Глава 2

Уже два часа группа шла по лесу, отмеряя шагами, оставшиеся до лагеря восемь километров, и никак не могла дойти. Монзырев подметил, что привыкшим к пейзажам городских кварталов и асфальтированным тротуарам детям и «барышням», первоначально восхищавшимся видами натуральной растительности и щебетом пернатой живности, стало приедаться вынужденное блуждание по лесным просторам малой родины.

Высадившись из рейсового автобуса, со скоростью пьяного ёжика ехавшего от деревни к деревне, пошли по разбитой лесной дороге, когда Горбыль предложил:

— Командир, давай срежем расстояние. Дорога делает крюк и петляет по лесу, а напрямик через тридцать минут будем на базе.

Услышав, что уже через тридцать минут они будут в лагере, голодный народ зароптал.

— Сашка, да ты посмотри на наших воспитательниц, у них же шпильки по десять сантиметров.

— Ничего, Анатолий Николаевич, у меня в сумке есть две пары кроссовок. Я поделюсь с девочками, кому размер подойдет, — заслышав о возможности проделать дистанцию в урезанном варианте, сориентировавшись, предложила Галина.

— Ага, две пойдут в кроссовках, а одна на каблуках? Хитропопые красавицы. У кого ноги болеть потом будут?

— У меня шпильки совсем не высокие, Анатолий Николаевич, — белобрысая Анна шагнула вперед, выставив ногу на показ.

— Ну, коли есть желание торить лесные тропы, переобувайтесь и свернем в лес.

В лес свернули, сверившись по карте и солнцу, компаса ни у кого не было да, в общем-то, он и ненужен. Часы показывали начало шестого. Через полчаса, шагая по запущенному смешанному растительному массиву, к лагерю не вышли, хотя шли в правильном направлении. Не вышли и за следующие полчаса. Монзырев объявил перекур. Сориентировавшись, докурив сигарету, дал отмашку, снова двинулись, причем темп ходьбы непроизвольно увеличился, всем хотелось есть. Замыкали колонну все те же — охранник Толя, умаявшийся с непривычки лесных блуканий, снявший с себя пиджак и «сверкая» сбруей с ПМ под мышкой, и Андрей Ищенко — этот свежий как огурчик, хоть повесь ему дополнительный рюкзак на спину.

Монзырев остановился. Из колонны к нему вышел Сашка:

— Командир, что остановился?

— По кругу ходим, Сашок.

— Как так?

— Смотри, видишь, справа бычки валяются? Перекурили, бросили, ушли. Это наши бычки.

— Да не могли мы по кругу идти, шли только прямо.

— Мы шли только прямо, это ты прав. Леший водит.

Сашка недоверчиво посмотрел на начальника, любопытные взгляды детворы тоже говорили о многом. Детишки подобрались в команду те еще. Возраст от двенадцати, до пятнадцати лет, воспитаны улицей, со всеми вытекающими. Ни в Бога, ни в черта не верят. Ухмыляются.

Род Монзыревых глубоко уходил своими корнями в Ростовскую область, его предки были Донскими казаками. В станице, куда его отвозили каждое лето, на все каникулы, и до сих пор люди помнили его прабабку Лизавету — знахарку, прожившую со своим мужем прадедом Монзырева лет до ста, лечившую обращавшееся к ней население близлежащих и дальних станиц.

Он хорошо запомнил рассказанную на вечерних посиделках кем-то из взрослых байку, как однажды к бабе Лизавете, тогда еще молодой красивой казачке, приехали из станицы под Ростовом, посланные богатым уважаемым станичным атаманом, казаки.

— Лизавета Кондратьевна, помоги, сгорает на глазах, дочка атамана, к врачам возили, показывали, врачи ничего не нашли. Вянет молодка, на глазах вянет. Атаман заплатит хорошо, не обидит.

И, поехала Лизавета. Отчего ж, не поехать коли помощи ждут!

Курень атамана поставлен в центре станицы, и по приезде светила от «деревенской медицины» у дома за плетнем собралась добрая половина станичников. Лизавета Кондратьевна вошла в комнату болящей, пробыла там какое-то время, выйдя, сказала домочадцам:

— Геть, с куреня за плетень. И народ отвесть в сторону от ближней станичной околицы.

Слегка побурчав, семейство покинуло родовое гнездо, присоединилось к любопытным, курившим и галдевшим неподалеку от ворот. Дело к обеду, уже и ожидать чуда устали. Когда, вот она, ведьма! Станичники видели, как Лизавета вышла из куреня с подушкой, вытащенной из-под головы девицы, в руках. Пошла вокруг хаты, взбивая и теребя ее руками, она что-то тихо наговаривала себе под нос, слов разобрать никто так и не смог, как народ ни прислушивался. После обхода второго круга, из открытой двери дома стали выскакивать мелкие, лохматые существа, похожие на бесов, какими их представляют, и по сей день обыватели. Не обращая внимания на собравшихся, существа выбегали через открытые ворота и скачками неслись в сторону околицы. Заголосила мать больной, загудели станичники. Елизавета направилась к воротам, подошла к атаману.

— Что ты голосишь? — устало кинула она безутешной матери, сунув ей подушку в руки. — Подушку сожжешь сама, хвороба уйдет полностью. А ты атаман, жди сватов по осени, здорова твоя дочь.

Таких баек про бабку Лизавету, Монзырев знал великое множество. О многом она и ему рассказывала, поэтому запредельному для разума, майор не удивлялся.

— Все встали друг за другом, положили руку на плечо впереди стоящего организма и, пошли след в след, — велел он, посмотрел на положение солнца на небосводе, сделал поправку направления. — Двинулись.

Неспешно, стараясь не терять направление — шли. Со стороны могло показаться, что поводырь ведет слепцов. По мере движения Монзырев стал шептать слова молитвы:

«Отче, наш, иже еси на небеси, да, святится имя твое, да, будет воля твоя…..».

Эти слова он знал хорошо. Это была единственная молитва, которую он выучил, которую в детские годы вдолбила ему прабабка:

«От всех напастей поможет, внучек. Запомни ее накрепко», — прорезался в голове скрипучий голос бабки Лизаветы.

Не отвлекаясь от маршрута, Монзырев заметил появившуюся впереди поляну. Деревья перед ней выглядели уродливо. Стволы были непрямые, выгнутые в разные стороны, некоторые закручены практически в узлы. Вспомнилось название всего этого безобразия:

— «Место силы».

Перед взглядом Монзырева предстала прозрачная пленка, будто какой-то извращенец вытянул ее из тонкой резины, через которую в легком мареве едва проглядывался веселенький пейзаж с противоположной стороны, мало того, на пейзаже казалось струится радуга как после дождя, так бывает когда смотришь на свет через мыльный пузырь.

«Чудны дела твои, Господи!»

Толик в раздумье стоял на месте, качал информацию из визуальных источников, когда рука Горбыля слегка сдавила плечо. Требовалось сделать шагов пять и все прояснится. Вдруг пленка напряглась с противоположной стороны. Перед Анатолием неожиданно, словно из ниоткуда, предстал человек в маскарадном костюме, стилизованом под одежду времен царя Гороха. Судя по всему, для него такая встреча тоже составляла полную неожиданность, это было видно по шальному взгляду. Незнакомец открыл было рот, чтоб выразить свои мысли по поводу случившегося контакта, когда за его спиной нарисовался еще один персонаж сюрреалистической постановки лесного спектакля, скорее всего скомарох, по другому и не классифицыруешь мужика такой стати и в таких шмотках. Толик услышал его проникновенный голос, обращенный явно к первому.

«Молчи, боярин! Если скажешь хоть слово, круг не замкнется. Можешь потерять, больше чем найдешь!»

Словно черная туча упала на лицо вышедшему к ним мужчине, он опустил глаза ниц. Анатолий решился заговорить первым, выяснить у ролевиков примерное расположение дороги, когда из дырявой пленки очень быстро просочилась серая пелена, слизнула обоих незнакомцев в один миг, будто и небыло никого.

— Сашка, ты их видел, или у меня глюки?

— Видел, командир. Кстати первый мне кого-то напомнил.

— Давай так, чтоб не в Кащенко попасть, а на дорогу выйдем, считаем, что это ролевики озорничяют.

— С натягом принято, Николаич.

Остальной контингент, молча, переваривал увиденное и услышанное. Свое мнение никто не высказал, тем более потревоженная пленка вновь выказала свою целостность и все так-же играла радугой на солнце. Ходоки, друг за дружкой подошли к ней вплотную.

Протянув к плотной плене руку, потрогав натяжение указательным пальцем, Монзырев ничего не ощутил и с очередным шагом прошел ее, выйдя на поляну. За ним, гуськом втянулись остальные. Не прекращая идти, он оглянулся, ему было интересно, как поведет себя нарушенная мембрана? Отошел в сторону, разорвав импровизированный строй, стал сбоку, пропуская мимо себя выходивших. Причем тех, которые еще не прошли мембрану, он не видел вовсе, как будто из подернутой рябью пелены, вдруг показывался очередной человек. Вся группа вышла. На мембране прорисовался непонятный знак, не то иероглиф, не то руна. В голове откуда-то появился ответ на не совсем сформулированный до конца ворпрос в мозгах:

«Руна полного закрытия»

Откуда он пришел, кто его подсказал, непонятно.

С опозданием, на ум пришла мысль:

«Наше вторжение может быть опасно, и куда интересно мы вторглись?».

В нескольких метрах от людей, пространство стало меняться и как бы светиться. Особенно хорошо было заметно это сияние боковым зрением.

В голове у Монзырева появилась характерная боль, указывающая на то, что прямо в мозг непонятно откуда пошел поток информации:

«Тебя ждут большие проблемы, которые ты будешь решать, иначе вы все погибнете. Вы прошли через мембрану пространства и времени. Идите через поляну дальше вниз по реке. Будет встреча». Приглядевшись Монзырев понял, что глюки были только у него, а еще то, что пленка исчезла, испарилась — будто ее не было никогда. Самое интересное, лес за кривыми деревьями был другим, не похожим на тот, который виделся через прозрачную пелену. Распавшаяся колонна реорганизовалась в обступивших его кругом воспитанников. Невысказанный вслух вопрос, повис над собравшимися. Головная боль отпустила.

— Что ж к реке, так к реке, — пробормотал он. — Внимание всем, мы находимся в незнакомой местности. Внимательно осматриваться по сторонам. Кто заметит что-то необычное — немедленно докладывать. Громко не разговаривать, не суетиться, слушать команды. Все девушки в середину колонны. Сашка в головной дозор, расстояние до головы колонны сто метров. Андрей в замыкании. Направление — прямо, через поляну. Впереди река. Все, пошли.

К реке вышли примерно через двадцать минут, часы у кого они были не шли, сломались одновременно у всех. Повернули налево и двинулись вдоль реки по течению. Речка была широкая, с низким противоположным берегом, поросшим камышом, вправо — влево, вдоль берега проходила натоптанная тропа. Через какое-то время почувствовали запах гари. Темнело. Навстречу двигавшейся колонне выскочил Горбыль.

— Командир, что происходит? Во что мы вляпались? Там за излучиной реки — частокол, я такого еще не видел, сгорел во многих местах, видел трупы, много. Одежда странная, посечены холодным оружием, у многих в телах стрелы торчат. За частоколом полуземлянки какие-то, только в центре рубленая изба, да и та на наши не похожа, правда и она качественно пострадала. Где это мы?

— Спокойно Сашок. Всем в заросли и сидеть тихо. Галина возьми собаку на поводок. Сейчас разберемся. Андрей, Толик — остаетесь здесь. Сашка, идем, проветримся.

Из своей сумки Монзырев достал два боевых ножа, в кожаных ножнах и пристегнул их с двух сторон к офицерскому ремню. Сашка в темпе расшнуровал свою парашутную сумку, исползующуюся ним как хозяйственный ранец.

— Николаич, погоди минуту.

Вытащил автомат Калашникова, со складным прикладом и не вскрытый цинк патронов. У Монзырева глаза полезли на лоб.

— Откуда?

— Да вот из командировки привез. В городке не постреляешь. Хранил в гараже. А тут думаю, возьму с собой на всякий случай. Отморозков попугать, если что, вот и попугал.

— Раззвездяй.

— Да, ладно…!

Вскрыв цинк, Горбыль сноровисто набивал магазин патронами. В это время Монзырев набросил на себя пятнистую куртку от комка.

Уже совсем другим ходом, словно тени, они исчезли за излучиной речки. Глазам Монзырева представилась картина схожая с той, которую он видел по фильмам о древней Руси, только вместо рубленых изб за частоколом действительно оказались полуземлянки. Убитых, лежавших возле своих жилищ, было много. На глаза попадались старики, дети, мужчины одетые точно не по моде двадцать первого века, в лаптях и самодельных сапогах. Монзырев насторожился. Навстречу шел человек по очертаниям очень похожий на кого-то знакомого.

— Николаич, не сторожись, к тебе я с миром.

— Сергеич? — удивлению Монзырева не было предела. — Ты как здесь?

— Вот и свиделись Анатолий Николаевич. Отошли Александра за остальными. Пусть подходят к веси, только внутрь не заходят, тяжело здесь быть с непривычки. Пусть не боятся — живых здесь нет, а мертвые… — Сергеевич тяжело вздохнул. — Разговор у нас с тобой будет. Думал долгий, а долгий не получится.

— Да уж я понял. Сашок веди сюда всех. Да пожевать бы им чего.

— Придумаем что-то.

Сашка, неторопливо удалился.

— Идем Анатолий Николаевич, не здесь же говорить.

Сергеич вывел Монзырева через другой выход из деревни. Ворота были выбиты и лежали створами дверей на пыльной полевой дороге. За частоколом росла дубрава, деревья в ней, радовали глаз, все как на подбор широкие в обхвате, старик по тропинке повел Толика вглубь ее. Шли ходко. Молча, ни тот ни другой не нарушали этого молчания. Тропинка наконец-то уперлась в открытые ворота, огражденного двора, только изгородь в нем составляла все тот же частокол. У ворот лежали четыре мужских трупа в холщевой одежде и лаптях. Сергеич обошел их и вошел в ворота, Монзырев за ним. К виду трупов он привык еще на войне, поэтому никаких эмоций в душе не выразилось. Во дворе с обеих сторон натоптанной площади, прямо из земли возвышались рубленые истуканы, судя по виду простоявшие здесь не одну сотню лет. Справа от ворот находилась небольшая изба, вот в нее-то Сергеич и завел Монзырева.

Обстановка внутри состояла из печи, выложенной из обожженной глины, топившеейся хозяином по-черному. Возле окна, где вместо стекла была вставлена слюда, стояла небольшая деревянная кровать, накрытая шкурами животных, и приставленные к столу скамьи. На столе был глиняный светильник, в котором, источая характерный запах, горел жир.

— Садись Николаевич, гостем будешь.

— Спасибо.

Уселись друг напротив друга.

— Ну, рассказывай Сергеич, что за хрень такая, куда нас черти занесли?

— На счет чертей не знаю, а находитесь вы, говоря современным тебе языком, в Киевской Руси. Десятый век вашей эры. И в гостях ты не у сторожа Сергеича, а у волхва и зовут этого волхва — Вестимир. Поговорим?

— Давай, — на лице Монзырева от полученной информации не дрогнул ни один мускул, хотя в душе холодным ветерком потянуло, но после увиденного в деревне, он не ставил под сомнение слова этого человека.

— Думал, беседа у нас длинная получится, но время уходит, поэтому потороплюсь. Слушай. Попал я в ученики к волхву еще отроком. Сильным волхвом был старый. Мы дети Даждьбога. Многому он меня научил. Многому, но не всему. Родовичи, за кромку ушли которые, в Ирий, подали мне знак. Веси нашей опасность грозит, а помощь никто не окажет, как не проси. Оповестил я родового боярина, мол, что придут в начале лета в набег печенеги клятые, как саранча расползутся по весям кривичей, да не внял он словам моим, жирком заплыл, богатством, оттого и погиб. Ведь весь наша — это все равно, что пограничная застава в твоем времени, обязана первым встретить врага и сообщить о нападении. Времени было мало. Совет родовичей ушедших, да и не только их, был таков, искать родную кровь в грядущем, они де помогут. Нашел я тебя, потомка нашего, а с тобой и воев твоих. Привел сюда, да опоздал малость. Время не рассчитал, по-разному оно идет там и здесь.

Монзырев хлопнул глазами, не полностью врубаясь в ситуацию.

— А меня ты спросил, козлина старая? Волхв, а товарищам моим за что это все? А детям? Ты что наделал, чудак на букву «М»? — Монзырев схватил Вестимира руками за льняную рубаху.

— Охолонись, Николаич. Дослушай.

— Ну-ну?!

Ослабив хватку, отпустил старика, сверля его взглядом мутных глаз, злость на волхва еще не выветрилась из головы.

— Многие собраны здесь не просто так, вырвал я их из грядущего времени не зря. Что ж слушай. Горбыль Александр Петрович — погибнет осенью в ноябре месяце, сопровождая из Рязани призывников в часть. В тамбуре электрички получит ножевое ранение в печень от залетного татя, по-вашему, отморозка. Ищенко Андрей Владимирович — в августе этого лета разобьется в районе Коломны на своей старенькой «девятке», откажут тормоза. Федорова Галина Александровна, будет взорвана в машине вместо своего отца — крупного авторитета. Майкову Анну Сергеевну зимой изнасилуют «дети гор», потом задушат. Дети, пришедшие с тобой, тоже не все останутся живы к концу сего года, все-таки не из благополучных семей. Нет вас в будущем. Я знаю, что нет.

— А я?

— Что, ты? Ты родович наш, ты воин, обязан помочь своему роду, своей крови.

— Ну что помог? Вся деревня трупами завалена.

— А теперь слушай воин. Печенеги не ушли. Наша весь первая. Надо идти вниз по реке, отбить полон, отбить всех, кто остался. Ты это можешь — я знаю. Помоги роду выжить.

— А ты поможешь вернуться назад?

— Ты когда проход прошел, видел на пелене что-нибудь?

— Знак там высветился, вроде восточного иероглифа.

— Врать не буду. Проход закрыт. Если откроется, так только через девять лет. Прости. Ничем помочь не могу. Да и век свой знаю. Не будет меня через девять лет, за кромку уйду.

— Ладно, деваться некуда. Моих-то куда?

— Да вот сюда и приведу. Я думаю, Боги не обидятся.

— Ну, тогда с Богом. Спешить надо.

— Пусть поможет тебе Перун в делах ратных.

Выйдя к своим, Монзырев сразу же вручил волхву девушек и детей. Несмотря на пререкание Галины, заставил ее уйти вместе со всеми.

Оставшись с парнями, вкратце объяснил ситуацию. Все полезли в сумки за одеждой, прикидывали, что можно использовать как оружие в походе на печенегов. Приодели Толика, заменив белую рубашку пятнистой курткой, и двинулись вдоль реки, на ходу разделив буханку черного хлеба, оказавшуюся у Андрюхи в сумке.

Ночевали в лесу поодаль от берега реки. Разделив остаток ночи на четверых, несли дежурство — береглись от лесного зверя и лихого человека. Вымотались все неимоверно. Поодаль трещали, ломаясь ветки прибрежных кустов, не то кабаны продирались к реке на водопой, не то бродил поблизости хозяин леса — медведь, но, несмотря на все это, усталые люди забылись тяжелым сном.

С первыми лучами солнца, пробившимися через листву деревьев, двинулись дальше. Душу Монзырева заботило то, что отряд следует по незнакомой местности, без карты, без проводника. Единственный ориентир — река и натоптанная дорога вдоль нее. Отмечались следы прошедшей по дороге конницы, но количество ее определить было сложно современному человеку.

К полудню прошли километров двадцать. Вдали, по реке, услышали присутствие людей. Монзырев приказал войти в лес. По «зеленке» пробирались, стараясь не создавать шума. Через какой-то отрезок пути, более отчетливо услышали присутствие большого числа людей. В просветах между деревьев показались очертания славянской деревни. Поваленный во многих местах частокол ограждения. Метрах в трехстах, свободных от лесной растительности, парни увидали вооруженных копьями и луками не то, татар, не то схожих с ними кочевников, в длинных черных одеждах, в остроконечных колпаках, тоже обтянутых черной тканью, было не понять, шлем под ней скрывается или просто шапка из плотного войлока.

Печенеги.

— Распределиться вдоль кромки леса, наблюдаем, — подал команду Монзырев.

Печенежский стан, находился на открытой площадке перед деревней. За составленными кольцом и связанными между собой повозками, просматривались две юрты из бурого войлока. К повозкам и обратно сновали чужаки, стаскивая и укладывая из поверженной деревни какой-то хозяйственный скарб. Неподалеку от реки Монзырев разглядел еще один лагерь — пленники, это было заметно сразу. Люди сидели прямо на земле, были избиты, некоторые ранены, для удобства конвоирования на большие расстояния привязаны за руки к длинным веревкам. Мужчины, женщины, стариков не было вовсе, к некоторым женщинам прижимались мелкие дети, тех захватчики даже не удосужились связывать. Пленных охраняли печенежские воины. Вместе с охраной стана Монзырев насчитал одиннадцать сторожевых. Лошадей поблизости видно не было.

Анатолий знаками подозвал парней. Отойдя в лес, разместились кругом.

— Докладывайте, кто, что увидел.

— Насчитал двадцать семь копченых. Охрана в прямой видимости друг от друга, — сказал Андрей. — Правда, не понятно, почему они уделяют внимание внутреннему кругу и не смотрят по сторонам?

— Это-то понятно. Кого им боятся? За спиной мертвая деревня, основная орда ушла дальше, войск противника на сотню километров нет. Кого им сторожиться? В эту деревушку, судя по всему, будут сгоняться пленные со всей округи. Что еще?

— Лошадей нет. Значит, табун пасут отдельно. Думаю, что где-то недалеко отсюда. Насколько я помню из истории, степняк без лошади плохой воин. Предлагаю разведать, где выпас и убрать пастухов. Табун потихому увести и заняться остальными, проводить «по холдку», — выдал свои умозаключения Горбыль.

— Остальных считай три десятка. Не многовато ли на четверых?

— Нормально, командир. По-тихому их всех не уничтожить, а по громкому у нас есть калаш и ПМ. Справимся.

— Принято. Сейчас обходим деревню, ищем лошадей, а там посмотрим.

Табун обнаружился с противоположной стороны селища и совсем недалеко. Пасли его четверо кочевников, все оружны луками и изогнутыми мечами, одежда грязная, засаленная, кое-кому круглые щиты прикрывали спину. Один из них верхами объезжал пасущихся коней по дальней стороне пастбища. Трое что-то жарили на костре. Ветром доносило запах жареного мяса. У голодных засадников стало подводить желудки. В кишках заиграл марш, рты у всех, как по команде, наполнились слюной, не смущало даже то, что вряд ли кто из поваров когда либо мыл руки.

Андрей поближе подполз к Монзыреву, зашептал:

— Командир, как их брать будем? Тихо не возьмем, нашумим, считай, пропало.

— Пока наблюдаем. Может, что и изменится.

Весь квартет затаился в кустах. Невыносимо хотелось жрать. Терпели. Видимо, тоже проголодавшись, конный кочевник подъехал к костру. Он громко ругался. Слова, хорошо слышимые, произносились гортанно, рваными предложениями.

— Анатолий Николаевич, — бывший охранник подполз к майору, волнуясь, зашептал ему в самое ухо. — Я понимаю их язык. А, ведь я ни одного иностранного языка не знаю. Даже по — английскому в школе, мне больше трояка не ставили.

— И о чем они говорят? — не отвлекаясь на непонятку, а больше думая о своем, спросил командир.

— Который на лошади, у них старший. Говорит, что эти придурки сейчас барана сожгут. Советует, как лучше жарить. А, вот тот ему отвечает, что не волнуйся де, мясо будет самое то. Ну, примерно так.

— Ага.

Печенег спрыгнул с лошади и ласково ударил ее по крупу, отгоняя к пасущемуся табуну. Особо не заботясь об эстетическом восприятии окружающими его действий, на три шага отошел от всей чесной компании, лишь развернувшись спиной к соотечественникам, поковырявшись в шароварах, пустил струю, при этом поддерживая разговор.

— Слушай сюда. Толик, нас страхуешь из вон тех кустов, — указал пальцем. — Если пойдет что-то не так, стреляй из пистолета на поражение. В человека приходилось стреллять?

Охранник отрицательно мотнул головой. Майор чертыхнулся про себя.

«Блин горелый, понабирают детей в армию!».

— Ты уж постарайся, не подведи. Но это крайний случай. Сашка, оставь калаш здесь. Сейчас втроем, сколько сможем, подползаем поближе, и по команде берем в ножи. Уяснили?

— Да.

— Тогда выдвигаемся на исходную. Не забудьте, что под халатами может быть кольчуга. Удары наносить в лицо, шею, пах. Вперед!

По-пластунски, расходясь в высокой траве вправо-влево от Монзырева, выползли из кустов в направлении костра. Толик, дослав патрон в патронник, шмыгнул к кустам, аккуратно отклонил ветку, освобождая пространство перед собой, встал в положение для стрельбы с колена.

Спинным мозгом почувствовав, что скрытно дальше не продвинуться, Монзырев затих. Как на грех, лошадь недавнего верхового кочевника, щипавшая зелень неподалеку, почуяв приближение чужаков косилась в их строну, недовольно всхрапывала, отодвигаясь от возможной угрозы. В обеих руках майор сжимал по ножу. Сбалансированные боевые клинки двадцать первого века, покрытые защитным чернением, не бликовали на солнце. Чуть приподнявшись на кулаках, зыркнул по расположению своих. Готовы. Подтянув под себя ногу, оттолкнулся от земли, одновременно выкрикнул:

«Бей!!».

Свечой взлетел вперед, всаживая клинок в загривок сидевшего к нему спиной печенега, перерубая хрящевую ткань, отделяя друг от друга шейные позвонки. Оставив нож в ране, другой клинок он перебросил из левой руки в правую. Не отвлекаясь на боковых степняков, прыгнул через костер, через жарящегося барана, на «барана» в черном халате, сузившиеся от неожиданности глаза которого при виде внезапно появившихся обидчиков, в следующий момент расширились до состояния «а-ля удивленный европеец», полезли на лоб. Однако тот тоже оказался профессионалом, пережившим не один набег на русов. Поняв, что сейчас ему настанет «кирдык», перекатом ушел в сторону, пятерней, ухватив лежащий под рукой лук.

Носом, пропахав дистанцию в том месте, где должен был находиться противник, Монзырев кувырком ушел влево, боковым зрением отмечая сразу все, что происходит вокруг. Видел, как Андрей душит удавкой своего подопечного, а тот, в последние минуты жизни сучит ногами по скользкой от росы и еще может быть от своих фикалий траве, как Сашка, заломив своего печенега, полоснул по горлу ножом, выпачкавшись чужой кровью. Увидел, как его копченый, скорее всего, почувствовав, большую опасность, пустил стрелу в сторону кустов. Потянул из колчана стрелу, да не удачно, не все стрелы уцелели от вынужденного переката, большего не успел, Монзырев, практически без замаха, отточенным до автоматизма на тренировках броском, вогнал нож в яремную вену лучника.

«Аллес. Всем спасибо, все свободны. Даже запыхаться не успели».

Бой окончен. Поднялись на ноги. Осмотрелись по сторонам. Вроде бы шума не наделали, клиенты лежат, загорают. Их души уже отошли в край вечной охоты. Взволнованный голос Горбыля заставил вздрогнуть.

— Николаич, у нас «двухсотый».

— Ты что несешь, Сашка?

— Сам взгляни, вон Толик лежит.

Все разом они подошли к лежавшему на спине охраннику. Голова того была запрокинута. Синие глаза безжизненно уставились в небо. Из груди торчала стрела. По-видимому, во время боя Толик вышел из кустов и направил ствол на лучника, а тот воспринял это, как что-то очень опасное, пустил стрелу не в Монзырева, а в него.

— Вот, и первая потеря.

Молча, постояли над павшим товарищем.

— Не расслабляться. Все только начинается. Андрей, забери сбрую с волыной и отнеси Толю в тенек. Если выживем, вернемся за ним. Сейчас по куску мяса зачифаним и «работаем» деревню.

В деревню просочились легко. Работали тройкой, страхуясь, перемещались от халупы к халупе. Первым — Монзырев, в замыкании — Горбыль. В войлочных шапках и черных халатах, издали их действительно можно было принять за печенегов.

Первого противника Монзырев увидел, приближаясь к центру деревни. Из дверного проема показалась спина, послышался не довольный, не внятный бубнеж. Человек пытался вынести связанное в узел чье-то добро, которое застряв объемным баулом, не хотело пролазить в дверь. Замаявшись, кочевник просунул свое тело наружу, с усилием дергал баул и громко ругался на непонятном языке. Недолго думая, Монзырев всадил клинок ножа под левую лопатку бандита и рывком за ворот вырвал его на улицу вместе с узлом награбленного добра.

— Минус один.

Переступив через труп, нагнув голову, вошел в потемки крестьянского жилища. Ориентировался больше на звук. Комната в хате была одна, окно затянуто бычьим пузырем, практически не пропускавшим свет. Пошел на возню, слышавшуюся из-за печи и, признав в очертаниях копошащегося противника, слегка толкнул его в спину. Как только тот, разогнувшись, обернулся к нему, замахом наискось, снизу вверх резанул по шее.

— Минус два.

Так, передвигаясь вдоль улицы мертвой деревни, они «положили» шестнадцать человек. Печенеги, занимавшиеся своим любимым делом, все внимание направляли на грабеж и умирали быстрее, чем понимали, откуда пришла смерть.

— В деревне все. Пора выходить к печенежскому лагерю, не то поймут, что люди исчезли, поднимут хай, — заметил Андрей.

— Парни, ни один шакал не должен уйти. По моим подсчетам, их осталось одиннадцать — тринадцать человек, так что работаем с огоньком. Сашка, ты сверху частокола, ссаживаешь тех, кто попытается стрелять из луков. Андрюха, ты от ворот стреляешь в тех, кто попытается сбежать, такие тоже будут. Я — вольным стрелком. Рассредоточились, начинаю я. Работаем.

Монзырев схватил в руки узел, лежавший неподалеку, взвалил на спину и, направился в сторону повозок. Пройдя через открытые створы ворот, оперативно подмечал, что, где происходит. На одной из повозок его поджидал приемщик барахла. Прикрыв узлом лицо, сунулся к нему и, подавая узел навстречу протянутым рукам, будто не удержав, уронил его к своим ногам, при этом схватил и дернул тянувшиеся к баулу руки вниз к земле. Падая, бандит ойкнул, раскорячился у колеса. Добил ножом.

Все сразу завертелось. Послышались скупые автоматные выстрелы на два-три патрона, более сухие выстрелы из ПМ. Монзырев увидел на ходу стреляющего Андрея, бегущего в сторону полона. Отметил страх и непонимание происходящего, пришедшей в движение толпы связанных славян. Заголосили женщины и дети, мужчины пытались прикрыть их или прикрыться самим. Увидел печенегов, испугавшихся буханья современного оружия, умирающих, пытающихся уползти с линии огня, отползти неизвестно куда. Услышал стоны, крики. В общем, карусель вертелась привычным порядком.

Бойня закончилась быстро. Пленники, сбившись в кучу, затравленно смотрели на приближающихся к ним людей, одетых в печенежскую одежду, но так быстро и ловко расправившихся с людокрадами.

Офицеры на ходу стали сбрасывать с себя одежду врага. Мимо Монзырева, под адреналиновым градусом, пробежал Сашка:

— Командир, ох…еть! Эти пид…сы, даже вякнуть не успели.

Анатолий не пытался отвечать. Глянул на стоявшую против него, уже молчавшую толпу.

— Спокойно, граждане! — и почувствовал, что его совсем не понимают, хоть уже знал от волхва, что при переходе, все попаданцы получили знание местного диалекта, и лялякали на нем, как на родном языке, лишь иногда вставляя словеса из прежней жизни. — Мы свои, пришли к вам на выручку. Нас Вестимир прислал.

Не совсем понимая, о чем речь, толпа уловила одно, что волхв, прислал помощь.

— Сейчас вас освободят, и мы решим, что делать дальше. Я отойду к вежам. Всем мужчинам подойти туда, будем думу думать.