Глава 2
Частный пляж посторонних не пускал, и немногочисленные еще в этот ранний час туристы посматривали на Лану с завистью. Еще бы — свои собственные пятьдесят метров белоснежного песка, а дальше — отделенная врезавшейся в океан косой, прикрытая кустами, как стеснительная обнаженная красавица волосами, бухта. В такой плещись хоть днем, хоть ночью, хоть в купальнике, хоть голый — одним словом «свое».
При приближении чужаков к частной территории, энергетическая загородка мерцала и издавала низкое гудение — не страшное, но предупреждающее. Попробуешь пройти насквозь, током не ударит, но и внутрь не пустит. Она — эта загородка — существовала больше для видимости и легко обходилась либо со стороны дома, либо вплавь по морю, однако туристы приватные владения уважали и сунуться в запретную зону, несмотря на обилие свободного места, не пытались. У гудящей калитки какое-то время стоял торговец в цветастой рубахе и шляпе, держал навешанные на руку коралловые бусы и все рекламировал: «красные длинные по пятнадцать, желтые по десять, оранжевые по семь с половиной», — но Лана сделала вид, что дремлет. Спустя какое-то время, не дождавшись отклика, торговец ушел — вместе с ним растворилась и речь о том, что «красные по пятнадцать…»
Время к десяти, солнце по дуге все ближе к пику.
Лана кайфовала.
Песок нежно грел спину сквозь полотенце (а нагреется сильнее — под пальмой есть лежак), пятки уютно примостились в две вырытые ямочки, через слой защитного крема впитывало целебные лучи расслабленное тело. Ласкал слух мирный прибой, шурша, растворялись оставленные волнами пузырьки пены — лепота.
С самого утра она, как и мечтала накануне, заварила чай в новой чашке и вышла с ней на балкон. И почувствовала то, что мечтает ощутить каждый человек, наконец-то догнавший свою мечту, — счастье. Прямо по курсу бескрайний океан, справа пальмы, слева раскатавшийся вдаль на километры рукав пляжной косы. И это не заставка на экране монитора, не прошлогоднее фото, о котором вздыхаешь «как жаль, что прошло», и даже не отель. Это ее вилла, и ее новая жизнь, в которой она, слава Богу, чувствует себя замечательно.
Да, сегодня замечательно. А вот вчера почему-то мутило. То клонило в сон, то поколачивало, то наваливалась вдруг такая усталость, что не доползти до кухни, а один раз даже пришлось посидеть в туалете и вылить содержимое кишечника в унитаз. Ладно, случается.
Все это Лана списала на последствия Перехода — наверное, не хватило сил. Новое место, климат, впечатления. Незнакомая еда, стресс — да мало ли что… Главное, что утром она проснулась свежей и непривычно бодрой, успела еще раз обойти дом и совершить более подробную ревизию объектов — «это есть, этого нет…». По-человечески позавтракала, мурлыкая мелодию, выгладила сарафан, выставила в ряд у порога новую обувь. А после долго наслаждалась теплым полом балкона, ароматом чая с тропическими фруктами, щурилась от бликов — океан под солнцем сверкал солнечными стразами — и все вдыхала, вдыхала, вдыхала напоенный солью воздух. И не верила самой себе.
* * *
К обеду она накупалась так, что на воду смотреть не могла — заходила в нее дважды и оба раза не вылезала минут по сорок-пятьдесят. То неслась брасом наперегонки с волнами, то безмятежно качалась на спине, жмурясь и слизывая с губ соленые брызги, то подплывала туда, где помельче и можно встать, и подолгу рассматривала испещренное барханами дно — другой мир. Мелькали вокруг ног мелкие рыбешки, иногда тыкались в кожу круглыми ртами, смешно щекотали икры и голени — Лана так и не поняла — голодные или любопытные?
А к часу оголодала так, что прилип к спине желудок. Пришлось сложить собрать вещи и отправиться на поиски пропитания.
Конечно, вернуться домой и навертеться бутербродами и чаем с печеньем было бы дешевле, но душа просила разлета — новых вкусов, запахов и эмоций. Ну, купит она один шашлычок из креветок на гриле — ведь не убудет от бюджета так, чтобы потом жалеть? Нет. Тогда к чему сомненья? А заодно и посмотрит на окрестные территории.
Легкую и вместительную летнюю сумку, разрисованную чайками и корабликами, она купила у первого встреченного на пути продавца. У второго приобрела соломенную шляпу, солнцезащитные очки, удивительно ей, судя по отражению в маленьком заляпанном зеркале, идущие. Все за дешево. Порадовалась, похвалила себя за выбор и за экономию. И теперь, наметая при каждом шаге в шлепки не теплого, но раскаленного уже песка, пробиралась через общественную территорию — огибала многочисленные сухие и сырые полотенца, раскладные стульчики, зонты, переступала через брошенную, где придется, обувь.
Чего здесь только ни делали: читали, выливали на спины, бедра и плечи тонны жирного крема, слушали музыку, облизывали, откусывали и обсасывали всех видов и цветов пломбиры. Пробирались к морю, от моря, бродили наискосок. Сидели по одному, парами, группами — молодые, старые, зрелые, незрелые и в самом расцвете сил. Блондины и блондинки, темноволосые, рыжие и даже лысые; некоторые дамы, намеренно привлекая к себе внимание, спустили верхнюю часть купальников до ореолов сосков. Некоторые еще ниже.
Как хорошо, однако, иметь свою территорию — истинный смысл значения слова «частный» и его прелесть Лане, наверное, открылись только теперь, когда она увидела, во что превращаются окрестные территории к обеду. И ведь солнце жарит вовсю, а приезжие лишь прикрывают обожженные докрасна места и навязчиво липнут к занятому еще с утра пятачку перед кусочком счастья — океаном.
И все потому, что скоро уезжать. Кому-то через две недели, кому-то через семь-десять дней, а кому-то уже завтра. И как не надышишься свободой перед смертью, так не насмотришься всего за сутки (да пусть даже за дюжину) на игривый прибой, который ласкал берег до них, который будет это делать после них. Океан вечен. И всегда короток даже самый длинный отпуск.
А ей можно остаться. Не томиться грустью, пытаясь утрамбовать в чемодан миллион и один сувенир, не толкаться в очередях к кассе за билетом, не маяться в ожидании поезда, автобуса или самолета, не врать по пути в родной город соседу, что «в следующем году я обязательно вернусь сюда снова». Прибой встретит ее ласковым плеском и завтра, и послезавтра, и через две недели.
В думах, она не заметила, как наступила на пустую пивную бутылку — пошатнулась, неуклюже взмахнула руками, едва удержала равновесие — перед ней «за мусор» извинился молодой конопатый парень с тонкими, выглядывающими из шорт, как спички, ногами и лысой грудью.
Лана кивнула. И тут же подумала о том, что частный пляж — это еще и такое место, где никто, кроме нее, никогда не раскидает стеклотару, не наплюет кожурок и не набросает под пальму шоколадных оберток и царапучих крышек от лимонадных бутылок.
И да, это стоило всего того, чего она лишилась, избрав во владение виллу. Однозначно стоило.
Кафе она выбрала не из ближних — примитивных прямоугольных будок с тремя стенами и соломенной крышей, где не торговали ничем, кроме слоеных гамбургеров, картошки и мороженого, и к которым вся местная братия стекалась за пивом. Метров через триста от самого запруженного городского пляжа нашелся другой — не частный, но платный, — куда ее почему-то пропустила энергетическая калитка.
Может, пляж для «своих»? Местных, а не приезжих? Сие осталось загадкой, но Лана вдруг попала туда, куда хотела: на место в меру запруженное, с чистым просеянным от мусора песком и со стоящим поодаль полноценным баром. И музыкой, в которой сплетения звуков маримбы и гитары пахли пестрыми рубашками, белыми ожерельями цветов на шее и самым что ни на есть летним настроением.
Морские гады, даже приготовленные, кусались — ценами. Из некусачих нашлось только одно блюдо — «Дары Фенеи», — и Лана откровенно боялась разочароваться. Для нее и пять-то долларов пока большие деньги, но ведь первый день (вчерашний не в счет), один раз можно. Коктейль уже не потянула — те начинались от восьми баксов, — а вот манговый сок оказался на удивление дешевым — доллар двадцать. Его и взяла.
Ласковый бриз, крики чаек и режущие гребни волн поперек шумные скутеры — в конце пляжа устроился прокат. Перед баром играли в мяч загорелые ребята, и Лана, пока не принесли еду, с интересом за ними наблюдала.
А после — о Боги Моря! — хрустящие кольца кальмаров в кляре, кальмары в масле и с чесноком, гигантские креветки на гриле с лимонным соком — и это всего за пять долларов? А что же тогда предлагают за десять, пятнадцать, тридцать долларов? Каков вкус наслаждения, облитый подливой из пряных трав и морского нектара? Она просто обязана все перепробовать — наведываться сюда каждый день и заказывать что-нибудь новое. Или раз в неделю. В месяц?
Угу, как только найдет работу…
Мысли об оставленных дома газетах, которые стоило взять с собой, потянули за собой и другие — о вчерашней находке. Но сегодня, в свете нового дня, непонятный шприц и приложенная к нему записка воспринимались иначе — обычным выбором, который предстояло сделать. Поддаться собственной (или не собственной?) просьбе и восстановить память? Или же попросту выкинуть коробку? Выдавить из шприца жидкость и зарыть все на заднем дворе… К чему проблемы? Для чего? Вчерашний день на то и вчерашний, чтобы оставить его позади, а она «перешла». Удалилась с четырнадцатого Уровня, обосновалась на пятнадцатом и благополучно обо всем забыла. Все. Точка. Ни к чему ворошить.
Но в затылке все равно скребло.
Почему змея? Зачем писала послание? А вдруг все это действительно важно, и она попросту сольет собственный призыв в ведро с помоями? Не случится ли тогда фатальной ошибки, которую невозможно будет исправить после?
Черт, сложно…
Мысли о рисунке-змее делали тени от людей и зонтов темнее, океан равнодушным, а день слишком солнечным. Ненастоящим.
Чтобы не портить себе вкус от еды, Лана насильно выпихнула из головы образ коробки, зловещего шприца и записки, сосредоточила внимание на тарелке, где осталось еще два недоеденных колечка — божественный все-таки кляр, — и заставила себя вслушаться в музыку.
* * *
Вероятно, если бы ни эта странность — удивительное происшествие, случившееся с ней у выхода с платного пляжа, — Лана сочла бы сегодняшний день обычным. Чуть более жарким и чуть более пересыщенным новыми впечатлениями, но все-таки обычным.
Но странность приключилась: кто-то запустил вертолет. Тяжелый, пластиково-металлический, с широкими лопастями винта и синей полоской, идущей от дверей до самого кончика хвоста. Поначалу игрушка, ведомая умелым парнем, держащим пульт и задорно глядящим в небо, совершала изящные пируэты над головами игроков в мяч — парила, жужжа мотором, то влево, то вправо, то вдруг взмывала вверх и становилась похожей не то на точку, не то на далекую птицу.
А после пульт у своего кавалера попросила дама сердца:
— Ну, дай!
— Ты не умеешь.
— Я попробую.
— Джен…
— Ну, дай!
Голос плаксивый, обиженный. Парень сдался спустя еще четыре «да-а-ай!» — одно другого жалостливее, — протянул пульт:
— Только чуть-чуть.
— Я недолго.
И девица, обрадовавшись, принялась дергать джойстики так неистово, как тянет за плюшевую лапу, силясь отобрать мишку, разыгравшийся не в меру щенок.
И вертолет понесло.
Пока пронзительный визг мотора, напоминавший звук бора в стоматологическом кабинете, слышался далеко, Лана не обращала на него внимания, но когда он начал стремительно приближаться — громче-громче-громче, — она резко развернулась и обмерла — геликоптер с устрашающей скоростью несся прямо на нее.
— Джен! Отда-а-ай!
Раздраженный крик, плеск волн, музыка из бара — все смешалось в единый гул и перестало существовать. Расширились зрачки, сбилось дыхание, громко стукнуло о грудную клетку сердце — Лана резко втянула воздух, сфокусировалась, пытаясь решить, в какую сторону уклониться от угрозы, и вдруг… время застыло. Залипло, будто сломался кинопроектор, показывающий жизнь, и на экране высветился один-единственный кадр — тот самый, на котором застопорилась пленка: ребристый от волн океан, повернутые в ее сторону головы парней, играющих в мяч, — на лицах удивление и тревога, — перекошенный рот темноволосого парнишки — обладателя пульта, — наклоненные от ветра листья пальм. Недвижимые.
И вертолет. Он замер так же, как и все остальное, — завис в паре метров чуть выше ее лица, — и теперь она могла рассмотреть ее во всех подробностях: стекло кабины, цифру четыре на выпуклой морде, стальной цвет лопастей, металлические полозья…
Если такими по голове или по лицу, да на скорости, то ссадин, а то и шрамов, не избежать.
От страха звук удара сердца растянулся в сплошной фон — превратился в странный гул, смешавшийся с повторяющейся секундой из звуков шума прибоя, щипка струны гитары и ленты беззвучного крика соседа Джен — странный гул, тошнотворный. Лану от него мутило. В то время, как зрачки ее собственных глаз не двигались, сознание металось по застывшему пейзажу с суматошной скоростью — отмечало детали, ужасалось ясности, успевало их анализировать и делать выводы.
Бред. Но летательный аппарат продолжал висеть в одной точке пространства.
Гул в ушах длился и длился; океан перестал кидать на берег волны, чужие конечности двигаться, стих бриз — Лана выпала из общей картины жизни и зависла в одном из ее короткотечных, почему-то растянувшихся длиною в вечность моменте. Ее тело не шевелилось. Нет, шевелилось, но так же медленно, как и лопасти висящей перед лицом модельки, — один поворот вокруг оси в час.
И тогда, едва понимая, что делает, она усилием воли заставила себя вытянуть вперед правую руку — ту самую, которая не держала пляжную сумку. Секунда — сдвиг на миллиметр, еще секунда — сдвиг еще чуть-чуть… Полминуты — рука поднялась выше, согнулась в локте. Приближалась к лицу и вертушка. Лана только теперь сообразила, что мир вокруг нее не застыл окончательно, но он… замедлился. Скорость, с которой он теперь «жил», позволила бы ей, двигайся она в обычном режиме, несколько раз вставить и вытащить палец меж лопастями, коснуться гладкого бока, отойти в сторону, удалиться от этого пляжа метров на пятьдесят, а то и сто.
Прошел, вероятно, час до того, как поднялась на нужную высоту ее рука — час в сознании и пара секунд в обычной жизни. А стоило осознать: «все, теперь я его схвачу», как время отмерло — ощутило, что «можно», — и моментально обрушился звуками мир. Зашипел прибой, заголосили игроки с мячом, прокричал «совсем дура, что ли?! Направила на человека!» косоротый до того парень. Все задвигалось, зашелестело, отмерло.
Играла музыка, тихо всхлипывала Джен — она больше не будет! Никогда-никогда больше не дотронется до дурацкого пульта; лилась, как и прежде, из висящих в баре колонок маримба.
Лана держала вертолет в руке.
Она не сломала его — аккуратно сомкнула пальцы точно в том месте, в котором рассчитывала — между крышей и винтом, на оси.
— Вы простите ее… нас… Мы не хотели вас… калечить.
К ней, все еще ошарашенной, подбежал «кавалер», на шее которого от нервного напряжения проступили красные пятна.
— Вы извините, ладно? Мы будем осторожнее. Вообще его больше сюда не возьмем.
Лана деревянно кивнула и протянула хозяину летательный аппарат. Развернулась, закинула сумку на плечо и неуверенно зашагала прочь.
Домой она добралась, не замечая ни пляжников, ни их разбросанных по песку тапок. Все шагала и ждала — а не случится ли снова? Чувствовала себя так, будто нырнула на глубину, провела под водой сутки, а теперь вынырнула и обнаружила, что все еще способна дышать.
Вот только нырять больше не хотелось.
Какой-то побочный эффект… от чего? Перегрелась на солнце? Напилась перебродившего сока? Но ведь нет! Сок был свежим, вкусным — его выжимали при ней, — даже фрукты выбирала сама.
Может… от страха? Наверняка. Сыграло шутку сознание, ведь пишут же, что люди в момент смертельной опасности обнаруживают вдруг у себя странные способности — прыгают через двухметровый забор, бегут стометровку за рекордно короткий отрезок времени, находятся в холодной воде дольше, чем человек в обычном состоянии смог бы.
Да, конечно, — вот и ответ. Ее голова просто включила необычный режим — почувствовала, что беды не миновать, и… замедлила время.
Как странно. Как необычно.
И, наверное, полезно.
Чтобы вернуть сознанию ощущение стабильности, и душе спокойствия, Лана почти два часа занималась обыденными делами — вытирала несуществующую пыль, помыла и без того чистые полы на кухне и коридорах, перебрала немногочисленную посуду в шкафах — раз пятнадцать сдвинула влево и вправо по решетке две кружки — одну кофейную и одну чайную. Сообразила, что забыла купить тарелки. Перестелила постель, вытащила из-под кровати чемодан, достала коробку со шприцом — хотела вылить содержимое в раковину, но почему-то вновь не решилась — вернула все на место.
А после заварила чай, взяла со стола газету, развернула на разделе «Требуются» и принялась читать.
«Менеджер по работе с клиентами, продавец-консультант женской одежды, оператор службы такси, дежурный механик, медсестра…» — вакансии в Ла-файе оказались типичными и до боли знакомыми — такими же, как и в любом другом городе. Ни о каких «стриптизершах», «коктейльщицах» и «танцовщицах в клуб» речи не велось, и Лана отчего-то испытала облегчение, смешанное с разочарованием. Все равно — курорт, и все равно будут отличия.
Отхлебнула чаю.
«А что, если подобный эффект можно вызывать по желанию? — прокралась между строчками газетного текста шальная мысль. — Взять и затормозить время, когда хочется, а не когда страшно?»
Глупость. Нереально, быть такого не может. Нормальные люди усилием воли время не тормозят.
Но ведь один раз получилось?
«…Специалист для работы в салоне сотовой связи, рекрутер, курьер, маркировщица, работник торгового зала…»
Нет, ни в каком торговом зале ей сидеть не хотелось. Да и зарплата значилась смешная — двести семьдесят долларов в месяц. Ей таких денег хватит только на еду и коммунальные платежи, а о ресторанах придется надолго забыть.
А если бы время не остановилось, что случилось бы с ней?
Строчки вакансий вновь расплылись перед глазами. Вероятно, лопасти врезались бы ей прямо в лоб. Или кабина. В воображении всплыл висящищий перед лицом вертолет — блик на стекле, цифра четыре, синяя полоса — яркая до невозможности. Наверное, сейчас она могла бы шагать домой, прижимая к виску окровавленный платок, или вовсе катить в больницу. А в ушах продолжали бы звучать извинения того парня, который, в общем-то, не виноват — хотел поиграть. Вот только подружке пульт давать не стоило. Теперь и не даст.
Но вдруг все-таки можно?
Страх страхом, но Лане до дрожи в коленях вдруг захотелось иметь возможность совершать «времязамедление» по желанию и любоваться пейзажем — таким, каким его никто не видит, — застывшим. И одно дело — фотография, а другое, когда наяву. И следом за мыслями накатила знакомая тошнота — вспомнился гул в ушах: смесь звуков из музыки, прибоя, ветра и крика. Странный гул — неживой, — какой получился бы, запиши она все на магнитофон, а после выкуси из записи секунду воспроизведенной какофонии и растяни ее на час. Отвратный, в общем. Да и тело в тот момент ощущалось не лучше — с одной стороны, тяжелым и громоздким, с другой стороны, таким, как если бы его — тела — не существовало вовсе. А разум парил. Смесь тяжести и невесомости.
— Гиря в космосе…
Сравнение заставило Лану невесело улыбнуться; газета не читалась.
«У меня еще два дня…»
Но, если она протянет с выбором еще хоть сутки, потом придется выбирать галопом — как говорится, «на что укажет палец».
Согласная с доводами логики, Лана все же отложила изучение вакансий, откинулась на стуле и стала смотреть в окно — туда, где лазурное небо чертило границу с синевой моря.
Размеренно шумел снаружи прибой — шумел и не замирал.
А спустя полчаса она вновь сидела на пляже — к черту газету! — и глазела на волны. Легкомысленная? Может быть. Но пока свежи в памяти недавние ощущения, почему бы не попробовать — а вдруг получится? Если время замедлится вновь, если станут понятны спусковые крючки неведомого механизма, не изменится ли в корне ее жизнь? И тогда прощай скучные перспективы — пыльная работа на складах, в магазинах, офисах: что, если она — Лана — станет уникальным специалистом, востребованным в любой области?
«Зарплата? Просите любую! Вы, мисс Далински, незаменимы…»
Мечты? Реальность?
Лана фокусировалась на лазурной воде до боли в висках — бурила волны взглядом, мысленно приказывала ей замереть, представляла, что ей вновь грозит опасность, силилась соскользнуть в непривычное, но витающее на задворках памяти ощущение тяжелой невесомости.
Волны катились ей навстречу, облизывали песок, шипя, отползали обратно.
Тикали секундами неслышные часы, маятник которых ходил из стороны в сторону.
Может, ей нужен объект подинамичнее?
* * *
Депрессия. Она накатывала на Марио всякий раз, когда он приближался к океану. Танцевальная музыка, белые флажки парусов у горизонта, соленые брызги, обгоревшие плечи, свобода.
А он более не мог обнажить торс.
Сидел, уткнувшись в оставленную кем-то на лежаке потрепанную книгу — кажется, дамский роман, — и делал вид, что всецело поглощен чтивом. В кепке с длинным козырьком, белой футболке, шортах и сланцах, сквозь стекла солнцезащитных очков он наблюдал за одним-единственным человеком — сидящей у бара «Турмарино» блондинкой.
«Лана Далински. На Уровне всего сутки, — так доложил его агент, — из предложенных при Переходе бонусов выбрала виллу у бухты Динто. На данный момент безработная».
Мо наблюдал за ней с самого утра. Караулил, когда выйдет из дома, глазел, пока та отдыхала на собственном пляже, крался по пятам, когда вышла «наружу». А теперь сидел, слушал романтическую мелодию, крики чаек, делал вид, что пялится в страницы, на которых не видит ни буквы, продумывал план.
Прежде чем подходить к незнакомке, следовало понять ее, почувствовать — неверно начатый диалог не приведет к желаемым результатам и схлопнет дальнейшие перспективы быть услышанным — так показывала его многолетняя бизнес-практика. Объект нужно увлечь. Чем? Деньгами. Безработный человек, живущий на вилле, более всего будет обеспокоен тем, как за эту самую виллу платить. А еще тем, как вкусно питаться, хорошо одеваться и вообще безбедно существовать. Здесь вопросов нет. Но Кассара волновало другое — она уже поняла? Почувствовала, что с ней что-то не так? Если да — один разговор. Если нет — другой.
Пока Далински ничем себя не выдавала — спокойно пила сок, ждала заказанное в баре блюдо, глазела на крепких и рослых, гоняющих мяч парней.
А он смотрел на нее, слушал размеренный шум прибоя и тосковал.
Прежняя жизнь — жизнь до «розетки» — была другой.
Он купался каждое утро — ровно в шесть. Специально приезжал в любимую бухту вдоль шоссе «L-5», раздевался и входил в воду — всегда неторопливо. Наслаждался тем, как она обнимает тело, облизывает его, ласкает, а после бросался в волны касаткой — мощно греб к горизонту так долго, пока не выдыхался, пока не чувствовал усталость и бодрость одновременно. Обратно скользил на спине, любовался тем, как розовеет над головой небо. И только после отправлялся на работу. А с работы, если не было важных дел, снова на пляж. Почему-то именно здесь, у океана, жизнь становилась насыщенной и полной — хотелось быть, дышать, улыбаться, флиртовать…
Здесь же он встретил Лейлу — жгучую темноволосую красавицу, женщину-модель, женщину-кошку. Мягкую, обманчиво-податливую, загадочную — ему она виделась именно такой. Нет, Лейла отнюдь не была наивной, и в Мо ее в первую очередь привлекли деньги, а он, зная об этом, все равно тешил себя надеждами на то, что «срастется».
Не срослось. Не потому что подкачала Лейла, и не потому что подкачал он сам, но все случилось накануне их третьей встречи — той, на которой он был уверен, ему ответят «да» и пустят в свою постель. После стало бы ясно, подходят ли они друг другу хотя бы физически, но… Марио до Лейлы не доехал.
Вместо этого он доехал до Тома, чтобы завести тому бумаги, и увидел своего партнера…
Кассар ненавидел вспоминать об этом — и тогда, и сейчас.
Том. Молодой, озорной и жесткий. Хваткий, как бульдог, талантливый во всем, за что брался, харизматичный до неприличия — женские сердца при виде его дрожали, как наспех склеенные вазы. Дамы боролись за его внимание, как загипнотизированные кролики за возможность вне очереди попасть удаву в пасть. Нет, Том никого не ел — он просто был собой. Слишком занятым карьерой и тем, чтобы взять от жизни по максимуму, он был таким, про которых говорили — «не парился». Веселым, жадным до впечатлений, вечно спешащим достичь Луны прежде, чем изобретут ракету.
Когда Том Хью Тардин пришел к Марио, чтобы наняться на должность управляющего филиалом компании, Кассар даже не раздумывал — учуял прекрасного специалиста. Спустя некоторое время они стали друзьями, после — партнерами. Это случилось полгода назад.
Всего полгода. Уже полгода. Вместе они вывели завод на новый уровень.
Слушая крики купающихся и глядя на куцую тень под ногами, Мо тонул в безрадостных мыслях.
Лейла. Интересно, у них получилось бы?
Он так не узнал. Помнил, что она любила розовые купальники и сверкающие заколки в волосах. Она никогда не красила ярко губы — покрывала их прозрачным блеском, — а вот ногти на ногах украшала алым. И носила тонкое колечко на безымянном пальце.
Он не доехал до нее. Одетый в тот вечер с иголочки, думал, завезет Тому бумаги, а после отправится на самый роскошный ужин в своей жизни… Не отправился. Потому что, когда Мо нашел друга сидящим в кресле собственного кабинета, у того на коленях, судорожно вцепившись в рукава дорогого костюма, сидела незнакомая девка, а из шеи торчал шприц. Короткий шприц — игла всего пару сантиметров длиной.
Дальше память хранила только обрывки: хриплое дыхание Томми, стекленеющий взгляд, нездоровый оттенок кожи — почему-то серый. Помнилось, что Мо пытался вытащить друга со стула и уложить на пол, чтобы налить тому воды, развязать галстук, вызвать скорую (что делают в подобных случаях? Он обезумел, растерялся), но девка — эта бешеная сучка, воткнувшая Тому шприц, — все кидалась со спины. Ударила Марио по голове чем-то тяжелым, пыталась оттащить от умирающего, все орала, что «уже поздно, что она отомстила!», в какой-то момент накинула Кассару на шею шнур от лампы, принялась душить. И тогда он, невменяемый от шока и боли, развернулся и ударил ее. Припечатал не сильно, лишь для того, чтобы отключить, но она попятилась назад, оступилась и… упала головой на кофейный стол. Пробила стеклянную поверхность головой, шмякнулась затылком об одну из ножек…
И все.
Ему не поверили. Ни тому, что он просто защищался, ни тому, когда говорил, что, если бы она просто оставила его в покое, не пыталась душить, он не тронул бы ее. Он всего лишь хотел помочь другу. Хотя бы попытаться помочь…
«Розетку» ему поставили сутки спустя, сразу после похорон, и в течение следующих трех месяцев Мо ни разу не приезжал на пляж. Не раздевался на людях, не смотрел на женщин и не улыбался. Не входил в воду, не загребал волны руками, не радовался рассвету.
Когда-то он мечтал встать на серф, а теперь, глядя на парней, несущих к берегу лакированные доски — одна другой краше, — испытывал глухую тоску и делался слепым.
Может быть, когда-нибудь. Если в следующий раз не вытащит в комнате аметист и не умрет через неделю. Встанет, если найдет Сапфир.
Ожидание тяготило. Раздражала написанная на чужих лицах радость и жгучее солнце, слепил даже сквозь очки искристый океан, наполнял горечью вместо привычной легкости соленый ветер.
Марио «читал» роман.
А тридцатью минутами позже Лана поймала вертолет.
Он шел за ней и почти подпрыгивал от напряжения. Вибрировал изнутри, потому что на этот раз был уверен — действие раствора из ампулы проявилось. Обычный «нормальный» человек попросту не успел бы схватить вертушку — изранился бы, — но девчонка успела. И не зря теперь плелась медленно, ни на кого не смотрела и запиналась о чужие тапки. Теперь — он нутром чуял — ей нужно время. Пережить случившееся, «перебыть» с ним, отойти от шока и задать самой себе сотню вопросов, не имеющих ответов. А ответы преподнесет ей он — Марио. Позже, чуть позже.
Девчонка ушла домой, и Мо, изнывающий от голода, но не имеющий возможности отлучиться с поста наблюдения, бросил книгу на чье-то пустое, присыпанное песком полотенце и зашагал к ближайшей будке за гамбургером.
Змеи. Сообщество «Серпенты».
Женщину, убившую Тома, звали Кэти Саймон, и у нее на шее обнаружилась татуировка в виде змеи. Именно из-за нее, из-за татуировки, которую он непостижимым образом успел приметить и запомнить — странная штука — память, — Мо начал копать.
И докопался.
Общину «мстящих» организовала безымянная особа, обитающая на Четырнадцатом: собирала под свое крыло обиженных, промывала им мозги, убеждала, что без «недостойных мужиков, способных оскорбить и унизить прекрасный пол» мир сделается чище.
Чище. Как же.
Возможно, Том когда-то обидел эту самую Кэти — бросил? Изменил? — и та, получив нелегальное разрешение на Переход, явилась следом, чтобы свершить свое страшное правосудие. Друг никогда не рассказывал о былом — стерлась память после посещения Портала? Не хотел ворошить прошлое? Теперь не узнать. Но Кассар, после того, как собрал о Серпентах все, что смог выяснить, приобрел стойкую ненависть к мести. Да — мужчины. Да — женщины. Но разве существуют в жизни ситуации, которые невозможно решить мирно? Поговорить, поспорить, даже поругаться. Но убивать?
Гамбургер оказался сухим и невкусным — много лука, мало соуса. Недоеденную четвертушку он смял в обертке и положил рядом с собой на песок — выкинет в урну позже.
Гремел голосами отдыхающих и музыкой солнечный день, баловался, качая в воде тела, океан. Кто-то тащил с собой на пляж надувные круги, кто-то матрасы. Когда мимо прошла, буравя ступнями песок, мокрая после купания девушка, на Марио упало несколько капель.
Он автоматически стер их с руки и принялся смотреть вправо — на пустую в этот момент территорию частного пляжа.
Дождаться, пока Лана снова покажется наружу? Или пойти и позвонить ей в дверь?
Утекало драгоценное время — он должен был что-то решить.
* * *
«Уровень — это отдельная маленькая жизнь, в течение которой человек проходит через ряд ситуаций, решает определенные задачи и совершает некоторое количество выборов. По достижению некого опыта, человек получает право на Переход, от которого не может отказаться. При Переходе память индивида претерпевает изменения — из нее удаляются ненужные и критичные элементы, способные видоизменить мировосприятие следующих ситуаций, то есть наложить на них психоэмоциональный фильтр…»
Эта информация впечатывалась в мозг каждого жителя Уровня Комиссией, и, сидя перед телевизором, Лана прокручивала ее в воображении, словно читала текст.
«Удаляются элементы памяти» — по-другому «багаж» в виде прежних знакомств, отношений, привязанностей и прочего.
Все верно. Удаляются. И человек об этом совершенно не жалеет — так Комиссионеры обустроили процесс Перехода, — ибо жалость заставляла бы человека оглядываться назад, вспоминать и тосковать. А если тосковать, как жить новую жизнь?
Все так. И тогда тем менее понятно, зачем она сама протянула нить из прошлой жизни в нынешнюю? И прилагался ли шприц в коробке для того, чтобы воткнуть его в собственное тело?
Уверенности не было. Ей помнилось, что восстановлением памяти занимались исключительно обученные люди — сенсоры, — но совершенно не помнилось ни о каких сыворотках, или же чудо-растворах: «выпей и вспомни». Вколи и вспомни.
А что, если в шприце — яд?
По телевизору рекламировали средство от запора, а следом от поноса; Лана мысленно фыркнула — курорт. И проблемы ввиду обилия фруктов курортные.
Перед тем, как расположиться на диване в гостиной, она снова читала газету. Эксперимент «затормози волны взглядом» провалился, и еще полчаса из жизни ушло на то, чтобы признаться себе — строчки объявлений местных работодателей наводят на нее тоску. Ну, разве можно заниматься тем, к чему не лежит душа? И как определить ту область, к которой эта самая душа лежит?
Вот потому и работал теперь плазменный экран — вдруг мелькнет на нем что-нибудь интересное? Случайно заденет невидимые струны, заворожит и родит вдруг волну вдохновения, которая перерастет в неудержимый порыв заниматься чем-то конкретным?
Волна родиться не успела, так как в коридоре прозвенел звонок.
Она не сразу поняла, что этот звук — звонок ее входной двери, потому как никогда его раньше не слышала. А, услышав, напряглась. Кто может пожаловать в гости к человеку, который ровным счетом никого в Ла-файе не знает? Снова продавец бус? Коммивояжер? Разносчик писем?
Какие, блин, письма? От кого?
«Может, Комиссия?» — мысль заставила похолодеть. У нее под кроватью шприц, а в нем наверняка что-то запретное.
Вот и пиши-пропала новая жизнь…
Шагая по коридору, Лана чувствовала, как колет в боку. От нервов.
За дверью стоял мужчина. Не разносчик писем, не коммивояжер — без сумки, — и по одежде, судя по всему, не из Комиссии. Про тех говорили, ходят «в серебристых костюмах — на рукаве белая полоска», а у этого — высокого, темноволосого — и рукавов-то не было. Белая, чуть помятая футболка, бежевые шорты, кроссовки. По правому бицепсу татуировка, на запястье браслет из черных и вишневых бусин. Волосы отросшие, завиваются, на шее цепочка, в ладони солнцезащитные очки.
— Добрый день.
— Добрый.
Она разглядывала незнакомца, словно зверек — напряженно и пристально, — а тот, в свою очередь, рассматривал ее. Буравил взглядом черных глаз, чего-то ждал, и Лана пожалела, что не закрыла за собой дверь ворот. Та, что для машин, была заперта изначально, а вот «проходная»… Кто бы думал, что пожалуют гости?
— Я могу вам чем-то помочь?
Вежливой быть не хотелось, но не гнать же с порога?
— Можете. Нам нужно поговорить.
Ей сделалось беспокойно, муторно. За спиной мужчины залитая солнцем дорожка, пальмы, ветерок — благодать. А гость — не к месту. Вот не к месту.
— О чем?
На нее посмотрели укоризненно.
— Не пригласите внутрь?
— Простите, нет, — Лана встала в проходе, как железный Голем. Сжала пальцы на косяке двери, напряглась, будто приготовилась к тому, что ее сейчас силой сдвинут с места. — Я не приглашаю в дом незнакомцев, извините.
— Похвально. Я — Марио.
И тишина с ее стороны.
— Марио… Кассар.
— Это, типа, вы сделались мне знакомым? — поинтересовалась язвительно.
— А вы?
— Я — хозяйка этого дома. Простите, чем именно я могу помочь вам?
Тот, кто представился именем Марио, продолжал сверлить ее взглядом темных глаз — взглядом слишком тяжелым, чтобы чувствовать себя комфортно.
— Давайте пообщаемся.
— Мы уже общаемся.
Гость вздохнул — «мол, я думал, будет легко, а оказалось…», — постучал дужкой очков себя по ладони.
— Нам лучше пообщаться без посторонних и там, где тихо.
— Здесь вполне подходит.
— Не подходит.
Лана напряглась сильнее. Обычно она не грубила незнакомым людям, но сейчас нервничала и почему-то желала избавиться от посетителя как можно скорее.
— Чего вы хотите… Марио?
По ее взгляду он понял, что так просто в дом не пробиться. Ни в дом, ни в ее расположение. Диалог, подчас, сложная штука, и потому использовал козырь.
— Я хочу рассказать вам, почему вы сегодня поймали вертолет. Почему и как. Лана.
От напитков гость отказался. Пока она заваривала чай себе — нервно звякала ложкой о край стакана, а Марио слонялся по гостиной, — Лана кляла себя, на чем свет стоит. Незнакомца — и в дом. Нонсенс! А если маньяк, если нападет — как отбиваться? Что, если зажмет в углу, припечатает рот ладонью… — воображение рисовало картины одна другой страшнее.
Внутренности дрожали.
Он знал ее имя — плохой знак. Знал, где она живет, — еще хуже. Вот только прогонишь его сейчас, не узнаешь, что нужно, а потом встретишь где-нибудь снова — и себя тысячу раз укоришь, и обстоятельства будут хуже. Лучше выстоять этот диалог лицом к лицу. Как будто она не боится.
«Мой дом — моя крепость. Мой дом — моя крепость», — проговорила Лана мысленно, наверное, раз десять, прежде чем донесла чай до гостиной.
— Хорошая вилла.
Хорошая. Потому и выбрала. А, главное, теперь ее.
Марио сидел на диване. Не франтом, сложив ногу на ногу, но широко расставив колени и подавшись вперед — руки сцеплены замком. Смотрел не хмуро, но исподлобья.
— Не скучно вам одной в стольких комнатах?
— Не скучно.
Прозвучало грубо.
Телевизор она погасила — гость хотел тишины, — и теперь смотрела на мужчину запуганной овчаркой — покажи палку, и бросится, чтобы отгрызть руку. А все потому, что страшно.
— Итак?
Ей хотелось, чтобы все завершилось, не начавшись. Чтобы этот мистер Кассар — кем бы он ни был — вдруг понял, что ошибся местом, извинился и вышел прочь. Предварительно объяснив, откуда ему знакомо ее имя.
— Вы меня боитесь?
Марио не торопился; а Лана продолжала незаметно трястись. И стоило ли признаваться в очевидном?
— Простите, я не хотел пугать вас, — гость расцепил руки и потер уголок губ тыльной стороной ладони. — Знаете, если бы ко мне вот так пожаловал незнакомый человек, я бы тоже напрягся.
Похвальное понимание. Он — мужчина. Она — женщина. И ситуации не равны.
— Откуда вы знаете мое имя?
Чай казался ей невкусным и слишком горячим; чашка обжигала пальцы, но стол слишком далеко — подниматься не будет.
Марио втянул в легкие воздух. Выдохнул. Будто бы приготовился к длинному разговору.
— Давайте начнем не с этого. По порядку. С цели моего визита.
«Начинайте», — Лана хмурилась.
— Я хотел бы предложить вам работу.
Ах, вот оно что — она испытала почти что облегчение. Ну, конечно, — он просто увидел ее на пляже, приценился, решил, что может завлечь в какой-нибудь стрип-бар и извлечь из новой работницы выгоду.
— Думаете, я нуждаюсь в деньгах?
— В деньгах нуждаются все. Зависит от суммы.
— Спасибо, но нет. Я не работаю… с мужчинами, — прозвучало кособоко, и она поправилась: — Для мужчин. В общем…
— Нет, не того типа работу.
— Тогда какого?
— Понимаете, Лана, вы случайно забрали то, что принадлежит мне.
Началось. Слишком громко — мол, держись от него подальше — грохотал за окном прибой. Гость пришел что-то вымогать, и ей хотелось прокрутить время вспять — не открыть ему дверь, не впустить в дом.
— У меня нет ничего вашего, — произнесла она металлическим голосом.
— Увы, есть.
Маньяк. Они все начинают путано и издалека, а потом оказываются шизофрениками.
— Я не беру чужого. Никогда не брала.
— Вы и не брали. Вам это вчера подлили, и вы это выпили.
Бред. Ей никто ничего не подливал. Она вообще вчера никуда не ходила, кроме торгового центра, а после весь вечер и ночь спала, как убитая. Подкатывала истерика — тихая, от которой хотелось скулить. Она ни в чем не виновата, совершенно ни в чем…
— Вы меня с кем-то путаете.
Мистер Кассар покачал головой — мол, хотелось бы.
— Вы ведь были вчера у «Рифа»? Сидели на площади перед фонтаном, пили арбузный сок. Так?
Ее язык прилип к нёбу. Все так. Но…
— Давайте я попробую объяснить сначала, иначе мы потратим на то, чтобы понять друг друга, слишком много времени. Я, как я уже говорил, Марио Кассар — некогда владелец завода «Сидмарино»…
И потекла речь.
О том, что он — Марио (в прошлом судостроитель и бизнесмен) — всегда играл по правилам и законы чести ставил превыше всего. Не подстраивал конкурентам ловушки, не позволял себе быть подлым, не мухлевал, не пытался нажиться, «не замечен/не привлекался». Глядя то себе на руки, то на кофейный столик, гость объяснял, что «Сидмарино» занимался выпуском судовых гребных винтов и моторов, оборудованием для яхт, водометными насадками для гидроциклов, разрабатывал новые системы штурвального управления…
Лана в терминологии не разбиралась, и потому слушала, пропуская слова и отмечая лишь важное: спокойный, складно говорит, на бизнесмена похож. Почему — «в прошлом»?
— … все приносило прибыль и работало складно, но три месяца назад погиб мой партнер, а я… В общем, обстоятельства изменились. Завод пришлось отдать под чужое управление. Зачем я вам все это рассказываю? Для того, чтобы вы составили обо мне какое-то первоначальное мнение.
«И начали мне доверять», — добавляли черные глаза.
Лана никому доверять не собиралась; кружка в ее ладонях медленно остывала.
— Теперь я занят другим: поиском решения одной задачи. Сложной и совершенно с заводом не связанной. Мне требуется научиться видеть энергетическое излучение объектов — волны, которые они испускают. Для этой цели я связался с человеком, который согласился продать мне уникальный раствор, способный помочь сознанию войти в нужный для этого режим. Бесценную формулу. Ампулу. Баснословно дорогую.
Она никак не могла взять в толк, для чего все эти сложные объяснения? Смотрела на рельефные колени гостя, думала о том, что для подобного загара нужно много времени проводить на солнце. Колени коричневые, а икры волосатые. Еще ниже бежевые носки — в тон коже.
— При чем здесь я?
— При том, — Марио потер друг о друга ладони. — Я ее купил — ампулу. Оплатил доставку. Но моего курьера вчера ограбили, отняли раствор и, пытаясь скрыться от преследования, плеснули его вам в сок.
Она будто вышла из дремы, вздрогнула:
— Вы шутите?
— Увы, не шучу.
— Какой еще раствор? Он опасный? Мне… будет плохо?
Лана вдруг почувствовала себя мутантом. Нет, человеком, который вскоре станет мутантом, — процессы, наверное, уже запустились: видоизменяются клетки, отращивают новые структуры, неверно делятся, уплотняются… Ей моментально захотелось «выписить» его из своего тела — сесть на унитаз и мочиться, пока чужеродная масса не вытечет до последней капли.
— Я… Мне это было не нужно. Я боюсь!
— Поэтому я и здесь. Вы, вероятно, и не заметили бы, что приняли внутрь нечто необычное, но сегодня на пляже вы поймали вертолет. Верно?
— Да.
— Потому что вам показалось, что замедлилось время?
Все так. Именно так.
— Обычный человек не успел бы, поверьте мне. Эти вертушки очень проворны — в общем, не мне объяснять. Думаю, вы и сами поняли, что произошла ситуация из ряда вон. Кстати, не пытались повторить эксперимент после?
Лана, потеющая от ужаса и смущения, не созналась в том, что — да, она пыталась.
Чай был отставлен на стол; теперь Лана ходила взад-вперед по гостиной, не могла усидеть на месте.
— Что я должна теперь делать, чтобы эта гадость… вышла наружу?
— Ничего. Ее действие завершится примерно через три недели.
— Три недели… странностей?
— Поверьте, я собирался принять этот раствор сам. И свои проблемы решать сам. Но вышло, как вышло, — теперь оно в вас.
— Во мне… — крякнула Лана и вновь на секунду ощутила себя едва ли не разлагающейся на части. Почему-то боялась смотреть в зеркало. — Оно опасно, это нечто?
Она покроется пятнами?
— Нет. Поставщик уверил, что лишь в первый день может наваливаться сонливость. Легкая тошнота, головокружение, понос — побочные эффекты, как у многих лекарств.
Ее тошнило, да. И поносило. А еще она спала весь вечер и ночь, как совершивший перебежку из одного леса в другой сурок.
Многое теперь встало на место: странный вкус допитого арбузного сока, отключка в автобусе, пойманный вертолет, этот самый визит.
— И потому вы выяснили мое имя?
— Мне пришлось, да. Узнать у грабителя подробности, просмотреть видеозаписи, отыскать вас в городе.
«Что еще вы обо мне знаете?» Да ничего. Он не мог знать много хотя бы по причине того, что в Ла-файю она прибыла только вчера.
Хорошо начался уровень. Вот не к месту сейчас неприятности — совершенно. Ей нужно выбирать курс, начинать обучение, обустраиваться, осваиваться, приживаться. А тут какие-то волны, ампула, чьи-то проблемы…
— Я не могу вернуть это вам?
— Нет.
— А выписать новую ампулу? Дорого?
— Невозможно.
— Почему?
Он посмотрел на нее так тяжело, что она не стала спрашивать еще раз, — приняла: невозможно.
— Я должна ждать три недели? А завершить действие этого препарата раньше никак?
— Никак.
Она, вероятно, думала совершенно не о том, о чем гость, — тот смотрел на нее пристально, даже угрюмо, а она, как раненый солью медведь, продолжала слоняться по комнате и заламывать руки.
— Три недели… Как же я буду на курсах? А спать ночью? Я буду спать ночью? Сонливость, вроде бы, прошла, но мне теперь как-то… муторно.
Мистер Кассар кружил за ней взглядом-магнитом. А стоило Лане замолчать, спросил:
— Так вы мне поможете?
И странная нервная хрипотца мелькнула в его голосе.
Он предложил ей десять тысяч авансом и еще десять по завершению работы. Сообщил, что требуется немногое: научиться видеть в «замедленном режиме сознания» сияние, испускаемое драгоценными камнями, запомнить то, которое дает сапфир, а после — через две недели — выбрать из предложенных именно его. Не аметист, не рубин, не хризолит, не алмаз — сапфир. И Лана тут же задалась вопросом — что именно в нем такого, в этом сапфире?
— Почему просто нельзя выбрать его по цвету?
— Потому что там, где придется выбирать, все драгоценные камни прозрачные.
Как странно.
— А сами вы не можете?
— Без раствора — нет.
Десять тысяч — большие деньги. Ей хватит и на курс, и на жизнь. С «двадцаткой» можно какое-то время вообще не работать — ходить по барам, ресторанам, заниматься шопингом, наслаждаться отдыхом. И только потом задуматься о работе. Вот только не покидала мысль о том, что все это «подстава». Слишком легкие деньги. Или не слишком?
— А если я не смогу?
— Сможете. Вы научитесь.
— А если все-таки не смогу?
«На нет и суда нет», — Марио пожал плечами, однако взгляд его остался хмурым и сделался еще тяжелее.
— Вы заберете деньги?
— Аванс в любом случае останется у вас.
Он не хотел говорить об отрицательном результате — она видела. Но десять тысяч будут ее, и это большие деньги. Для нее большие.
— А вы меня не разыгрываете?
Сидящий мужчина на шутника не походил. Он, скорее, походил на того, кто о чем-то умалчивает — о важном или нет?
— Этот камень дорого стоит? Ваш сапфир?
— Очень.
— Миллионы?
— Нет. Его невозможно продать. Но он дорог… для меня.
— Ясно.
Ей ничего не было ясно. Как-то все слишком быстро, нахрапом. И пусть многое из последних двух суток стало понятно, из жизни ушла размеренная леность — теперь предстояло работать над непонятной задачей, трудиться, волноваться, две недели ожидать результатов. Желательно, хороших результатов.
«Но независимо ни от чего, ее кошелек потяжелеет на десять тысяч баксов. При удачном исходе на двадцать».
— Скажите, вы меня не обманываете, Марио? — Лана кое-как заставила себя вновь опуститься в кресло. — Вы не втянете меня в темную авантюру, которая испортит мое пребывание на уровне? Это не воровство, не криминал?
— Нет. Клянусь вам.
Он отвечал серьезно. И как будто чем-то болел — не телом, но душой. Выглядел напряженным, даже суровым, почему-то неспособным улыбаться.
— Что-то зависит от этого, да?
— Многое.
«Ему нужна ее помощь, действительно нужна», — промелькнула странная мысль, и от нее не стало легче — наоборот.
Лана, пытаясь принять важное решение, вздохнула. Она верила ему. И не верила. Хотелось продолжить беззаботно существовать, однако хотелось и получить выгоду. Почему нет, если та плывет в руки? И выгода, и помощь. Но свербела тревога.
— А, если у меня не получится вновь погрузиться в то состояние? Ведь я пыталась сегодня — не вышло.
Вот и призналась.
— Получится. Пойдемте.
— Куда?
Он встал. Зацепил очки дужкой за вырез футболки, зашагал к выходу на террасу. Оглянулся еще раз, качнул головой.
— Пойдемте. Я вам кое-что покажу.
И она поднялась с кресла.
Снаружи Марио какое-то время озирался. Оценивал взглядом то плетеный стул, то стол, то огромный пустой вазон у двери — что-то искал. Остановился на цветочном горшке поменьше, быстро подошел к нему, поднял, развернулся и… со всего маху запустил им в Лану.
Та в ужасе вскинула руки, защищаясь, хотела одной прикрыть лицо, а второй отбить летящий предмет и… соскользнула в «замедленное время». Гудел на одной ноте океан, пристальный взгляд Марио превратился во взор восковой фигуры, вращающийся цветочный горшок завис перед лицом. И тогда она, как и в прошлый раз, усилием воли приказав телу двигаться, успела скоординировать движения рук таким образом, чтобы ухватить предмет пальцами за кромку и остановить его полет. А, едва выскользнув в нормальное время, тут же заголосила:
— Вы сумасшедший?! А если бы я не успела?
Кассар выглядел спокойным.
— Успели бы. Химик так и говорил, что поначалу для «погружения» может требоваться динамический объект. Опасность.
— Опасность? Вы что, всякий раз теперь будете швырять в меня все, что под руку попадется?
— Если будет нужно.
— Вот спасибо!
Лана приказала себе успокоиться — перевела дыхание, отставила горшок подальше — смотреть без содрогания теперь на него не сможет. Это всего лишь эксперимент. Эксперимент. Ей никто не хотел разбить лицо.
— А кто такой Химик?
— Химик — тот человек, которые изобрел раствор.
— Ясно.
Сердце все еще стучало гулко — запоздало пустилось в галоп и все не желало переходить на нормальный темп. Хотелось выпить.
— Теперь убедились, что у вас получится?
— Да, спасибо. Повторять не нужно. Пока не нужно.
— Я и не собирался. Простите, что не предупредил, но тогда бы исчез эффект внезапности.
Чудесно. А выпить нечего — шампанское накануне она так и не купила. Пожадничала. Может, действительно принять авансом десять тысяч, а после как следует напиться?
Стоя у двери, Марио произнес в третий раз:
— Позвоните мне. Как определитесь. Я буду ждать.
И в третий раз Лана, стоя на своем, качнула головой.
— Позвоню только в том случае, если соглашусь.
— Вы точно не хотите принять аванс?
— Точно.
Нет — возьмешь чужие деньги и моментально станешь «должен». Исчезнет легкость, запястья скуют невидимые наручники, и вместо того, чтобы жить, только и будешь думать о том, как отработать взятую в долг сумму. И не важно, что говорил «десять тысяч в любом случае останутся у вас».
Хороша замануха.
Нет, и точка. Бутылку шампанского Лана, в конце концов, может купить и на свои.
Гость все не уходил, мялся. Подыскивал правильные слова и не находил их; наконец, сдался.
— Я буду ждать.
— Всего доброго, мистер Кассар.
— Всего доброго, Лана.
Он ушел — Слав-те-Господи. Глядя через дверной глазок на то, как шагает по дорожке к выходу темноволосый человек, Лана думала о том, что через минуту она обязательно выскользнет следом и запрет калитку.
* * *
(William Joseph — Cinema Paradiso)
Три месяца назад он ужасался прикасаться к вживленному в тело металлу — чувствовал себя недо-роботом, ущербным и приговоренным к казни человеком. Одномоментно растерял радость от привычного: хождения на работу, траты времени на продумывание рулевых систем, больше не рисовал яхты. Забросил собственные традиции и ритуалы, не звонил старым друзьям, почти ни с кем не общался. Если пил, то редко и не по многу — чувствовал тошноту при мысли о том, что спускает последние отведенные дни в унитаз и страдает похмельем вместо того, чтобы любоваться тем, что вокруг.
А любоваться он научился. Сквозь тоску. Всякий раз, заказывая любимых лангустов или омаров, размышлял о том, что, возможно, пробует их вкус в последний раз. Пьет вино в последний раз, созерцает рассвет или закат в последний раз. Быть может, завтра он проснется и не захочет жить — и плевать, что счетчик еще тикает, что еще есть дни — неделя, две, три…
Марио любовался городом и сегодня. Розоватым в опускающемся солнце свечением улиц, умиротворенными лицами прохожих — в Ла-файе умиротворенными выглядели почти все — отдых как-никак. Слизывал с них улыбки, чужую радость, дышал не своим счастьем, примерял на себя чужие эмоции, временно пропитывался ими. И более ни к чему не привязывался. Безо всякого замедляющего время раствора вдруг ловил себя на мысли, что стоит и смотрит на качающиеся на ветру листья пальм, ловит краем глаза движение машин, пребывает здесь и нигде. Везде сразу.
Розетка отбирала жизнь. И учила ее же ценить. Более никого не осуждать, не ввязываться в споры, не тратить время на обиды — все слишком скоротечно, а вокруг столько прекрасного.
Лана позвонит. Может быть. А, может, и не позвонит. Он предложил ей слишком много или слишком мало — Марио не знал, не хотел об этом думать. О том, что если она не позвонит, ему придется выискать другие методы воздействия — уговаривать, умолять, доплачивать, давить. Давить не хотелось. Хотелось жить — еще чуть-чуть, еще немного. Хотелось расслабиться, научиться вновь дышать полной грудью, избавиться, наконец, от осевшей в сердце пылью тоски. Хотелось свободы.
В этот вечер он впервые поехал в безлюдную бухту и искупался. Долго сидел на берегу, обсыхал, специально не вытирал волосы — да и нечем, — чувствовал, как по шее стекают капли, слушал океан. Волны стихли, сделались покладистыми и стеснительно подкатывали к ногам. В оранжевом, похожем на стекло мокром песке, отражалось оранжевое небо. Оно горело, тлело, делалось все темнее над головой и у горизонта, полыхали разводами прощальные облака.
Домой он вернулся затемно. Уставший, но с надеждой. Ополоснулся, отмыл волосы от соли, долго стоял перед зеркалом в ванной — смотрел на так редко в последнее время обнажаемый торс. На ромбовидную и даже по-своему красивую витую «розетку» — кто-то однозначно наслаждался, создавая ее дизайн. «Розетка» походила на вплавленный в кожу амулет с тускло горящим посередине камнем — сейчас ониксом. Металлические края, орнамент на лепестках и по кругу, цепко держащие самоцвет, как на женских кольцах, коготки-лапки…
Интересно, думал Марио почти без интереса, если поставить в углубление сапфир, как именно она исчезнет? Придется ли искать Комиссию, чтобы удалили, или же растворится сама? Останется ли след? След бы его не напряг.
Спустя минуту Мо плеснул в лицо водой, почистил зубы и натянул майку. Вышел из ванной, погасил свет и проверил, что телефон у него с собой. Теперь он должен быть всегда с собой.
