Чарли Андерсон

Поезд прибыл в Сент-Пол с трехчасовым опозданием. Чарли надел свою шинель и защелкнул замки чемодана за целый час до прибытия. Он сидел, ерзая на своем месте, то стаскивая, то снова натягивая на руки свои новые перчатки из оленьей кожи. Как ему хотелось, чтобы не все они явились на вокзал его встречать! Может, придет только один Джим. Может, они не получили его телеграммы.

Подошел кондуктор и, смахнув щеткой пыль с его шинели, поднял его чемоданы. Из-за снега и пара локомотива в окне почти ничего не видно. Поезд, замедлив скорость, наконец остановился у широкой, занесенной снегом площадки депо. Машина от новой порции пара под давлением несколько раз чихнула, и поезд, снова дернувшись, плавно поплыл вперед. Буфера вагонов загремели. Чарли даже в перчатках чувствовал, как у него замерзли руки. Кондуктор, просунув голову в купе, громко закричал: «Сент-Пол!» Ну, ничего больше не остается, нужно выходить.

Все семейство его, конечно, стояло на перроне. Старик Фогель и тетушка Гартман с красными физиономиями и длинными носами ни капли не изменились, были такими, как и всегда, а вот Джим и Хедвиг оба располнели, На Хедвиг – норковая шуба, да и по пальто Джима никак не скажешь, что он бедствует. Джим ловко выхватил из рук Чарли чемоданы, Хедвиг с тетушкой Гартман его расцеловали, а старик Фогель дружески похлопывал по спине. Они говорили все одновременно, забрасывая его разными вопросами. Он поинтересовался, как там мамочка, и Джим сразу нахмурился. Она в больнице, и они сегодня днем непременно ее навестят. Уложив багаж в новенький «форд», вся компания, отчаянно хихикая, втиснулась в машину, а тетушка Гартман все время радостно взвизгивала.

– Видишь, у меня теперь агентство «Форда», – сообщил Джим.

– По правде говоря, ситуация здесь, кажется, не так уж и плоха.

– Погоди, ты еще не видел нашего дома, мы его капитально переделали, – сказала Хедвиг.

– Ну, мой мальчик заставил драпать самого германского кайзера. И от имени немецко-американского сообщества городов-побратимов должен сказать тебе, что мы по праву тобой гордимся.

Они приготовили роскошный обед. Джим налил ему виски, а старик Фогель все время подливал ему в кружку пива, повторяя: «Ну а теперь рассказывай обо всем по порядку». Чарли, раскрасневшись, с удовольствием поглощал тушеного цыпленка с яблоками, запеченными в тесте, накачивался пивом и уже сильно опасался, как бы не лопнуть. О чем им рассказывать, он не имел представления, и когда они задавали ему вопросы, то отделывался смешными шутками.

После обеда старик Фогель подарил ему одну из своих лучших гаванских сигар.

Днем Чарли с Джимом поехали в больницу, чтобы навестить мать. Сидя за рулем, Джим рассказал ему, что ее недавно прооперировали, удалили опухоль, и все они опасались, как бы она не оказалась злокачественной. Но даже и после такой предварительной подготовки Чарли не мог себе представить, насколько серьезна она больна. Изможденное, осунувшееся желтое лицо на белой подушке. Наклонившись, он поцеловал ее в тонкие горячие губы. Она еле дышала.

– Чарли, как я рада, что ты приехал, – сказала она дрожащим голосом. – Было бы, конечно, здорово, если бы ты это сделал раньше… Не скажу, что мне здесь плохо… но все равно гораздо приятнее разговаривать со своими мальчиками, если ты здорова. Господь нас всех хранил, Чарли, и мы не должны забывать его доброты.

– Послушай, ма, не стоит нас утомлять и нервировать, – сказал Джим. – Нам еще понадобятся силы. Они – залог здоровья.

– Да, но он, отче наш, все же такой милосердный.

Из-под одеяла показалась ее худенькая, голубоватая ручка с платочком, зажатым в ладони, и она вытерла им выступившие у нее на глазах слезы.

– Джим, будь добр, передай мне мои очки, – сказала она уже более окрепшим голосом. – Хочу получше разглядеть своего блудного сына.

Под пронзительным взглядом Чарли неловко шаркал подошвами.

– Да, ты теперь настоящий мужчина, и там, вдали от родины, сделал себе имя. Все вы, наши парни, оказались гораздо лучше, чем я предполагала… Чарли, по правде говоря, я думала, что ты станешь бродягой, как и твой старик.

Все засмеялись, не зная, что сказать, как ей ответить.

Сняв очки, она хотела положить их на прикроватный столик. Но они, выпав у нее из рук, со звоном разбились на цементном полу.

– Ах! – воскликнула она. – Мои… Ну да ладно, они мне все равно здесь не очень нужны.

Чарли, подняв с пола осколки стекол, положил их в карман жилета.

– Мам, я попробую их починить.

В дверях появилась медсестра. Покачивая головой, она давала им понять, что, мол, пора уходить.

– Ну, до свиданья, увидимся завтра! – попрощались с ней братья.

В коридоре Чарли почувствовал, что у него по щекам бегут слезы.

– Вот такие дела, – сказал Джим, нахмурившись. – Они почти постоянно держат ее на наркотиках. Ей, конечно, гораздо удобнее было бы в отдельной палате, но, нужно признать, они в этих проклятых больницах умеют драть с пациентов втридорога.

– Могу, наверное, немного отстегнуть, – предложил Чарли. – Мне удалось кое-что скопить.

– Думаю, ты здесь абсолютно прав.

Остановившись на крыльце, Чарли сделал глубокий вдох. Он никак не мог отделаться от преследующего его запаха эфира, лекарств, болезни. Но здесь, на ледяном воздухе, ему сразу стало лучше. Догорающий закат окрасил снег на улицах и крышах домов в розовый цвет.

– Ну а теперь поедем в магазин, посмотрим, как там обстоят дела. Я приказал одному из своих сотрудников позвонить кое-каким парням из газет, пригласить их к нам. Думаю, бесплатная реклама тебе не помешает. Если только они соизволят и придут в торговый зал, чтобы взять у тебя интервью. – Джим хлопнул его по спине. – Они с удовольствием проглатывают всю эту чепуху о вернувшихся на родину героях. Так что настрой их на верный тон, понял?

Чарли промолчал.

– Послушай, Джим, – наконец сказал он, – я не знаю, что им нужно сказать. Уволь меня, ради Бога! – произнес он чуть слышно, когда они снова сели в машину.

Джим нажал на стартер.

– Ну а что скажешь по поводу своего участия в моем деле, Чарли? Судя по всему, дельце будет весьма выгодным, могу тебя в этом заверить.

– Очень любезно с твоей стороны, Джим. Может, мне все же прежде стоит обмозговать это. Как думаешь?

Подъехав к дому, они пошли посмотреть на новый торговый зал, который Джим перестроил из гаража на месте бывшего здесь в давние времена извозчичьего двора, сразу за домом старика Фогеля. В автомобильном салоне – большая витрина из зеркального стекла с косо написанной большими голубыми буквами фамилией «Форд». Внутри стоял новенький, с иголочки, весь сияющий, надраенный автомобиль. На полу – зеленый ковер, в углу – письменный стол, обшитый фанерой красного дерева, и выдвигающийся на никелированной полочке телефонный аппарат, в другом углу искусственная пальма в замысловатой жардиньерке.

– В ногах правды нет, Чарли, – сказал Джим, указывая на вертящийся стул и вытаскивая из ящика коробку сигар. – Посидим здесь немного, поворчим.

Чарли сел, выудил из коробки сигару.

Джим стоял у радиатора, засунув большие пальцы рук в проймы жилетки.

– Ну что, малыш? Не так уж плохо, что скажешь?

– Неплохо, конечно, неплохо, Джим.

Раскурив сигару, Джим немного прошелся по салону.

– Но мне этого мало, – снова начал брат. – Мне нужно куда больший новый автомобильный салон в даун-тауне. Здесь когда-то был центр города. Но теперь тю-тю, поминай как звали!

Чарли проворчал что-то невразумительное, попыхивая сигарой. Джим прохаживался рядом, не спуская с него глаз. Два шага вперед – два назад.

– С твоими связями в Американском легионе и в авиации, ну и со всем этим прочим детским вздором, мы с тобой будем на коне. У всех остальных дилеров Форда в округе – немецкие имена.

– Брось это, Джим! Не умею я разговаривать с журналистами.

Джим покраснел, нахмурившись, сел на край письменного стола.

– Но ведь ты со своей стороны должен что-то сделать… Для чего я беру тебя в свое дело, как ты думаешь? Совсем не за твои красивые голубые глазки, младший братец.

Чарли встал со стула.

– Джим, пойми, я не собираюсь вступать в твое дело. Я уже подписал контракт в связи с предложением, сделанным мне моим старым командиром по авиации.

– Ну, лет этак через двадцать будешь разглагольствовать передо мной об авиации. А пока от нее нет никакой практической пользы.

– Не скажи! У нас с ним есть пара трюков, как у фокусников… полет на Луну…

– Ну, хватит болтать! – Джим вскочил на ноги. – Не думаешь ли ты, что можешь всю зиму слоняться без дела по моему дому только потому, что ты герой войны? Если у тебя такие намерения, то советую придумать что-нибудь получше!

Чарли захохотал. Подойдя к нему, Джим вкрадчивым, ласковым жестом обнял его за плечи.

– Послушай, эти коршуны через несколько минут прилетят сюда. Будь пай-мальчиком, надень военную форму, повесь на грудь медали. Дай нам воспользоваться такой благоприятной возможностью!

Чарли с минуту пристально разглядывал пепел на кончике своей сигары.

– Ну а кто мне даст такую возможность? – спросил он. – Подумать только! Я не провел еще и пяти часов в доме, а ты уже меня запрягаешь точно так, как тогда, когда я здесь вкалывал…

Джим весь аж затрясся – верный признак того, что он теряет самообладание.

– Ну, тебе решать, как поступать! – резко, отчетливо бросил он.

Чарли вдруг захотелось хорошенько, от всей души двинуть его по его противной узкой челюсти.

– Если бы не умирающая мама, ты не стал бы заводить весь этот разговор, – тихо сказал он.

С минуту Джим молчал. На его лбу расправились морщины. С серьезным видом он покачивал головой.

– Ты, наверное, прав, Чарли, тебе, конечно, сподручнее торчать здесь. Ну, если это тебе доставляет удовольствие…

Чарли, бросив наполовину выкуренную сигару в медную пепельницу, быстро вышел. Джим даже не успел его остановить.

Все уже кончали ужинать, когда Чарли вернулся. Его тарелка с едой стояла на месте. Все молчали, говорил только один старик Фогель.

– А мы-то подумали, что эти летчики не только летают в воздухе, но еще им же и питаются, – сострил он и первым звонко засмеялся.

Никто не последовал его примеру. Джим поднялся и вышел из столовой. Проглотив наскоро остывший ужин, Чарли, сославшись на одолевшую его усталость, пошел к себе спать.

Чарли жил в доме брата, а на дворе нудно тянул ноябрь. Наступил День благодарения, за ним подоспело и Рождество. Состояние матери не улучшалось. Каждый день он приходил к ней в больницу на пять – десять минут. Она всегда, несмотря на болезнь, казалась бодрой и веселой. Как все же невыносимо выслушивать ее причитания по поводу доброты и милосердия Господа, ее заверения в том, что скоро, вот-вот, она выздоровеет. Сколько он ни пытался заставить ее поговорить о чем-нибудь другом, например о Фарго или о старой Лиззи, о бывших днях, проведенных в ее пансионе, ничего не получалось. Она почти уже ничего не помнила об этом времени, разве что несколько проповедей, которые слышала в церкви. Он выходил из больницы, чувствуя себя совершенно разбитым, слабым, покачиваясь, будто ему нанесли удар в челюсть. Все остальное время он проводил в общественной библиотеке, читая книги о двигателях внутреннего сгорания, или выполнял случайную работу в гараже Джима, где он вкалывал, когда был еще почти ребенком.

Однажды вечером после Нового года Чарли отправился на бал в Миннеаполис с парой своих приятелей. В большом зале было очень шумно, и повсюду раскачивались бумажные фонарики. Он слонялся по залу, прокладывая извилистый путь между парами, ожидающими следующего танца, когда вдруг задержал свой взор на чьем-то девичьем тонком лице со знакомыми голубыми глазами. Он хотел было сделать вид, что не заметил ее, но было уже поздно.

– Хэлло, Эмиска, – сказал он, стараясь казаться как можно более равнодушным.

– Чарли… Боже мой! – воскликнула с удивлением девушка.

Ему показалось, что еще мгновение – и она упадет в обморок прямо перед ним.

– Может, потанцуем? – предложил он.

Она просто бросилась в его объятия. Они довольно долго танцевали, не произнося ни слова. Какой же толстый слой румян у нее на щеках, какие неприятные духи! Ему явно не нравился их запах.

После танца они сели вдвоем в уголочке. Оказывается, она еще не замужем. Работает в универсальном магазине. Нет, больше она не живет дома с родителями, снимает квартиру пополам с подругой. Он обязательно должен ее навестить. Все будет так, как и прежде, в старые добрые времена. Пусть даст ей свой номер телефона. Непременно. Судя по всему, она полагала, что он давно уже остепенился после всех этих француженок, которые наверняка у него были. А если он еще получит выходное пособие, то Андерсоны быстро пойдут в гору и очень скоро забудут о своих старых друзьях. Голос Эмиски уже переходил в визг, к тому же ему не нравилась ее привычка все время постукивать кулачком по его колену.

Чарли понял, что долго ему ее компании не вынести. Сославшись на сильную головную боль, он уехал домой без своих приятелей. Ему не хотелось их ждать. Все равно вечер теперь испорчен. Он возвращался домой на городском трамвае. Было ужасно холодно. Давно нужно было уйти из этого шумного притона. У него на самом деле разболелась голова, и он сильно озяб.

На следующее утро он слег с температурой. Болезнь стала для него, как это ни странно, облегчением. Хедвиг принесла ему кучу детективных рассказов, а тетушка Гартман суетилась вокруг него, таскала горячий пунш и взбитые яйца с сахаром и ромом, и ему было абсолютно нечего делать – лежи себе и читай!

Когда он выздоровел и встал на ноги, то прежде всего пошел в больницу к матери. Ей сделали еще одну операцию, правда, не совсем удачно. В палате было темно, и она никак не могла вспомнить, когда она видела его, своего Чарли, в последний раз. Ей казалось, что она находится в своем доме в Фарго и что он только что приехал к ней с юга. Она цепко держалась за его руку и постоянно повторяла:

– Мой потерявшийся сын наконец вернулся ко мне! Благодарю тебя, Боже, за моего мальчика!

Эти ее постоянные причитания досаждали ему, лишали силы, и когда он вышел из палаты, то тяжело опустился на плетеный стул, чтобы немного отдохнуть.

К нему подошла медсестра, остановилась рядом, теребя в руках карандаш и листок бумаги. Он посмотрел на нее снизу – такие милые розовые щечки, красивые темные ресницы.

– Не стоит так из-за всего этого расстраиваться, – сказала она.

Он широко ей улыбнулся.

– Что вы, я в полном порядке. Видите ли, я только оправился от легкого гриппа, такая болезнь явно не придает сил.

– Я слышала, на войне вы были летчиком, – сказала она. – А у меня брат служит в Королевском авиационном корпусе. Мы с ним канадцы.

– Да, это были храбрые ребята, что надо, – сказал Чарли. «Может, закадрить ее?» – подумал он, но тут же вспомнил о матери. – Скажите мне, только честно, в каком она состоянии?

– Ну, это противоречит установленным здесь правилам… Но, судя по другим больным, которых я повидала немало, ее шансы, можно сказать, невелики.

– Я так и думал.

Он поднялся.

– Вы свежи, как персик! Вы знаете об этом?

Лицо ее сразу вспыхнуло, залило краской от белой накрахмаленной шапочки до белого воротничка халата. Наморщив строго лоб, она сказала холодным тоном:

– Во всяком случае, чем скорее это произойдет, тем лучше.

– Да, знаю, – ответил Чарли, чувствуя, как к горлу подступает комок.

– Ну, прощайте, лейтенант. Мне нужно идти…

– Фу ты! Большое вам спасибо!

Выйдя на свежий воздух, он все вспоминал ее красивое личико и такие прелестные пухлые губки.

Однажды слякотным утром в начале марта, когда Чарли вынимал сгоревший сальник из двигателя «бьюика», к нему подошел подсобный рабочий из гаража и сказал, что кто-то зовет его к телефону из больницы. Чей-то незнакомый холодный голос сообщил ему, что миссис Андерсон почти на грани смерти и ее состояние быстро ухудшается. Не мог бы он поставить в известность других членов ее семьи? Сняв с себя рабочий халат, Чарли отправился прямо к Хедвиг. Джима не было, и они взяли одну из машин в гараже. Чарли забыл в суматохе вымыть руки, и они были у него черными от масла и копоти. Хедвиг нашла где-то тряпку, чтобы он хотя бы вытер их.

– В один прекрасный день, Хедвиг, – сказал он, – у меня будет чистенькая работенка в конструкторском бюро.

– Но ведь Джим хотел сделать тебя продавцом автомобилей! – зло огрызнулась Хедвиг. – Не вижу, каким образом ты сможешь чего-то добиться в жизни, если с ходу отвергаешь любое сделанное тебе предложение.

– Ну, быть может, поступят и такие, которые я приму, а?

– Где же ты собираешься их получить, если не у нас? – продолжала она тем же агрессивным тоном.

Чарли решил, что лучше промолчать. Они ехали молча почти через весь город. Когда приехали в больницу, им сообщили, что мать находится в коме. Через два дня она умерла.

На похоронах в течение доброй половины погребальной службы то и дело в горле его стоял ком, мешающий дышать. Он вышел, заперся в туалете гаража, сел там на толчок и дал, наконец, волю слезам. Он плакал как ребенок. Когда они вернулись с кладбища, он пребывал в ужасном настроении и не мог ни с кем разговаривать.

После ужина, когда Джим и Хедвиг, сидя за столом в столовой, принялись на листке бумаги подсчитывать, сколько им пришлось выложить за похороны, он взорвался и грубо заявил им, что заплатит все сам, до единого цента, и больше в их проклятом доме никогда ноги его не будет, могут не беспокоиться!

Он выскочил из комнаты, грохнув за собой дверью, взбежал по лестнице к себе и бросился на кровать. Он долго лежал на спине не раздеваясь, в военной форме, уставившись в потолок, и до него доносились приглушенные голоса и отдельные слова: «усопшая», «оплакивание», «потусторонний мир», «загробная жизнь».

На следующий после похорон день ему позвонила Эмиска. Выразив свои соболезнования по поводу смерти матери, она осведомилась, не хочет ли он встретиться с ней как-нибудь вечерком. Не отдавая себе отчета в своих действиях, он неожиданно выпалил, что, ладно, придет. Настроение паршивое, подавленное, ему так одиноко и так хотелось поговорить с кем-нибудь еще, не только с Джимом и Хедвиг. В тот же вечер он приехал к ней на машине. Она была одна. Ему не понравилась ее квартирка с дешевыми украшениями, мишурой. Он повел ее в кино. По дороге она спросила, помнит ли он, как они вместе смотрели в кинотеатре «Рождение нации». Он почему-то сказал, что не помнит, хотя помнил все отлично. Ему стало ясно, что она намерена возобновить с ним прежние отношения.

Когда он вез ее домой, то позволил ей опустить головку себе на плечо. Остановив машину перед ее домом, он, потупив глаза, увидел, что она тихо плачет.

– Чарли, неужели ты меня не поцелуешь? Один-единственный поцелуй в память о прежних днях? – прошептала она.

Он ее поцеловал. Потом она спросила, не поднимется ли он к ней. Он что-то процедил сквозь зубы, что, мол, ему нужно сегодня быть пораньше дома.

– Да прекрати, Чарли, чего ты выламываешься, – повторяла она, – ведь я тебя не съем.

В конце концов он остался, пошел за ней, хотя ему этого совсем не хотелось.

На газовой плитке она заварила какао и начала ему жаловаться, какая она несчастная, как она устает, выстаивая на ногах за прилавком целый день, а эти привередливые покупательницы. обращаются с ней ужасно грубо, а дежурные администраторы так и норовят ущипнуть ее за попку и рассчитывают, что она будет обжиматься с ними в примерочных. Нет, ей все же придется когда-нибудь открыть газ и отравиться. Чарли такой разговор совершенно не нравился, ему было жаль ее, и он вяло ласкал ее, только чтобы она успокоилась и больше не плакала. Но тут же он возбудился, и ему пришлось заняться с ней любовью. Уходя от нее, он пообещал зайти через недельку.

На следующее утро он получил от нее письмо, которое она, очевидно, написала сразу же после его ухода. В нем она признавалась ему в любви и заверяла, что никого так сильно, как его, никогда не любила. Вечером после ужина он хотел было тоже написать ей письмо и сообщить, что он не хочет ни на ком жениться и меньше всего, разумеется, на ней, Эмиске, но, к сожалению, так и не смог доходчиво сформулировать свои мысли, поэтому отказался от этой затеи и решил вообще ничего ей не писать. Но она позвонила на следующий день, и ему пришлось солгать, сказать, что он ужасно занят и вообще ему предстоит поездка в Северную Дакоту, чтобы посмотреть там собственность, которую оставила ему мать в наследство.

Тогда она спокойно ответила:

– Конечно, я все понимаю. Позвоню тебе, дорогой, когда вернешься. – И это ему очень не понравилось.

Хедвиг начала интересоваться, какие это женщины ему названивают все время, а Джим предупредил:

– Остерегайся женщин, Чарли! Если они раскусят, что у тебя есть кое-что в кармане, то присосутся к тебе как пиявки.

– Да, сэр, – подхватил старик Фогель, – Теперь уже все не так, как в армии, когда ты в любую минуту мог сказать «прощай, моя кошечка, я снова отправляюсь на войну». Теперь они могут выяснить, где ты живешь.

– Нечего волноваться, – проворчал Чарли. – Я здесь долго не задержусь.

В тот день, когда они пошли в контору адвоката, чтобы ознакомиться там с текстом завещания, Джим с Хедвиг разоделись в пух и прах. Чарли было больно смотреть на них. Для чего эта показуха? На Хедвиг новое черное платье с кружевным воротничком, а Джим тоже в новом, с иголочки, в черном, как у гробовщика, костюме, который он купил специально для похорон матери. Адвокат, невысокий пожилой немецкий еврей с седыми волосами, аккуратно зачесанными назад, чтобы скрыть большую лысину на затылке, и в пенсне с золотой оправой на тонком носу, уже ждал их. С торжественным видом, улыбаясь, он встал из-за стола, на котором лежали голубые папки с документами, и чуть им поклонился. Сел, весь сияя, на свое место, положив локти на стол, отпихнул досье, потирая кончики пальцев. Они вежливо помолчали. Джим, прислонив ко рту ладошку, кашлянул, словно в церкви.

– Ну, перейдем к делу, – сказал мистер Голдберг своим мягким приятным голосом с легким, как у актера, акцентом. – Все в сборе, надеюсь? Больше никого нет?

Джим встал.

– Видите ли, Эстер с Рут не смогли приехать. Они обе живут далеко, на побережье… Я получил от них все полномочия, заверенные их адвокатами. Рут заставила и своего мужа подписать все бумаги на случай, если речь зайдет о недвижимости.

Мистер Голдберг недовольно щелкнул языком.

– Очень плохо. Мне хотелось бы иметь дело со всеми заинтересованными сторонами. Но, думаю, в вашем случае никаких непредвиденных трудностей не возникнет. Мистер Джеймс Андерсон назначен единственным душеприказчиком. Вы, надеюсь, отдаете себе отчет в том, что главная цель всех заинтересованных сторон – избежать процедуры утверждения завещания? Таким образом, избранный вариант избавит вас от дополнительных хлопот и расходов. В них нет никакой необходимости в случае, если один из наследников назначается душеприказчиком… Теперь перехожу к оглашению завещания.

Скорее всего, составлял его сам мистер Голдберг, ибо ему ужасно нравилось его зачитывать. За исключением тысячи долларов, предназначенных Лиззи Грин, директрисе пансиона матери в Фарго, вся недвижимость, включая земельные участки, облигации военного займа «Либерти» и счет в банке на сумму полторы тысячи долларов, завещались всем детям и отходили в управление единственного душеприказчика, Джеймса А. Андерсона, но в конечном счете должны быть поделены между всеми наследниками по их взаимному согласию.

– Есть ли какие-нибудь вопросы? – сердечно спросил мистер Голдберг. – Может, есть предложения?

Чарли сразу заметил, что Джиму от всего этого явно не по себе.

– Поступило предложение, – продолжал мистер Голдберг тающим, как масло на горячем бисквите, голосом, – чтобы и мистер Чарлз Андерсон, который, насколько мне известно, в скором времени отбывает на Восток, подписал у своего адвоката бумагу о передаче его полномочий, как это сделали его сестры… Дело в том, что все деньги будут направлены под залог в распоряжение компании Андерсона по продаже автомобилей.

Чарли почувствовал, как его окатила ледяная волна. Джим с Хедвиг с тревогой поглядывали на него.

– Я не собираюсь вдаваться в юридические тонкости, – сказал он, – но я хочу получить то, что мне причитается, причем как можно скорее… На Востоке я получил деловое предложение и хочу вложить в это предприятие кое-какие свои деньги.

Тонкая нижняя губа Джима задрожала.

– Чарли, прошу тебя, не будь идиотом, я знаю о бизнесе гораздо больше тебя.

– Ну, о своем – наверное, а вот о моем – сомневаюсь. Теперь в спор вмешалась Хедвиг. Она смотрела на

Чарльза с такой ненавистью, словно хотела его прикончить здесь же, на месте.

– Послушай, Чарли. Пусть Джим поступает так, как считает нужным. Ведь он заботится не об одном себе, но и обо всех нас.

– Ах да заткнись ты! – рявкнул Чарли.

Джим тут же взвился:

– Послушай, ты, малыш, я не позволю тебе разговаривать с моей женой в таком тоне!

– Друзья, дорогие друзья, – стал увещевать их адвокат, с такой силой потирая пальцы, что от них вот-вот мог пойти дым, – не стоит заходить слишком далеко, тем более по такому торжественному случаю, как этот… Нам здесь нужна тихая дружеская беседа у камелька… уютная семейная обстановка…

Чарли презрительно фыркнул.

– Да, так всегда и было в моем доме, – вполголоса сказал он, поворачиваясь к окну, спиной ко всем, и разглядывая белые от снега крыши домов и пожарные лестницы с висящими на них сосульками. На крыше одного каркасного дома снег уже начал таять под полуденным солнцем и от нее поднимался пар. Вдали виднелись заваленные сугробами площадки земли и полоска чистого асфальта, по которой туда-сюда сновали, шурша шинами, автомобили.

– Послушай, Чарли, прекрати эту бузу! – сказал Джим, но теперь в его голосе появились мелодичные, умоляющие нотки. – Ты ведь знаешь, какие условия поставил перед своими дилерами Форд… «Либо вы плывете в нужном для меня направлении, либо идете ко дну…» Поэтому сегодня капиталовложение – это, можно сказать, шанс, которого больше может и не быть никогда в жизни… Речь идет ведь об автомобилях… В этом деле ты никогда не проиграешь, даже если компания вдруг свернет свою деятельность.

Чарли резко повернулся к нему.

– Джим, – сказал он спокойно, стараясь зря не заводиться, – я не желаю здесь об этом спорить… Я хочу получить свою долю того, что оставила нам мать, и хочу, чтобы вы с мистером Голдбергом управились с этим делом как можно скорее… У меня есть кое-какие идеи об авиационных двигателях, и этот бизнес превратит любое старое агентство по продаже автомобилей Форда в убогую халупу, цена которой тридцать центов, никак не больше!

– Но я хочу вложить деньги матери во что-то на самом деле стоящее, в то, в чем можно быть полностью уверенным. Автомобилестроение Форда – самая надежная сфера для капиталовложений, не правда ли, мистер Голдберг?

– Их делают повсюду, это верно. Может, молодой человек подождет немного, как следует все обдумает… Я со своей стороны могу предпринять кое-какие первые шаги…

– Не нужно мне никаких первых шагов. Я хочу получить то, что мне причитается, и немедленно. Если вы не можете этого сделать, то я найду другого адвоката, который все устроит. – И Чарли, взяв в руки пальто и шляпу, вышел.

На следующее утро Чарли, как обычно, пришел на завтрак в домашнем халате. Джим сказал ему, что больше в своем деле он ему работы не даст, ибо своим поведением он этого никак не заслуживает. Чарли, повернувшись, поднялся к себе наверх, лег на кровать. Вскоре к нему зашла Хедвиг, очевидно, чтобы доконать его.

– Ах, ты еще здесь? – воскликнула она, с грохотом захлопывая за собой дверь.

Снизу, где она с тетушкой Гартман занимались домашними делами, до него доносились громкие голоса и ожесточенный стук металлической посуды.

Чуть попозже он пошел в контору Джима. Тот сидел за своим столом, с встревоженным видом изучая свои амбарные книги.

– Джим, нам нужно поговорить.

Джим, сняв очки, посмотрел на него.

– Ну, что ты придумал? – резко, как обычно, бросил он.

Чарли сказал, что подпишет бумагу о передаче ему в управление своей доли наследства, если только тот даст ему в долг пятьсот долларов. Немедленно. Потом, если дело с авиационным проектом выгорит, он пригласит в дело и его, Джима.

Джим изобразил кислую ухмылку.

– Ладно, – сказал Чарли, заметив его реакцию. – Давай четыре сотни. Мне нужно поскорее убраться из этой дыры.

Джим медленно встал. Он так побледнел, что Чарли подумал, уж не заболел ли он.

– Ну, если в твоей идиотской голове не укладывается, против чего я выступаю, то тут уже ничем не поможешь, и раз так – убирайся отсюда к чертям собачьим… Считай, что договорились… Хедвиг получит в кредит эту сумму на свое имя в банке… Я по уши в долгах…

– Ну, поступай как знаешь, – сказал Чарли. – Мне нужно отсюда уехать, да поскорее.

К счастью, в эту минуту зазвонил телефон, иначе Чарли с Джимом могли бы надавать друг другу тумаков. Трубку поднял Чарли. Звонила Эмиска. Она сообщила ему, что вчера была в Сент-Поле, что видела его на улице, что если он собирается уезжать из их города, то пусть лучше скажет откровенно, не томит ее, оставляя в подвешенном положении, и что, если он не придет к ней сегодня вечером, она не знает, что сотворит с собой. Неужели он хочет ее смерти? В это она никак не может поверить! В голове у него все смешалось: ссора с Джимом, ее угрожающие слова, и в результате он кончил тем, что пообещал к ней приехать. После его разговора Джим вышел в салон и теперь как ни в чем не бывало дружески болтал с покупателем, все время улыбаясь.

Направляясь к остановке трамвая, он решил сказать Эмиске, что, когда был на войне, женился на одной француженке, но, поднявшись к ней, не решился – такая она была худенькая, бледная, жалкая. Он повел ее на танцы. Ему было не по себе оттого, какой она теперь казалась счастливой, как веселилась, словно уверовав, что теперь у них все пойдет по-старому, как прежде. Прощаясь с ней, он назначил ей свидание на следующей неделе.

Но, не дожидаясь этого дня, Чарли уехал в Чикаго. Он пришел в себя, успокоился только после того, как, проехав через весь город, сел на нью-йоркский поезд. В кармане у него лежало письмо от Джо Эскью. Тот сообщал, что будет в городе и обязательно его встретит. В другом кармане – три сотни «зеленых», которые отслюнявила ему Хедвиг, вычтя из первоначальной суммы за его питание и жилье за всю зиму по десять долларов в неделю. Но, сидя в вагоне поезда, идущего в Нью-Йорк, он старался больше не думать обо всем этом, об Эмиске, о том мерзком времени, которое провел в доме у Джима. Гораздо лучше думать о Нью-Йорке, об авиационных двигателях, о Дорис Хамфриз.

Проснувшись утром на своей нижней полке и отодвинув занавеску, выглянул в окно. Поезд мчался между пенсильванских холмов, только что вспаханных полей, а на некоторых деревьях он даже заметил первые зеленые листики. На ферме под белым цветущим грушевым дереве бродила, опуская клювики, стайка маленьких желтых цыпляток.

– Боже, – произнес он вслух. – Неужели я вырвался из этого захолустья?