Глава 18
— Ты прости нас, боярин, печенегов отогнали, пора и нам честь знать. Хозяйство требует пригляду, рожь, ячмень засеяли, гречиху, овес, а вот просо, горох, коноплю еще только предстоит в землю класть. У многих в лесах скотина схована, бабы, конечно, приглядят, да вот когда хозяин на месте, оно и им спокойней. Так что, отпустил бы ты нас, боярин.
В светлице собралось добрых два десятка старейших селений, люди из которых встали на защиту крепостных стен. Сейчас лихо миновало, и люди вспомнили о хозяйстве и своих семьях, покинутом жилье. Монзырев восседавший в деревянном кресле, одетый в длинную полотняную рубаху, подпоясанной кожаным ремнем, с простым, без каких либо украс мечом, вцепился руками в подлокотники. За спиной его стоял Вестимир с воеводой и ближниками. Окинув взглядом просителей, переминавшихся перед ним с вопрошающими лицами из-под окладистых бород.
— Да я-то не против, но сами же знаете, чтоб выйти из долины необходимо освободить завалы на дорогах. Или вы пешие пойдете? Я ведь частью лошадей каждого из вас наделить хотел. Заслужили.
— Батюшка, да мы-то здеся всю жизнь живем, тайные тропы знаем. Сами пройдем и скотину, каку дашь, проведем, и не сумневайся. — Радостно скалясь, тут же откликнулся Вторуша, смерд лет тридцати пяти от роду, косая сажень в плечах. Своей кувалдой и пудовыми кулаками, во время защиты городища, проломивший не одну вражью голову. За разум и смекалку родовичи выбрали его старостой Богдановки, селища, находившегося в семнадцати верстах от веси. — А завалы мы разберем с другой стороны от Гордеева городища. Вам навстречу пойдем.
— Эк, вы уж и крепость мою обозвать успели.
— А как же иначе, ты над нами стоишь. От тебя мы худого не видели, руду свою вместе пролили, землю щурами завещанную оборонили. Так нешто нам головное городище по-иному называть.
— Ну, коли так, сегодня до обеда у Боривоя на каждую семью по две лошади возьмете, да за каждого погибшего в бою — еще по две. Сами честно поделите. У Туробоя печенежской сбруи на каждого мужа получить не забудьте, да бронь. Идите, больше не держу вас. А ты, Вторуша, погодь, разговор к тебе есть.
Кланяясь Монзыреву в пояс, удовлетворенные беседой и весело гомоня, старосты направились к выходу из терема.
Покинув столец, Монзырев подошел к оставшемуся богдановскому старейшине.
— Вот что, Вторуша, дело у меня к тебе неотложное. Потребно мне десяток воев вниз по реке направить. Проведешь ли конных тропой заветной?
— А почто и не провесть, проведем. Тока, видишь ли, боярин, я тебе другого провожатого дам. Он проводит. А я, чай не калика перехожий, все ж предводитель рода. С меня селище потом спросит, коль в накладе останемся. А твово Боривоя я хорошо знаю, твою выгоду блюсти начнет, я свою выгоду в чем-то глядишь потеряю. А провожатого дам.
Светлица наполнилась раскатистым смехом присутствующих. Характер Боривоя, иногда доходивший до скаредности, народ знал непонаслышке. Но на своем месте такой человек представлял для городища определенную ценность.
— Хорошо. Присылай своего хлопца, да поживее там.
— Уже бегу, боярин.
Когда за Вторушей захлопнулась дверь теремной влазни, Анатолий обернулся к своим ближникам. Все вопросительно глядели на него. Окинув каждого взглядом, остановился на Мстиславе.
— Вот что, сотник, возьмешь десяток воев и двигайся с провожатым по лесным тропам на запад, потом выйдешь к реке и скачи, что есть духу на погост к отцу своему. Пусть дальше шлет гонцов к князьям Киевскому да Черниговскому. Доложишь там, что войско князя печенежского Кулпея мы у себя остановили и разбили полностью. О потерях расскажешь, своих и вражеских. Да о том, что полонили двух бояр кулпеевых, от них дознались, что часть войска пошла на север другой дорогой, по моим прикидкам уже повернула к западу и грабит селения, продвигаясь вдоль реки Десны. На стольный град Чернигов не пойдет. У развилки реки, что один приток к Курску течет, а другой в земли смолян, поганые опять повернут, теперь уже на юго-запад. А войско того, до пятидесяти сотен и ведут его князья малые. Пусть наши ставят заслон, да полон и добро отбивают. Времени у тебя не много, иди, прощайся с женой, да уезжай. Все ли понял?
— Все.
— Ну, так, боги славянские в помощь тебе, иди.
Окинув еще раз взглядом остальных, предложил:
— Присядем.
Расселись за широким столом у окон светлицы.
— Что скажете, други боевые?
— Что тут говорить, пора жизнь мирную налаживать, — первым высказался Вестимир. — Кочевников то отбили.
— А не забыл ли уважаемый замполит, для чего мы вообще здесь живем у пограничной реки? — прищурил глаза Монзырев.
— Ну продолжай, Николаич. Вижу, есть, что сказать, — откинулся к стене волхв.
— Есть. Напомню, мы здесь утвердились не только для того, чтобы хлеб сеять, да хозяйством заниматься. Мы пограничники государства русского. Или я не прав в этом? Тогда поправьте меня.
— Прав. Ты на этой земле не только боярин, но еще и херсир. — Высказался воевода.
— Ну-ка, Гунарович, напомни присутствующим, может, не знает кто, что значит слово такое — херсир.
Удивленно подняв брови вверх, будто хотел спросить, «Неужели среди присутствующих находятся тупые, не знающие элементарного», Улеб осклабился:
— Херсир — это военный предводитель населения округи.
— Воевода, ты уже сколько на Руси живешь? Давно обрусел, варягом стал, вон оселедец свой и усы краской подкрашиваешь. А до сих пор в вере своей между Перуном молниеруким и Одином — отцом дружин мечешься. Лебединую дорогу, да фьерды все вспоминаешь! — подал голос Вестимир.
— Да разве в этом дело, Вестимир? Я так понял, что все считают, что уничтожив пришлых ворогов, пора успокоиться. А ведь все только начинается. — Монзырев с силой приложился ладонью руки о стол. Поднялся с места, возвышаясь над всеми. — Ан, нет. Нам потребно на восток двинуть силы. Перекрыть границу кочевникам, идущим с обозами и полоном.
— Да что ж мы, сотни по тропам поведем?
— Ну что за жизнь пошла, как выйти из ситуации блокады? — молвил в сердцах Андрюха. — Куда взгляд не кинешь, всюду жопа, жопа, жопа.
— Х-ха, — хмыкнул с сарказмом Монзырев. — А значит, выход все же есть. А и по тропам, так что ж. К тому ж многие забыли, что у нас лодьи имеются. Рыжий, проведешь дракар в верховья реки?
— Проведу, хевдинг, и хирд на веслах ходить я поднатаскал. А ежели Ньерд, юго-восточным шелоником в парусах поможет, домчим, — в свою очередь вскочил с лавки Рагнар Рыжий, глаза в предчувствии боя, чуть ли не огнем горели.
— Вот одну сотню и переправим. Но это пешее войско. Вторую сотню, того же Вторушу озадачим на лошадях провести. Выделим ему долю с добычи. Соберем в верховьях рек Псела и Оскола, броневой кулак, и не один обоз через нас не пройдет. Хрен они у меня с этого набега что поимеют, а нам новые люди нужны, границу крепить, дружину увеличивать.
— Сам поведешь? — спросил Вестимир.
— Сам с конной сотней пойду. Улеб с Рагнаром с другой сотней поплывут. Ты, Вестимир, на хозяйстве останешься. Народ поставишь завалы разбирать, крепость латать, так что работы и тебе хватит. Начало лета, подумай, чем можно землю засеять успеть.
— Подумаю.
— Вот и славно. Всем готовиться к походу, завтра поутру выступаем.
Отцы-командиры дружно вышли наделенные заботами. В светлице задержались Монзырев с Андреем, задумчиво сидевшим привалившись к стене.
— О чем задумался, детина?
— Как там наш Сашка, жив ли?
— Я так думаю, что скоро увидимся. Он тоже в район границы вскоре свой отряд выведет.
— Вот-вот, как бы не получилось ситуации, какая с нашим прежним замполитом, Григоричем, имела место быть.
— Что там за ситуация такая?
— Василенков, Семибратову как-то рассказывал, а я услышал. Дело еще в Афгане было. Григорич тогда еще майором ходил, в должности замполита одного из подразделений ГРУ. Захватили тогда духи в одной из провинций водокачку и перекрыли крантики на подачу воды народонаселению. Вызвало начальство высокое нашего Григорича пред ясны очи и поставило задачу, уничтожить басмачей и подать так необходимую городу воду.
— Почему ему? Он ведь не командир.
— Командирам, иногда тоже отпуска полагаются. Короче, разведка обследовала местность, составили план действий, и все в спешке, все на живую нитку. Стемнело. Начали операцию. В суматохе ожесточенного боя, все же определили, что противник силен. Уперлись рогом, окрысились и взяли водокачку. В процессе зачистки поняли, что боестолкновение было не только с душманами, а еще и со спецназом ВДВ, которому евонное начальство тоже аналогичную задачу поставило, только состыковаться между собою не удосужилось. Вот ночью и колошматили и духов и друг друга. С обеих сторон потери, наши троих потеряли, ВДВешники — шестерых. Душманов положили немеряно. После операции, из Москвы звездюлина прилетела, как водится, и не простая, а с вызовом кадра командовавшего подразделением аж перед ясные очи самого Язова. Ну, Григорича бортом в столицу. И вот стоит в приемной министра, ждет когда ему яйца отрывать будут, сам на себя не похож. Один из порученцев маршала, в годах мужичок, еще в войну Отечественную с Язовым служил, заметив бледного как полотно майора, с планками орденов на кителе, сжалился: «Сынок, ты как зайдешь, не сюсюкай, не любит он этого, все-таки военный. Докладывай четко и ясно, формулируй ответы расторопно, тогда проскочишь».
Зашел строевым шагом в огромный кабинет с дубовыми столами размером с КАМАЗы, четко представился. В ответ:
— Ну что, майор, доложи, как людей положил и операцию чуть не просрал?
От заданного требовательным, грозным голосом вопроса, Григорича переклинило, и какие бы после этой, первой фразы, вопросы маршал не задавал, ответ был один, но четкий и громкий:
— Товарищ маршал Советского Союза, спецназ ГРУ поставленную боевую задачу выполнил.
Когда Язову надоело это уже слышать, он плюнул под ноги, прямо на ковер, высказался:
— Да задолбал ты уже, майор. Пошел на хер отсюда, дальше выполнять свою боевую задачу.
Прикрыв за собой дверь, Григорич снова попал, можно сказать, в руки старичка — доброжелателя:
— Ну что, сынок, не обосрался?
Молча, тупо мотнул головой из стороны в сторону.
— Ага, понял. Ну, идем со мной.
Завел Григорича в один из кабинетов, набулькал стакан водяры, протянул:
— Пей!
После второго стакана без закуси, отпустило, в голове проскочила единственная светлая мысль: «Кажись, пронесло, не уволил». А дальше вырубился в темноту. Нервы. Это тебе не караваны брать, да жизнью рисковать. Основной запросто и уволить мог, а что мы все без армии сам знаешь, так, пустое место.
— Да, дело житейское.
— Вот я и думаю, как бы нам в темноте с ребятами Горбыля не столкнуться, да друг другу чавку не отрихтовать до кровавых соплей с людскими потерями.
— Ничего, Андрей, в любом случае к Великому князю меня не потянут. А там, на месте разберемся. Кстати, раз вспомнил Григорича, знаешь его высказывание о земном шарике, касаемо военной службы?
— Нет.
— Он как-то поделился мыслью, сказал: «Если бы земной шар был в форме жопы, то вся моя служба проходила бы в районе дырки для выброса шлаков из организма. Два срока Афганистана, Азербайджан, Абхазия, Таджикистан, Чечня». На него даже похоронка домой приходила, но жив до сих пор.
— Повезло мужику.
— Вот, чтоб и нам повезло хорош лясы точить, иди людей к походу готовь.
— Слушаюсь и повинуюсь!
— Юморист доморощенный, — уже у дверей услыхал Андрей.
Сумбурный день клонился к закату. Вдали остался непролазный лес, тайная тропа, по которой Вторуша вывел отряд, позволила все ж таки пройти через него, и долина с Гордеевым городищем, терем в ней, ставший за год родным домом, а в нем два самых близких ему существа — жена и дочь. А сказаные на прощание Галиной слова:
«Ты только вернись, слышишь, вернись. Мы будем тебя ждать» — одновременно и грели душу и наполняли ее беспокойством.
По лесной малохоженной дороге, покрытой песком с проросшей через него травой, кони шли спорой рысью почти бесшумно.
Монзырев во главе своего воинства, усиленой сотней конных ратников, общее количество которых составляло сто восемьдесят семь человек, держал путь на северо-восток. Вывести дружину к Пселу Вторуша так и не смог, благо уже было то, что шли в нужном направлении, а там верст за сорок от Курска сделают поправку на юго-восток.
Ведя людей на рискованное дело, мог на данном отрезке времени, положиться только на проводников. Карты местности у Монзырева не было, Андрея с двадцатью бойцами отправил вместе с проводником в передовой дозор. Душа полнилась тревогой и опасением за доверившихся ему родовичей. Где-то впереди мог находиться враг. Та часть орды, что ушла в сторону города Курска, словно саранча на полях, мелкими отрядами расплескалась по дорогам и лесным тропам в поисках деревень и весей, находящихся по сторонам от основного войска кочевников. Вероятность встречи с такими отрядами была велика.
Монзырев с седла оглянулся назад. Лица едущих следом за ним воев, отчетливо белеющие на фоне зыбкой бледной мглы, представлялись ему спокойными и даже веселыми. Несуетное спокойствие молодых, закованных в брони соплеменников, имеющих за плечами уже одну победу, начало передаваться и ему. Томительное сомнение, тяготившее душу с каждым шагом лошади, развеивалось.
Всю ночь пограничный отряд провел в седлах. Лишь перед самым рассветом боярин распорядился спешиться, обиходить лошадей и передохнуть самим. Из чувства предосторожности костры разводить он запретил. Место для привала было выбрано удобное. От опушки соснового леса, в пятистах саженях угадывалось окутанное туманом селение, к которому был послан вороп из пяти воев, чтоб ненароком в тумане не нарваться на неприятеля устроившего засаду. Люди отдыхали, разминали затекшие за долгий путь ноги, кормили и поили лошадей.
С ушедшими сумерками вернулась разведка.
— Боярин, печенегов в селении нет, с противоположной стороны слышен собачий брех, но смерды еще не поднялись.
— Сколь велико селище-то?
— Десятка три халуп с хозяйственными постройками.
— Что-то я отсюда частокола не наблюдаю?
Белесый зыбкий туман нехотя отполз в низины, открыл взору наполовину заглубленные в землю бревенчатые избы за околицей, а вместо частокола виднелась обозначенная изгородь из слег прикрепленных к полутораметровым кольям. Из полусонной деревни раздавался беспечно заливистый ор петухов, мычание коров, призывающих хозяек к утренней дойке. Где-то неподалеку поскрипывал колодезный журавль. От жилья потянуло духовитым дымком и теплым запахом парного молока.
— Так частокола и нет вовсе, селение глубоко в лесу, кочевники сюда и не заглядывали еще. А то, давно бы уж скотину увели и людей побили, — глядя на пристально изучающего виднеющееся село Монзырева, докладывал наворопник.
— Ладно, отдыхайте, не будем пока местных смердов беспокоить.
К Монзыреву подошел Мишка с куском лепешки и ломтем холодной вареной говядины на ней.
— Поел бы, батька, один ты голодный остался, да новоропники, но они уже едят.
— Давай, — не отрывая взгляда от деревни, согласился Толик. Его ухо уловило отдаленный конский топот, топот множества лошадей и все это со стороны деревни.
Сначала воины услышали раскатистый злобный собачий лай, таким лаем могли встречать только чужаков — незванных гостей, потом как лавина, женский жалобный вой, визг, гортанные выкрики и…
— Печенеги-и-и!
На дорогу, за околицу деревни выбегали люди: женщины, мужики и дети. Крики боли и жалобный скулеж, глухие звуки металла, ругань на русском и чужом языках.
Торопливо отбросив провизию, Монзырев вскочил в седло:
— По коням, Андрей с передовым дозором ко мне, мухой!
— Здесь командир, — уже в седле, уже рядом прорезался Андрюха.
— Смотри, — указал на дорогу и селение. — Скачешь со своими по дороге прямо в деревню, ни на что, не отвлекаясь, в бой по возможности не вступаешь. Деревню проходишь сквозняком. Становитесь заслоном с противоположной стороны. Блокируешь выход и хоть усрись, но ни один поганый чтоб через тебя не прошел.
— Не переживай, командир. Если и усрусь, то выживших копченых, своим говном насмерть закидаю. — Скалясь, потянув правый повод, разворачивая лошадь, пришпорил ее. — Но-о! Передовой дозор за мной.
Два десятка наворопников, набирая скорость, поскакали к деревне. Убегавшие жители, заметив, наконец-то, всадников заголосили еще больше, подумали, что деревня в окружении, словно стайка куропаток, порскнули в разные стороны, ища спасения.
— Сотня в клин! Полусотники за мной, остальным бить татей стрелами. Все, ма-арш!
Будто тяжелый молот, в размахе набирающий скорость и силу удара, клин русичей в молчании двинулся по дороге, готовый втянуться в селище и ударить по ворогу.
Малец, стоявший на обочине смахивая кулачком слезы, катившиеся из глаз, детским фальцетом прокричал русичам:
— Спасите село воители! Печенеги, проклятые людей губят!
Ни на мальца, ни на его просьбы уже никто не отвлекался. Адреналин переполнял тела, отбросив чувства в глубокие уголки души. Отряд втянулся в деревню и по мере продвижения по проулку, распадался. Во дворы, стоящие справа — слева вдоль улицы по трое, пятеро, въезжали русичи, тут же спрыгивая с лошадей с мечами и саблями наголо, со щитами в руках. В самих дворах уже вовсю орудовали печенеги, то тут, то там попадались лежащие на земле смерды, чаще всего старики и дети, раскинув руки, они приняли смерть, их кровь еще не успела впитаться в песчаную почву. Приезд русов, для кочевников, стал полной неожиданностью.
Десятник Лют с тремя воями, въехал в калитку высоких, неструганных ворот, тут же соскочил с коня.
— Смед, вы с Базаном в скотницу, слышь, скотина дурниной орет внутри и кабыздоху череп проломили поганые. А, мы со Сташком в избу, чую, хозяев там грабють.
Разделились.
Заскочив в дом, уже на полу влазни наткнулись на тело еще нестарой женщины. Рубаха и понева на ней пропитались кровью. Из перерезанного горла вытекшая кровь сделала приличную лужицу. За внутренней дверью Лют услыхал выкрики, возню, какое-то пыхтение, шаги множества ног.
— Эх, маловато нас, Стах, надо было, хотя б Базана с собой брать.
— Поздно спохватился, десятский, там может людин уже режут.
— Тогда не стой, открывай дверь.
Лют первым переступил порог горницы. Не раздумывая, наотмашь рубанул плечо стоявшего к нему спиной кочевника, оттолкнул тело ногой вперед, расширяя себе обзор. Неприглядная картина предстала перед русскими воями. В широкой горнице на два окна, трудились на подъем своего благосостояния четверо копченых, уже приготовив к выносу, увязанную в узлы нехитрую деревенскую рухлядь. Еще двое, разложив на лавке славницу, девку подошедшую годами к выданью, насиловали ее. Заломивший ей руки за голову, молодой кочевник, созерцал ритмичный процесс лишения девственности русинки своим более зрелым товарищем, пуская слюнявые пузыри из-под не выросших еще как следует усов, не обращая внимания на поживу. Рубаху на груди истязаемой, разорвали до самого пупка. Еще не налитая грудь, слегка колыхала набухшие соски в режиме толчков, при очередном вхождении поршня в окровавленную промежность. При этом процессе, насильник хрипло урчал от удовольствия. Молодка уже даже не стонала, закатив глаза, с огромным синяком на пол-лица оставила всякое сопротивление.
Сориентировавшись мгновенно, Лют полоснул по лицу мечом державшего руки девушки кочевника, а Сташек, что было силы, вогнал клинок ближайшему грабителю в живот и провернул его.
Печенеги пришли в себя очень быстро, жизнь, посвященная постоянному грабежу и набегам на соседей, располагает к умению быстрого принятия решений. Сразу у троих из них, в руках появились сабли, они сами тут же напали на русов. Бой в ограниченном пространстве, это не знакомый и привычный бой в степи с высоты лошадиного седла.
— Раса токто умэй! Кальчи хим, шо Уртаб — мат.
— Баруса раса.
Напор со стороны кочевников усилился. Упавший от неожиданности происходящего на пол насильник отполз к стене, пытался натянуть порты, но в сидячем положении — это получалось плохо. Преимущество славян было в том, что они имели в руках щиты, у кочевников таковых не оказалось. Нет, изначально-то они были, но теснота помещения и нехватка времени, не позволяли разыскать и воспользоваться ними.
— Токто умэй раса! — визгливый фальцет, попавшего в капкан печенега не прибавил героизма остальным. Уведя щитом клинок противника в сторону, Стах рубанув, рассек ключицу и вскрыл грудную клетку грабителю. Таким же приемом, Лют напрочь снес голову очередному татю. Фонтан горячей крови забрызгал присутствующих.
— Что, не нравится-то кровушка своя? — с сарказмом зашипел Лют, оставшемуся степняку.
— Бхут, раса!
— Вижу, не нравится.
Только сейчас, кривичи заметили лежащих связанными за печью живых обитателей избы, те молча, расширенными от ужаса глазами смотрели на происходящее. Из влазни в горницу, ввалились Смед с Базаном. Мельком глянув, Смед задал вопрос:
— Ну, что у вас тут?
Словно ожидая этого вопроса, печенег, стоявший напротив воев, отбросил от себя саблю, поднял пустые руки к притолоке. Из-за лавки послышался тихий протяжный, в одну ноту вой насильника, он так и не смог напялить злополучные шаровары.
— Вяжите их, — распорядился Лют. Вложил меч в ножны, забросил щит за спину, подошел к связанным хозяевам избы, достал нож. — Давайте пута, разрежу. Что ж вы так беспечно живете?
Плотина молчания прорвалась.
— Мамку зарубили изверги! Батяни нет, он скотинец защитить подался.
— Зарубили его тати, — откликнулся Смед. — В сараюшке у скотины лежит. Кочевников троих мы тоже там положили.
Словно перекликаясь, заговорила девчушка лет двенадцати.
— Млавку опозорили, спасибо вам, цела осталась. Млава, вставай, прикройся, вои смотрят. — Набросила дерюжку на бесчувственно уставившуюся невидящими глазами в окружающих молодку, младшая сестра потянула ее за руку.
— Выводи отсюда погань, — велел Люд. — Дальше они сами разберутся.
Выталкивая из избы связанных захватчиков, воины запрыгнули в седла, уже неспешно погнав полон к центру селища. Тонкими ручейкам собираясь в реку, из дворов выводили сдавшихся в плен кочевников, направляясь к центру деревни, за ними шли поселяне.
Зачистка грабителей была закончена по всей деревне. Из всей залетной кочевой полусотни, плененных насчиталось восемнадцать особей. Десятка полтора попытались прорваться через Андрюхин заслон, но были постреляны и порублены.
В центре деревни, на площадке для схода поселян, перебросив правую ногу через луку седла, так и не сходя с лошади на землю, ожидал докладов от младших начальников Монзырев. Узрев в окружении десятка конной охраны воя в богатом доспехе и корзне, без шлема на бритой, с пучком светлых волос голове, — сразу после победы в родном городище, воевода Улеб лично сбрил лишние волосы с головы Монзырева, оставив оселедец: «Теперь ты такой же варяг, как и я», оповестил он, — побитые поселяне направились прямо к нему.
Широкоплечий бородатый смерд в разорванной белой рубахе с запекшейся кровью на перевязанной голове, при подходе, в пояс поклонился:
— Спасибо тебе и твоей дружине, воин! Если б не вы, побили бы нас и людин увели в рабство.
Мишка чуть тронул пяткой бока своей лошади, заставив ее продвинуться вперед.
— Перед тобой боярин Гордей, смерд.
Услышав слова отрока, сельчане еще раз низко поклонились.
— Кто старшина в селении? — задал вопрос Монзырев.
— Так я и есть, Страхиней меня зовут.
— А что это, Страхиня, живете так беспечно, селище ваше, как оно величается-то?
— Лесавкино.
— Так что это, деревня твоя частоколом не обнесена, да охрану ты не выставил на ночь? На кого ты надеялся? Отвечай! — повысил голос Монзырев.
— Прости, боярин, но Лесавкино от большака далеко стоит, чужины до нас редко заглядывают, от того и надобности в частоколе нет. С ближайшими соседями мы в мире живем, подвоз своему боярину исправно отсылаем. Землю пашем, хлеб да репу ростим, бортничеством займаемся, да полюем помаленьку. Вот и пусть наш боярин с ворогом бьется, нас храня. А с оружием быть нам несподручно, непривычные мы к нему.
— Ну, так отчего ж тогда, я здесь боярина вашего не вижу?
— А это богам одним известно.
— Ну-ну. Прощевай, старейшина, не досуг мне боле у тебя гостевать. Боярину своему от Гордея поклон передавай. Андрей, выводи свой вороп вперед. Уходим.
Передовой дозор на рысях выдвинулся из селища. Полусотники выстраивали воев в походный порядок. Жители селения, отойдя в сторону с обочины дороги, произносили слова благодарности воителям.
Заметив в конце построения связанных печенегов, староста, осмелев, задал Монзыреву вопрос:
— А, с этими, что делать будешь, боярин?
— Хм. А, вот отъедем сейчас по дороге версты две, развешу всех вдоль дороги. Хочу, чтоб другим любителям легкой поживы, в твою Лесавку въезжать стремно было. Глядишь, увидав такую гирлянду, кочевники ее стороной объедут.
— Благодарствуем, батюшка!
— Да, чего там, пользуйтесь, сиволапые, не жалко. Да, и лошадей и добро печенежское вам оставляю, мне с этим возиться не с руки.
— Спасибо, милостивец, — попытался приложиться губами к сапогу Монзырева.
— Слышь, Страхиня, ты уж не опускайся ниже плинтуса. Бывай! — взял с места в карьер Анатолий, оставляя позади злополучную деревню.
«Придет беда на землю русскую, почище печенежской орды, и придет она, как только люди начальствующие запретят оружием владеть, а сами люди растеряют умение им пользоваться. Эта деревня, считай первый звонок», — подумал Монзырев, выезжая за околицу.
