Поездка по Мексике в отдельном вагоне, предоставленном мексиканским правительством в распоряжение Дж. У. Мурхауза для обратного пути на Север, была чудесна, но несколько утомительна, и, проезжая по пустыне, они задыхались от пыли. Джейни накупила по дешевке много красивых вещиц – бирюзовые украшения и розовый оникс в подарок Элис и матери с сестрами. Всю дорогу она, не пер ставая, писала под диктовку Дж. Уорда, и в курительной или в салоне постоянно толпилась целая орава мужчин, которые без перерыва пили, курили сигары, хохотали, рассказывали друг другу неприличные анекдоты. Среди них был Берроу, для которого она работала в Вашингтоне. Проходя мимо, он всегда останавливался поговорить с ней, и ей очень не нравилась выражение его глаз, когда он, разговаривая, наклонялся над ее столом, но он был интересный мужчина и совсем не такой, каким она представляла себе рабочего деятеля и ей было очень забавно, что она знает про Куини и как бы он был ошарашен, если бы узнал, что она знает. Она все время его дразнила и думала, уж не влюбился ли oн в нее; но он был из тех мужчин, которые ведут себя так со всеми женщинами.

После Ларедо они ехали не в отдельном вагоне, и поездка была уже далеко не так приятна. Они взяли билеты прямого Сообщения до Нью-Йорка. Ей досталось нижнее место не в том вагоне, в котором ехал Дж. Уорд с друзьями, и верхнюю полку в ее купе занимал молодой человек, который ей очень понравился. Его звали Бек Саундере, он был уроженец Северного Техаса и говорил, забавно растягивая слова. Он клеймил скот, работал на нефтяных промыслах в Оклахоме и, скопив немного денег, теперь exaл посмотреть Вашингтон. Он очень обрадовался, узнав, что она из Вашингтона, а она рассказывала ему обо всем, что нужно посмотреть: Капитолий, и Белый дом, и памятник Линкольну, и памятник Вашингтону, и Дом ветеранов, и Маунт-Вернон. Она сказала, что ему непременно следует побывать на Большой стремнине, описывала поездки в байдарке по каналу и о том, как их раз захватила страшная гроза у моста Кабин-Джонс. Они несколько раз вместе обедали в вагоне-ресторане, и он говорил ей, что она чудесная девушка и ни с кем ему так легко не говорилось, и рассказывал, что у него была невеста в Тулсе, штат Оклахома, и что теперь он подписал контракт на нефтяные разработки близ Маракаибо в Венесуэле, потому что невеста его бросила и вышла замуж за богатого фермера, который набрел на нефтяную скважину у себя на пастбище. Дж. Г. Берроу дразнил Джейни, поздравляя ее с победой над таким красавцем, а она, в свою очередь, дразнила его рыжеволосой леди, которая сошла в Сан-Луисе, и они оба смеялись, и она чувствовала себя чертовски задорно и находила, что Берроу не так уж плох. Когда Бек сошел с поезда в Вашингтоне, он дал ей свою фотографию, на которой был снят у нефтяной бурильной вышки, и обещал писать ей каждый день и непременно приехать в Нью-Йорк повидаться с ней, если, конечно, она позволит, но больше она о нем никогда не слыхала.

Ей нравился лондонец Мортон, лакей Уорда, потому что он всегда очень почтительно с ней обращался. Каждое утро он приходил и докладывал ей, как себя чувствует Дж. Уорд.

«Сегодня очень не в духе, мисс Уильямс» или: «Он что-то насвистывал, когда брился. Хорошо ли себя чувствует? Да, по-видимому».

Когда они прибыли на Пенсильванский вокзал в Нью-Йорке, она осталась с Мортоном присмотреть, чтобы ящик с делами и папками отправили в контору, 100, Пятая авеню, а не домой в Лонг-Айленд, где жил Дж. Уорд. Когда Мортон уехал на машине Пирс Арроу, которая пришла за багажом из Грейт-Нэк, сама она, захватив машинку, бумаги и папки, поехала на такси в контору. С испугом и волнением она глядела в окно такси на высокие белые здания, и круглые водяные резервуары, и подымавшиеся к небу клубы пара, и тротуары, переполненные прохожими, и такси и грузовые машины, и блеск и толкотню и грохот. Она не знала, где ей остановиться как завести новые знакомства, где поесть. Было очень жутко совсем одной в таком большом городе, и она сана себе удивлялась, как у нее хватило духу. Она решила найти здесь Элис работу и опять поселиться вместе с ней, но где ей переночевать сегодня?

Но в конторе все показалось ей ободряюще знакомым, и все было так красиво обставлено и ярко отполировано, и машинки стучали так быстро, и было больше суетни и шума, чем у «Дрейфуса и Кэрола»; но кругом были одни евреи, и она боялась, что не сумеет им понравиться и не удержится на этом месте.

Одна из служащих, Глэдис Комптон, указала ей стол и сказала, что здесь раньше сидела мисс Розенталь. Место было в проходе, рядом с кабинетом Дж. Уорда и напротив двери в кабинет мистера Роббинса. Глэдис Комптон – стенографистка мистера Роббинса – была еврейка и сказала, какая милая девушка была мисс Розенталь и как все они огорчены случившимся с нею несчастьем, и Джейни почувствовала, что тут все считают ее пронырой и что ей будет нелегко завоевать уважение. Глэдис Комптон недоброжелательно смотрела на нее карими глазами, которые слегка косили, когда она пристально во что-нибудь вглядывалась, и выразила надежду, что Джейни справится с работой, а работа, надо сказать, по временам прямо убийственная, и оставила ее одну.

К концу занятий, в пять, из кабинета вышел Дж. Уорд. Джейни было очень приятно, когда он остановился у ее стола. Он сказал, что говорил с мисс Комптон и просил ее позаботиться о ней первое время, что он отлично понимает, как трудно молодой девушке устроиться в чужом городе, найти подходящее помещение и тому подобное, но что мисс Комптон очень милая и поможет ей и, несомненно, все устроится как нельзя лучше. Он блеснул на нее голубоглазой улыбкой и передал пакет убористо написанных заметок и сказал, не придет ли она завтра пораньше, переписать их к девяти часам. Впредь он не будет утруждать ее такими поручениями, но все машинистки так бестолковы и все дела за его отсутствие так запущены. Джейни была счастлива, что может помочь ему, и вся отогрелась от его улыбки.

Они вышли из конторы вместе с Глэдис Комптон.

Глэдис Комптон предложила ей, пока она не освоится в IНью-Йорке, временно остановиться у них. Она живет в «Флетбуше» с отцом и матерью, и, конечно, обстановка у них не такая, к какой она привыкла, но есть свободная комната, где она может жить, пока не оглядится и не найдет чего-нибудь получше, и что по крайней мере у них чисто, чего здесь нельзя сказать о многих гостиницах. Они поехали на вокзал за ее вещами. Джейни стало легче на душе оттого, что она не совсем одна в этой толпе. По-том они спустились в метро и сели в экспресс, который был набит до отказа, так что Джейни думала, что ее совсем расплющат в этой давке. Дороге конца не было, и поезда так грохотали в туннеле, что она ничего не расслышала из того, что говорила ей Глэдис.

Наконец они вышли на какую-то широкую улицу с эстакадой надземной железной дороги, дома здесь были в один или два этажа, а магазины – бакалейные, овощные или фруктовые лавки. Глэдис Комптон сказала: «Мы едим кошер, мисс Уильямс, ради стариков. Надеюсь, что вы ничего не имеете против, а мы с Бенни – Бенни – это мой брат, – конечно, не признаем предрассудков». Джейни не знала, что такое кошер, но, конечно, она ничего не имеет против, и стала рассказывать, какие странные кушанья подают в Мексике и кладут столько перца, что есть нельзя.

Когда они пришли к Комптонам, Глэдис стала произносить слова не так отчетливо и была очень мила и внимательна. Отец ее был маленький старичок с очками на кончике носа, а мать – толстая грушеобразная старуха в парике. Между собой они говорили по-еврейски. Они всячески старались как можно удобнее устроить Джейни, отвели ей хорошую комнату и за полный пансион и помещение назначили всего десять долларов, с тем что она в любое время может переехать куда ей вздумается и без всяких претензий с их стороны.

Дом был желтый, стандартный, на две семьи, точно такой же, как и все дома их квартала. Но в нем было тепло, и кровать была удобная. Старик работал часовщиком в ювелирном магазине на Пятой авеню. На старой родине их фамилия была Компсчинские, но, по их словам, в Нью-Йорке никто не мог этого произнести. Старик думал сначала переменить фамилию на Фридман, но жена сочла, что фамилия Комптон звучит лучше. Они хорошо поужинали супом с клецками и фаршированной щукой и красной икрой и запили все чаем из стаканов, и Джейни подумала, как приятно познакомиться с такими людьми, Сын Бенни еще ходил в школу, это был худощавый юноша в толстых очках, он ел, низко пригнувшись к тарелке, и резко возражал на все, что ни говорили. Глэдис сказала, что не стоит обращать на это внимание, он очень хором учится и будет готовиться на юриста. Когда первая отчужденность прошла, Комптоны понравились Джейни, особенно старый мистер Комптон, который был очень славный и ко всему относился с мягким усталым юмором.

Работа в конторе была так интересна. Дж. Уорд начинал вполне полагаться на нее. Джейни чувствовала, что для нее это будет удачный год.

Хуже всего был почти часовой утренний переезд из дому до Юнион-сквер в вагоне метро. Джейни, уткнувшись в газету, старалась держаться в уголке подальше от людской давки. Ей хотелось являться в контору свежей и нарядной, в несмятом платье и прическе, но долгая тряска в вагоне утомляла ее; приехав на службу, ей хотелось заново переодеться и принять ванну. Ей нравилось проходить по 14-й стрит, людной и сверкающей в пыльных лучах утреннего солнца, и подниматься до самой конторы по Пятой авеню. Они с Глэдис обычно приходили одними из первых. Джейни всегда покупала цветы для своего стола и иногда, проскользнув в кабинет Дж. Уорда, ставила несколько роз в стеклянную вазу на его большом столе красного дерева. Потом она разбирала почту, откладывала личные письма Уорда в отдельную аккуратную стопку на уголок его бювара из красного тисненого итальянского сафьяна, просматривала остальные письма, его памятную запись и аккуратно перепечатывала оттуда на отдельный листок очередные встречи, интервью, материалы к получению и информацию для прессы. Она клала листок посреди бювара под лежавший вместо пресса кусок медной руды с Верхнего полуострова Мичиган и отмечала своим четко выведенным инициалом «У» те поручения, которые она могла выполнить самостоятельно.

Когда она, вернувшись к своему столу, принималась выправлять орфографические ошибки рукописей, поступавших из кабинета мистера Роббинса, она начинала чувствовать странное внутреннее замирание: вскоре должен был появиться Дж. Уорд. Она уверяла себя, что все это вздор, но каждый раз, как хлопала наружная дверь, она с надеждой поднимала глаза. Потом начинала беспокоиться: уж не случилось ли с ним чего по дороге из Грейт-Нэк. Потом, когда она уже теряла надежду увидеть его сегодня, он быстро проходил мимо, бросив беглую улыбку всем служащим, и матовая стеклянная дверь кабинета захлопывалась за ним. Джейни замечала, какой на нем костюм, светлый или темный, какого цвета на нем галстук, давно ли он стригся. Однажды она заметила комок засохшей грязи на штанине его синего костюма и все утро не могла сосредоточиться, выискивая предлог, как бы войти к нему и сказать о пятне. Изредка он награждал ее, проходя мимо, мгновенной вспышкой голубых глаз или останавливался у ее стола задать какой-нибудь вопрос. И она вся расцветала.

Работа в конторе была так интересна. Она вводила ее в самую гущу злободневных вопросов, как в свое время разговоры с Джерри Бернхемом у «Дрейфус и Кэрол». Приходил отчет о работе «Онондогской соляной компании» и обширная литература об изготовляемых в солях для ванн и различных реактивах и о заботах компании о служащих: бейсбольные команды, и буфет и пенсия инвалидам; материалы компании медных рудников Мэриголд о боевом революционном настроении среди рабочих, набранных по большей части из иностранцев, среди которых надо было внедрить принципы американизма; сведения о кампании, поднятой Торговой палатой по распространению цитрусов, стремящейся информировать мелких вкладчиков Севера о твердом и подающем надежды положении Флоридской консервной промышленности; о распространении лозунга «Каждому на завтрак салат "Авокадо"». Фирма «Авокадо» время от времени присылала ящик образцов, так что каждый служащий мог брать домой по грушевидному плоду авокадо, не делал этого один мистер Роббинс, который уверял, что авокадо отдает мылом. Но больше всего материалов было от «Юго-Западной нефти» по проведению кампании против злостной антиамериканской пропаганды британских нефтяных кругов в Мексике и по борьбе с интервенционистскими интригами Херста в кулуарах Вашингтона.

В июне Джейни поехала на свадьбу сестры Эллен. Странно было очутиться опять в Вашингтоне. В поездке Джейни только и думала, как они встретятся с Элис, но после первых расспросов не о чем было говорить. У матери она тоже чувствовала себя чужой. Эллен выходила замуж за одного из жильцов – студента юридического факультета Джорджтаунского университета, и после свадьбы набился полон дом его товарищей и ее подруг. Они хохотали и возились, и миссис Уильямс и Франси это, видимо, нравилось, но Джейни облегченно вздохнула, когда пришло время ехать на вокзал и сесть в нью-йоркский поезд. Прощаясь с Элис, она не заикнулась о переезде Элис в Нью-Йорк и совместной жизни.

В душном вагоне поезда, глядя на мелькающие мимо города, поля и рекламы, она казалась себе несчастной. На другое утро, придя в контору, она почувствовала себя дома.

В Нью-Йорке было тревожно. После гибели «Лузитании» всем стало ясно, что вступление Америки в ряды союзников – вопрос месяцев. На Пятой авеню появилось много флагов. Джейни часто думала о войне. Пришло письмо от Джо из Шотландии. Его пароход «Маршонесс» был взорван подводной лодкой, и их шлюпка десять часов болталась в снежную бурю возле Пентленд-Фэррт и течение относило их в открытое море, но наконец им удалось пристать, и все они чувствуют себя пре-восходно, команде выдали премию, и он зарабатывает уйму денег. Прочитав письмо, она пошла относить Дж. Уорду только что пришедшую из Колорадо телеграмму и сказала, что пароход брата взорвала подводная лодка, и Дж. Уорд очень заинтересовался этим. Он говорил о патриотизме и спасении цивилизации и исторических красотах Реймского собора. Он заявил, что, когда придет время, он выполнит свой долг и что вступление Америки в войну – вопрос месяцев.

Какая-то очень элегантная женщина часто приходила навещать его. Джейни с завистью смотрела на ее красивое лицо и изящные платья, не показные, но очень элегантные, на ее лощеные ногти и крошечные ноги. Однажды дверь в кабинет распахнулась, и она слышала, как она фамильярно говорила ему:

– Джи Даблью, голубчик, эта ваша контора просто ужас. Точно такие можно было встретить в Чикаго в начале восьмидесятых годов.

Он смеялся.

– Почему бы вам, Элинор, не обставить ее по-своему? Только работы надо вести так, чтобы не мешать текущим делам. В данный момент я не могу даже на день перевести контору в другое помещение.

Джейни вознегодовала. Контора была хороша, как она есть, очень солидна, так все говорили. И откуда взялась эта женщина, которая внушает Дж. Уорду сумасбродные затеи? На другой день, выписывая чек на двести пятьдесят долларов на имя «Стоддард и Хэтчинс – внутреннее убранство помещений», – она едва не дала волю своему недовольству, но ведь, в конце концов, это не ее дело. После этого мисс Стоддард почти не выходила из конторы. Работа производилась ночью, так что каждое утро Джейни находила какую-нибудь перемену. Все было отделано белым и черным, а занавеси и обивка странного пурпурного цвета. Джейни это вовсе не нравилось, но Глэдис находила, что это все очень модно и интересно. Мистер Роббинс не позволял трогать свою конуру, и они с Уордом едва не поссорились из-за этого, но он все же настоял на своем, и в конторе прошел слух, что Дж. Уорду пришлось прибавить ему жалованье, чтобы удержать его от перехода в другое агентство.

В День труда Джейни переехала. Ей грустно было покидать Комптонов, но она познакомилась с Элизой Тингли, женщиной средних лет, которая работала у юриста в том же здании, где помещалась контора Дж. Уорда. Она была родом из Балтиморы, держала экзамен на право выступать в суде адвокатом, и Джейни мысленно ставила ее себе в пример. Вместе с братом-близнецом, служившим главным бухгалтером, она сняла квартиру на 23-й стрит в районе Челси, и они пригласили Джейни поселиться у них. Это избавляло от метро, и Джейни с удовольствием думала о том, что короткая прогулка по Пятой авеню принесет ей пользу. С той самой минуты, как она увидала Элизу Тингли у стойки буфета, она сразу почувствовала к ней симпатию.

Жить у Тингли было легко и свободно, и Джейни скоро там освоилась. Изредка они устраивали вечеринку с вином. Элиза хорошо готовила, и они долго просиживали за обедом, а потом перед сном играли роббер-350 другой в бридж. Почти каждую субботу они ходили в театр. Эдди Тингли доставал билеты со скидкой через знакомых в бюро поручений. Они подписывались на «Литерери дайджест» и «Сенчури» и «Ледис хоум джорнал», и по воскресеньям к обеду подавали цыплят или утку, и они читали воскресные приложения к «Нью-Йорк таймс».

У Тингли было много знакомых, и все полюбили Джейни и приглашали ее к себе, и она чувствовала, что такая жизнь ей нравится. Всю зиму ходили волнующие слухи о войне. У них в столовой висела большая карта Европы, и они отмечали линию фронта союзников маленькими флажками. Они всей душой стояли за союзников, и такие названия, как Верден или Шменде-Дам, вызывали у них дрожь. Элиза бредила путешествиями и заставляла Джейни снова и снова рассказывать ей все подробности путешествия в Мексику; они строили планы о совместной поездке за границу, когда кончится война, и Джейни начала с этой целью копить деньги. Когда Элис написала ей, что она, может быть, распрощается с Вашингтоном и переедет в Нью-Йорк, Джейни ответила, что сейчас девушке очень трудно получить работу в Нью-Йорке и что планы ее, пожалуй, несвоевременны.

Всю осень Дж. Уорд, казалось, был чем-то угнетен, он побледнел и осунулся. Он стал приезжать в контору по воскресеньям, и Джейни с радостью согласилась приходить туда после обеда помогать ему. Они толковали обо всем, происшедшем в конторе за истекшую неделю, и Уорд диктовал ей свою личную корреспонденцию и говорил, что она для него поистине клад, и уходил, и она с радостью оставалась печатать продиктованную работу. Джейни тоже была озабочена. Хотя в бюро все время поступали новые материалы, но финансовые дела фирмы были не блестящи. Дж. Уорд провел несколько неудачных операций на Уолл-стрит, и ему трудно было сводить концы с концами. Он старался выкупить большой портфель акций фирмы, остававшийся в руках старой миссис Стэйпл, и говорил о векселях, которые попали к его жене и которыми она могла опрометчиво распорядиться. Джейни поняла, что жена его неприятная, сварливая женщина, которая старается при помощи денег своей матери удержать Дж. Уорда. Она целые ночи проводила без сна в своей крошечной уютной спальне, и в ее воображении сплетались какие-то фантастические картины, в которых она сама появлялась в критический моменте портфелем, полным акций, и спасала Уорда от банкротства. Она никогда не рассказывала Тингли о самом Уорде, но много говорила о делах, и они соглашались с ней, что работа у нее интересная. Она с нетерпением ждала Рождества, потому что Уорд намекнул ей на прибавку.

Как-то дождливым воскресным вечером, когда она допечатывала конфиденциальное письмо судье Пленету, сопровождавшее сообщение сыскного агентства о деятельности рабочих агитаторов среди горняков Колорадо, а Дж. Уорд расхаживал взад и вперед перед ее конторкой, сдвинув брови и сосредоточенно разглядывая до блеска начищенные носки своих ботинок, в наружную дверь конторы постучали.

– Кто бы это мог быть? – сказал Дж. Уорд. В его тоне была какая-то неуверенность и тревога.

– Может быть, это мистер Роббинс забыл ключ, – сказала Джейни. Она пошла открыть. Как только она открыла дверь, мимо нее проскочила миссис Мурхауз. На ней был мокрый плащ, в руках зонтик, лицо бледное, и ноздри вздрагивали. Джейни тихо прикрыла дверь, про шла к своему столу и села. Она была встревожена. Она взяла карандаш и стала рисовать завитки на клочке бумаги. Она не могла не прислушиваться к тому, что происходило в кабинете Дж. Уорда. Миссис Мурхауз пробежала туда и с размаху захлопнула за собой дверь.

– Уорд, я этого не потерплю… Я не потерплю этого ни минуты… – визжала она во весь голос.

Сердце у Джейни так и заколотилось. Она слышала голос Дж. Уорда, тихий и успокаивающий, потом опять голос миссис Мурхауз:

– Я не потерплю, чтобы со мной так обращались. Я не ребенок, чтобы со мной так разговаривать… Ты пользуешься моей беспомощностью. Я слишком больна, чтобы со мной так обращаться.

– Но послушай, Гертруда, даю честное слово джентльмена, – успокаивал ее голос Дж. Уорда, – все это выдумки. Ты лежишь в постели и воображаешь невесть что, и потом, нехорошо так врываться ко мне. Я очень занят. На моих руках большие дела, которые требуют от меня крайнего внимания.

«Просто возмутительно», – подумала про себя Джейни.

– Ты до сих пор работал бы в Питсбурге у «Бессемера», если бы не я, и ты это отлично знаешь, Уорд… Ты можешь презирать меня, но ты не презираешь папины деньги… С меня довольно. Я потребую развода.

– Но, Гертруда, ты ведь отлично знаешь, что в моей жизни нет женщины, кроме тебя.

– А та, что показывается с тобой повсюду, как ее, Стоддард, что ли?… Видишь, я знаю больше, чем ты думаешь… Я не такого сорта женщина, как ты предполагал, Уорд. Не тебе меня дурачить. Слышишь?

Голос миссис Мурхауз оборвался на крикливом визге. Потом раздались ее рыдания.

– Послушай, Гертруда, – успокоительно звучал голос Уорда. – Из-за чего все это?… У меня с Элинор Стоддард были деловые отношения… Она очень интересная женщина, и я очень ценю ее… с интеллектуальной стороны, понимаешь… Нам случалось обедать вместе, обычно в компании общих знакомых, и все это совершенно… – Тут он так понизил голос, что Джейни не могла расслышать, что он говорит. Ей начинало казаться, не лучше ли ей будет уйти. Она не знала, что делать.

Она уже собиралась встать, когда голос миссис Мурхауз вновь поднялся до истерического крика:

– О, ты холоден, как рыба… Ты просто рыба, Лучше бы все это была правда, лучше бы на самом деле у тебя был роман с нею… Но все равно я не позволю, чтобы ты, пользуясь моим именем, прибирал к рукам папины деньги. – Дверь кабинета распахнулась, и миссис Мурхауз прошла к выходу, ядовито поглядев на Джейни, словно и ее она подозревала в предосудительных отношениях с Уордом, и ушла, хлопнув наружной дверью. Джейни снова уселась за конторку, стараясь принять такой вид, словно ничего не произошло. Ей слышно было, как в кабинете взад и вперед тяжело шагал Дж. Уорд. Когда он позвал ее, голос его прозвучал утомленно:

– Мисс Уильямс.

Она поднялась и прошла в кабинет, держа в руках карандаш и блокнот. Дж. Уорд стал диктовать как ни в чем не бывало, но в середине письма «Карбидной корпорации ансониа» он вдруг воскликнул: «О черт!» – и дал такой пинок корзинке для бумаг, что она отлетела к самой стене.

– Простите, мисс Уильямс, я очень расстроен… Мисс Уильямс, я уверен, что могу положиться на вас и ни одна душа не узнает… Вы понимаете, моя жена не владеет собой, она была больна… последние роды… вы знаете, это бывает у женщин.

Джейни взглянула на него. На глазах у нее навернулись слезы.

– О, мистер Мурхауз. Неужели вы думаете, что я не понимаю… Как это должно быть вам тяжело, и при вашей работе, такой важной и такой интересной… – Она больше не могла говорить. Губы не складывались, чтобы произнести слова.

– Мисс Уильямс, – говорил Дж. Уорд. – Я… м… я так ценю… мм… – Потом он нагнулся поднять корзинку. Джейни вскочила помочь ему подобрать скомканную бумагу и обрывки, разлетевшиеся по всему полу. Его лицо побагровело от усилия. – …Лежит тяжелая ответственность… безответственная женщина может причинить большой ущерб, вы понимаете?

Джейни, слушая его, кивала головой.

– Так на чем мы остановились? Давайте кончать – и уйдем отсюда. Они поставили корзину под стол и принялись снова за письма.

Всю дорогу до Челси, пробираясь по лужам и слякоти, Джейни раздумывала, что бы такое ей сказать Дж. Уорду, как убедить его в том, что, какой бы оборот ни приняли дела, никто в конторе его не покинет.

Когда она пришла домой, Элиза Тингли сказала, что к ней заходил какой-то мужчина.

– Довольно неотесанный малый, не хотел сказать фамилии, только велел передать, что был Джо и еще раз зайдет.

Джейни чувствовала на себе вопросительный взгляд Элизы.

– Это, должно быть, мой брат Джо… Он… он моряк… служит в торговом флоте…

К Тингли пришли знакомые, составилось две партии в бридж, и они очень хорошо проводили вечер, как вдруг зазвонил телефон – оказалось, что это Джо. Джейни чувствовала, как краснеет, разговаривая с ним. Она не могла позвать его к себе, и все же ей хотелось с ним повидаться. Партнеры кричали, что она задерживает игру. Он казал, что только что приехал и хотел передать ей кое-какие подарки, что он пошел прямо во «Флетбуш» и что хозяева сказали ему, что она живет теперь в Челси и что он говорит из сигарной лавки на углу Восьмой авеню. Партнеры кричали, что она задерживает игру. Неожиданно для себя она сказала, что очень занята срочной работой и не зайдет ли он за нею завтра в пять прямо в ее контору. Она еще раз спросила его, как дела, и он сказал: "Ничего», но голос его прозвучал разочарованно. Когда она вернулась к столу, все стали дразнить ее кавалером, она смеялась и краснела, но внутренне презирала себя за то, что не велела ему прийти сейчас же. На другой день вечером шел снег. В пять часов, выйдя из переполненного до отказа лифта, она стала жадно искать его глазами по всему вестибюлю. Джо не было. Прощаясь с Глэдис, она увидела его сквозь стеклянную дверь. Он стоял на улице, глубоко засунув руки в карманы синей двубортной куртки. Крупные хлопья снега кружились вокруг его осунувшегося красного, обветренного лица.

– Хелло, Джо, – сказала она.

– Хелло, Джейни…

– Когда ты приехал?

– Да несколько дней назад.

– Ну, Джо, как себя чувствуешь?

– Голова трещит сегодня… Вчера вечером здорово накачался.

– Джо, мне очень жаль, что вчера так вышло, но, понимаешь, там было так много народу, а мне хотелось по– видать тебя с глазу на глаз, поговорить как следует.

Джо буркнул:

– Ладно, Джейни… Ты такая нарядная. Если бы кто-нибудь из парней увидал меня с тобой, верно, подумал бы: ишь какую, черт, подцепил птичку.

Джейни стало не по себе. На Джо были тяжелые рабочие башмаки, на штанине брызги серой краски. Под мышкой у него был пакет, завернутый в газету.

– Пойдем куда-нибудь поесть… Жаль, что я не больно шикарен. Мы, понимаешь, растеряли все пожитки, когда наскочили на подводную лодку.

– Неужели вас снова взорвали? Джо засмеялся.

– А как же, у самого Кейп-Рэйс. Да. Это вот жизнь… Второй уже раз с рук сходит… Третий еще туда-сюда, а потом крышка… Но я привез тебе шаль, как полагается, честное слово, привез… А знаешь, где мы поужинаем? Ужинать будем у «Лучоу»…

– А на Четырнадцатой стрит не слишком?…

– Не беспокойся, там отдельный зал для дам… Да что ты, Джейни, неужели ты думаешь, что я поведу тебя куда не следует?…

Когда они пересекали Юнион-сквер, им повстречался какой-то жалкого вида юноша в красном свитере, он окликнул:

– Эй, Джо!..

Джо на минуту отстал от Джейни, и они о чем-то пошептались с юношей. Потом Джо сунул ему в руку несколько бумажек, крикнул:

– Пока, Текс! – и побежал догонять Джейни, которая шла, не оборачиваясь и чувствуя себя неловко. Она не любила ходить по 14-й стрит после наступления темноты.

– Кто это, Джо?

– Да матрос один… Встречал его в Новом Орлеане… Я зову его Текс, хоть не знаю, как его настоящее имя. Он, как видно, засел тут на мели.

– А ты был в Новом Орлеане? Джо кивнул:

– Шли оттуда на купце «Генри Бороу Родней» с грузом черной патоки… «Боров на дне» по-нашему… да он и лежит теперь на дне, на дне Большой Банки.

Когда они вошли в ресторан, метрдотель пристально посмотрел на них и указал им столик в самом углу задней комнатки. Джо заказал полный обед и пива, но так как Джейни не любила пива, он выпил и ее порцию. Когда Джейни рассказала ему все семейные новости, и как она довольна своей работой, и что на Рождество ожидает прибавки, и как рада, что живет у Тингли, которые так с ней милы, собственно, больше не о чем было и говорить. Джо взял билеты в «Ипподром», но до начала оставалась масса времени. Они молча сидели за кофе, и Джо попыхивал сигарой. Наконец Джейни заговорила о том, какая скверная стоит погода, и как должно быть ужасно бедным солдатикам в окопах, и какие эти гунны варвары, и про «Лузитанию», и о том, как нелеп план Форда о корабле мира. Джо засмеялся каким-то новым для него, отрывистым смехом и сказал:

– Пожалей уж кстати и бедных моряков, болтающихся по морю в такую ночку. – Потом он вышел купить свежую сигару.

Джейни думала, как нехорошо, что он бреет затылок и шея у него такая красная и вся в морщинках, и она по думала, какую, должно быть, тяжелую жизнь он ведет, и, когда он вернулся, она спросила его, почему он не перейдет на другую работу.

– На какую это? В доках, что ли? Оно, положим, в доках ребята загребают монету, но только, черт побери. Джейни, я все-таки предпочитаю шататься по свету. Все-таки новые ощущения, как сказал один парень, взлетая на воздух.

– Да нет, вот у нас в конторе служит много молодых людей, которые в подметки тебе не годятся, и все они на спокойной, чистой работе… и у них есть будущее…

– Ну, мое будущее все позади… – со смехом сказал Джо. – Могу вот еще отправиться в Перт-Амбой служить на пороховом заводе, только, видишь ли, предпочитаю взлетать на свежем воздухе.

Джейни опять заговорила о войне и о том, как бы она хотела, чтобы Америка вступилась за спасение цивилизации и за маленькую, беспомощную Бельгию.

– Будет тебе чушь молоть, Джейни, – сказал Джо и широким жестом своей большой красной руки словно разрубил воздух над скатертью. – Ровно ничего вы здесь не понимаете… Вся эта проклятая война – гнусность от начала до конца. Почему, скажи ты мне, не нападают лодки на суда Французской линии? А очень просто. Потому что лягушатники столковались с колбасниками, что если, мол, колбасники оставят в покое их пароходы, то они не будут бомбардировать с воздуха германские фабрики в тылу. Вот и надо нам сидеть смирно и продавать им снаряды и ждать, покуда они друг друга разнесут в щепы. А эти голубчики в Бордо, в Тулузе, в Марселе гребут полны карманы золота, когда их же собственные сыновья тысячами дохнут на фронте… И у цинготников то же самое… Верь мне, Джейни, эта чертова война – такая же мерзость, как и все остальное.

Джейни заплакала.

– Ну неужели ты не можешь не браниться и не чертыхаться на каждом шагу?

– Прости, сестренка, – смиренно сказал Джо, – но что я такое – просто бродяга, а бродяге это как раз и пристало, только не надо ему связываться с такой щеголихой, как ты.

– Да нет, ты меня вовсе не так понял, – вытирая слезы, сказала Джейни.

– Ну полно. А про шаль-то я и позабыл.

Он развязал бумажный сверток и тряхнул его. На стол выпали две испанские шали: одна черного кружева, другая зеленого шелка с вышитыми большими цветами.

– О, Джо, зачем же мне обе… Ты оставь одну для своей подружки.

– Ну, девушкам, с которыми я знаюсь, такие вещи не к лицу… я их тебе купил, Джейни.

Джейни подумала, что шали действительно очень хороши, и решила, что одну из них она подарит Элизе Тингли.

Они пошли в «Ипподром», нотам было не очень весело. Джейни не любила такие зрелища, а Джо совсем засыпал. Когда они вышли из театра, было холодно. Жесткий, колкий снег крутил по Шестой авеню, почти скрывая эстакаду надземки. Джо довез ее до дому на такси и оставил у дверей, отрывисто буркнув: «Пока, Джейни!» Она с минуту стояла с ключом в руке у дверей, глядя, как он, сгорбившись и вразвалку, шагал по направлению к 10-й стрит и пристаням.

В эту зиму Пятая авеню каждый день была разукрашена флагами. Каждый день за завтраком Джейни жадно читала газеты, в конторе только и было разговору, что о германских шпионах, о подводных лодках, о зверствах и пропаганде. Однажды утром Дж. Уорда посетила французская военная миссия, красивые бледные офицеры в красных галифе и синих мундирах, увешанных орденами. Самый молодой из них был на костылях. Все они были тяжело ранены на фронте. Когда они ушли, Джейни и Глэдис едва не поссорились, потому что Глэдис заявила, что офицеры просто бездельники и что лучше бы составили миссию из солдат. Джейни уже подумывала, не сказать ли ей Дж. Уорду про германофильство Глэдис: может быть, это ее долг перед родиной. А вдруг Комптоны шпионы, недаром они жили под вымышленным именем. Бенни был социалист или еще хуже, она знала это. И она решила быть настороже.

В тот же день в контору пришел Дж. Г. Берроу. Джейни весь день провела в кабинете Уорда. Они обсуждали позицию президента Вильсона и нейтралитет, и положение на фондовой бирже, и отсрочку с вручением ноты по поводу «Лузитании». Дж. Г. Берроу был принят президентом. Он был членом комитета, организованного для посредничества между железнодорожными компаниями; и Братствами, угрожавшими стачкой. Джейни он понравился гораздо больше, чем во время поездки по Мексике, и, когда он, уходя, встретил ее в вестибюле, она охотно разговорилась с ним, и, когда он предложил ей пообедать вместе, она согласилась, чувствуя себя при этом чертовски задорной.

В этот приезд Берроу часто водил Джейни по театрам и ресторанам. Джейни это нравилось, но, когда он пробовал фамильярничать в такси по дороге домой, она каждый раз одергивала его, напоминая про Куини. Он никак не мог понять, откуда она узнала про Куини, и рассказал ей, как это было и как долгое время эта женщина вымогала у него деньги, но теперь он получил развод и она уже ничего не может сделать. Заставив Джейни поклясться, что она ни единой душе этого не откроет, он рассказал, что путем обхода закона он был женат на двух женщинах одновременно и что Куини одна из них, но что теперь он развелся с обеими и, в сущности, Куини ни на что претендовать не может, но газеты всегда выискивают всякую грязь и особенно охотно постараются очернить его, потому что он либерал и всей душой предан рабочему делу. Потом он заговорил об искусстве жить и заявил, что американские женщины не понимают этого искусства, по крайней мере женщины типа Куини. Джейни очень ему посочувствовала но когда он предложил ей выйти за него замуж, расхохоталась и сказала, что этот вопрос действительно нужно проконсультировать с консультантом. Он рассказал ей всю свою жизнь: и как он был беден в детстве, и как служил на станции агентом и кладовщиком и кондуктором и с каким энтузиазмом он вошел в работу Братства, и как разоблачительные статьи о положении на транспорте дали ему имя и деньги, так что все старые товарищи считают что он продался, но что, видит бог, это не так. Джейни' вернувшись домой, рассказала Тингли о его предложении, но ни словом не упомянула о Куини или двоеженстве и все они смеялись и дразнили ее, и Джейни приятно было что ей сделала предложение такая важная персона и она удивлялась про себя, почему это ею интересуются такие замечательные люди, и ей только не нравилось, что у них всегда бегающие глаза, и она не могла решить, хочет она выходить за Дж. Г. Берроу или нет.

На другое утро в конторе она нашла в «Деловом справочнике» имя Берроу Джордж Генри, публицист но ей уж не казалось, что она когда-нибудь сможет его полюбить. Дж. Уорд сегодня был как-то особенно озабочен и бледен, и Джейни было так его жаль, что она совсем забыла о Дж. Г. Берроу. Ее позвали на частное совещание Дж. Уорда с мистером Роббинсом и юристом-ирландцем О’Греди и спросили ее, не будет ли она против, если они заведут на ее имя отдельный сейф для хранения ценностей и откроют ей счет в банке Они основывают новое общество. Были причины, по которым эти меры могли оказаться необходимыми. В новом концерне мистер Роббинс и Дж. Уорд будут располагать более чем половиной всех акций, но работать будут на жалованье. Мистер Роббинс казался очень озабоченным и слегка пьяным, он все время закуривал и забывал папироски на краю стола и все твердил:

– Вы отлично знаете, Дж. У., что подо всем, что бы вы ни предприняли, я подпишусь обеими руками.

Дж. Уорд объяснил, что она будет введена в правление нового предприятия, но, само собой, без всякой личной ответственности. Оказалось, что старая миссис Стэйпл затеяла дело против Дж. Уорда о возмещении ей крупной суммы денег и что его жена начала в Пенсильвании бракоразводный процесс и отказывала ему в свидании с детьми, так что он жил теперь в отеле «Мак-Альпин».

– Гертруда совсем свихнулась, – весело сказал мистер Роббинс. Потом хлопнул Дж. Уорда по плечу. – Да, теперь заварится каша! – грохотал он. – Ну, я пойду позавтракать, человеку нужно есть… и пить, даже если он злостный банкрот. – Дж. Уорд нахмурился и ничего не сказал, и Джейни подумала, что крайне бестактно шутить по этому поводу, да еще так громко.

Вечером, вернувшись домой, она сказала Тингли, что будет директором нового концерна, и они дивились тому, что она так быстро продвигается по службе, но советовали просить прибавки, даже если дела фирмы и неважны. Джейни улыбнулась и сказала:

– Все в свое время.

По дороге домой она зашла в телеграфное отделение, на 23-й стрит и телеграфировала Дж. Г. Берроу, который уехал в Вашингтон: «Будемте просто друзьями».

Эдди Тингли принес бутылку хереса, и за обедом он и Элиза выпили за «нового директора», и Джейни густо покраснела и была очень довольна. После обеда они сыграли роббер в бридж с болваном.