Жил-был маленький трубочист, и звали его Том. Имя коротенькое, и ты его наверняка уже слышал, так что легко запомнишь. Жил он в большом городе на севере страны, где было полным-полно труб, которые приходилось чистить. Том зарабатывал много денег, ио тратил их его хозяин. Том не умел ни читать, ни писать. И он никогда не умывался, потому что там, где он жил, не было воды. И никто не учил его молиться, он даже не слыхал о Боге, хотя ему часто приходилось слышать такую божбу, такие ругательства, которых детям лучше не знать. Полдня он смеялся, а полдня плакал. Он плакал, когда карабкался по темным дымоходам, обдирая в кровь локти и коленки; и еще он плакал, когда зола и сажа попадали ему в глаза, и когда хозяин колотил его, и когда он оставался голодным. А смеялся он по вечерам, играя в «вышибалочку» с другими мальчишками, или в чехарду, или швыряя камнями в проезжавших лошадей, эту забаву он любил больше других — если, конечно, рядом была стенка, за которой можно было спрятаться. Что до чистки труб, и постоянного голода, и порки, то он считал, что так уж устроен мир, где есть и дождь, и снег, и гром; он вел себя по-мужски, переносил все невзгоды стоически, как старый ослик, попавший в бурю. А потом мальчик «встряхивал ушами» и был снова весел. Еще он мечтал о том времени, когда вырастет и станет сам себе хозяином, и будет сидеть в трактире да пить пиво и курить трубку, и играть в карты на деньги, и носить длинные брюки, а еще у него будет собака, и, когда у нее родятся щенки, он будет носить их в кармане куртки, ведь он станет взрослым, а им все можно! И у него тоже будут ученики, два или три, если он сможет себе это позволить. И он будет так же запугивать их и раздавать оплеухи, как и его хозяин. А вечерами они будут тащить к дому мешки с сажей, а он будет ехать на своем ослике, с трубкой в зубах и цветком в петлице, прямо как король во главе своего войска. Да, наступят еще хорошие времена! Так что в те дни, когда хозяин разрешал Тому допить осадок со дна пивной кружки, Том бывал самым веселым парнишкой во всем городе.

Однажды во двор дома, где жил Том, въехал мальчик-грум. Том как раз спрятался за стенкой, чтобы кинуть под ноги коня камень, так было принято у них в округе приветствовать чужаков. Но мальчик заметил его и крикнул:

— Эй, не знаешь ли ты, где живет мистер Граймс, трубочист?

Мистер Граймс — да это же хозяин Тома! Ну а Том всегда соблюдал выгоду своего хозяина и вежливо обращался с заказчиками, поэтому он незаметно избавился от камня и подошел к мальчику.

Мистера Граймса просили завтра явиться в усадьбу сэра Джона Хартховера. Дело в том, что прежнего трубочиста засадили в тюрьму, а трубы пора было чистить. Передав поручение, мальчик тотчас уехал на своем прекрасном коне, и Том даже не успел спросить, за что же посадили прежнего трубочиста. Том сам уже успел побывать в тюрьме, и, конечно, ему было интересно узнать, за что сажают взрослых трубочистов. Кроме того, грум был таким чистеньким, у него были такие серые бриджи, серые гетры, серая куртка и снежно-белый галстук с булавкой и чистое румяное лицо, что Том с неприязнью оглядел самого себя — и решил, что мальчишка просто надутый индюк, важничавший из-за своей шикарной одежды, и что тот совсем не знает, как зарабатывать себе на жизнь. Поэтому Том кинулся было за своим камнем, но вовремя остановился: дело есть дело, а потому нужно соблюдать неписаное перемирие.

Хозяин так обрадовался, услышав о своем новом заказчике, что перво-наперво хорошенько поколотил Тома, а потом отправился в трактир и выпил пива зараз больше, чем, бывало, выпивал за два вечера. Нужно же было это для того, чтобы проснуться наутро вовремя, ведь чем больше болит голова, тем приятнее встать спозаранку и выйти на свежий воздух. Встав в четыре утра, он прежде всего снова отколотил Тома, чтобы научить его быть приличным мальчиком (совсем так, как колотят детей в наших школах), ведь сегодня они отправлялись в очень приличный дом, и стоило постараться, чтобы произвести наилучшее впечатление на заказчика.

И вот они отправились в путь, впереди мистер Граймс на ослике, а за ним Том вместе со всеми щетками. Прочь со двора, вверх по улице, мимо закрытых ставен и усталых, зевающих полицейских.

Вот они миновали шахтерский поселок, весь тихий и сонный; вот уже прошли дорожную заставу и вышли на проселочную дорогу и двинулись вдоль куч шлака, а вокруг было тихо-тихо, лишь подъемный механизм в шахте на соседнем поле хрипел и стонал. Но вскоре дорога побелела и кучи, насыпанные вдоль нее, тоже. Шлак сменили трава и цветы, покрытые росой, а в небе раздалась песнь жаворонка, разливающего свои вечные трели во славу солнца.

Вокруг было тихо. Старушка Земля все еще спала, и спящей она смотрелась еще лучше, чем бодрствующей, — как и многие люди. Спали огромные вязы в зелено-золотых лугах, спали коровы под ними; дремали облака, спустившиеся прямо на землю и на ветви вязов; все ожидало солнца с его вечным «Подъем!», чтобы встать и заняться каждодневными делами.

А они все шли и шли, и Том без устали вертел головой по сторонам, ведь он никогда еще не бывал за городом. Ему так хотелось пробежаться по лугу, нарвать цветов, поискать птичьи гнезда! Но не стоило даже заикаться об этом, мистер Граймс был деловым человеком.

Вскоре они поравнялись с бедной ирландкой, она медленно шла по дороге, неся за спиной свою поклажу. Голова ее была покрыта серым платком, а юбка была ярко-красного цвета, так что становилось ясно, что она из Голуэя. Ни башмаков, ни чулок на ней не было, и шла она, чуть прихрамывая, как если бы она уже сильно устала или натерла себе ногу. Но она была высокая и красивая, с лучистыми серыми глазами и густыми волосами. И она так приглянулась мистеру Граймсу, что, поравнявшись с ней, он крикнул:

— Тяжкая дорога для таких симпатичных ножек.

а? А ну, красавица, залезай на моего осла да поехали вместе!

По ей, наверное, не понравились вид и голос мистера Граймса, и она спокойно ответила:

— Спасибо, уж лучше я пойду с твоим помощником.

— Ну, как хочешь, — проворчал Граймс, закуривая свою трубку.

И вот она уже идет рядом с Томом и расспрашивает мальчика про его житье-бытье: где он живет, да что он знает, да кто он такой, и вскоре уже Тому казалось, что никогда еще он не встречал такой приятной женщины. А шепчет ли он молитву, прежде чем лечь спать? Нет, он не знает никаких молитв… кажется, ее это расстроило.

Потом он спросил ее, где она живет, и она ответила — далеко-далеко, у самого моря. А что это — море, какое оно? И она стала рассказывать Тому, как шумит море, накатываясь на прибрежные скалы своими огромными волнами в темные зимние ночи; и каким тихим бывает оно веселыми летними днями, когда в нем купаются дети; и много что еще рассказала она, так что Тому захотелось самому все увидеть и обязательно искупаться в чудном море.

Наконец они поравнялись с холмом, у подножия которого протекал ручей. А из маленькой пещерки, возле известняковой глыбы, вытекал небольшой ключ, поднимаясь ввысь настоящим фонтаном, он набухал водой, напевая свою песню, и был он таким чистым, таким прозрачным, что нельзя было понять, где кончается вода и начинается воздух.

Тут Граймс остановился, Том тоже, глядя на пещерку и думая, живет ли в ней кто-нибудь. Но Граймс не думал ни о чем таком, он слез с осла, подошел к источнику, наклонился и окунул в чистую воду свою безобразную голову — и вода помутнела.

А Том тем временем быстро-быстро собирал полевые цветы. Ирландка помогала ему и даже показала, как их связать, чтобы получился букетик. Но тут Том заметил, что хозяин его умывается, и застыл на месте с разинутым ртом. А когда Граймс кончил, Том выпалил:

— Ой, хозяин, я никогда такого не видел!

— И не увидишь. Не чистота меня волнует, а прохлада. Я не какой-нибудь шахтеришка, который вывозится так, что каждую неделю ему приходится умываться.

— Нельзя ли и мне подойти и окунуть голову в воду? — спросил бедняжка Том. — Наверное, это так же приятно, как сунуть голову иод струю из колонки, к тому же здесь нет полицейских.

— А ну топай! — рявкнул Граймс. — К чему тебе умываться? Ты же не напивался так, как я, и голова у тебя не трещит!

— Подумаешь! — отвечал Том.

И он помчался к ручью и стал умываться.

Граймс и так уже был обозлен, ведь женщина предпочла его обществу Тома. Поэтому он кинулся за мальчиком с ругательствами, схватил его за шиворот и стал колотить.

— Неужели тебе не совестно, Томас Граймс? — вскричала ирландка.

Граймс на секунду замер, пораженный тем, что она знает его имя, но тут же ответил:

— Нет, ни сейчас, ни когда-либо, — и продолжал колотить Тома.

— Заметно. Если бы ты хоть раз в жизни устыдился, ты давно бы уже пошел в Вендейл.

— Что знаешь ты про Вендейл? — заорал Граймс, не выпуская Тома.

— Все. Я знаю даже, что случилось в Олдермирской роще почти два года назад, в Мартынов день в ноябре.

— Ну да? — завопил Граймс.

Он бросил Тома, перебрался через изгородь и оказался лицом к лицу с женщиной. Том думал, что Граймс ее ударит. Но нет, уж очень смелый у нее был вид.

— Да, я там была, — спокойно произнесла она.

Выругавшись, Граймс вдруг сказал:

— Что-то ты не похожа на ирландку.

— Неважно, кто я. Я видела то, что видела, и, если ты еще раз ударишь мальчика, я расскажу все, что знаю.

Похоже было, что Граймс здорово испугался. Он тут же молча уселся на ослика и позвал Тома.

— Стойте! — молвила женщина. — Мы еще свидимся с вами, и вот что я скажу вам обоим: кто к чистоте стремится, чистым будет, а кто в грязи погряз, тот грязным и останется. Помните!

Она повернулась и пошла прочь по лугу. Граймс постоял немного, как если бы его стукнули. Потом он кинулся за ней с воплем:

— Стой, вернись!

Но на лугу никого не было.

Не спряталась ли она? Да нет, там негде спрятаться. Все же Граймс поискал ее вокруг, да и Том тоже, он был удивлен не меньше Граймса. Но как они ни искали, ее и след простыл.

Граймс вернулся к своему ослу, и видно было, что он напуган. Он молча тронулся в путь, попыхивая свеженабитой трубкой, и даже не вспоминал про Тома.

Пройдя еще мили три и еще чуть-чуть, они добрались до ворот Усадьбы.

Да, шикарные были ворота, все из железа, рядом домик привратника, по бокам каменные столбы, и на каждом — жуткое страшилище, с клыками, рогами и хвостом, эти штуки украшали щиты, которые прикрывали в бою предков сэра Джона во времена Алой и Белой роз. В предусмотрительности им не откажешь, ведь стоило врагам завидеть таких страшилищ, как они тут же пускались наутек.

Граймс позвонил в колокольчик, и тотчас у ворот появился привратник.

— Меня предупредили о твоем приходе, — сказав он, открывая ворота. — Иди вперед по аллее, да смотри чтобы при выходе я не обнаружил у тебя зайца или кролика из наших угодий, уж меня ты не обманешь, так и знай.

— Разве что положу его в мешок с сажей, — пошутил Граймс, и они оба рассмеялись.

— Ну, коли ты такой умный, лучше уж я провожу вас до дома, — решил привратник.

— Давай-давай, ведь за охрану дичи тебе деньги платят, а не мне.

И привратник пошел вместе с ними. К изумлению Тома, они с Граймсом всю дорогу шутили и смеялись.

Сначала они чуть ли не милю шли по липовой аллее, и один раз Том, весь дрожа от страха и восторга, заметил оленя, дремавшего среди папоротника. Никогда еще Тому не приходилось видеть такие огромные деревья, и, взглянув вверх, он решил, что само голубое небо отдыхает на их кронах. Но сильнее всего его озадачил какой-то непонятный не то шорох, не то шепот, сопровождавший их по пути, так что наконец Том набрался храбрости и спросил у привратника, в чем тут дело.

Говорил Том очень вежливо и на всякий случай именовал привратника «сэр», это очень понравилось слуге, и тот объяснил мальчику, что в цветах липы гудят пчелы.

— А что такое пчелы? — спросил Том.

— Они делают мед.

— А что такое мед? — спросил снова Том, но тут Граймс фыркнул:

— Заткнись!

— Ничего, — вмешался привратник, — он вежливый парень, да ненадолго его хватит, если он останется при тебе.

Граймс расхохотался, решив, что это комплимент.

— Хотел бы и я быть привратником, — сказал Том, — тогда я жил бы в таком же прекрасном месте, ноенл бы такие же брюки и свисток, как у вас.

Привратник рассмеялся: он-то был достаточно добр.

Ну вот они подошли еще к одним большим железным воротам перед домом, и Том уставился на цветущие рододендроны и азалии, а потом на особняк. Сколько же в нем труб, и давно ли построен дом, и как звали того, кто его построил, и сколько же ему заплатили?

Да, задай он свои вопросы, на них трудно было бы ответить, потому что Хартховер строили в девяносто разных эпох, да следовали девятнадцати разным стилям, и смотрелся особняк так, как будто бы кто-то построил целую улицу самых разных домов, а потом ссыпал их в кучу и перемешал гигантской ложкой.

Но Том н его хозяин не вошли в дом через парадный вход, как какие-нибудь графы или епископы, нет, они обошли дом кругом, и долго же им пришлось кружить; они вошли в дом через черный ход, а дверь им открыл зевавший прислужник; а потом они прошли по маленькому коридору, где их встретила домоправительница, одетая в такой красивый цветастый халат, что Том принял ее за миледи. И она принялась давать Граймсу наставления, как и что сделать, как если бы это он сам полез в трубу, а Граймс лишь кланялся и тихонько шипел Тому:

— Слышал, негодник?

Том слушал и запоминал — все, что мог.

Потом домоправительница отвела их в огромную залу, вся мебель там была укрыта коричневой бумагой, и велела им приступать к делу таким громким и величественным голосом, что Том задрожал. Но хозяин пнул его пару раз, после чего Том полез прямо в камин и стал карабкаться вверх по дымоходу. А в комнате устроилась горничная, чтобы присматривать за мебелью.

Не могу сказать тебе точно, сколько труб уже вычистил Том на своем коротком веку. Сколько же труб было в Усадьбе? Он потерял им счет. К тому же они не были похожи на привычные городские трубы. Такие еще встречаются в старых деревенских домах — большие и изогнутые, к тому же дом без конца перестраивали, меняли и трубы, так что местами один дымоход переходил в другой. Том совсем заблудился среди них. Правда, его это совсем не волновало, хотя вокруг царил кромешный мрак, он ведь привык к темным трубам так же, как крот привыкает к своему подземелью. Но вот наконец он спустился вниз, как ему казалось, туда же, откуда и начал. И оказался на каминном коврике в комнате, каких он еще никогда не видел.

Да, никогда еще он такого не видывал. Ему не приходилось бывать в благородных домах, а там, где он бывал, ковры к их приходу свертывали, занавески убирали, мебель накрывали бумагой и тряпками, а картины — специальными фартуками. Случалось ему, правда, задумываться над тем, как же выглядят комнаты после того, как трубы прочищены и все чехлы сняты. И вот он увидел как, и ему это очень понравилось.

Комната была вся в белом — белые занавески на окнах, белый полог у кровати, белая мебель, белые стены; на полу цветастый ковер, на стенах картины в золоченых рамах. На картинах были изображены дамы и господа, собаки и кони. Кони ему понравились, а собаки не очень, среди них не было ни бульдогов, ни терьеров. Две картинки поразили его сильнее всего. Одна ему понравилась. На ней был изображен мужчина в длинной хламиде, а вокруг него стояли дети и их мамы. Неплохая картинка для комнаты, где живет леди, — а что здесь живет леди, Том не сомневался.

На другой картинке был нарисован человек, прибитый гвоздями к кресту, и это Тома поразило. Где-то он уже видел похожую картинку, но зачем она здесь? «Бедняга!» — подумал Том. Но зачем же неизвестная леди повесила такую картинку у себя в комнате? Может, это ее родственник, убитый дикарями? Тому стало грустно, и он отвернулся.

Потом он увидел столик с умывальными принадлежностями, и эго его тоже поразило. Там стоял тазик, кувшин, лежали мыло, щетки и полотенца. А рядом стояла большая ванна, наполненная чистой водой, — и все для того, чтобы умыться! «Ну и грязнуля здесь живет! — подумал Том. — Неужели ей приходится так много отмываться? Но как же ей удастся прятать всю грязь? Ведь вокруг-то все такое белое!»

Он повернулся к кровати и увидел на постели «грязнулю» — и затаил дыхание.

На белоснежной подушке, под белоснежным покрывалом, лежала самая хорошенькая н самая чистая девочка, какую Тому только приходилось видеть. Щеки у нее были почти такие же белые, как подушка, а распущенные волосы лежали на подушке и на покрывале, как золотые нити. Ей, наверное, было почти столько же лет, сколько Тому, или чуть больше. Но об этом Том не думал. Рассматривая ее нежную кожу и светлые волосы, Том подумал: «Это человек или кукла, каких я видел в лавках?» Но тут он заметил, что она дышит, и понял, что она живая.

Нет, не может быть, чтобы она была грязнулей. И тут Том подумал: «А может, все становятся такими чистыми, если умоются?» Он посмотрел на свою руку, попытался стереть с нее сажу и подумал впервые в жизни, а слезет ли с него когда-нибудь эта грязь? «Уж, конечно, и я бы выглядел лучше, если бы был таким же чистым, как она». Оглядевшись, он вдруг заметил маленького черного уродца в лохмотьях, глаза у него были воспаленные, красные, а зубы белые. Он сердито накинулся на неизвестного. Что нужно здесь такой черной обезьяне?

И тут Том наткнулся на зеркало.

Да, перед ним было огромное зеркало, и впервые в жизни Том рассмотрел, до чего же он грязный. И тогда он разрыдался от стыда и злости. Он затопал ногами, схватил каминные щипцы и швырнул их на пол, и шум поднялся такой, как если бы к хвостам десяти тысяч бешеных собак привязали десять тысяч жестянок.

Ну и подпрыгнула маленькая чистенькая леди в своей чистенькой постельке! А увидев Тома, она закричала пронзительно, что твой павлин. В комнату влетела толстая старая няня. Увидев Тома, она решила, что он вломился сюда, чтобы ограбить, украсть, изувечить и поджечь. Кинувшись на него, она успела схватить его за куртку. Но куда ей было удержать Тома, не однажды побывавшего у полицейских в руках! Больше того, он прекрасно умел вырываться от того, кто его ловил. Да, он никогда не смог бы смотреть в лицо своим приятелям, если бы его сумела словить эта старушка. Он вмиг проскользнул под рукой старой няни, кинулся к окну и выскочил вон.

Ему не пришлось прыгать с высоты, хотя он, не задумываясь, сделал бы это. Не пришлось ему и спускаться по водостоку, что было для него привычным делом. Как-то раз он залез на церковную крышу по водосточной трубе, как он сам утверждал, чтобы поискать птичьи яйца, хотя полицейский говорил, что он хотел что-то украсть. И Том тогда просидел на крыше до самого обеда, а потом спустился вниз по другой трубе — и был таков.

Под окном росло дерево с крупными листьями и сладко пахнувшими белыми цветами, почти такими же большими, как голова Тома. Наверное, это была магнолия, но Том и слова такого не знал. Он соскользнул вниз по стволу дерева, как кошка, промчался по газону, перемахнул через изгородь и понесся по парку, а старая няня кричала из окна:

— Грабят! Убивают! Пожар!

Младший садовник, косивший траву, увидел Тома, швырнул косу, поранил ногу и потом пролежал целую неделю в постели, но сейчас он ничего не заметил, так как кинулся в погоню за бедным Томом. Молочница услышала шум, споткнулась о ведро, опрокинула его, пролив на землю все содержимое, но все же помчалась в погоню. Конюх, чистивший коня сэра Джона, от неожиданности выпустил его, конь умчался вскачь и охромел через пять минут. Но конюх тоже бросился в погоню. Старый слуга, только что подъехавший к воротам на пони, так заспешил, что хвост бедного пони зацепился за железные прутья изгороди (насколько я знаю, он все еще там), но слуга тоже побежал вслед за Томом. Пахарь бросил и коней и плуг, один конь прыгнул через изгородь, а другой рванулся в сторону и упал в канаву, увлекая за собой плуг. Но все же пахарь понесся за Томом. Привратник, проверявший свои силки, выпустил всю добычу и прихлопнул капканом собственный палец. Но он тоже погнался за Томом. Сам сэр Джон выглянул из окна своего кабинета (он привык вставать рано), услышав шум и крики, он поднял голову, и пролетавшая птичка капнула ему прямо в глаз, а глаз потом так воспалился, что пришлось вызывать врача. Но и сэр Джон выскочил из дома и помчался в погоню за Томом!

А вот и наша знакомая ирландка, уж не знаю, каким путем дошла она до Усадьбы, должно быть, собираясь просить милостыню. Но и она кинула свою поклажу и побежала за Томом.

Словом, даже тогда, когда в оранжерею пробралась лиса, и ее убили, переколотив тонны стекла и разломав кучи цветочных горшков, — так вот, даже тогда не было такого шума, грома, топота, переполоха, суматохи, воплей и полного забвения достоинства, покоя и порядка, как в тот день, когда Граймс, садовник, конюх, доярка, слуга, сэр Джон, пахарь, привратник, да и наша знакомая ирландка, носились по парку, крича «Держи вора!» Должно быть, они все считали, что Том утащил не меньше чем на тысячу фунтов драгоценностей, распихав их по пустым карманам. Даже сороки и дрозды летели за ним, и стрекотанье птиц напоминало лисью охоту.

И все это время бедняга Том мчался босиком по парку, как маленькая черная горилла, спасающаяся в лесу. Увы! Рядом не было большого черного папы-гориллы, который бы сшиб с ног садовника, одной лапищей закинул бы доярку на дерево, а другой лапищей вышиб бы дух из сэра Джона и щелкнул бы зубами на привратника.

Впрочем, у Тома никогда не было папы, так что он не привык ждать от кого-то защиты. Он привык сам заботиться о себе. Он мог бы мчаться рядом с дилижансом пару миль и больше, если бы ему пообещали за это монетку, а еще он умел делать колесо десять раз подряд, чего ты наверняка не сумеешь. Потому-то преследователи и не могли его догнать — надеюсь, что совсем не догнали.

Понятное дело, Том бежал к лесу. Он никогда еще не был в лесу, по он был достаточно сообразительным парнишкой и понимал, что сможет спрятаться в кустах или влезть на дерево, словом, что там у него больше шансов, чем на открытом месте. Не знай он этого, он был бы глупее мыши или пескаря.

Но, добравшись до леса, он понял, что лес совсем не похож на то, что он себе представлял. Он кинулся прямо в заросли рододендронов и тут же запутался в ветвях. Он исколол себе руки и ноги, пытаясь вырваться на волю.

— Надо бежать, — подумал Том, — а то запутаюсь тут, придет кто-нибудь и «поможет» мне, чего я совсем не хочу.

Но куда же ему было бежать?

Он рванулся из зарослей и налетел головой на стену.

Налетать головой на стену не особенно приятно, тем более если сверху падает камень, попадает тебе промеж глаз, так что искры сыплются. Ну вот, Том стукнулся головой, но ничуть не расстроился, а тут же полез вверх, как белка.

И вот он уже выбрался на волю, туда, где до самого горизонта тянулись вересковые пустоши, скалы и болота.

Да, Том был совсем не глупым парнишкой, куда умнее, чем, например, старый жеребец. Ведь Тому было уже десять лет, и мозгов от рождения у него было побольше.

Он знал, что стоит ему пойти назад, как ищейки собьются со следа. Он спустился со стены и пробежал с полмили.

И все, кто за ним гнался, помчались с одной стороны стены, а он понесся в противоположном направлении с другой стороны.

Наконец он добежал до низинки, спустился в нее, повернулся к стене спиной и храбро зашагал вперед.

Лишь наша знакомая ирландка заметила, куда пошел Том. Все то время, что длилась погоня, она была чуть-чуть впереди всех. Но она и не шла, и не бежала. Двигалась она так легко и грациозно, что только белые ступни мелькали над травой, и вы не смогли бы с ходу сказать, какая нога впереди. Потеряв ее из виду, преследователи стали спрашивать друг друга, кто она, и решили наконец, что она заодно с Томом.

А она бесшумно шла за Томом. Никто — ни сэр Джон, ни его слуги — больше никогда ее не встречал. Что ж, с глаз долой — из сердца вон: они ее быстро забыли.

А Том все шагал и шагал по вересковой пустоши, глядя по сторонам. Он оказался в новом незнакомом мире.

Вот огромные пауки сидят прямо посреди своих сетей, завидев Тома, они начинают так быстро раскачиваться, что делаются совсем невидимыми. А вон там ящерицы, коричневые, серые и зеленые. Том было решил, что это змеи, которые могут его ужалить. Но ящерицы напугались еще больше, чем он, и исчезли в траве. А вот самое красивое, что видел Том в своей жизни, — большой рыжий зверь с пушистым хвостом, на конце хвоста — белое пятно. Вокруг катаются рыжие щенята, визжат, тявкают, дергают друг друга и свою мать. Но тут они заметили Тома, и тотчас зверь — а это была матушка лиса — схватил одного из щенят зубами, остальные выстроились гуськом, и все они исчезли из виду.

Том весело зашагал дальше — и чуть не умер от страха. Что-то зашумело — «фрр-пхх-фррр!» — прямо ему в лицо, и шум был такой ужасный, что бедняга решил, будто начался конец света. На самом деле это был тетерев, он купался в песке (так как воды там не было), и Том едва не наступил на него.

Он все шел и шел, сам не зная куда и зачем, просто ему нравилось странное новое место и свежий воздух. Вот он взобрался на высокий холм, и местность изменилась. Вместо травы — известняк с глубокими трещинами между глыбами, покрытыми папоротником. Ему пришлось скакать с камня на камень, временами он не мог удержаться, скользил и обдирал ноги. Но он продолжал идти, сам не зная зачем.

Что сказал бы Том, если бы он заметил нашу знакомую ирландку, шедшую за ним? Но или он не оглядывался назад, или она слишком хорошо пряталась за камнями и кустами, только он ее не видел.

Том здорово проголодался, и ему очень хотелось пить: ведь он бежал так долго, а солнце стояло уже совсем высоко, скалы раскалились, как печка, и горячий воздух дрожал над ними, как над известковой ямой, так что все вокруг, казалось, дрожало и плавилось от нестерпимого жара.

Но есть было нечего и пить тоже.

Ягодников вокруг было полно, но был июнь, так что Том видел лишь цветы. Что до воды, то кто же видел воду в известняке? Временами ему попадалась глубокая темная нора, и он думал, что это труба в доме какого-нибудь подземного карлика. Много раз ему слышался шум и плеск воды, протекавшей глубоко под землей. Ах, как ему хотелось попасть туда, вниз, смочить запекшиеся губы! Но хоть он и был храбрым маленьким трубочистом, в такую трубу он не решался лезть.

Так шел он все дальше и дальше, пока голова у него не закружилась от жары, и тут ему послышался колокольный звон.

— Где колокольня, там дома и люди, может быть, мне дадут там поесть и попить!

И он заспешил из последних сил, уверенный в том, что слышит звон колоколов.

Но вскоре он остановился, огляделся и молвил:

— Ой, до чего же велик мир!

Да, так оно и было — много чего можно увидеть, если достичь вершины холма.

Далеко позади виднелась Усадьба, и темный лес, и сияющая река; слева, далеко внизу, дымились шахты города; далеко-далеко река расширялась, уходя к морю, на ее глади виднелись крохотные белые блестки — корабли. Перед ним, как на огромной карте, расстилались поля, фермы, деревни, темные рощицы. Казалось, все это лежит у его ног, но он сообразил, что все это очень далеко.

Справа поднимались утес за утесом, холм за холмом, пока все не сливалось с голубым-голубым небом. Между холмами и болотами, прямо у его ног, было нечто, куда Том устремился душой и телом.

Глубокая зеленая скалистая лощина, очень узкая, поросшая лесом. А среди деревьев, далеко-далеко под ним, — блеск ручья. Ах, если бы ему удалось спуститься туда! На берегу ручья он увидел крышу крохотного домика, вокруг него — клумбы и грядки крохотного садика. По садику двигалось что-то красное, отсюда оно казалось не больше мухи. Приглядевшись, Том рассмотрел женщину в красной юбке. Может быть, у нее найдется что-нибудь поесть? В ушах у него снова зазвенело. Наверняка там внизу есть деревня. Там его никто не знает, да и новости из Усадьбы до них еще не дошли, даже если сэр Джон и послал в погоню всю полицию графства. Сейчас он спустится туда!

Да, Том был прав, думая, что здесь о нем ничего не знают, ведь он пробежал добрых десять миль. Но он ошибался, полагая, что спустится за пяток минут — домик был на расстоянии не меньше мили, да еще и на тысячу футов вниз.

Однако он был храбр и потому пустился в путь. Ноги он давно уже натер, и он просто умирал от голода и жажды. А колокола звонили так громко, что он подумал, уж не в голове ли у него они подняли такой трезвон? Но река внизу пела и сверкала на солнце, и вот что он услышал: