Ричард Элсуэрс Севедж
Дик Севедж медленно шел по Лексингтон-стрит к своему офису в Грейбар-билдинг. Утренний декабрьский холодок обжигал лицо, словно огнем, яркие отсветы от витрин магазинов, стекол очков прохожих и хромированных краев передних фар автомобилей резали ему глаза. Он никак не мог точно определить, мучает его похмелье или нет. Проходя мимо ювелирного магазина, он уловил в стекле отражение своего лица на фоне черного бархатного задника – одутловатое, с сердитым недовольным взглядом, как у принца Уэльского на фотографиях. Как ему было тошно, он чувствовал себя сейчас словно выжатый лимон. Он зашел в аптеку, заказал сельтерской с бромом. Стоя у суператора, разглядывал себя в зеркале за полкой с батареей бутылок имбирного пива; слава Богу, новое темно-синее пальто в мелкий рубчик отлично сидит на нем.
Черные глаза продавца искали его взгляда:
– Погуляли накануне, да?
Дик, кивнув, широко улыбнулся. Продавец провел тонкой рукой по своим глянцевым, словно лакированным черным волосам.
– Вчера я ушел отсюда только в полвторого ночи. А мне на дорогу домой на метро приходится тратить целый час. У меня вполне реальный шанс…
– Знаете, я уже опаздываю на работу, – перебил его Дик.
Расплатившись, он вышел из аптеки на сияющую утреннюю улицу. Легкая отрыжка была даже приятна. Он быстро пошел вперед, дыша глубоко, всей грудью. Когда поднимался на лифте вместе с другими исполнительными директорами, как и он сорокалетними, полноватыми, хорошо одетыми, окропленными духами мужчинами, у него вдруг разболелась голова. Едва он вытянул ноги под столом, как защелкал местный телефон. Он поднял трубку. Услыхал голос мисс Уильямс:
– Доброе утро, мистер Севедж. Мы вас уже заждались… Мистер Мурхауз просит вас зайти к нему, он хочет поговорить с вами до начала собрания сотрудников.
Дик встал и, поджав губы, немного постоял, раскачиваясь с пятки на носок, глядя в окно на протянувшиеся чередой серые, похожие на чугунные отливки кварталы домов, на трубы заводов к востоку от них, на мост, полоску реки, отражающейся в серо-голубом небе. Визжали клепальные молотки на новой громадной конструкции, которую ферма за фермой возводили на углу Сорок второй улицы. Казалось, что бормашина дантиста дробит ему зуб. От этого шума головная боль усилилась. Пожав плечами, он рыгнул и быстро пошел по коридору к двери большого кабинета в дальнем углу.
Джи Даблъю (так многие называли Дж. Уорда Мурхауза) пристально смотрел в потолок, и его круглое лицо с большими челюстями не выражало абсолютно ничего, как морда коровы. Он перевел свои бело-голубые глаза на Дика, даже не улыбнувшись.
– Отдаете ли вы себе отчет в том, что в нашей стране семьдесят пять миллионов граждан при заболевании либо не хотят обращаться к врачу, либо не могут себе этого позволить?
Дик притворился, что его ужасно заинтересовали слова шефа. По-видимому, тот уже переговорил с Эдом Грисколмом, подумал он.
– Так вот. Эти люди должны пользоваться только продукцией компании Бингхэма. Она пока лишь краешком задела этот громадный потенциальный рынок.
– Он должен добиться того, чтобы многие люди почувствовали себя гораздо лучше, чем эти большие шишки, которые лечатся в престижном Бэттл-Крик, – сказал Дик.
Джи Даблъю сразу впал в мрачную задумчивость.
Вошел Эд Грисколм – долговязый человек с болезненным желтовато-бледным цветом лица, с искорками в глазах, которые то вспыхивали, то гасли, как крохотные электрические лампочки, свидетельства охватившего его энтузиазма.
Руки его все время ходили ходуном, как у студента колледжа, которому поручено руководить овациями и веселыми взрывами смеха своих сверстников на торжественных сборищах.
– Привет, – вяло поздоровался с ним Дик.
– Самое доброе утро, Дик… вижу, что немного с похмелья… Очень плохо, старик, очень плохо…
– Я тут только что говорил, Эд, – продолжил Джи Даблъю своим монотонным голосом, – что мы должны обсудить на совещании. Первое, что они пока еще не прикоснулись и к верхушке айсберга своего потенциального рынка с семьюдесятью пятью миллионами покупателей, и второе, что умело проводимая рекламная кампания способна покончить со всеми предрассудками, которые некоторые люди все еще проявляют по отношению к патентованным лекарствам, заменяя их чувством собственной гордости…
– Сейчас модно быть скупым… сами понимаете! – вдруг закричал Эд.
– Самолечение, – вставил Дик. – Им вбивают в головы, что сегодня продавец газировки в аптеке средней руки знает о лекарственных препаратах гораздо больше, чем их семейный доктор, который лечит их вот уже двадцать пять лет.
– Они считают, что в патентных лекарствах есть что-то унизительное! – снова заорал Эд.
– Патентованных, – поправил его Джи Даблъю.
Дику с трудом удалось скрыть улыбку.
– Нужно разделить всю концепцию на ее составные части, – сказал Дик.
– Совершенно верно.
Джи Даблъю взял со стола украшенный резьбой нож из слоновой кости для разрезания бумаг и стал внимательно его разглядывать под разными углами. В кабинете воцарилась такая тишина, что был слышен гул уличного движения и даже свист ветра в стальной фрамуге. Дик с Эдом Грисколмом затаили дыхание. Помолчав, Джи Даблъю снова заговорил:
– Американская публика стала такой заумной… когда я был еще пацаном в Питтсбурге, мы только и думали об одном – как получше разместить рекламу, чтобы она сразу бросалась в глаза. Теперь, когда все стали такими умниками, нам нужно подумать о других способах привлечения внимания к нашим товарам, о том, как нам искоренить людские предрассудки… «Бренди Бинго»… такое название явно устарело и никуда не годится. Может, только для лото. Кто же пойдет на ланч в Метрополитен-клаб, если на столике перед ним будет стоять бутылка Бинго… Да он сгорит со стыда… вот что нам нужно обсудить… Еще вчера мистер Бингхэм, казалось, был готов идти вперед в этом направлении. Правда, он наорал на нас из-за высокой, на его взгляд, стоимости рекламной кампании…
– Не обращайте внимания! – визгливо закричал Эд Грисколм. – Мы еще прижмем этого старого негодяя.
– Думаю, нужно его подвести к этому очень мягко, как вы говорили вчера вечером, Джи Даблъю, – сказал Дик вкрадчивым тихим голосом. – Мне сказали, что Хэлси из компании «Хэлси О'Коннор» даже слег в постель с нервным припадком, после того как долго пытался убедить старого Бингхэма решиться наконец…
Эд Грисколм захихикал.
Джи Даблъю встал с едва заметной улыбкой на губах. Когда шеф улыбался, улыбался и Дик,
– Думаю, нам удастся убедить его, заставить оценить все преимущества, связанные с названием… достоинством фирмы… установленными связями…
Все еще рассуждая, Джи Даблъю повел их через холл в просторную комнату с большим овальным столом красного дерева посередине, где уже собрались все сотрудники.
Джи Даблъю вошел первым, покачивая из стороны в сторону своим большим животом, за ним семенили Дик и Эд с пачкой отпечатанных на машинке проектов в бледно-голубых папочках. Когда все расселись, подергали носами, откашлялись, Джи Даблъю приступил к своему сообщению о том, как ведут себя семьдесят пять миллионов американцев. Вдруг Эд Грисколм выбежал из кабинета, но вскоре вернулся, неся аккуратно начерченную схему с голубыми, красными и желтыми ровными надписями, на которой был представлен план предлагаемой рекламной кампании. Восторженный шумок пронесся по комнате.
Дик перехватил направленный на него взгляд Эда, взгляд триумфатора. Уголком глаза он посматривал на Джи Даблъю. Тот изучал схему и на его лице абсолютно ничего не отражалось. Дик подошел к Эду Грисколму, похлопал его по плечу.
– Отлично сработано, Эд, старина, – прошептал он ему.
Безжизненно-напряженные губы Эда растянулись в улыбке.
– Ну, джентльмены, теперь мне очень хотелось бы услыхать оживленную дискуссию, – сказал Джи Даблъю, и его голубые глаза сверкнули, как на долю секунды блеснули маленькие бриллиантики в его запонках.
Все что-то говорили, а Дик сидел, вперившись взглядом в руки Джи Даблъю, лежащие на кипе отпечатанных на машинке листков. Давно вышедшие из моды накрахмаленные манжеты высовывались из рукавов отлично сидевшего на шефе двубортного серого пиджака, а из них высовывались две толстые, грубоватые, как это ни странно, как у мужлана, руки с коричневыми пятнышками. В течение всей дискуссии Дик не спускал глаз с этих рук, пытаясь выжать из себя удачные фразы, чтобы сразу же их записать в свой блокнот. Он в самом деле что-то записывал, но тут же безжалостно вычеркивал. Он сейчас ничего не мог придумать. Его мозги, кажется, вообще отказывались работать. В голове рождались совершенно бессмысленные фразы – так для чего их записывать? «На таблетках «фритц» в отеле «Риц»… Тем, кто на лекарства Бингхэма падки, не страшны никакие припадки…»
Совещание закончилось уже после часа дня. Все шумно поздравляли Эда Грисколма с успехом, хвалили его замечательную схему. Голос Дика тоже вплетался в общий хор славословия. Но, по его мнению, она должна иметь чуть иной уклон.
– Хорошо, – согласился с ним Джи Даблъю. – Не смогли бы вы определить этот уклон за будущий уик-энд? Я хочу, чтобы эта идея укоренилась в голове каждого сотрудника. В понедельник ровно в полдень у меня ланч с мистером Бингхэмом, и к этому времени у меня должен быть безукоризненный во всех отношениях проект, который я ему и представлю.
Дик Севедж вернулся в свой кабинет, подписал кучу приготовленных для него секретаршей писем. Вдруг он неожиданно вспомнил, что пообещал встретиться за ланчем с Реджи Тэлботом в ресторанчике «63», где тот должен был появиться со своей девушкой. Он тут же выбежал из кабинета, поправляя на ходу свой голубой шарф. Быстро спустился вниз на лифте.
В плотном сигаретном дыму он сразу же разглядел их. Они сидели в глубине зала, чуть не соприкасаясь головами. В этот субботний день здесь уже было полно народу.
– Ах, это ты, Дик, привет! – поздоровался с ним Реджи, вскакивая на ноги и робко улыбаясь. Схватив его за руку, он подтащил его к столику. – Я не стал ждать тебя в конторе… нужно было встретиться вот с этой… Джо, прошу тебя, познакомься. Это мистер Севедж. Единственный человек в Нью-Йорке, которому на все наплевать… Что будешь пить?
Девушка, конечно, была просто сногсшибательной. Дик опустился рядом с ней на диванчик из красной кожи, чувствуя себя так, словно он уже выпил или очень устал. Перед собой он видел пепельно-белокурую голову Реджи и его большие вопросительно глядящие светло-коричневые глаза.
– Ах, мистер Севедж. что там у вас происходит с докладом Бингхэму? Меня это так взволновало! Реджи все время только и говорит об этом, как будто на свете ничего более важного не существует. Я, конечно, понимаю, что неудобно вот так, в лоб, спрашивать вас. – Она с серьезным видом посмотрела ему прямо в лицо своими черными глазами с длинными ресницами.
«Да, они на самом деле очаровательная пара», – подумал Дик.
– Он вам рассказывает все школьные истории, да? – спросил он, отправляя в рот кусочек хлеба.
– Ты же знаешь, Дик, мы с Джо говорим обо всем… у нас нет друг от друга никаких секретов… само собой, дальше нас это не пойдет… И, честно говоря, все в конторе кто помоложе, говорят, что напрасно Джи Даблъю не принял твоей первой схемы, просто позор… Грисколм наломает дров, и мы потеряем заказ, если только не станем действовать поосторожнее… просто он не врубается… Мне кажется, у старика разжижение мозгов…
Знаешь, за последнее время мне тоже уже несколько раз приходилось задавать себе один и тот же вопрос: в добром ли здравии пребывает Джи Даблъю?… Очень скверно. Ведь он – самая блестящая фигура в области паблисити. – Дик почувствовал подхалимскую нотку в своем голосе и тут же осекся. Как-то неудобно перед молодежью. – Послушай, Тони! – сердито крикнул он официанту. – Как насчет коктейлей? Принеси мне бакарди, добавь чуть абсента, ну ты знаешь, мой особый… Боже, я чувствую себя так, будто мне уже за сто лет.
– Прожигаешь жизнь? Безрассудно растрачиваешь свои физические силы? Стираешь свой стержень? – спросил Реджи, улыбнувшись.
Дик глупо ухмыльнулся.
– Ах, этот стержень… Сколько же он доставляет мне беспокойства, – сказал он.
Все трое покраснели. Дик фыркнул.
– Боже, а я и не предполагал, что в нашем городе еще найдется троица, способная краснеть на людях.
Заказали себе еще несколько коктейлей. Они пили, а Дик все время чувствовал на себе неотрывный серьезный взгляд этой девушки. Она поднесла свой стакан к его стакану, чокнулась.
– Реджи говорит, что вы там, в конторе, очень хорошо к нему относитесь… Он даже сказал, что его могли запросто уволить, если бы не вы…
– Ну кто же способен не относиться с нежностью к такому парню, как Реджи? Вы только посмотрите на него.
Реджи покраснел до корней волос.
– Да, он смазлив, – сказала девушка. – Ну а как насчет мозгов?
Дику стало гораздо лучше после третьего коктейля и тарелки лукового супа. Теперь он говорил, как им завидует, они ведь еще так молоды и скоро поженятся. Пообещал быть у них шафером на свадьбе. На вопрос, почему он сам не женится, пробормотал что-то невразумительное. Опрокинув еще несколько стаканов, он признался им, что его жизнь, по сути дела, загублена. Зарабатывает по пятнадцати тысяч в год, но в кармане никогда не бывает ни гроша. Он был знаком с дюжиной красивых женщин, но у него так никогда и не было девушки, в которой бы он больше всех нуждался. Разговаривая с ними, он все время подспудно где-то в мозгу составлял релиз о необходимости предоставления свободы самолечению. Он все время думал об этом заказе Бингхэма, будь он проклят.
Уже темнело, когда они вышли из «63». Усаживая молодых людей в такси, он чувствовал жгучую зависть. После горячей пищи и выпитого он чувствовал себя превосходно, и им все сильнее овладевало желание любви, оно его явно будоражило. Постояв с минуту на углу Мэдисон-авеню, они разглядывали с интересом оживленную перед Рождеством толпу, двигавшуюся нескончаемым потоком по тротуарам мимо ярко освещенных витрин. Сколько самых разнообразных здоровых, раскрасневшихся на пощипывающем холодном ветру лиц, освещенных яркими вечерними огнями! Потом он остановил такси и поехал на Двенадцатую улицу.
На цветной горничной, открывшей ему дверь, он заметил красивый кружевной фартучек.
– Хелло, Синтия! – поздоровался он.
– Как поживаете, мистер Дик?
Дик чувствовал, как от нетерпения кровь глухо стучит у него в висках, когда он, возбужденный, в нервном ожидании расхаживал взад и вперед по неровному паркету.
Эвелин вышла к нему из задней комнаты. Она улыбалась.
Она наложила на лицо слишком много пудры и делала это, по-видимому, в большой спешке, так как морщинки над верхней губой стали еще заметнее, а нос, казалось, был посыпан мукой.
Но голосок ее, он это сразу почувствовал, был прежний – нежный, милый, звенящий.
– Дик, а я-то думала, что ты меня бросил.
– Нет, просто работал как вол… Доработался до того, что мозги отказываются функционировать. Вот и подумал, а не повидать ли мне тебя. От этого мне хуже не станет.
Она протянула ему китайскую фарфоровую шкатулку с сигаретами. Они уселись рядом на старомодном шатком диване, набитом конским волосом.
– Ну, как Джереми? – спросил Дик веселым тоном.
– Они с Полом уехали на Рождество на Запад, – сказала Эвелин и умолкла.
– Вероятно, ты по нему скучаешь… Да я и сам немного разочарован. Мне нравится твой пацан.
– Знаешь, мы с Полом решили все же развестись, тихо-мирно, по-дружески…
– Эвелин, прости, я не знал. Как, однако, жаль…
– Почему же?
– Право, не знаю… Может, это и глупо… Но мне всегда нравился Пол.
– Все это стало так обременительно… По-моему, в результате будет лучше и ему тоже.
Она сидела рядом с ним в своем повседневном платье с явным, по его мнению, перебором мелких, как завитки, складок. Несмотря на показное равнодушие, в ней чувствовалась горечь переживания. Ему казалось, что сейчас он видит ее впервые в жизни. Он, взяв ее за длинную руку с синими прожилками, опустил ее на маленький столик, стоящий перед ними, нежно погладил.
– Но все равно… ты мне нравишься больше. – Эти слова ему самому показались неискренними, заученными, словно он говорил их своему клиенту. Вдруг он вскочил. – Послушай, Эвелин, а не позвонить ли мне в Сеттиньяно, пусть принесут бутылку джина. Очень хочется выпить. Эта проклятая работа не выходит у меня из головы…
– Для чего? Пойди к холодильнику, там найдешь отличные коктейли, сама смешивала. Только что. У нас будут гости.
– Когда?
– Часов в семь… а почему тебя это интересует?
Он вышел через стеклянные двери. Ее дразнящий взгляд провожал его.
В буфетной цветная горничная надевала шляпку.
– Синтия, миссис Джонсон говорит, что где-то здесь есть коктейли.
– Да, мистер Дик, есть. Сейчас принесу стаканы.
– Сегодня, я вижу, у тебя выходной, так?
– Да, сэр. Я иду в церковь.
– Субботним днем?
– Да, сэр, в нашей церкви служба каждую субботу днем… хотя очень многим и сегодня приходится работать, и по воскресеньям.
– Ну а у меня вообще ни одного выходного, так много работы.
– Очень плохо, мистер Дик.
Он вернулся в комнату с подносом в трясущихся руках, от чего шейкер и два стакана позвякивали.
– Ах, Дик, нужно отправить тебя на лечение. Ты только посмотри, как трясутся у тебя руки. Как у седобородого старика.
– А я и есть седобородый старик. Просто сейчас я очень волнуюсь, подпишет ли этот негодяй, король патентованных лекарств, контракт с нами в понедельник, как и было условлено.
– Не будем об этом… Все это так ужасно. Я и сама работала, много работала… сейчас пытаюсь поставить пьесу.
– Эвелин, как здорово! Кто же автор?
– Чарлз Эдвард Холден… Прекрасная пьеса. Она меня так захватила, просто ужас! Кажется, я знаю, как ее нужно ставить. Может, подбросишь пару тысчонок на спектакль, Дик, или кишка тонка?
– Эвелин, я на мели… Из своего жалованья я должен выплачивать долги, содержать мамочку, создавать ей такие условия, к которым она привыкла, потом еще ферма брата Генри в Аризоне… он все там заложил… Но мне всегда казалось, что Чарлз Эдвард Холден – колумнист.
– Это еще одна грань его таланта, о которой никто не знал… Мне кажется, он настоящий поэт современного Нью-Йорка… ты только погоди… он еще себя покажет.
Дик налил себе второй коктейль.
– Ну, давай поговорим немного о нас с тобой… я дошел до полного изнеможения… Ах, Эвелин, ты понимаешь, о чем я говорю… Ведь мы с тобой такие хорошие друзья.
Она позволила ему сжимать свою руку, но не ответила тем же.
– Ты всегда говорила, что мы сексуально нравимся друг другу, а разве это не самая приятная вещь в мире?
Он пододвинулся к ней поближе, поцеловал в щечку, хотел повернуть к себе лицом.
– Разве ты не любишь хоть немного вот этого старого греховодника?
– Дик, я не могу. – Она встала, губы ее дергались, казалось, что она вот-вот расплачется. – У меня есть один человек, который мне очень нравится… очень. Наконец я решила сделать свою жизнь более осмысленной.
– Кто это? Неужели этот чертов колумнист?
– Тебе-то какое дело?
Дик закрыл лицо руками. Отнял их. Она увидала, что он смеется.
– Ну, снова не повезло… как раз сегодня, в субботу, после ресторана я охвачен любовным пылом.
– Но, Дик, у тебя-то недостатка в партнершах не будет, я в этом уверена.
– Да, и я этим воспользуюсь сегодня… мне так чертовски одиноко. Моя жизнь в руинах!
– Боже, какая литературно отточенная фраза!
– Да, мне тоже нравится. Честно говоря, я все чувствую, каждый… Вчера вечером что-то со мной случилось. Как-нибудь расскажу тебе, когда ты окажешь мне более благосклонный прием.
– Дик, почему бы тебе не съездить к Элинор? Она закатывает вечеринку для всех бояр.
– Она на самом деле собирается выйти замуж за этого чудовищного маленького князя?
Эвелин кивнула, но в ее глазах он заметил все ту же холодную горечь.
– Думаю, титул в бизнесе художника по интерьеру – не самое главное. А почему Элинор не вкладывает деньги в твое начинание?
– Не хочу у нее просить. У нее сейчас туго с деньгами, хотя был довольно успешный осенний сезон. Знаешь, чем мы старее, тем становимся жаднее… Ну а что говорит этот несчастный Мурхауз по поводу князя?
– Мне и самому очень хотелось бы узнать, что он думает вообще о чем-нибудь. Я работаю на него много лет и до сих пор не могу понять: то ли он на самом деле гений, то ли чванливое ничтожество. Интересно, будет ли он сегодня у Элинор? Хотелось бы поговорить с ним пару минут наедине… Кстати, неплохая идея… Эвелин, ты всегда делаешь что-нибудь хорошее для меня – не одно, так другое.
– Лучше прежде позвони… Она ведь вполне может дать тебе от ворот поворот, если ты явишься к ней без приглашения, тем более что у нее в доме будет полно русских эмигрантов в кокошниках.
Дик подошел к телефону. Ему пришлось долго ждать. Наконец, она подошла. Голос у Элинор пронзительный, с хрипотцой.
Она сразу же его огорошила:
– Может, лучше придешь на следующей неделе?
Дик постарался вложить в свои слова как можно больше соблазнительных доводов:
– Прошу тебя, дай мне возможность встретиться со знаменитым князем, Элинор… К тому же мне нужно сообщить тебе кое-что очень важное. В конце концов, ты всегда была моим ангелом-хранителем. Если я не могу заявиться к тебе, когда мне плохо, то к кому идти?
Наконец, она смягчилась, сказала, пусть приезжает, только чтобы долго у нее не торчал. Сможет немного поговорить с несчастным Уордом… он сейчас такой одинокий, позабыт всеми.
Вдруг на другом конце провода раздался взрыв хохота, и от этого шума у него зазвенело в ушах.
Он вернулся к Эвелин. Она сидела на кушетке, откинувшись на подушки, и беззвучно смеялась.
– Дик, какой ты все же мастер говорить сладкие речи!
Дик состроил ей рожу, поцеловал в лобик и вышел.
Квартира Элинор сияла люстрами из резного хрусталя. Она встретила его у двери в гостиную. Ее маленькое узкое личико, обрамленное сверху копной старательно завитых волос, снизу – кружевным воротничком, пришпиленным большой брошью с искусственным бриллиантом, казалось таким гладким, таким хрупким, словно фарфоровым. Из-за ее спины до него доносился шум и высокие голоса русских, мужчин и женщин, а также запах чая и древесного угля.
– Ну, Ричард, вот и ты, – быстро прошипела она ему на ухо. – Не забудь поцеловать ручку великой герцогине… у нее была такая ужасная жизнь. Для тебя это пустяк, а ей будет приятно. Понял? Да, Ричард, меня очень волнует У орд… он, кажется, здорово устал… хочется надеяться, что пока он держится, не срывается. Ты знаешь, он из таких… Ах, эти крупные блондины с короткой шеей!
На столе работы А. Буля перед мраморным камином пыхтел высокий серебряный самовар, а рядом с ним сидела полная стареющая женщина в вышитой блестками шали, с прической а-ля Помпадур, с усталым пятнистым лицом, густо осыпанным пудрой. Она, конечно, была очень аристократична, и в ее глазах то и дело вспыхивали озорные искорки. Из горки паюсной икры в большом хрустальном блюде она намазывала на кусочек черного хлеба и все время смеялась с набитым ртом. Вокруг нее сгрудились русские всех возрастов и разнообразной степени падения: одни в мундирах, другие в дешевых деловых костюмах. Среди них несколько неряшливо одетых молодых женщин и пара молодых людей с прилизанными волосами и лицами, как у мальчиков из хора.
Все пили либо чай из чашек, либо водку маленькими рюмочками. Все налегали на икру. Дика представили князю, молодому человеку с лицом оливкового цвета с черными бровями и небольшими остроконечными усиками. На нем был черный мундир, черные яловые сапоги. Какая у него поразительно тонкая талия, отметил про себя Дик.
Все они были ужасно веселы, беззаботны, как птички. Одни нежно чирикали, другие громко тараторили – по-русски, по-французски, по-английски. Элинор, конечно, пускает пыль в глаза, поймал себя на мысли Дик, ворочая ложкой в плотной зернистой массе черной икры.
Джи Даблъю, бледный и изнуренный, стоял в углу комнаты, повернувшись спиной к иконе с тремя горящими перед ней свечами. Дик вдруг по наитию вспомнил, что видел эту икону в окне салона Элинор на фоне куска пурпурной парчи несколько недель назад. Он разговаривал со священнослужителем в черной сутане с фиолетовой отделкой. Когда Дик подошел к ним, то сразу распознал богатый ирландский акцент.
– Познакомься, Дик, архимандрит О'Доннел. Я правильно вас представил? – сказал Джи Даблъю, и архимандрит, расплывшись в широкой улыбке, кивнул. – Он рассказывал мне о греческих монастырях.
– Вы имеете в виду те места, где таких, как мистер О'Доннел, выращивают как цыплят в инкубаторе?
Архимандрит затрясся от смеха, его лицо с оттопыренными губами сияло.
– Видите ли, Элинор оказала мне не только большую честь, но еще и доставила большое удовольствие. Она хочет, чтобы я ввел ее в таинство истинной церкви. Я рассказывал мистеру Мурхаузу историю моего пути к вере.
Он своими нагловатыми, навыкате, глазами оглядывал Дика с головы до ног.
– Может, мистер Севедж, вы как-нибудь приедете к нам, чтобы послушать наш хор? Неверие улетучивается, растворяется в музыке, словно кусок сахара в стакане горячего чая.
– Да, мне очень нравится русский хор, – сказал Джи Даблъю.
– По-моему, наша дорогая Элинор помолодела в последнее время, выглядит куда более счастливой, не находите?
Священнослужитель весь сиял, глядя на гостей. Джи Даблъю хотя и кивнул, но все же не был в этом уверен до конца.
– Ах, как она на самом деле грациозна и умна. Может, мистер Мурхауз и мистер Севедж приедут ко мне на службу, а потом все вместе пообедаем? У меня есть кое-какие идеи. Хочу написать небольшую книжку о моем религиозном опыте на горе Афон… Вы могли бы мне помочь в этом.
Дик был просто поражен, когда архимандрит, ущипнув его за задницу, сделал шаг в сторону и озорно подмигнул ему левым глазом.
В большой гостиной слышалось позвякивание бокалов, громкие тосты, время от времени жалобный звон разбившегося о пол бокала. Группа молодых русских так громко что-то затянула своими низкими мощными голосами, что люстра у них над головой закачалась, позвякивая.
Икры уже и след простыл, но две горничные в форме уже вносили стол с закусками, посередине которого лежал большой отварной лосось.
Джи Даблъю подтолкнул Дика локтем.
– Не могли бы мы где-нибудь поговорить?
– Да, я ждал встречи с вами, Джи Даблъю. Думаю, у меня в голове возник несколько иной подход к нашей проблеме. Надеюсь на сей раз на успех.
Только они, пробившись через толпу гостей, подошли к двери, как их нагнала русская девушка, вся в черном, с черными глазами и выгнутыми дугой бровями.
– Ах, не уходите, прошу вас. Леокадии Павловне вы так понравились. Ей очень здесь хорошо… такая неформальная обстановка… богема… И это нам очень нравится в Леоноре Ивановне. Она представительница богемы, мы тоже. Мы ее так любим…
– Боюсь, что нам нужно уйти. У нас деловое свидание, – с серьезным видом ответил Джи Даблъю.
– Ах, этот бизнес, бизнес, – недовольно щелкнула пальцами девушка, – гадкий бизнес… Как было бы хорошо в Америке, если бы только не этот ее вечный бизнес.
Они вышли на улицу.
– Бедняжка Элинор, – вздохнул Джи Даблъю. – Боюсь, что у нее возникнут неприятности… Эти русские очень скоро сожрут ее с потрохами вместе с домом. Вы считаете, что она на самом деле выйдет замуж за князя Минграциали? Я навел о нем справки… Все, что он говорит о себе, подтвердилось. Но все равно! Черт подери!
– Ну, все произойдет с венцами, чин по чину, – сказал Дик. – Уже назначена дата венчания.
– В конце концов Элинор знает, что делает. Пока удача улыбалась ей во всем.
Автомобиль Джи Даблъю стоял у подъезда. Из машины навстречу им вылез шофер с наколенной накидкой в руках. Он уже хотел было захлопнуть за Джи Даблъю дверцу, как Дик спросил:
– Не уделите ли мне несколько минут, Джи Даблъю, хотелось бы поговорить о докладе Бингхэму.
– Да-да, совсем забыл, – ответил тот усталым голосом. – Поехали ко мне в Грейт-нек… Поужинаем… Я там обычно один, если не считать детишек.
Улыбнувшись, Дик плюхнулся на заднее сиденье, и шофер тут же захлопнул за ними дверцу большого черного лимузина.
За ужином в доме Мурхауза, в сумрачной столовой с раскрашенными итальянскими панелями, царила довольно мрачная атмосфера. Дворецкий со своим помощником неслышно сновали туда-сюда; за столом, кроме Дика, Джи Даблъю и мисс Симпсон, длиннолицей, воспитанной и изящной гувернантки его детей, никого не было. После ужина они прошли в его небольшой уютный белый кабинет, чтобы там покурить и обсудить доклад Бингхэму. Увидав старого дворецкого с подносом, на котором стояли бутылка виски, вазочка с кубиками льда и стаканы, Дик мысленно поблагодарил благоприятное для себя расположение звезд.
– Где же ты это раздобыл, Томпсон? – спросил Джи Даблъю.
– В подвале, сэр… эти ящики стоят там еще с довоенных лет. Миссис Мурхауз как-то купила их в Шотландии… Насколько я знаю, мистер Севедж любит бывать в ночных клубах.
– Вот вам преимущество дурной репутации! – засмеялся Дик.
– Это самый лучший виски, смею вас заверить. Я-то знаю, – сказал с серьезным видом Джи Даблъю, растягивая слова. – Знаете, я никогда не получал особого удовольствия от выпивки, поэтому бросил пить еще до введения «сухого закона».
Джи Даблъю зажег сигару, затем вдруг бросил ее в камин.
– Нет, больше не буду. Врач говорит, что можно выкуривать по три сигары в день, это здоровью не повредит… но всю эту неделю я чувствовал недомогание, киснул… Нужно уходить с биржи… Надеюсь, Дик, вы держитесь от нее подальше?
– Мои кредиторы не дают мне возможности купить даже лотерейный билет. Выметают все под чистую.
Джи Даблъю прошелся по своему маленькому кабинету с полками, сплошь уставленными новенькими, в сафьяновых переплетах томиками произведений знаменитых писателей, постоял, заложив за спину руки, у камина во флорентийском стиле.
– Знаете, я все время зябну. Наверное, что-то с кровообращением… Может, это результат посещения Гертруды… Доктора наконец признали, что она безнадежна. Какой шок я испытал от их жестоких слов!
Дик, поставив стакан на столик, встал.
– Сожалею, Джи Даблъю… Однако случаются поразительные случаи излечения от болезней головного мозга.
Джи Даблъю стоял у камина, губы его вытянулись в тонкие шнурки, большие челюсти тряслись.
– Только не шизофрения… Я могу помочь во всем, только не в этом… Я такой одинокий человек, – сказал он. – Можете себе представить, когда-то я собирался стать поэтом-песенником! – Он улыбнулся.
Дик тоже улыбнулся, протянул к нему руку.
– Хочу пожать вашу руку, Джи Даблъю, поздравить с гибелью мелкого стихотворца.
– В любом случае, – продолжал хозяин, – у моих детей будет куда больше преимуществ, чем было у меня… Может, до того как мы перейдем к делу, вы подниметесь к ним, пожелаете им спокойной ночи? Вас это не затруднит? Мне хотелось бы показать их вам.
– Что вы, конечно, нет! – живо откликнулся Дик. – Я очень люблю детей. По сути дела, я до сих пор не ощущаю себя взрослым человеком.
На верхней площадке лестницы их встретила мисс Симпсон. Приложив пальчик к губам, сказала:
– Шшш, маленькая Гертруда уже спит.
На цыпочках они спустились в белый холл. Дети лежали в кроватках, в небольшой комнате, похожей на больничную палату, в которой было довольно прохладно из-за открытого окна. На каждой подушке – по головке с копной пшеничных волос.
– Стэпл – самый старший… ему двенадцать, – прошептал Джи Даблъю. – За ним идет Гертруда, потом Джонни…
Стэпл вежливо также пожелал спокойной ночи Дику. Гертруда даже не проснулась, когда они включили в детской свет. Джонни, по-видимому, приснился какой-то кошмар. Сидя в кроватке с широко распахнутыми голубыми глазами, он плакал:
– Нет, нет! – испуганно всхлипывал он.
Присев на краешек кроватки, Джи Даблъю стал гладить его по головке, успокаивать, и вскоре ребенок снова заснул.
– Ну, спокойной ночи, мисс Симпсон, – сказали они и на цыпочках сошли по лестнице вниз.
– Ну, что скажете о них? – поинтересовался отец, сияя от счастья.
– Да, на самом деле, на них приятно поглядеть, – ответил Дик. – Я вам завидую.
– Как я рад, что привез вас к себе!.. Мне здесь было так одиноко без вас. По-моему, мне нужно больше развлекаться, – заключил Джи Даблъю.
Они снова сели на свои стулья и стали обсуждать проектную схему, с которой предстояло ознакомить компанию «Бингхэм продактс». Часы пробили десять. Джи Даблъю зевнул. Дик встал.
– Джи Даблъю, не хотите узнать мое мнение, только честно?
– Давайте, малыш, вы же знаете, вы можете сказать мне все, что хотите.
– Ну, так вот что, – он плеснул в рот последний глоток теплого виски из стакана. – Мне кажется, что мы за деревьями не видим леса… мы все погрузились в пучину мелких деталей. Вы говорили, что этот старый джентльмен туповат… один из тех, которые из разносчиков газет становятся президентами компаний. Не думаю, чтобы весь этот вздор в верном свете представил ту рекламную кампанию, о которой вы в общих чертах говорили нам месяц назад…
– Знаете, по правде говоря, я и сам этим всем не очень удовлетворен.
– В доме есть пишущая машинка?
– Нужно спросить у Томпсона или у Мортока. Пусть поищут. Может, где-нибудь и найдут.
– Так вот. Думаю, что я смог бы немного развить вашу фундаментальную идею. На мой взгляд, это одна из величайших идей, когда-либо возникавших в мире бизнеса.
– Само собой, ведь над нею трудились все наши сотрудники.
– Посмотрим, смогу ли я вначале все разобрать, а потом собрать заново за уик-энд. В конце концов мы от этого ничего не теряем… Мы должны достать этого старикашку, иначе за нас это сделает Хэлси.
– Они крутятся вокруг него, как волчья стая, – сказал Джи Даблъю, вставая со стула и позевывая. – Ладно, я оставлю все на ваше усмотрение. – У двери он обернулся. – Само собой, эти русские аристократы с социальной точки зрения – высшее общество. Это, конечно, на руку Элинор… Но мне хотелось бы, чтобы она ими не занималась… Знаете, Дик, у нас с Элинор чудесные отношения… Симпатия ко мне этой маленькой женщины, ее советы значат очень много для меня… Я очень хочу, чтобы она этим не занималась… Ладно, пошел спать…
Дик поднялся в большую спальню, увешанную картинами со сценами охоты. Томпсон принес ему новую бесшумную пишущую машинку и бутылку виски. Дик стучал на машинке всю ночь, сидя за столиком в пижаме и халате, попивая виски. Он все еще работал, когда темные окна стали голубеть в предвестии нарождающегося дня, и через просветы в тяжелых шторах уже можно было различить узорчатую крону деревьев, стоящих вокруг насквозь промокшей лужайки с налипшим на ветках мокрым снегом. От множества выкуренных сигарет у него было горько во рту. Насвистывая, он пошел в ванную комнату, открыл кран с горячей водой. У него от усталости кружилась голова, перед глазами роились радужные искры, но он своего добился – на столике лежал новый проект.
В полдень, когда Джи Даблъю вернулся с детьми из церкви, Дик, побритый и одетый, расхаживал взад и вперед по выложенной плитами террасе, вдыхая свежий воздух.
В глазах у него рябило, в висках стучала кровь, но он старался сейчас позабыть о недомогании. Главное, что Джи Даблъю пришел в восторг от его работы.
– Само собой разумеется: самообслуживание, независимость, индивидуализм – вот слова, которые я вдалбливаю в головы своим детям с младых ногтей. У нас будет не просто рекламная кампания, у нас будет кампания, ратующая за американизм… После ланча я пошлю машину за мисс Уильямс, кое-что ей продиктую. Здесь еще есть над чем поработать, Дик.
– Конечно, о чем разговор, – согласился Дик, покраснев. – Я только восстановил вашу первоначальную концепцию, Джи Даблъю.
За столом во время ланча вместе с ними сидели детишки, и Дику нравилось с ними болтать. Он рассказывал им истории о том, как выращивал кроликов, когда был совсем маленьким мальчиком в Джерси. Джи Даблъю сиял от счастья. После ланча в бильярдной в подвале Дик играл в пинг-понг с мисс Симпсон, Стэплом и маленькой Гертрудой, а Джонни подносил им мячики. Джи Даблъю пошел в свой кабинет вздремнуть.
Позже они составили проспект, который мисс Уильямс должна была отпечатать. Все трое увлеченно работали, сидя перед камином, когда вдруг появился Томпсон и осведомился, не угодно ли будет мистеру Мурхаузу поговорить по телефону с мистером Грисколмом.
– Ладно, поговорю, – сказал Джи Даблъю. – Неси сюда телефон.
Дику казалось, что он задом примерз к стулу. Он слышал гнусавый от волнения голос на другом конце провода.
– Эд, ну чего ты беспокоишься, – успокаивал его, растягивая слова Джи Даблъю. – Отдохни как следует, мой мальчик, чтобы утром был свежим как огурчик, чтобы смог внести свои коррективы в окончательный вариант, над которым мы с мисс Уильямс трудились всю ночь напролет. Как раз ночью мне в голову пришли кое-какие необходимые изменения… Как говорится, утро вечера мудренее… Может, поиграем сегодня днем в ручной мяч? Как следует пропотеть, вот что нужно. Великая вещь для любого мужчины. Если бы на дворе не было так сыро, я и сам поиграл бы в гольф и закатил бы никак не меньше восемнадцати шаров. Ладно, увидимся утром, пока, Эд.
Джи Даблъю положил трубку.
– Знаете, Дик, – сказал он, – мне кажется, что Эду Грисколму нужно отдохнуть пару недель где-нибудь в Нассау или в другом таком же приятном месте По-моему, он понемногу утрачивает способность улавливать суть вещей… Думаю, я сделаю ему такое предложение. Он, знаете ли, очень ценный работник в конторе.
– Да, одна из самых ярких фигур в области паблисити, – вяло подтвердил Дик.
Утром следующего дня он поехал на работу вместе с Джи Даблъю, но попросил шофера остановиться у дома матери на Пятьдесят шестой улице, чтобы надеть свежую рубашку. Когда он появился в офисе, оператор коммутатора в холле широко ему улыбнулась. Все только и говорили о докладе Бингхэму. В вестибюле он столкнулся с неизбежной мисс Уильямс. Ее кислая физиономия старой девы вдруг расплылась в медоточивой улыбке.
– Мистер Севедж, мистер Мурхауз просил вас встретиться с ним и мистером Бингхэмом в «Плазе» в половине первого. Он туда пригласил мистера Бингхэма на ланч.
Все утро прошло в рутинной работе. Около одиннадцати ему позвонила Эвелин Джонсон, сказала, что хочет его повидать.
– Как насчет конца следующей недели? – съязвил он.
– Но я уже в вашем офисе, – обиженно сказала она.
– Ладно, поднимайся, только поскорее, у меня полно работы… Ты же знаешь, что такое понедельник.
При льющемся из окна тусклом свете затемненного облаками неба лицо ее казалось неподвижным, напряженным. На ней серое пальто с чуть потертым меховым воротником, колючая шляпка из серой соломки туго сидела на ее голове, – Дику даже показалось, что она, по-видимому, была куплена еще в прошлом году. Морщины от верхней губы до подбородка стали еще глубже, еще более отчетливы.
Дик встал ей навстречу, сжал обе ее руки.
– Эвелин, у тебя такой усталый вид.
– По-моему, у меня начинается грипп, – торопливо затараторила она. – Я просто забежала сюда, чтобы увидеть хоть одно дружелюбное лицо. У меня встреча с Джи Даблъю в одиннадцать пятьдесят. Думаешь, он мне поможет? Если я смогу найти десять тысяч долларов, то Шуберты раздобудут остальное. Но деньги нужны немедленно, так как у кого-то есть права на пьесу, а договор истекает завтра… Ах, как я устала от ничегонеделания!.. У Холдена такие замечательные идеи об этой постановки, и он поручает мне декорации, костюмы… А если отдать ставить ее какому-нибудь режиссеру с Бродвея, то он наверняка все загубит… Дик, я знаю – это великая пьеса.
Дик нахмурился.
– Видишь ли, сейчас не самое удачное время для дискуссий… у нас утром уйма работы, мы все очень заняты.
– Ладно, не стану больше тебя отвлекать. – Они стояли у окна. – Как ты можешь выносить этот треск клепальных машин?
– Что ты, Эвелин, эта клепка музыкой звучит у нас в ушах, она заставляет нас петь, словно канареек, во время грозы. Этот грохот означает бизнес… Если Джи Даблъю последует моему совету, то у нас скоро будет новый офис.
– Ну, прощай! – Она положила свою руку в серой поношенной перчатке ему на локоть. – Ты, конечно, замолвишь за меня словечко, я знаю. Ты, седовласый мальчик в этом доме…
Она вышла, оставляя за собой слабый запах одеколона и мокрого мехового воротника. Нахмурившись, Дик вышагивал по кабинету. Он почему-то вдруг занервничал, задергался. Нет, нужно, наверное, выйти на улицу, глотнуть свежего воздуха, может, чего-нибудь выпить перед ланчем.
– Если кто-нибудь позвонит, – бросил он на ходу секретарше, – пусть звонят после трех. Мне тут кое-что Нужно сделать, а потом у меня деловая встреча с мистером Мурхаузом.
В лифте он столкнулся с Джи Даблъю. В новом пальто с большим меховым воротником, в шляпе «федоре», он спускался вниз.
– Дик, – с серьезным видом сказал он, – если вы опоздаете к ланчу в «Плазе», я сверну вам шею… Хоть вы и пользуетесь репутацией слепого Купидона с луком и стрелами.
– Пригодятся, чтобы поразить Бингхэма в самое сердце, – ухмыльнулся он.
Лифт ринулся вниз, как в пропасть, и в ушах Дика загудело.
Джи Даблъю, довольный его шуткой, кивнул.
– Между прочим, только между нами, что вы думаете по поводу проекта миссис Джонсон поставить пьесу, а? Само собой, она очень одинокая женщина. К тому же большая подруга Элинор. Дик, мой мальчик, почему бы вам не жениться?
– На ком, на Эвелин? Но она замужем.
– Это я подумал вслух, не обращайте внимания!
Выйдя из лифта, они влились в полуденную толпу, и она стремительно понесла их к Большому Центральному вокзалу. Вышло солнце и посылало со своего неоглядного куполообразного потолка косые лучи с мириадами пляшущих в них пылинок.
– Ну а что скажете по поводу этого театрального проекта? Видите ли, все мои средства связаны на фондовой бирже… Можно, конечно, взять кредит в банке…
– Театр – дело рискованное, – сказал Дик. – Эвелин, конечно, девушка замечательная, талантливая, все при ней, но я не знаю, достаточно ли варит ее голова, чтобы окунуться в пучину бизнеса. Поставить пьесу – это рисковый бизнес.
– Мне, конечно, хочется помочь старым друзьям… но вдруг мне в голову пришла мысль… Если Шуберты считают, что здесь пахнет большими деньгами, то и сами могут кое-что внести… Само собой, у миссис Джонсон артистическая душа.
– Кто сомневается? – спросил Дик.
В двенадцать тридцать он в холле «Плаза» ждал Джи Даблъю, жуя сен-сен, чтобы отбить запах виски. По пути сюда он опрокинул у Тони три стаканчика. В двенадцать сорок пять он увидел Джи Даблъю. Тот выходил из гардероба – крупная, грузная фигура, похожая на грушу, лицо с белесо-голубыми глазами и прилизанными волосами песочного цвета, уже тронутыми сединой. Рядом с ним шагал высокий, худой, как призрак, человек с седыми неопрятными волосами, несколько прядей которых, как собачьи хвосты, свешивались ему на уши.
В ту же минуту, когда оба они вошли в холл, он услыхал скрипучее гудящее «бу-бу-бу», издаваемое этой каланчей.
– …Никто из них не мог умиротворить меня, если на рынке царила несправедливость. Мне пришлось вынести длительную борьбу, – ту борьбу, которую древние пророки обещали людям на этой земле, и с высоты своего семидесятилетнего библейского возраста я могу с чистой совестью признать, что она, моя борьба, была увенчана как материальными, так и духовными успехами. Может, в силу своей давнишней подготовки к карьере проповедника, я всегда чувствовал – и такое чувство, мистер Мурхауз, не такая уж редкость среди выдающихся бизнесменов нашей страны, – что материальный успех это не единственное, к чему следует стремиться… нужно добиваться возвышения духа, духовного служения. Вот почему, скажу я вам откровенно, я был огорчен, даже уязвлен до глубины души этим черным злодейским заговором. Тот, кто крадет у меня кошелек, крадет хлам, но кто… что такое… по-моему, память мне уже изменяет… Боже… Ах, да! Как поживаете, мистер Севедж?
Дик страшно удивился силе его рукопожатия. Старик чуть не вывернул ему руку. Перед ним был высокий, сухопарый, с выпирающими суставами старый человек с копной седых волос, с большой головой, с выдающейся далеко вперед нижней челюстью, а кожа на его лице смуглая, словно загорелая, свисала складками, как на морде бульдога. Джи Даблъю рядом с ним казался таким маленьким, даже щуплым.
– Очень рад встрече с вами, сэр, – сказал Ю.-Р. Бингхэм. – Я всегда говорил своим дочерям, что если бы я родился чуть позднее, принадлежал к вашему поколению, то с большой радостью нашел бы для себя очень интересную и полезную работу в области рекламы, паблисити. Но, увы, в дни моей молодости такую тропинку было гораздо труднее проложить, тем более юноше, который вступал в жизнь, не имея за душей ничего, кроме превосходных традиций поддержания высокой морали и страстной преданности религии, которую я, так сказать, впитал с молоком матери. Нам тогда приходилось самим толкать колеса, и это были колеса грязного фургона, запряженного мулами, а не колеса роскошного автомобиля. Ю.-Р. Бингхэм гудел «бу-бу-бу» до самого входа в ресторанный зал. К ним тут же слетелась стайка официантов с бледными лицами. Они двигали стульями, суетливо накрывали столик, тащили картонки меню.
– Послушайте, вы, – обратился Бингхэм к метрдотелю, – на кой черт мне сдалась эта карточка? Я живу по законам природы. Съедаю обычно лишь несколько орехов, немного овощей, пью сырое молоко. Принесите мне немного вареного шпината, тарелку тертой моркови и стакан непастеризованного молока… В результате, джентльмены, когда несколько дней назад я отправился к одному знаменитому врачу по просьбе одной из крупнейших страховых компаний в городе, занимающейся пожизненным страхованием, тот после обследования был просто поражен. Он долго не мог поверить, думал, что я вешаю ему лапшу на уши, когда я сказал, сколько мне лет – семьдесят один!
– Мистер Бингхэм, – сказал Дик, все еще не преодолев до конца смущения, – вы находитесь в превосходной физической форме. У вас организм сорокапятилетнего абсолютно здорового спортсмена…
– А ну пощупайте, молодой человек! – И Ю.-Р. Бингхэм поднес к его носу напрягшийся пружинистый бицепс.
Дик потыкал его двумя пальцами.
– Да, твердый как сталь. У вас, мистер Бингхэм, не рука, а кувалда! – сказал Дик, одобрительно кивая головой.
Но Бингхэм уже продолжал свою речь.
– Видите ли, мистер Мурхауз, я на практике исполняю то, что проповедую… и рассчитываю, что и другие будут следовать моему примеру. Могу добавить, что во всем списке медицинских препаратов и патентованных лекарств, выпускаемых «Бингхэм продактс» совместно с «Раггид хелф корпорейшн», нет ни одного, содержавшего в себе какой-нибудь минерал, наркотик или другие вредные для здоровья ингредиенты. Сколько мне пришлось затратить времени и затрачивать его еще и еще, приносить в жертву сотни тысяч долларов, чтобы вычеркнуть из своего списка все эти подозрительные снадобья, которые доктор Горман и все остальные отличные специалисты, работающие в моем научно-исследовательском отделе, считают опасными для здоровья или способствующими укоренению дурных привычек. Все наши препараты, разработанная нами система поддержания диеты, все снадобья – это лекарства, которые создает сама природа: травы и полезные растения, которые находят и отбирают на необозримом пространстве нашей планеты, во всех четырех частях света, в полном соответствии с традициями мудрецов-целителей и последними открытиями здравой медицинской науки.
– Вам кофе сейчас, мистер Бингхэм, или попозже?
– Кофе – это смертельный яд, как, впрочем, и алкоголь, чай и табак. Если бы все эти коротко стриженные женщины и мужчины с длинными патлами и эти чудаки с дико вытаращенными глазами из медицинских школ, которые стараются всячески ограничить свободу американского народа, препятствовать его поискам здоровья и благополучия, направили свою деятельность только на запрет всех этих опасных для человека ядов, подрывающих мужскую потенцию наших молодых людей и наносящих урон способности к воспроизведению потомства наших милых американских женщин, то я бы никогда с ними не ссорился. Более того, я сделал бы все, что могу, чтобы помочь им, оказать поддержку. В один прекрасный день я передам все свое состояние на финансирование такой широкой пропагандистской кампании. Я знаю, что простые люди в нашей стране испытывают точно такие же чувства, как и я, потому что я – один из них, такой же, как и они, я рос на ферме среди простых богобоязненных крестьян. Американский народ нужно защитить от происков этих чокнутых чудаков.
– Вот именно это, мистер Бингхэм, – сказал Джи Даблъю, – и станет лейтмотивом той рекламной кампании, которую мы сейчас разрабатываем.
Принесли чаши для ополаскивания рук.
– Ну, мистер Бингхэм, – сказал Джи Даблъю, вставая из-за стола. – Я получил большое удовольствие от общения с вами. К сожалению, вынужден вас покинуть, у меня важное совещание директоров в даунтауне, но с вами остается мистер Севедж, он в курсе дела, посвящен во все подробности, все знает как свои пять пальцев и ответит на любой ваш вопрос. Значит, встречаемся с вашим отделом сбыта в пять.
Когда они остались вдвоем, Бингхэм, наклонившись к Дику, негромко сказал:
– Молодой человек, сегодня мне просто необходимо немного расслабиться. Может, вы в качестве моего гостя сможете предложить мне какое-нибудь развлечение?… А то все работа, работа, когда же отдых от забот… вы, наверное, слышали такое изречение? Чикаго всегда был моей штаб-квартирой, а когда я приезжал в Нью-Йорк, то постоянно не хватало времени, чтобы побродить по городу… Может, вы предложите мне какое-нибудь шоу, увеселение, что-нибудь эдакое экстравагантно-музыкальное. Я ведь выходец из простого народа, поэтому давайте пойдем туда, куда ходят простые люди.
Дик понимающе кивнул.
– Дайте подумать. Итак, сегодня понедельник… время после полудня… прежде мне нужно позвонить в контору… Где-то должен идти водевиль… Ничего не могу сейчас придумать, кроме шоу-бурлеска.
– Да-да, что-нибудь в этом роде: музыка, молодые красивые девушки… Я так высоко ценю человеческое тело. Все мои дочери, слава Богу, просто великолепные образцы женской породы. У них чудные фигуры. Знаете, созерцание прекрасных женских тел всегда действует на нас расслабляюще, успокаивающе… Пойдемте, сегодня вы мой гость. Я помогу вам все решить по поводу нашего с вами дела. Между нами говоря, мистер Мурхауз – экстраординарная личность. Думаю, стоит поучиться у него чувству собственного достоинства… Но не станем забывать, что мы собираемся разговаривать с простым людом.
– Но простой люд сегодня не так уже и прост, мистер Бингхэм, как было когда-то. Им теперь нравится кое-что с перчиком, – сказал Дик, едва поспевая за Ю.-Р. Бингхэмом, широкими шагами направившемуся к гардеробу.
– Я никогда не ношу ни шляп, ни пальто, – гудел он. – Только вот этот шарф, дорогая леди.
– Мистер Севедж, у вас есть дети? – спросил Бингхэм, когда они сели в такси.
– Нет, в данный момент я не женат, – не совсем уверенно ответил Дик, закуривая сигаретку.
– Не обидитесь, если такой старый человек, как я, разыграет перед вами роль отца и укажет вам на нечто весьма важное?
Двумя своими шишковатыми длинными пальцами он вытащил у него изо рта сигарету и выкинул ее через окошко.
– Мой друг, вы отравляете себя наркотиками и разрушаете свою мужскую потенцию. Когда мне было лет сорок, мне приходилось вести суровую борьбу за выживание. Моя ныне великая организация находилась тогда в пеленках. С физической точки зрения я превратился в развалину. Я был рабом алкоголя и табака. Я развелся со своей первой женой, а если бы у меня вдруг появилась вторая, я не смог бы вести себя с ней так… как полагается мужчине. Ну так вот. В один прекрасный день я сказал себе: док Бингхэм – все друзья в те времена называли меня «док» – как у христианина старой закалки у тебя только один путь – в Град разрушения, где тебя ждет смерть. А когда ты отсюда уйдешь, после тебя на земле никого не останется, даже ребенка, и никто не уронит ни одной слезинки над тобой. И вот тогда я стал интересоваться культурой человеческого тела… дух мой, должен сказать, уже был в достаточной степени высок, ибо еще в юности я ознакомился со многими классическими сочинениями и многое из них запомнил благодаря своей феноменальной памяти… В результате я смог добиться больших успехов во всех своих начинаниях,… Как-нибудь вы познакомитесь с моими домочадцами и увидите, что такое красота, что такое благолепие в здоровом американском доме.
Ю.-Р. Бингхэм все еще разглагольствовал, когда они занимали свои места в первом ряду у самой сцены на шоу-бурлеске. Дик и опомниться не успел, как у него перед глазами замелькали резвые голые женские ножки с пятнышками от уколов. Джаз-банд гремел, надрывался, девушки виляли задами, пели, сбрасывали с себя одежду в этой душной пыльной пропахшей запахом пота из подмышек, пудры и грима атмосфере, постоянно перемещаясь в ярком пятне света от «юпитера», в который то и дело попадала седая голова Бингхэма. Старик пришел в неописуемый восторг, когда одна из девиц, наклонившись над ним, заворковала:
– Нет, вы только посмотрите на этого папочку!
Она что-то пропела прямо ему в лицо, подергала перед ним бедрами, закрытыми лишь узкой полоской прозрачной ткани на проволочке. Бингхэм, едва не подскочив на месте, азартно толкнул Дика локтем, прошептал:
– Возьмите у нее телефончик!
И, глядя на ее перемещения по сцене, все время восклицал:
– Ну вот, теперь я снова чувствую себя мальчишкой!
В антракте Дику удалось дозвониться до мисс Уильямс в конторе и сказать ей, чтобы она запретила курить участникам совещания.
– Передайте Джи Даблъю, что этот старый негодяй утверждает, будто курильщики сами себя загоняют в гроб.
– Ах, мистер Севедж, что это вы такое говорите, – возмутилась мисс Уильямс,
В пять Дик тщетно пытался вытащить старика из зала, но тот упирался, не хотел уходить, не досмотрев до конца такое замечательное шоу.
– Ничего, ничего, – говорил он, – они меня подождут, куда они денутся?
В такси по дороге в офис старик все время довольно фыркал.
– Боже, я всегда наслаждался подобным зрелищем – красивые женские ножки, шоу, божественные формы человеческого тела… Только, мой друг, думаю, не стоит особенно распространяться о том, как мы с вами провели этот день. Пусть это останется между нами.
Вдруг он изо всех сил ударил Дика по коленке, тот даже подскочил от неожиданности.
– Как все же иногда здорово прогулять работу!
На совещании на документе в нужном месте появилось факсимиле компании «Бингхэм продактс» с подписями. Мистер Бингхэм соглашался со всем, он вообще не обращал особого внимания на ход обсуждения. Оно еще не дошло и до середины, как он заявил, что устал, что едет домой спать, и, позевывая, вышел из зала. Детали проекта за него обсудят мистер Голдмарк и представители «Д. Уинтроп Гудзон компани», которая занимается рекламой для Бингхэма. Дику ужасно понравилось, как Джи Даблъю вел с ними переговоры, – в жесткой, властной, но спокойной манере. После совещания он напился и даже попытался трахнуть в такси одну свою знакомую, но из этого ничего не вышло, и он поехал в свою пустую квартиру, чувствуя себя просто ужасно.
Утром Дик проспал. Его разбудил звонок телефона. Звонила мисс Уильямс. Она передала ему распоряжение шефа: немедленно собрать чемодан и ехать на вокзал. Он будет сопровождать мистера Мурхауза в его поездке в Вашингтон, где тот примет участие в слушаниях конгресса.
– И еще, мистер Севедж, – продолжала секретарша. – Мы все здесь в конторе понимаем, что вы сыграли главную роль в успешном оформлении сделки. В том, что доклад Бингхэму принят, – ваша заслуга. Мистер Мурхауз считает, что вы их всех просто загипнотизировали.
– Вы очень любезны, мисс Уильямс, – сказал Дик слащавым голосом.
Дик с Джи Даблъю заняли купе в салон-вагоне. Мисс Уильямс ехала с ними, и они напряженно работали всю дорогу. Дик весь день ужасно мучился, ему так хотелось пропустить глоточек-другой, но он не осмеливался этого сделать, хотя у него в чемодане лежала бутылка виски. Мисс Уильямс наверняка увидит, как он ее вытаскивает, и начнет нудно упрекать его своим обычным язвительным, хотя и словно извиняющимся тоном. К тому же он знал, что боссу это не понравится. Тот считал, что он, Дик, слишком много пьет.
Он очень нервничал, выкуривал одну сигарету за другой, и теперь его язык еле ворочался из-за горькой сухости во рту. Тогда он принялся жевать резинку.
Дик все время пытался привлечь внимание Джи Даблъю к своим новым идеям и подходам, покуда тот не лег на диван, чтобы немного вздремнуть, сказав, что чувствует себя неважно. Затем Дик отвел мисс Уильямс в вагон-ресторан, напоил ее там чаем и рассказал кучу смешных историй, от которых она покатывалась со смеху. Когда они наконец проехали по 'закопченным тоннелям Балтимора, он чувствовал, что уже созрел и его можно отправлять в психушку. Еще до приезда в Вашингтон он наверняка стал бы рассказывать пассажирам, что он – Наполеон, если бы только ему не удалось украдкой как следует отхлебнуть из бутылки шотландского виски, когда мисс Уильямс вышла в туалет, а Джи Даблъю был поглощен изучением кипы писем, которыми Ю.-Р. Бингхэм обменивался от имени своей компании «Бингхэм продактс» с неким лоббистом в Вашингтоне, полковником Хадсоном, по поводу нового законодательства об экологически чистой пище.
Удалившись наконец в свою спальню в их двухместном угловом номере, который всегда занимал Джи Даблъю в отеле «Шорхэм», Дик с большим облегчением, как нормальный человек, налил себе стакан виски с содовой и льдом. Неторопливо потягивая любимый напиток, он составлял остроумную телеграмму для девушки, с которой собирался пообедать сегодня вечером в Кролони-клаб. Он уже почти допил стакан, когда вдруг ожил телефон. На сей раз звонила секретарша Ю.-Р. Бингхэма из отеля «Уиллард». Она поинтересовалась, не сможет ли Дик принять приглашение пообедать с мистером и миссис Бингхэмами и их дочерьми.
– Конечно, поезжайте, – сказал Джи Даблъю, когда Дик спросил у шефа, нужен ли он тому. – Я завершу эту сделку, женив вас на одной из этих красавиц Бингхэма, имейте это в виду!
Дочери Бингхэма оказались рослыми молодыми девицами. Их звали Хайджея, Олтея и Мира. Миссис Бингхэм – толстая, не первой молодости блондинка с невыразительным скучным лицом, в круглых очках с металлической оправой. Они, правда, все были в очках, кроме Миры, которая куда больше походила на отца. Девица, по-видимому, очень любила поговорить. Она была моложе своих сестер, и Ю.-Р. Бингхэм, который большими шагами расхаживал вокруг них в старомодных теплых домашних туфлях, в рубашке с открытым воротом, за которым виднелась красное фланелевое нижнее белье, представил ее гостю как единственного члена семьи с артистическими наклонностями. Она говорила обо всем весело, взахлеб, рассказывала, что собирается в Нью-Йорк, чтобы там изучать живопись. Она сделала Дику комплимент, сказав, что у такого человека, как он, вероятно, тоже артистический темперамент.
Обед проходил в нервозной обстановке, так как мистер Бингхэм все время заворачивал обратно официантов с блюдами и страшно их ругал и распекал за то, что, по его мнению, капуста переварена, сырая морковь еще не дозрела до кондиции, как будто они были в этом виноваты, и в конце концов, окончательно рассердившись, послал за метрдотелем.
Все послушно ели картофельный суп, вареный лук, посыпанный крошкой орехов фундука, намазывали кусочки хлеба растительным маслом из арахиса и запивали все эти яства кока-колой. Вдруг к ним подошли двое из Эн-би-си с микрофоном, чтобы начать восьмичасовую передачу Бингхэма о вкусной и здоровой пище. Теперь он снова стал удивительно радушным, все время улыбался – просто душка. Тут же из спальни выплыла зареванная миссис Бингхэм. Незадолго до этого она, зажав руками уши, в ужасе выбежала из гостиной, чтобы не слышать отвратительных ругательств своего супруга.
Она стояла перед ними с красными глазами, с маленьким пузырьком с нюхательной солью в руках. Но, по-видимому, она зря вернулась. Ю.-Р. Бингхэм вдруг заорал, что женщины в номере отвлекают его внимание от микрофона, и тут же прогнал всех в спальню. Дика он, однако, оставил – пусть послушает его передачу о здоровье и правильной диете, его рекомендации по специальным физическим упражнениям. Старик объявил о предстоящем ежегодном походе по пересеченной местности от Вашингтона до Луисвилля, спонсором которого выступала газета «Крепкое здоровье», печатный орган «Бингхэм продактс». Этот поход в течение трех дней он будет возглавлять сам лично, а потом уступит свое место молодым.
После передачи в гостиную вновь вернулись женщины, миссис Бингхэм со своими дочерьми, – все накрашенные, припудренные, с бриллиантовыми сережками в ушах, нитками жемчуга на шее и уже в пальто из шерстяной ткани с начесом. Они пригласили Дика и обоих радиожурналистов в театр Кейта, но Дик отказался, сославшись на загруженность работой. Миссис Бингхэм все же вырвала у Дика обещание непременно посетить их дом в Эврике.
– Приезжайте, молодой человек, на месячишко, – бубнил Бингхэм, прерывая жену. – Мы там сделаем из вас настоящего мужчину. Первая неделя – апельсиновый сок, спринцевания, массаж, отдых… После этого начнем укреплять ваш организм с помощью воздушных зерен пшеницы, молока, сливок, которых там завались. Немного бокса, пробежки, прогулки пешком на солнце без стесняющей движения одежды, и в результате вы вернетесь домой совершенно другим человеком, станете истинным продуктом замысловатой ручной работы природы, соперником животных… ну вы, конечно, знаете строчки бессмертного барда… и вы навсегда забудете об этой вредной для здоровья нью-йоркской жизни, которая отравляет весь ваш организм. Приезжайте, молодой человек… Ну, до свиданья! Сейчас сделаю свои упражнения для более глубокого дыхания – и в постель. Когда я в Вашингтоне, то обычно встаю в шесть утра и иду взламывать лед на Потомаке… Может, мокнемся вместе завтра? Там будет кинохроника «Пате». Вам их внимание не помешает, покуда вы в этом бизнесе…
– В другой раз, мистер Бингхэм, в другой раз, – торопливо отказался Дик.
В отеле Джи Даблъю уже заканчивал обед в компании сенатора Плэнета, полковника Хадсона и какого-то гладкого розовощекого человека с жабьей физиономией и любезными, предупредительными манерами.
Сенатор, встав из-за стола, радушно пожал Дику руку.
– Ну, малыш, мы ожидали, что вы после общения с Бингхэмом вернетесь в шкуре тигра. Старик не продемонстрировал вам, насколько у него расширилась грудная клетка после занятий по его системе?
Джи Даблъю сидел с мрачным видом.
– Нет, на сей раз нет, сенатор, – ответил Дик.
– Послушайте, сенатор, – нетерпеливо заговорил Джи Даблъю, продолжая, по-видимому, с того места, на котором остановился, – речь в данном случае идет о принципе. Если правительство вмешивается в бизнес, то тем самым создает прецедент, а это означает конец всякой свободе, частной инициативе в нашей стране.
– Это еще означает начало русской красной большевистской диктатуры, тирании, – сердито акцентировал полковник Хадсон.
Сенатор Плэнет засмеялся.
– Не слишком ли сильно сказано, Джоэл?
– Этот законопроект предназначен для того, чтобы лишить американский народ права заниматься самолечением. Группа ленивых правительственных чиновников и эмигрантов будет вам указывать, какое слабительное нужно принимать, а какое нет. Как и многое другое, эта отрасль производства попадет в руки чокнутых, с завихрениями людей и тех, кто не прочь сунуть нос в чужие дела. Американский народ имеет полное право выбирать те изделия, которые он хочет купить, – это несомненно. Я считаю все противоречащее этому положению оскорблением наших здравомыслящих граждан.
Сенатор допил остатки послеобеденного кофе из последней чашечки. Дик заметил, что все они пьют бренди из больших пузатых стаканов.
– Ну, – неторопливо начал сенатор, – все, что вы говорите здесь, быть может, вполне справедливо, но у этого законопроекта большие шансы на народную поддержку, и вам, джентльмены, не следовало бы забывать, что я в этом деле не могу действовать как свободный, ничем не связанный человек. Мне нужно прежде ознакомиться с мнением моих избирателей…
– С моей точки зрения, – перебил его полковник Хадсон, – все эти законопроекты, касающиеся экологически чистой пищи и лекарств, выгодны лишь медикам. Вполне естественно, врачи хотят, чтобы мы обязательно проконсультировались у них перед тем, как купить зубную щетку или пакетик с экстрактом корня лакрицы.
Джи Даблъю снова начал с того места, где остановился:
– Цель развития патентованных на научной основе лекарств заключается в том, чтобы предоставить полную свободу простому человеку самому, без консультаций с врачом, лечить неопасные заболевания, сделать его, так сказать, независимым.
Сенатор молча попивал бренди.
– Боуви, – подхватил полковник Хадсон, потянувшись за бутылкой, – ты знаешь ничуть не хуже меня, что простые люди твоего штата не желают, чтобы их свободу ущемляли вашингтонские ищейки и большие любители совать нос в чужие дела… У нас есть деньги, у нас есть организация, и поэтому мы сможем оказать большую помощь в проведении кампании, которую собирается начать мистер Мурхауз. Это будет одна из самых крупномасштабных образовательных кампаний, еще невиданная в стране, цель которых, как в метрополиях, так и в сельских регионах, – сообщить людям всю правду о патентованных лекарствах. Мы взметнем девятый вал общественного мнения, и к нему не сможет не прислушаться конгресс. Прежде такое уже бывало.
– Отличный бренди, – заметил сенатор. – Тонкий арманьяк был моим любимым напитком долгие годы.
Откашлявшись, он вытащил сигару из ящичка, стоящего в центре стола, и неторопливо, вальяжно раскурил ее.
– Последнее время безответственные лица, само собой разумеется, подвергали меня суровой критике за то, что они называют моими связями с большим бизнесом. Вам, конечно, известны все эти демагогические призывы.
– И как раз в тот момент, когда наша организация, которой руководят интеллигентные и здравомыслящие люди, может оказаться весьма и весьма полезной всем людям, принимающим активное участие в общественной жизни, – с серьезным видом сказал полковник Хадсон.
В черных глазах сенатора Плэнета промелькнули искорки. Он отбросил черную прядь со лба на лысину на макушке.
– Все дело в том, в каком объеме будет оказана такая помощь, – сказал он, вставая. – Каков параллелограмм сил…
Остальные встали вслед за ним. Сенатор стряхнул пепел от сигары в пепельницу.
– Силу общественного мнения, сенатор, – сказал с уверенностью в голосе Джи Даблъю. – Вот что мы готовы предложить.
– Ну, мистер Мурхауз, прошу меня извинить, мне еще нужно подготовить кое-какие речи… Мне очень поправилась эта наша встреча. Дик, когда будете в Вашингтоне, приходите на обед. Нам вас так не хватает на наших дружеских обедах… До свиданья, Джоэл, увидимся завтра.
Слуга Джи Даблъю держал перед сенатором его пальто с меховой подкладкой.
– Мистер Бингхэм, – сказал Джи Даблъю, – очень общественный по своей природе человек, сенатор, и он готов пожертвовать довольно значительной суммой денег.
– Ему ничего другого не остается, – ответил сенатор.
Как только за сенатором Планетом закрылись двери, все замолчали. Дик налил себе в стакан арманьяка.
– Ну, мистеру Бингхэму не о чем особенно беспокоиться, – нарушил молчание полковник Хадсон, – но все это будет стоить ему кучи денег. Боуви с друзьями пытаются поднять свои ставки. Знаете, я всех их вижу насквозь… Не зря же я провел в этом городе целых пятнадцать лет.
– Как унизительно, как абсурдно, если законному бизнесу приходится прибегать к таким постыдным методам, – сказал Джи Даблъю.
– Да, вы правы, Джи Даблъю, именно эти слова я только что хотел произнести, но вы меня опередили… Если хотите знать мое мнение, то нам в нашей стране нужен сильный человек, чтобы послать куда подальше всех этих политиканов… Неужели вы считаете, что я их не знаю? Но этот наш небольшой обед не прошел даром… Вы представляете собой новый элемент в возникшей ситуации. Атмосфера становится более достойной, знаете ли. Ну, до свиданья.
Джи Даблъю, бледный как полотно, стоя протягивал ему руку.
– Ну, мне пора бежать, – сказал полковник Хадсон. – Можете заверить своего клиента, что этот законопроект не пройдет… Выспитесь хорошенько, мистер Мурхауз. Всего хорошего, капитан Севедж…
Полковник Хадсон обеими руками радушно похлопал по плечам одновременно Джи Даблъю и Дика. Пожевывая кончик сигары, он, выходя из двери, широко им улыбнулся на прощание, оставив за собой голубоватые колечки дыма.
Дик повернулся к Джи Даблъю. Тот тяжело опустился на красный плюшевый стул.
– Как вы себя чувствуете, Джи Даблъю? Все в порядке? – озабоченно спросил Дик.
– Легкое несварение, – ответил он слабым голосом, цепляясь обеими руками за подлокотники стула. Лицо его исказилось от боли.
– Думаю, нам лучше сейчас лечь и немного поспать, – сказал Дик. – Может, пригласить завтра утром доктора? Пусть вас посмотрят, Джи Даблъю.
– Ладно, будетвидно. Спокойной ночи, – с трудом ответил Джи Даблъю, закрывая глаза.
Дик скоро заснул, но вскоре его разбудил стук в дверь. Он прошлепал босыми ногами к двери. Перед ним стоял. Мортон, старый слуга-кокни Джи Даблъю.
– Простите, сэр, что разбудил вас. Я очень боюсь за мистера Мурхауза. Его ужасно мучает острая боль, сэр… Как бы не сердечный приступ. Там у него доктор Глисон…
Наспех набросив свой фиолетовый шелковый халат, Дик выбежал в гостиную номера. Там стоял доктор, седовласый человек с седыми усами, с впечатляющими властными манерами.
– Это мистер Севедж, – представил его врачу слуга.
– Мистеру Мурхаузу нужно несколько дней соблюдать полный покой, – сказал врач, свирепо глядя ему прямо в глаза. – Легкий приступ стенокардии… на этот раз все не очень серьезно, но ему нужен продолжительный отдых в течение двух-трех месяцев. Постарайтесь завтра его уговорить. Насколько я понимаю, вы, мистер Севедж, его партнер по бизнесу?
– Я один из его сотрудников, – густо покраснел Дик.
– Ну, снимите с его плеч как можно больше нагрузки.
Дик кивнул. Он вернулся в спальню, снова лег, но так и не сомкнул глаза всю ночь.
Утром, когда Дик пришел к боссу, Джи Даблъю сидел в постели, откинувшись на подушки. Бледное как полотно, помятое лицо, фиолетовые круги под глазами.
– Дик, я на самом деле испугался, – признался он.
Голос у него был тихий, дрожащий. Дик чувствовал, как слезы подступают к глазам.
– Ну а что уж говорить о нас?
– Знаете ли, Дик, мне придется передать все эти дела с Бингхэмом и кое-какие другие вам, переложить этот груз на ваши плечи… Я подумывал о том, не изменить ли мне всю структуру фирмы. Что вы скажете о такой вот компании – «Мурхауз, Грисколм и Севедж»?
– Мне кажется, нельзя менять вывеску. В любом случае имя Дж. Уорда Мурхауза – это не компания, это общенациональный институт.
Голос у Джи Даблъю немного окреп. Он постоянно откашливался.
– Думаю, вы правы, Дик, – сказал он. – Мне нужно как можно дольше продержаться, чтобы помочь моим детям взять верный старт в жизни.
– О чем вы говорите, Джи Даблъю. Вы еще придете ко мне на похороны в черной шелковой шляпе, могу побиться об заклад. Во-первых, это мог быть острый приступ несварения, как вы вначале и подумали. Мы не можем целиком доверять мнению врача. Может, вам все же следует совершить короткое путешествие и лечь в клинику Майо? Вам нужен небольшой текущий ремонт – почистить клапаны, отрегулировать карбюратор, ну, в общем, все такое… Между прочим, я не понимаю, для чего старику Бингхэму знать, что простой сотрудник с окладом пятнадцать тысяч в год заправляет его священным бизнесом патентованных лекарств…
Джи Даблъю тихо засмеялся.
– Ну, посмотрим… А пока поезжайте в Нью-Йорк сегодня же, не теряя времени зря, и возьмите на себя руководство фирмой. Мы с мисс Уильямс пока останемся здесь, в тылу… Хотя у нее и кислый вид, как у квашеной капусты, но могу заверить вас: она настоящее сокровище.
– Может, мне еще поторчать здесь немного, покуда вас не осмотрит знающий специалист?
– Доктор Глисон накачал меня какими-то лекарствами, и мне сейчас куда лучше. Я дал телеграмму своей сестре Хэйзл, она работает в школе в Уилмингтоне. Только ее я довольно часто вижу после того, как умерли родители… Она будет здесь сегодня же днем. Здесь и проведет свои рождественские каникулы,
– Мортон сообщил вам утренние котировки? Стремительно ползут вверх… Не видел ничего подобного…
– Знаете, Дик, я собираюсь продавать, а потом затаиться, немного отдохнуть… Вы и представить себе не можете, как этот бизнес вытягивает из вас все жилы…
– Из вас и Пола Уорбурга, – добавил Дик.
– Может, все дело в возрасте, – сказал Джи Даблъю, закрывая глаза.
Дик пристально глядел на него. Лицо шефа покрылось сеткой морщин землистого и фиолетового цвета.
– Ну не расстраивайтесь, Джи Даблъю, – сказал Дик и на цыпочках вышел из его спальни.
Он сел на одиннадцатичасовой поезд и прибыл в офис вовремя, чтобы как можно разгрести все завалы. Всем он говорил, что у Джи Даблъю легкий грипп и что ему придется провести несколько дней в постели. За время их отсутствия в конторе накопилось столько работы, что он дал своей секретарше мисс Хиллз доллар на ужин и попросил вернуться на работу в восемь вечера. Для себя заказал в кулинарии несколько бутербродов и кофе.
Он освободился только к полуночи. В пустых коридорах темного здания он столкнулся с двумя старыми уборщиками с ведрами и щетками в руках. «У старика бледное, одутловатое лицо», – отметил он. Выпавший недавно снег, превратившийся теперь в слякоть, придавал Лексингтон-авеню какой-то захолустный вид, словно это была улица в покинутой всеми деревне. Он повернул в верхнюю часть города. Сырой, холодный ветер хлестал по лицу. Он думал о квартире на Пятьдесят шестой улице, в которой полно материнской мебели с позолоченными стульями в передней, со всеми этими ветхими предметами, знакомыми ему с самого детства, с книжкой «Олень у бухты», с гравюрами римского форума в его комнате, кровати из клена с полосатыми матрацами. Он все это явственно увидел теперь перед глазами, а ветер все сильнее задувал ему в лицо.
«Плохо, конечно, когда его мать там одна, но еще хуже, когда она в лечебнице Святого Августина», – рассуждал он сам с собой.
Он остановил первое же такси, прыгнул на мягкое пружинистое сиденье и поехал в ресторан «63».
Там было так тепло, так уютно. Девушка с серебристыми волосами из гардероба, помогая ему снять пальто и шарфик, продолжала, как всегда всю эту зиму, подшучивать над ним, напоминая о его пьяных обещаниях отвезти ее в Майами и помочь ей сделать целое состояние на скачках в Хайали. Он постоял немного, глядя через открытую дверь в салон с низким потолком, где видел столики, стаканы, головы с прилизанными волосами и пышными прическами, поднимающийся спиралью к красноватым ярким фонарям сигаретный дым. Он заметил черную шевелюру Пэт Дулиттл. Она сидела в отдельной нише с Реджи и Джо.
К нему подбежал, потирая руки, официант-итальянец:
– Добрый вечер, мистер Севедж, давненько вас не было. Мы скучали по вас.
– Был в Вашингтоне.
– Ну как там, холодно?
– Средне, – ответил Дик, опускаясь на диванчик красной кожи рядом с Пэт.
– Вы только посмотрите, кто к нам пришел! – сказала она. – А я думала, что вы заняты сейчас тем, что отравляете сознание американской публики под сенью Капитолия.
– Неплохо бы отравить несколько этих западных законодателей, – бросил Дик.
Реджи потянулся за бутылкой.
– Вот, наливаю тебе, Алессандро Борджиа… Думаю, теперь ты пьешь бурбон, коли поякшался с этими призванными на государственную службу отцами-законодателями.
– Конечно, бурбон, ребята… Как я устал… Нужно съесть что-нибудь… Я даже не ужинал… Только что с работы…
Реджи был уже прилично пьян, как, собственно, и Пэт. Джо – чуть потрезвее, но впала в глубокую задумчивость. «Нужно воспользоваться сложившейся ситуацией», – подумал Дик, обнимая Пэт за талию.
– Ну-ка, признавайся, ты получила мою телеграмму?
– Ах, как я смеялась, чуть животик не надорвала, – ответила Пэт. – Боже, Дик, ну разве не приятно, что ты снова с нами, с пьющим классом?
– Послушай, Дик, – обратился к нему Реджи, – тут ходят слухи, что этот слабохарактерный старик отбросил коньки…
– У мистера Мурхауза острый приступ несварения желудка… Когда я уезжал, ему стало значительно лучше, – сказал Дик, чувствуя, что говорит очень уж серьезным тоном.
– Отказ от выпивки их всех в конце концов доконает, – сказал Реджи.
Девушки засмеялись. Дик опрокинул один за другим три стаканчика бурбона, но легче ему от этого не стало. Он чувствовал, насколько измотан, муки голода его, наверное, вконец доконают… Он энергично вертел головой в поисках официанта, чтобы узнать у того, куда подевалось заказанное им филе-миньон, но вдруг услыхал, как Реджи забормотал, неуверенно растягивая слова:
– В конце концов мистер Д. Уорд Мурхауз – не человек… это всего лишь имя… А когда заболевает не человек, а имя, то не жалко.
Дик почувствовал, как кровь прилила к лицу от охватившего его гнева.
– Он – один из шестидесяти самых важных фигур в нашей стране! – возмутился он. – Не забывай, Реджи, что ты от него получаешь деньги…
– Боже мой! – закричал Реджи. – Тоже мне, отважный всадник на коне! Нечего задаваться!
Пэт, засмеявшись, повернулась к Дику.
– По-моему, в Вашингтоне таких, как он, превращают в святош.
– Ничего подобного. Послушай, я тоже люблю пошутить, как и любой другой. Но когда заболевает такой человек, как Джи Даблъю, который, может, сделал гораздо больше всех, чтобы сформировать общественное мнение в нашей стране, то все эти глупые остроты первокурсников отдают дурным вкусом.
Реджи, конечно, был пьян. Теперь он говорил неразборчиво, с южным акцентом.
– Ну, братец, не знаю, как ты, кто такой мастер Мурхауз, но ты… Ты такой же раб с нищенской зарплатой, как и все мы, горемычные…
Дик хотел промолчать, не реагировать, но никак не мог совладать с собой.
– Нравится тебе или нет, но формирование здравого общественного мнения – это одна из самых важных задач в нашей стране. Если бы не оно, американский бизнес давно оказался бы в большой беде… А сегодня нам может нравиться, как развивается американский бизнес, может не нравиться, но он – это уже неопровержимый факт, точно такой, как существование Гималаев, и никакими шуточками и прибауточками этого не изменить. Только благодаря работе с общественностью, рекламе, паблисити, можно защитить бизнес от чокнутых недоумков с выпученными глазами, от демагогов всех мастей, всегда готовых бросить разводной гаечный ключ в шестеренки индустриальной машины.
– Ты слушай, слушай! – крикнула Пэт.
– Ну, так вот. Ты первый завопишь, когда они резко сократят доходность от закладных листов, которые у тебя есть только благодарю старику, – зло выговаривал ему Дик.
– Сенатор, – теперь уже нараспев произнес Реджи, подкрепившись еще одним «старомодным» коктейлем, – позвольте мне вас поздравить… вас… всей душой… от всего сердца, по случаю вашего служения этому великому Содружеству, протянувшемуся от великого Атлантического океана до славного и великого Тихого.
– Да заткнись ты, Реджи! – крикнула Джо. – Дай ему спокойно доесть бифштекс.
– Дик, ты, конечно, можешь и зайца заставить зажигать спички, – сказала Пэт. – Но если серьезно, то ты прав.
– Нужно быть реалистами.
– Кажется, он злится из-за твоего повышения! – засмеялась Пэт, откинув голову.
Дик кивнул, широко улыбнувшись. Теперь, после того как он поел, ему стало гораздо лучше. Он еще раз заказал выпивку для всех и завел разговор о том, не поехать ли им всем в Гарлем, в «Маленький рай», потанцевать там. Сейчас он не поедет домой, все равно не сможет уснуть, нужно немножко расслабиться после всех этих тревог. Пэт Дулиттл с радостью согласилась, но сказала, что у нее нет денег ехать туда.
– Но ведь это я организую вечеринку, – возразил Дик, – у меня в кармане куча баксов.
Они встали из-за столика, рассовав по сумочкам девушек фляжки с виски, еще две Дик с Реджи засунули себе в задние карманы. В такси Реджи с Пэт распевали «Огненный корабль». Дик немало хлебнул в машине, чтобы нагнать других. Они спускались по ступенькам в «Маленький рай», как будто в теплый, заросший водорослями пруд. Воздух там был насквозь пропитан острыми мускусными запахами пудры, духов, губной помады и нарядов мулаток, и весь зал сотрясался в такт ритма, лихо отбиваемого хорошо сыгранными, пыхтевшими от натуги музыкантами джаз-банда. Дик с Пэт сразу же примкнули к танцующим. Он ее крепко прижал к себе. Они на удивление легко скользили по кругу. Дик, почувствовав ее губы рядом со своими, прильнул к ней. Она чувственно поцеловала его в ответ. Когда музыка оборвалась, их немного пошатывало. Но они вернулись к столику, не роняя своего пьяного достоинства. Оркестр снова ударил, и теперь Дик пошел танцевать с Джо. Ее он тоже поцеловал. Та его резко оттолкнула.
– Дик, не следует позволять себе такого.
– Да Реджи не против… Все по-семейному.
Они танцевали рядом с Реджи, а Пэт что-то мурлыкала себе под нос, глядя на колышущиеся перед ней размытые пары. Дик, выпустив руку Джо, опустил свою на плечо Реджи.
– Послушай, старина, ты не возражаешь, если я поцелую разок твою будущую жену?
– Сколько угодно, сенатор, – откликнулся тот.
Его голос охрип. Джо, бросив на Дика язвительный взгляд, отвернулась в сторону и больше весь танец не смотрела на своего партнера. Когда они вернулись к столику, она сказала Реджи, что уже два часа, ей пора ехать домой, так как завтра надо работать.
Когда они остались одни, Дик начал приставать к Пэт. Повернувшись к нему, она сказала:
– Ах, Дик, отвези меня в какой-нибудь бордель… меня еще никто никогда не возил по таким злачным местам.
– Мне казалось, что это заведение достаточно низкого пошиба для новичка, такого, как ты.
– Да что ты! Здесь все так респектабельно, как на Бродвее, и к тому же в этом деле я далеко не новичок. Я – новая женщина.
Дик громко рассмеялся. Она вслед за ним тоже. Они выпили еще, и им было так хорошо вдвоем. Вдруг ни с того ни с сего Дик спросил у нее, почему бы им не остаться вдвоем навсегда.
– Боже, насколько же ты неучтив! Разве порядочный джентльмен делает предложение девушке в подобном месте? Ты только подумай! Всю жизнь тебя будет преследовать чудовищная мысль о том, что ты обручился в Гарлеме… Нет, я хочу посмотреть на ночную жизнь…
– Ладно, моя дорогая леди, поехали… только если там окажется слишком круто, прошу меня ни в чем не винить, не жаловаться, что для тебя слишком забористо.
– Я уже давно не маленькая девочка! – сердито бросила она. – И давно знаю, что детей не аисты приносят.
Дик расплатился. На улице шел снег. Дома, крылечки, тротуары, казалось, притихли под этим невинно чистым, белым снежным покрывалом, сверкающим от огней уличных фонарей. Дик спросил у чернокожего привратника, где находится один притон, о котором он слыхал, и тот назвал ему адрес.
Они взяли такси. Теперь Дик на самом деле чувствовал себя превосходно.
– Боже, Пэт, разве не здорово? – то и дело вскрикивал он. – Нет, эти малышки на такое не способны! Только мы, взрослые люди… По-моему, Реджи начинает дерзить, ты не находишь?
Пэт сжимала его руку. Щеки у нее раскраснелись, и на лице появилась соблазнительная, дразнящая улыбка.
– Ну разве такое бывает?
Такси остановилось перед неокрашенной дверью какого-то подвала, над которой горела только одна электрическая лампочка в нимбе пляшущих снежинок.
Они с трудом проникли внутрь. Там не было вообще ни одного белого. Большая комната с печкой, простые деревянные кухонные столы, стулья. Отопительные трубы над головой украшены разноцветными бумажными гирляндами. Крупная шоколадного цвета женщина в розовом платье, выкатив свои большие глаза из темных орбит, с дергающимися причмокивающими губами, подвела их к столу. По-видимому, ей приглянулась Пэт.
– Располагайся, дорогая. Где же ты была все это время? Я тебя всю жизнь ждала.
Виски кончился, и им пришлось пить джин. Очень скоро голова у Дика пошла крутом. Но он никак не мог избавиться от горького чувства. Как все же он был зол на этого паренька Реджи! Он, Дик, возился, возился с ним целый год, и вот теперь – пожалуйте, благодарность за все. Маленький негодяй!
Оркестра здесь не было, только пианино, на котором играл, надавливая черными проворными пальцами на белые клавиши, какой-то негр с осиной талией. Дик с Пэт танцевали, танцевали без устали, он кружил, кружил ее перед собой, покуда все эти люди шоколадного и желтоватого цвета с лоснящейся, как у моржей, кожей, глядя на их отважный танец, громко не зааплодировали им и восторженно, одобрительно не заорали. Но тут, как на грех, Дик оступился и уронил партнершу. Та с размаху въехала на стол, за которым сидели несколько девушек. Раздался необычайный грохот. Черные головки дернулись назад, красные толстые, словно резиновые губы растянулись от удивления. Из открытых ртов с золотыми зубами вырвались громкие вопли. Белые клавиши из слоновой кости заходили ходуном.
Потом Пэт танцевала с какой-то красивой мулаткой в желтом платье. Дик – с шоколадного цвета парнишкой с мягкими ладошками, в узком облегающем костюме под цвет кожи. Он нашептывал Дику на ухо, что его зовут Глория Свенсон. Неожиданно Дик бросил его, оттащил Пэт от той девицы. Заказал всем выпивку, в результате чего настороженные, обиженные взгляды исчезли, лица расплылись в довольных улыбках. Он никак не мог всунуть руки Пэт в рукава пальто. На помощь пришла толстуха.
– Ах, сладость ты моя, – говорила она ему, – нельзя так много пить, не то испортишь свою красивую мордашку.
Дик обнял ее и подарил десятидолларовую бумажку.
В такси Пэт закатила истерику, начала с ним драться. Он крепко схватил ее, чтобы она не выпрыгнула из машины на ходу прямо в снег. Она уже чуть было не открыла дверцу.
– Ты все испортил… Ты никогда не думаешь ни о ком, кроме себя! – вопила она. – Ты так никогда ничего не добьешься!
– Но, Пэт, послушай, – скулил он. – Я честно думал, что пора уже кончать, подвести черту.
Когда они подъезжали к ее большому квадратному дому на Парк-авеню, она успокоилась и теперь тихо плакала, положив голову ему на плечо. Он посадил ее в лифт, и они потом еще долго целовались в холле наверху. Они стояли, пошатываясь, тесно прижавшись друг к другу, энергично терлись возбужденными телами. Наконец, он позволил ей достать ключ из сумочки. Они снова слились в объятии. Услыхав шипение идущего наверх лифта, он отстранил ее от себя, открыл ключом дверь ее квартиры и легонько втолкнул ее туда.
Выйдя на улицу, он увидел, что таксист ждет его. Оказывается, он забыл расплатиться. Ему сейчас так не хотелось ехать домой. Ну что ему там делать? Он не считал себя пьяным, если даже и был чуть возбужден, то не терял холодного рассудка, и сейчас был настроен на любое приключение.
Теперь больше всех на свете он ненавидел Патрисию Дулиттл.
– Какая сука, – все время повторял он.
Вдруг ему пришла в голову шальная мысль: а не вернуться ли в этот притон, посмотреть, что там сейчас происходит? Он вновь приехал туда. Там его смачно расцеловала толстуха, крепко обнимая, прижимаясь к нему своими большими трясущимися грудями, называла его своим любимым ребенком, а он разливал всем джин из большой бутылки, танцевал, прижавшись щекой к щеке к Глории Свенсон, который нашептывал ему на ухо: «Может, начнем сейчас… ты… я… или, может, ты колеблешься?…»
Наступило утро. Дик громко орал, что вечеринка так рано не кончается и они все должны пойти с ним вместе позавтракать. Но все уже давно ушли. Он возвращался домой на такси с Глорией Свенсон и рослой чернокожей девицей, по имени Флоренс, которую тот выдавал за свою подружку. Он долго не мог попасть ключом в замочную скважину. Споткнувшись обо что-то, он рухнул на пол, и на него, лежащего ничком, падал бледный свет из окон с кружевными шторами его матери. Кто-то мягко постукивал его по затылку.
Проснувшись очень поздно, он увидел, что лежит на кровати одетый. Телефон разрывался. Ну и черт с ним, пусть звонит! Он сел в постели. Ему не так плохо, в голове какая-то странная легкость. Болело ухо. Дотронувшись до него рукой, он увидел, что пальцы в крови. Он с трудом встал. По-видимому, его огрели чулком, набитым песком. Он сделал несколько неуверенных шагов. Вдруг почувствовал, что у него начала раскалываться голова. На столике, где он обычно клал свои часы, их не оказалось. Бумажник – на месте, но пачка долларов исчезла. Он снова сел на край кровати. Ах, эти сволочи! Разве можно так рисковать? Больше он не будет поступать так безрассудно, никогда в жизни. Теперь им известны его имя, адрес, номер телефона. А что за этим последует? Ясно, шантаж. Боже! Что же скажет мать, когда вернется из Флориды? Ее сына, который зарабатывает пятнадцать тысяч долларов в год, младшего партнера Джи Даблъю, Мурхауза, шантажируют два негра – педики, и он сам, выходит, тоже гомик, принимающий в своем доме партнеров по однополой любви. Какой позор! А эта сучка Пэт Дулиттл, дочери Бингхэма. Теперь его жизнь загублена, это точно. «А не пойти ли на кухню, не включить ли газ?» – пронеслась в голове мгновенная мысль.
Но он все же взял себя в руки. Принял ванну. Тщательно оделся, надел пальто, шляпу и вышел на улицу. Было уже девять. Он бросил взгляд на часы в витрине ювелирного магазина на Лексингтон-стрит, увидел там себя в зеркале. Ну и рожа! Пока, правда, еще не все так плохо, все будет значительно хуже позднее. Но теперь ему нужно обязательно побриться и стереть запекшуюся на ухе кровь.
Денег в карманах не было, но чековая книжка оказалась при нем. Он пошел в турецкие бани неподалеку от Большого Центрального вокзала. Обслуживающий персонал над ним подшучивал: в какую это драку он ввязался? Теперь, когда страх постепенно улетучивался, он, набравшись мужества, начал им рассказывать, как он отделал какого-то здорового парня. Они взяли у него чек, и он даже смог купить там в буфете кое-что, чтобы опохмелиться перед завтраком.
На работе голова все еще раскалывалась, но все же он чувствовал себя в неплохой форме. Правда, пришлось не вынимать рук из карманов, чтобы бдительная мисс Уильямс не заметила, как они у него дрожат. Слава Богу, днем не нужно было подписывать никаких писем.
К нему зашел Эд Грисколм. Они поговорили о состоянии здоровья Джи Даблъю, о докладе Бингхэму, и Дик старался быть с ним как можно любезнее, Эд восторженно рассказывал ему о предложении, которое получил от Кошканим Хэлси, на что Дик ответил, что не его дело давать ему советы. Что же касается его, Дика, то он на все сто процентов уверен, что его место в этой стране здесь, особенно сейчас, когда грядут большие перемены, чего давненько не было, – о них они долго говорили с Джи Даблъю в вагоне.
– Думаю, ты прав, – сказал Эд. – Хорош виноград, да зелен.
Дик встал.
– Знаешь, Эд, старина, скажу тебе честно. Ты не должен ни на минуту думать о том, что Джи Даблъю не ценит тебя по достоинству. Он даже говорил о возможном повышении тебе жалованья.
– Очень приятно, конечно, что ты замолвил за меня словечко, старикан, – сказал Эд, и они тепло пожали друг другу руки.
У двери Эд обернулся.
– Послушай, Дик, прошу тебя, поговори с этим молодым Тэлботом. Он ведь твой друг, я знаю… поэтому я не хочу с ним связываться. Но его нет на работе. Позвонил, сказал, что слег с гриппом. Уже третий прогул за месяц.
Дик нахмурился.
– Не знаю, что и делать с ним, Эд. Он, конечно, хороший парень, но ему нельзя поручать что-то серьезное… Думаю, его нужно уволить. Пусть уходит. Мы не можем допустить, чтобы пьянство влияло на эффективность нашей работы. Все эти ребята слишком много пьют.
Когда Эд вышел, Дик обнаружил на своем столе бледно-лиловый конверт с надписью «лично». От него сильно пахло женскими духами. Он вскрыл его. Это было приглашение от Миры Бингхэм пожаловать на новоселье в ее студию на Сентрал-парк-саут.
Он еще не дочитал письмо до конца, как по местному телефону ему позвонила его секретарша мисс Хиллз.
– Пришел мистер Генри Б. Фернес из «Фернес корпорейшн». Он хочет немедленно поговорить с мистером Мурхаузом.
– Передайте ему трубочку, мисс Хиллз, я поговорю с ним… и прошу вас, запишите в моем рабочем распорядке одно социальное мероприятие… Пятнадцатого января в пять часов… прием у мисс Миры Бингхэм, Сентрал-парк-саут, 36…
