кто, за что и сколько должен платить. Все это скверно, действительно очень плохо. Слава богу, теперь есть мистер Тернер, чтобы защитить нас. – Произнеся эту фразу, она остановила на нем взгляд, и он прочитал в нем одновременно и беспокойство, и немой вопрос. – Фрау Зааб, а ваш муж тоже в эти дни ездит по всей стране? Уверена, из журналистов получаются гораздо более удачные мужья, чем из дипломатов.
– Он очень правдивый. – Куколка отчего-то стала грустной и покраснела.
– Жена хотела сказать, что я очень верный. – Зааб с нежностью поцеловал ей руку.
Открыв крошечную сумочку, она достала оттуда палетку с косметикой и по одному выдвинула ее лепестки с пудрами и румянами.
– Завтра ровно год с тех пор, как мы поженились. Это так прекрасно!
– Du bist noch schooner! – воскликнул Зааб, и разговор сосредоточился на сведениях о финансовых и прочих делах семьи Заабов. Да, они приобрели земельный участок в районе Обервинтера. Карл Хайнц купил его в прошлом году к помолвке, а его цена уже поднялась на четыре марки за Quadratmeter.
– Карл Хайнц, как звучит Quadratmeter по-английски?
– Почти точно так же, – сказал Зааб. – Квадратный метр. – И косо посмотрел на Тернера, словно тот собирался опровергнуть его слова.
Внезапно фрау Зааб разговорилась, и ее уже ничто не способно было остановить. Вся ее жизнь раскрылась перед ними пестрым восточным ковром с узорами из надежд и разочарований. Ее столь прелестно порозовевшие щечки сохраняли цвет, как теплую окраску после сексуального удовлетворения.
Они рассчитывали, что Карл Хайнц возглавит Büro своей газеты в Бонне. Шеф столичного корпункта – предел их ожиданий. Его жалованье увеличили бы тогда еще на тысячу, а он занял бы действительно важный пост. И что же произошло в реальности? Газета назначила «этого Флицдорфа», а Флицдорф был просто сопливым мальчишкой без всякого опыта за душой и к тому же гомосексуалистом, а Карл Хайнц, отработавший на издание восемнадцать лет и имевший столько полезных контактов, по-прежнему остался вторым номером. Ему даже приходилось подрабатывать внештатными статейками для разных бульварных листков.
– Да, для желтой прессы, – кивнул муж, но она впервые не обратила на него никакого внимания.
Что ж, когда такое произошло, у них состоялся долгий разговор, и они решили продолжать строительство дома, хотя Hypothek обходилась неслыханно дорого. Но как только они внесли маклеру всю сумму, случилась настоящая катастрофа. В Обервинтере появились африканцы. Вот это был ужас! Карл Хайнц всегда отличался настроем против африканцев, а теперь они купили соседний участок и начали возводить на нем Residenz для одного из своих послов. Дважды в неделю они всей оравой приезжали туда, лазали, как обезьяны, по грудам кирпичей и орали, что им нужны другие материалы. Вскоре там образовалась целая африканская колония с «кадиллаками», детьми и музыкой, орущей ночи напролет. А ведь она оставалась дома одна, когда Карл Хайнц задерживался на работе. Поэтому пришлось поставить решетки на окна и специальные засовы на двери, чтобы она…
– Это какая-то фантасмагория! – почти прокричал Зааб, чтобы заставить резко обернуться к себе Зибкрона и Брэдфилда, поскольку те тихо отошли к окну, где обменивались никому не слышными репликами, растворявшимися в ночи. – Кстати, у нас уже давно опустели бокалы!
– Карл Хайнц, прости, мой дорогой друг. Мы совершенно отвлеклись и забыли о тебе.
Бросив напоследок Зибкрону какую-то фразу, Брэдфилд вернулся к столику, где стоял сиявший серебром поднос с лафитниками.
– Кому еще налить по последнему бокалу на сон грядущий? – спросил он.
Ванделунг хотел было присоединиться, но ему запретила пить жена.
– И вы тоже будьте со спиртным поосторожнее, – предупредила она фрау Зааб заговорщицким шепотом, который услышали все. – Не ровен час, хватит вашего супруга сердечный приступ. Столько есть, пить, волноваться, кричать – это очень вредно для сердца. А с молодой женой, которую не так-то просто удовлетворить, – добавила она самодовольно, – и помереть недолго.
После чего, крепко ухватив своего маленького и седенького супруга за руку, фрау Ванделунг потащила его в прихожую. В тот же момент Хейзел Брэдфилд склонилась через опустевшее кресло.
– Мистер Тернер, – тихо сказала она, – есть одно дело, с которым вы сумеете мне помочь. Позвольте отвести вас в сторонку буквально на минуту?
Они вышли в зимний сад. Здесь на подоконниках разместились растения в горшках, валялись теннисные ракетки. На покрытом кафелем полу рядом с пружинистой палкой для прыжков и набором садовых инструментов стоял игрушечный трактор. Непонятно откуда доносился запах меда.
– Как я понимаю, вы наводите справки о Лео Хартинге, – сказала она.
Голос звучал резко и повелительно: она была воистину достойной женой своего мужа.
– Вы так считаете?
– Роули безумно волнуется, и, как я догадываюсь, Лео Хартинг тому причиной.
– Понимаю.
– Он почти не спит по ночам, но не желает обсуждать этого даже со мной. За последние три дня он едва ли хоть словом со мной перемолвился. Дошло до того, что мне передают от него записки посторонние люди. Для него ничего не существует, кроме работы. И он на грани срыва.
– Странно, но у меня не сложилось такого впечатления.
– Да, но он – мой муж.
– Ему очень повезло.
– Что забрал с собой Хартинг? – У нее от ярости и решимости буквально горели глаза. – Что он похитил?
– А с чего вы взяли, будто он что-то похитил?
– Послушайте, не вы, а именно я несу ответственность за благополучие и здоровье мужа. И если у Роули неприятности, я имею полное право знать, что происходит. Расскажите мне, что натворил Хартинг. Где он сейчас? Об этом постоянно шепчутся. Все как один. Эта нелепая история про драку в Кельне, любопытство Зибкрона. Почему я одна ни о чем не ведаю?
– Меня самого это отчасти удивляет, – сказал Тернер.
Ему показалось, что она может ударить его, и он твердо знал: если на него поднимут руку, он ответит ударом на удар. Она была красива, но в изогнутых уголках ее рта читались раздражение и высокомерие ребенка богатых родителей, а в голосе и манерах ему чудилось нечто до ужаса знакомое.
– Уходите. Оставьте меня.
– Мне наплевать, кто вы такая. Но если хотите выяснить то, что официально засекречено, найдите, черт побери, другой источник информации, – сказал Тернер, ожидая, что она снова начнет злиться, набросится с упреками.
Но Хейзел лишь протиснулась мимо него в холл и взбежала вверх по лестнице. Он еще немного постоял на месте, рассеянно осматривая валявшиеся вокруг игрушки для детей и взрослых – удочки, набор для крокета и другие странные, бессмысленные предметы из того мира, которого он никогда не знал. Все еще погруженный в размышления, Тернер медленно вернулся в гостиную. Когда он вошел, Брэдфилд и Зибкрон стояли рядом у французского окна. Они одновременно повернулись к двери и посмотрели на него как на неодушевленный предмет, вызывавший одинаковое презрение у обоих.

 

Наступила полночь. Графиню, вдрызг пьяную и почти лишившуюся дара речи, погрузили в такси. Зибкрон тоже уехал, попрощавшись только с Брэдфилдом. Его жена, должно быть, уехала вместе с ним, хотя Тернер не заметил ее исчезновения, только на диванной подушке, где она сидела, виднелась едва заметная вмятина. Отправились домой Ванделунги. Оставшиеся пятеро расположились вокруг камина в состоянии послепраздничной депрессии. Заабы устроились на диване, откуда, держась за руки, завороженно смотрели на догоравшие угли. Брэдфилд, погрузившись в размышления, молча потягивал сильно разбавленное виски. Хейзел в длинной юбке из зеленого твида напоминала русалку, устроившись с ногами в кресле и поглаживая кошку голубой русской породы в подсознательной имитации сцены из далекого восемнадцатого века. Она редко смотрела на Тернера, но не пыталась делать вид, что игнорирует его присутствие, и по временам даже обменивалась с ним репликами. Да, этот чинуша мог быть слишком дерзким, но не изменять же ей из-за него своим обычным светским манерам?
– В Ганновере творилось нечто невообразимое, – тихо попытался завести разговор Зааб.
– О нет, Карл Хайнц, – взмолилась Хейзел. – Думаю, мы уже достаточно наслушались историй о Ганновере. Я сыта ими по горло.
– Почему они побежали? – задал он вопрос. – Ведь там был и Зибкрон. А они побежали. Начали с головы толпы. Помчались словно умалишенные к той библиотеке. Зачем им это понадобилось? Все сразу – alles auf einmal.
– Зибкрон постоянно донимает меня таким же вопросом, – сказал Брэдфилд в момент откровенности, ставшей следствием усталости. – Почему они побежали? Но если кто-то и может понимать причину, то именно он: Зибкрон дежурил у постели умиравшей Эйх. Не я. Что, черт побери, его гложет? Твердит и твердит: «В Бонне не должно повториться случившееся в Ганновере». Разумеется, не должно, но он, кажется, считает виноватым во всем меня. Я еще никогда не видел его таким.
– Тебя? – переспросила Хейзел Брэдфилд с неприкрытым презрением. – Какого дьявола ему о чем-то спрашивать тебя? Ты даже не поехал в Ганновер.
– Но он то и дело донимает меня этим вопросом. – Брэдфилд поднялся и выглядел в этот момент таким инертным и вялым, что Тернер невольно задумался об истинном характере его отношений с женой. – Спрашивает несмотря ни на что. – Он поставил пустой стакан на стойку бара. – Нравится тебе это или нет. Он повторяет один и тот же вопрос: «Почему они вдруг побежали?» Как задал его только что Карл Хайнц. «Что заставило их побежать? Что именно в той библиотеке привлекло их внимание?» Я могу лишь ответить: библиотека считалась британской, а мы все знаем отношение Карфельда к британцам. Все, Карл Хайнц, хватит. Вам, молодые люди, пора отправляться спать.
– И еще серые автобусы, – продолжал бормотать Зааб. – Вы же читали описание автобусов для охраны? Они были серые, Брэдфилд. Серые!
– Разве это имело хоть какое-то значение?
– Имело, Брэдфилд. Прошла тысяча лет, но это имело значение, мой дорогой Брэдфилд.
– Боюсь, я не в силах чего-то понять, – заметил Брэдфилд с утомленной улыбкой.
– Как всегда, – бросила его жена, и никто не принял ее слова за шутку.
Из пары венгерских слуг осталась теперь только девушка.
– Ты был очень добр ко мне, Брэдфилд, – сказал на прощание Зааб. – Быть может, я слишком много треплю языком, чересчур разговорчив. Nicht wahr, Marlene: да, я говорлив не в меру. Но я не доверяю Зибкрону. Я – старая свинья, понимаешь? А Зибкрон – молодая. Заруби себе на носу!
– Почему мне не следует доверять ему, Карл Хайнц?
– Потому что он никогда не задает вопросов, если уже не знает на них ответов. – Выдав эту загадочную фразу, Карл Хайнц Зааб пылко поцеловал руку хозяйки дома и вышел в темноту, поддерживаемый молодой женой.
Тернер сидел на заднем сиденье, пока Зааб вел машину по левой полосе улицы. Жена спала, положив голову ему на плечо, маленькой ручкой инстинктивно поглаживая черные волосы, густо покрывавшие шею супруга.
– Почему они побежали в Ганновере? – повторил вопрос Зааб, с довольным видом успевая уклоняться от встречных автомобилей. – Зачем этой толпе недоумков понадобилось бежать?
В «Адлере» Тернер заказал в номер чашку кофе к половине пятого, портье сделал для себя пометку с понимающей улыбкой, словно именно в такую рань типичный англичанин и поднимался с постели. Когда же он улегся, то постарался отключиться от мыслей, от пренеприятного и по большей части загадочного допроса, устроенного ему герром Людвигом Зибкроном, чтобы сосредоточиться на более интересной для него личности Хейзел Брэдфилд. Тоже ведь загадка, размышлял он, уже засыпая. Как столь красивая, желанная и очень, судя по всему, интеллигентная женщина могла выдерживать безмерную тоску дипломатической рутины Бонна. Попадись она под яркое обаяние аристократических манер милого Энтони Уиллоуби, подумалось ему, Брэдфилду пришлось бы несладко. Но почему, – хор усыплявших его голосов был тот же, что не давал заснуть во время долгого, невеселого и бессмысленного вечера, – зачем его вообще туда пригласили?
И кто его пригласил? «Мне положено устроить для вас ужин во вторник», – что-то в этом роде сказал ему Брэдфилд. «Положено, но я не отвечаю за последствия», – подразумевал он.
«И еще Брэдфилд! Я же слышал! Слышал, как ты поддался под давлением. Я впервые почувствовал в тебе слабину и уязвимость. Я сделал шаг тебе навстречу, я видел нож в твоей спине и слышал, как ты говоришь моим собственным голосом. Хейзел, сучка ты эдакая! А ты, Зибкрон, свинья. Хартинг! Ты – вор. Если ты, Брэдфилд, так воспринимаешь жизнь, нашептывал ему своим странным голосом на ухо де Лиль, то почему сам не станешь перебежчиком? Бог мертв. Нельзя воспринимать такие вещи двойственно. От этого отдает чуть ли не средневековьем…»
Он поставил будильник на четыре часа, но звонок, как показалось, раздался чуть ли не сразу же.
Назад: Глава 9. Прощеный четверг
Дальше: Глава 11. Кёнигсвинтер