Глава 11
— Я называю ее Долиной Золотых листьев или Золотой долиной. Там всегда стоит бархатная осень и чудесная погода. Странное, но очаровательное место с застывшим временем. Вам очень понравится, я думаю.
— А вы часто там бываете?
— Иногда. Когда хочется тишины и покоя. Какого-то особенного, светлого покоя.
Марика откусила кусок горячего, но нежного мяса и качнула в руках палочкой; впереди, в низине, под покровом ночи дремал лес, волнистая шапка из крон напоминала бархатистое море. Если присмотреться, то, несмотря на тьму, можно разглядеть ветки, стволы сосен, прогалины. Как будто некто, остающийся в темноте, подсвечивал картинку тому, кто желал увидеть детали, — включал невидимые фонарики, мол, на, смотри. Над лесом застыла тишина и далекое бесконечное небо, с которого смотрели, перемигиваясь, любопытные звезды.
Они ели шашлыки. Да, самые настоящие.
Майкл выстругал ножом две пригодные для жарки палочки, Марика долго и нудно объясняла котелку, что от него требуется: рисовала мысленные картинки, пыталась передать вкусовые ощущения. Мини-повар думал дольше обычного. А после неожиданно выдал вполне себе пригодные для жарки кусочки — уже маринованные и в специях.
Она понюхала и радостно улыбнулась. Арви понюхал и чихнул.
Костер все еще пах жиром и мясом, будто угли поспешили впитать свою долю — вам вкусно и нам тоже. Шашлык таял на языке.
Откуда мясо? Кто мариновал?
Марика более не задумывалась об этих вопросах. Есть — и радостно.
Она все еще на Магии, дошла почти до самого конца, осталось немного… Скоро сможет обедать в дорогих ресторанах, заказывать обычную, приготовленную живыми поварами еду и не гадать об устройстве странных предметов. Скоро многое останется в прошлом.
А пока есть это место. Этот бесконечный, похожий на выпуклую сеть с древесной текстурой лес; есть лежащий, нет, даже развалившийся у ног Арви; есть четыре семечка в кармане — семечка, которые она сумела сохранить, несмотря ни на что. Не потерять, не потопить, не отдать.
И даже не набрать лишних. Хотя могла бы.
Майкл жевал шашлык с удовольствием. Как будто не мог просто открыть дверь в Нордейл, зайти в ближайшее кафе раамской кухни и попросить жареный кусок мяса.
Нет, здесь все казалось особенным. Нежным, чудесным и именно особенным.
Трещали подброшенные в костер дрова, кружили, хаотично устремляясь в небо, искры.
— А бабочка? Что она означает?
Он так и не объяснил про второй символ. А теперь смотрел на нее с улыбкой.
— Это Пруд Бабочек. Уровень редко открывает его путникам, и я бы не хотел смазывать ваше впечатление о нем своими рассказами. Пруд расположен в центре Золотого леса, там очень хорошо сделать привал на денек, отдохнуть, покупаться. Заодно половить бабочек. Вдруг получится?
Марика так и не поняла, шутит проводник или нет. Зачем ей ловить бабочек? Но покупаться можно, это с удовольствием.
— Получается, я уже завтра туда дойду?
— Скорее всего. Я бы сказал, даже к обеду. Так что сегодня можете ложиться спать в предвкушении хорошего дня.
— Слушайте, — вдруг выпалила она едва подумав, — а пойдемте со мной? Если вы не заняты…
— С вами?
На лице Морэна плавали оранжевые отсветы от переливающихся углей, глаза смотрели удивленно.
— А почему нет? Ведь вместе будет веселее, мне будет с кем разделить радость и впечатления от нового места. А вы просто отдохнете. Покажете мне все. Ведь… — в этом месте она запнулась, пережив очередной прилив нахлынувшей грусти. — Ведь мой путь уже почти закончился.
Наверное, он почувствовал ее тоску, потому что спустя минуту раздумий ответил:
— А пойдемте! Зайду за вами в десять. К этому времени уже проснетесь?
— У меня нет часов, — Марика рассмеялась. — Но, наверное, уже проснусь.
— Ничего, я постучу по палатке, если что. Песню спою.
«Серенаду», — шутливо прозвучало без слов.
Какое-то время они смотрели друг на друга улыбаясь.
Он. Она. Костер.
И причмокивающий во сне сервал.
Привычно нависал сверху треугольный свод палатки, тускло светилась поверхность зеркала.
«Над нами, наверху, есть нечто. То, что правит этим миром и другими».
Очередная не то сказка, не то притча; Марика читала ее с удовольствием.
— А есть другие?
«Есть. Но сейчас не об этом. Оттуда следят за каждым: смотрят, наблюдают, ведут».
— Что значит ведут?
Лао сформировало еще один абзац текста. Если бы в ручку был встроен индикатор эмоциональности предмета, он бы показал, что в эту минуту зеркало чувствует себя важным, пыжится от гордости за выдаваемые знания, радуется, что кто-то слушает, — по крайней мере, так казалось.
Майкл ушел некоторое время назад, снаружи догорали угли, под одеялом было тепло и уютно. Почти просохли от вечной сырости сапоги.
«У каждого, кто находится в этом мире, есть Путь. Путь, намеченный Создателем, Путь, соответствующий замыслу, — единственно верный для каждого. Люди, сворачивающие с него, всегда получают шанс вернуться, но не всегда возвращаются. За этим наблюдают. За суету, спешность и сомнения отдаляют желаемое, выстраивают новые препятствия. За спокойствие и неспешность хвалят…»
— А как хвалят?
«По-разному. Помогают выстроить цепь событий, которая ведет к желаемому человеком результату. И только тому, кто способен жить не во лжи, но в щедрости, оставаться спокойным, без суеты, спешки и метаний, дают больше, чем запрошено».
— Намного больше?
Жадина она все-таки.
«Больше».
— Здорово.
Марика зевнула, мечтательно потянулась и почмокала губами, совсем как Арви.
— Понятно. То есть жить в суете и спешке нежелательно. Слушай, так это совсем как здесь, на Магии. Если идешь плохо, без понимания, — Уровень постоянно удлиняет дорогу, а если осмысливаешь свои действия, приходишь к верным выводам и становишься лучше, то дает бонусы. Как завтрашний Пруд Бабочек, да?
«Весь мир есть Магия. И единственная в нем цель — быть лучшим из того, кем ты можешь быть. Не лучше кого-то, но лучшим проявлением себя самого».
— Это я уже поняла. Отчасти. Хотя, знаешь, учиться этому и учиться. Жизни не хватит.
«Хватит. Спи, завтра хороший день».
— Ага, ты тоже, — раздался сонный шепот. — Спи.
Поверхность Лао погасла. Раздумывая о Долине Золотых листьев и желая, чтобы поскорее настало утро, Марика укуталась в одеяло с головой.
Арви сбрендил от счастья — не то крепко выспался, не то перенял звенящее радостью настроение от людей — и теперь с упоением гонялся за невидимыми в траве зверушками. То замирал, прижав уши-локаторы к голове, то кидался вперед, взлетал почти вертикально, растопырив розовые подушки лап и выпустив когти. Откровенно наслаждался жизнью.
Кого он ловил, Марика так и не поняла: кроликов, мышей? До этого момента она не видела ни тех, ни других и несколько опасалась, что с минуты на минуту сервал принесет в зубах чью-нибудь дохлую шкурку. В качестве гордости за себя и презента для нее.
Тьфу-тьфу через плечо и чур ее…
— Как кроссовки, не малы?
— Нет.
Шагали вот уже час. Майкл, как и обещал, пожаловал с самого утра — бодрый, чисто выбритый, оптимистичный. И пахнущий так, что Марику, как неисправный компас, постоянно вело в его сторону.
Пришел, принес ношеные кроссовки. Попросил померить.
Она не стала спрашивать чьи, а он не стал уточнять. Убедился, что сели нормально, и улыбнулся.
— Оставьте сапоги здесь. Не думаю, что они вам больше пригодятся.
— А как же в мусорку? Или администраторше на выходе? Она ж меня съест, когда будет проверять инвентарь.
— Не съест. Я ей их унесу потом, выйду через портал. Забудьте, это мелочи. Зато идти до пилона в этом вам будет куда удобнее, холодно уже не будет.
Наверное, боги ушами мистера Морэна все же услышали ее молитвы и послали легкую обувь, о которой она мечтала не первые сутки. Стопы были счастливы: в них больше не давила ребристая подошва и края рваных стелек, сбоку не хлюпало, а сверху не сжимало. Шагать стало непривычно легко — ноги не отягощал лишний груз. Не болталась вокруг талии и толстовка — ее повесил себе на заплечную сумку проводник. Просто улыбнулся, протянул руку — и она отдала, не стала спорить. А теперь, избавившись от, казалось бы, привычных, но утомительных атрибутов и напоминая себе молодую лань, резво бежала по сухим листьям почти вприпрыжку.
— Слушайте, а ведь уже скоро?
Майкл усмехался и ничего не отвечал. Молчал, бросал короткие взгляды на часы, иногда всматривался в невидимые указатели или поглядывал на изумительно синее без единого облачка небо.
Становилось все теплее, но не жарко или душно, а просто теплее; Марика расстегнула кофту. Интересно, долго ли идти? До обеда недалеко, очень бы хотелось увидеть хваленые места.
Из зарослей вынырнула довольная желтоглазая морда Арви: из-за темных полос вокруг носа и приоткрытого рта казалось, что сервал улыбается. Через секунду, уловив слышный ему одному шорох, он вновь скрылся в кустах.
— Знаете, я тут подумала, — спустя несколько минут Марика, которой очень хотелось диалога, в очередной раз пристала к шагающему впереди мужчине, — когда дойдем до места, я попрошу у котелка сэндвичей с тунцом на обед. Вы любите тунец? Или попросить что-то другое? Картошки, рагу, может, капусты?..
— Золото.
— Что? — она удивилась. — Попросить золота?
— Да нет же, смотрите.
Марика проследила за указывающим вперед пальцем и ахнула. В двадцати шагах от них начинался золотой — он не обманывал, — не красный, багряный или оранжевый, а абсолютно золотой лес.
Листья переливались, будто светились изнутри. На ощупь обычные, гладкие, с прожилками, но совершенно необыкновенные на вид. Золотые.
Она шла распахнув рот. Не замечала ни улыбки Майкла, ни его смеющихся глаз, когда она то касалась веток, проводила по ним пальцами, то подбирала опавшие на землю пятиконечные, похожие на кленовые листочки.
В конце концов Марика набрала их целый ворох и, не замечая, что спотыкается о корни, любовалась необычным букетом.
— Как такое может быть? Они же волшебные! Все деревья тут волшебные!
— А я говорил.
Ей нравилось абсолютно все: легкость собственных шагов, воздушность настроения, мерцающий пробивающийся сквозь кроны желтый свет, прозрачность и чистота воздуха, кувыркающийся в попытках поймать летающего жучка Арви — первое попавшееся в поле зрения на Магии насекомое.
— А теперь — та-дам! Пруд Бабочек!
Майкл наклонился, чтобы пройти под низко висящими, словно шелестящий вход, ветвями; Марика юркнула следом за ним, на секунду прикрыла, чтобы не оцарапать, лицо ладонями, а после застыла, как вкопанная, и ахнула во второй раз.
— Их много! Бабочек! И эти лилии — это же гигантские плавучие листы! Такие огромные! Посмотрите: синие, белые, красные, зеленые! Я в жизни не видела столько бабочек!
Поверхность раскинувшегося посреди леса пруда застыла под синим небом зеркалом — беспечной, ровной гладью, на которой тут и там на расстоянии прыжка друг от друга плавали широкие округлые листья-плоты. А сверху, то взмывая в воздух, то вновь присаживаясь на зеленые ковры кувшинок, безмятежно порхали десятки — сотни! — разноцветных бабочек.
— Зачем они здесь? Почему столько?
— Никто не знает, зачем и почему. Но это место уникально.
— Я вижу.
— Нет, не только тем, что вы видите, но еще и тем, что это место-бонус.
— Что значит «место-бонус»?
Майкл скинул сумку с плеча на траву — сочную и зеленую — и, не отрывая взгляда от безмятежного водоема, пояснил:
— Я советую вам не только искупаться, но и попытаться поймать хоть одну бабочку. Попробуйте, приложите усилие. Если сможете — Магия однажды наградит вас подарком.
Она смотрела на него, распахнув рот; понимала, что напоминает восторженную дурочку, но едва ли могла что-то с этим поделать.
— А откуда вы это знаете?
— Просто знаю.
— Вы их ловили?
— В свое время.
Марика огляделась вокруг; внутри боролись радость и смущение. Как купаться на виду у проводника? В одежде? Ведь не голой же? И чем ловить бабочек?
На второй вопрос Майкл ответил сам — угадал ее мысли:
— Там, чуть подальше, на берегу есть сачки. Побольше и поменьше.
— Но откуда?
Он, казалось, забавлялся ее изумлением.
— Они всегда здесь есть, если кому-то вдруг захочется половить бабочек. — На этот раз у Марики не нашлось даже слов — лишь открылся и закрылся рот. — А я оставлю вас на час, если вы не против. Изольда прислала сообщение, что пришли новые договора с поправками, я должен их подписать. А через час или полтора я вернусь. Тогда и пообедаем, хорошо?
— Хорошо.
Она кивнула так браво, что упали на лицо рассыпавшиеся по плечам локоны.
Отплевываясь от воды, Марика отбросила мокрые пряди со лба, хлопнула по краю листа ладошкой и заорала:
— Арви! Да не пастью! Ты же ее съешь! Лапами прижимай! В рот не суй, слышишь?
Кот увлекся по полной: скакал по кувшинкам взад-вперед, взвивался в воздух в самом центре сверкающего роя и клацал зубами; как ни странно, он совершенно не боялся воды. Пытался ухватить трепещущие крылышки, метался от одного листа к другому и в конце концов плюхнулся в воду.
Марика звонко смеялась.
Она и сама оказалась в воде раз, наверное, в тридцатый, пытаясь накрыть крылатых баловниц то сачком, то пальцами, то сложенными домиком ладошками. А теперь бултыхала в теплом, как парное молоко, подводном течении ногами и радостно улыбалась. Сначала боялась, что внизу окажутся неприятные на ощупь водоросли или что-то еще, но лилии, казалось, вообще не крепились ко дну — под ними не обнаружилось ни жил, ни лиан, ни корней. Прозрачная вода и теплый бархатистый песок. Если выпрямиться и встать — как раз по подбородок.
Очередная синекрылая красавица уселась на край прогретой кувшинки прямо перед носом; Марика хитро прищурилась, рассматривая рисунок из желтых и белых колечек.
— А-а-ах!
Очередной прыжок, громкий всплеск, водопад из брызг и взлетевшая к небу бабочка. Очередной раззадоривший еще больше провал.
Марика выбралась на широкий лист и потрясла головой, вытряхивая из уха воду.
— Давай-давай! Не расслабляйся! Нам велено поймать хоть одну! — крикнула коту и, ловко шлепая по кувшинке босыми ногами, с визгом понеслась к ближайшей стае кружащих насекомых. Судорожно болтался на палке слипшийся и обвисший мокрый сачок.
— Пойма-а-а-а-ю!
Наблюдая за скачущей в одной майке и плавках девчонкой, выбрался на соседний лист мокрый сервал. Чихнул. Почесал задней ногой мокрое пузо и тут же попытался схватить зубами порхающий комок с зелеными крыльями. Промахнулся.
В очередной раз прокатившись по скользкой поверхности листа, с громким визгом обрушилась в воду Марика.
— Я не могу! Я с них просто не могу! — она хохотала, лежа на теплой, казавшейся чуть резиновой поверхности листа, раскинув в руки в стороны и глядя в небо. — Так ни одной и не поймала, представляешь? И это за целый час, наверное! Но та-а-а-ак хорошо… Какое же тут классное, затесавшееся в осень лето! Кто бы знал, что существуют такие места.
Валялся на соседней кувшинке ушастый и довольный, казавшийся свежевыстиранной игрушкой с пятнистой шерстью Арви. На секунду поднял голову, слушая человеческую речь, и тут же снова уронил ее на лист. Утомился. Вытянул перед собой все четыре лапы и покосился на крылатых насекомых.
— Да оставь ты их! Ну, не поймали, и ладно.
Странно, как хорошо. Ни проблем, ни забот, ни мыслей. Просто теплый день, вода, Золотой лес вокруг и первозданное льнущее к душе спокойствие.
Марика закрыла глаза и, кажется, задремала; пригревало, высушивая капли на лице, солнце; холодила кожу облепившая грудь и живот сырая майка. По телу разлилась приятная тягучая усталость, как часто бывает после бурной активности, тогда так приятно растянуться и всласть полежать.
Проснулась она неожиданно, просто распахнула глаза и тут же увидела, что на груди сидит бабочка: медленно складывались и раскладывались разделенные на четвертинки крылья — красные с розовыми прожилками. Не медля ни секунды, Марика накрыла ее руками, почувствовала, как испуганно забились о кожу ладошек крылья пленницы, и счастливо захохотала:
— Я ее поймала, Арви! Все-таки поймала! Один-ноль в нашу пользу!!!
* * *
— Получается, вы и сами не знаете, каким образом Уровень генерирует пространство? Что может оказаться за следующим поворотом, где границы, куда все это ведет?
— Нет.
— И общей карты для вас как для проводника тоже нет?
— Есть. Но на ней тоже указано далеко не все.
— Как странно.
Они просидели у пруда почти до заката. Занимались тем, что называется «ничегонеделание»: ели, пили, сушили одежду, жгли тонкие веточки, смотрели на бабочек и разговаривали. Как будто выходной. Просто выходной — ленный день, косые лучи закатного солнца, искрящиеся в них стайки насекомых, тихий и редкий плеск воды, изредка пробуждаемой ветерком, молчаливое озеро с кувшинками.
Несмотря на тишину и отсутствие полезных дел — движения вперед, поиска и достижения целей, вечного стремления вдаль, — Марике казалось, что она живет. Не просто сидит на берегу, а полноценно проживает каждое мгновение: растворяется в нем, пропитывается, зависает в воздухе, парит над зеркалом воды вместе с неугомонными бабочками, наслаждается медленно переливающимися из одной в другую секундами.
— Получается, вы часто ходите, не зная дороги?
— Я знаю цель.
Майкл повернулся и посмотрел на нее. Красивое мужественное лицо, черные ресницы, серые глаза, тень щетины на подбородке. «С ним так хорошо, — думалось ей отстраненно, — почему с ним так хорошо?»
— Когда знаешь цель, не обязательно знать дорогу, которая к ней приведет.
Марика крутила в пальцах ножку от светящегося листика — тонкую и чуть изогнутую. Сам пятипалый листик лопастью пропеллера вращался вслед за ней. Давно высохли мокрая майка и волосы, теперь они слиплись завивающимися сосульками. Нечем расчесать, кроме пятерни.
— Как жаль, что многие пропускают это место. Здесь так красиво.
Глаза жадно ощупывали ласкающую взгляд картинку, запоминали стоящий за прудом Золотой лес, струящийся сквозь него свет уходящего солнца.
Почему она задает одни вопросы, когда хочет задать совсем другие? Почему не спросит о том, что волнует по-настоящему? Увидятся ли они вновь? Можно ли попасть на Магию во второй раз? Не оставит ли он свой номер телефона?
Нет, такое она не спросит; Марика знала об этом и отстраненно, приняв неизбежное, тосковала. Не спросит, и все, нет причин. У Майкла своя жизнь — каждодневный не совсем понятный ей труд в этом дивном месте, а она почти дошла до конца. Сегодня они сидят вместе — странники, чем-то привлеченные друг к другу, — а завтра станут незнакомцами. Ей выходить в дверь, ему ставить галочку «Выбыла с Магии». Так уже бывало с Роном, дедом, даже Тэрри: диалог, пусть даже не единственный, — не повод для знакомства. Она научилась.
— А я расстался с Анной, — вдруг ни с того ни с сего признался Майкл, и Марика резко повернулась в его сторону, впилась глазами в спокойный расслабленный профиль. Судорожно ощупала глазами сложенные без движения на коленях ладони, легкий наклон головы, безмятежный, устремленный вдаль взгляд.
К чему сказал, зачем? Что ответить?
Она против воли почувствовала радость — кто-то приоткрыл в душную камеру форточку, и потянуло сквозняком.
— Мне жаль, — выдавила наконец.
Прозвучало насквозь фальшиво.
* * *
Он все сидел, глядя на тлеющие янтарные угли, а вокруг, в просветах между принесенными к пруду листьями, светились клочки земли. Они были похожи на домики для фей и на вделанные в землю фонарики, освещающие вокруг себя траву; такие устанавливают в садах для красоты, или вокруг памятников, или у фонтанов для подсветки.
Красиво. Но он ни разу не попытался унести хоть один домой. Может, потому, что его дом находился здесь?
Она ушла, потому что он посоветовал. Сказал, спать в Золотом лесу не стоит — здесь наслоение граней, здесь снова можно провалиться в осознанный сон. Объяснил, что пойманная бабочка, которая растворилась у нее прямо в ладонях (сколько было обиды и удивления! Он каждый раз усмехался, вспоминая это), проявит себя позже. Не сейчас. Он не знает когда.
Марика успокоилась. Она ему верила.
А он отчего-то хотел ей предложить свою ладонь. Чтобы вести не позади, но рядом; чтобы держать, ощущать ту искру, тот пульс интереса и любопытства, что постоянно бился под ее кожей; чтобы просто идти вместе.
Как глупо.
Они говорили о многом и ни о чем.
Майкл изредка ворошил пытающиеся уснуть угли, снимал с них одеяло из корочки пепла, смотрел на вьющийся ровной спиралью — к вечеру ветер стих полностью — в потемневшее небо дымок и сам не знал, о чем именно думал.
О себе. О ней. О мире. О том, что будет скучать привыкший к человеку сервал. И о том, что из Марики получилась бы хорошая ученица.
Много чего, наверное, получилось бы.
Над головой застыли безымянными созвездиями — каждую ночь новыми, не обозначенными ни на одной карте, — далекие огоньки звезд.
* * *
На горизонте все отчетливее вспыхивали молнии. Клубились далекие тучи, все ощутимее пропитывался влагой воздух; скоро гроза дойдет и сюда, принесет с собой шквалистый ветер и тугие дождевые струи. Ночь превратится в потоп.
Пытаясь отыскать место посуше, Марика быстро шагала вперед. Была бы в лесу, уже остановилась бы под одним из раскидистых деревьев, рискуя шагнуть с утра из палатки прямо в лужи; но так как дорожка петляла посреди равнины, продолжала идти вперед, несмотря на сумерки.
— Куда же нам податься, Арви? Встать бы так, чтобы не промокнуть.
Слева начинались каменистые нагромождения и по мере продвижения становились все выше. Сервал, несмотря на то что тропинка здесь забирала правее и через сто метров ныряла в редкую чащу, бежал вдоль них.
— Ты куда, кот? — впотьмах она едва различала его рыжую шерсть. — Ты знаешь, куда идти? Мы ведь ушли с дороги.
Арви на несколько секунд остановился и повернул голову, принюхался — на горизонте блеснуло, долетел далекий, будто закашлялся небосвод, раскат грома — и снова затрусил вперед.
Грот они нашли как раз к тому времени, когда сверху обрушился ливень. Забираясь в него по бесформенным и враз промокшим булыжникам, Марика чувствовала, как рвет капюшон ветер, как бьют по щекам собственные волосы. Перед самым входом она едва не сорвалась — начала скользить вниз, зацепилась ладонями за холодный камень и подвернула ногу. Ойкнула, тихо выругалась.
А несколько минут спустя, поставив палатку, смотрела изнутри сухой пещерки на плотную ливневую завесу, что закрыла выход наружу, слушала шум льющейся воды и грозный, прокатывающийся по небу рокот. С коротким перерывом — лишь в несколько секунд — сверкали молнии.
— Успели. Вовремя.
Сервал лежал рядом, у самой ноги; сквозь штаны ощущалось тепло жилистого тела. Марика осторожно гладила жесткую шерсть ладонью, перебирала спутанные прядки пальцами, вытаскивала из них застрявшие семена растений. Спустя мгновение, будто решив, что не помешает, Арви завел внутренний моторчик — в грохот воды вплелся баритон равномерного мурчания. Марика улыбнулась: за всю историю их совместного существования сервал выказывал удовольствие вслух лишь однажды. И вот сегодня — во второй раз.
Надо же, привыкли друг к другу — человек и кот. Такие разные, но вместе.
«Откуда он тут? — уже не впервые думала она. — Есть ли другие звери? Почему прибился ко мне? И как уходить?»
На последний вопрос отвечать не хотелось — накатывала тоска.
Да, она научилась смотреть в лицо проблемам и собственным страхам, не отворачивалась от них, не избегала, но тут другое… Уходить все равно придется. Скоро. И думать об этом тяжело. Поэтому Марика под блики молний продолжала молча гладить жесткую шерсть.
— Я боюсь перемен.
«Не надо бояться. Чтобы призвать Ветер, нужна решимость; чтобы двигаться вперед, нужна сила тела и духа; чтобы побороть страх, нужна воля. И то, и другое, и третье есть энергия. Научись накапливать ее».
— Чтобы ее накапливать, нужны, наверное, какие-то практики, которым обучает Майкл. Или Источники.
«Не только. Одно лишь твое внутреннее спокойствие и уверенность способны сберечь и преумножить твою энергию».
— А есть такие, кто всегда спокоен и уверен? Есть, Лао? Что-то я не встречала. У всех эмоции, у всех нервы…
«Это вопрос Веры».
Марика вздохнула. Погладила витую рамку зеркала пальцем, пошевелила под одеялом вывихнутой лодыжкой.
Как сильно она, оказывается, привыкла к этому тусклому свету в собственном «домике», к загадочным, но заставляющим задуматься советам Лао, даже к постоянным синякам привыкла. В первый день похода ноги болели неимоверно. Тогда было холодно, тогда она едва не выла от мороза и ломоты в конечностях. После — ступни сводило от вечной сырости, натруженности, от сложных, многочасовых марш-бросков.
А теперь привыкла. И уже перестала замечать их.
Ничего не болит, переходы в несколько километров не пугают. Воздух свежий, пейзажи красивые, ночи тихие, когда с неба не льет, как сегодня… В первый день она думала, что выжить в подобных условиях невозможно, а теперь ценила каждую мелочь. С интересом заглядывала под крышку котелка — что там сегодня на обед? — научилась интуитивно улавливать близкие изменения погоды; радовалась как предстоящим подъемам, так и новым спускам; перестала страшиться встреч с людьми. Все дальше, все ближе…
Ну что ж… Теперь совсем близко.
— Слушай, Лао, — размышления неожиданно прервались, — я вот хотела спросить…
На экране из тумана выплыл знак вопроса: о чем, мол?
— Ты для меня столько делаешь… Да, иногда странно говоришь, иногда непонятно, но все равно стараешься, даешь советы. Скажи, а я могу что-то сделать для тебя?
На долгие несколько минут Лао впало в ступор — туман свернулся в спираль, но новый текст не возник.
Неужели никто раньше о таком не спрашивал, или она ляпнула что-то не то?
— Эй? Ты чего? Я просто подумала, вдруг я что-то могу…
«Просто скажи мне „спасибо“. Этого достаточно».
Марика долго смотрела на ответ. Удивилась, обрадовалась и расстроилась: так просто?
— Спасибо, — прошептала с чувством.
На душе защипало.
Ей снилась палата — та же серая и унылая больничная палата, которую она однажды увидела в Долине Страхов, только в этот раз не было ни доктора, ни прохода рядом с дверью, за которым раздваивалась реальность.
Марика сидела и смотрела в единственное окно. На тумбочке лежали лекарства: наполовину пустые блистерные упаковки с таблетками, ампулы, пипетки, спреи, комок использованных бинтов, заляпанных чем-то желтым и маслянистым. На босых ступнях вновь болтались старые разношенные тапочки.
Серая пижама, ощущение тоски и безысходности, долгой и затяжной болезни. Наверное, она здесь уже долго. Наверное, здесь же и умрет.
Дверь скрипнула.
Марика повернула голову.
Вошел одетый в больничный, накинутый поверх пиджака халат Ричард; хрустнула в его руках окутывающая цветы прозрачная обертка, качнулись концы завитых ленточек — ярких, розовых — словно насмешка.
— Привет, родная. Как ты?
— Я? — тяжелая пауза. — Хорошо.
Наверное, хорошо.
Он неуверенно застыл на пороге, а потом шагнул внутрь и закрыл за собой дверь. Коридор не двоился — она заметила. Второпях попробовал поставить букет в низкий граненый стакан, понял, что тот не устоит, и тогда просто положил цветы на тумбу, поверх лекарств и грязных бинтов.
— Я принес тебе мирацинты. Ты их любишь.
Она безразлично кивнула. Ричард — непривычно встревоженный и заботливый — уселся на пустую, стоящую у стены напротив застеленную кровать; одиноко и жалобно скрипнула пружина.
— Как ты себя чувствуешь сегодня?
Марика задумалась. Если он спрашивает про сегодня, то, вероятно, приходил и вчера? А как она себя чувствовала вчера? Память оставалась мутной, как поверхность Лао; неизменным было лишь ощущение болезни — сковавшего тело неизвестного недуга.
— А как я себя чувствовала вчера?
Посетитель смотрел на нее ровно, как из-под маски. Не человек, а бледная статуя. Почему-то она совсем не порадовалась его визиту.
— Ты приходил вчера?
— Я прихожу каждый день, — тихо и будто оправдываясь, ответил мужчина. — С тех пор как ты…
— А почему не пришел Майкл?
— Кто?
— Майкл. Пусть он придет, скажи ему.
— Кто такой Майкл?
На этот раз тишина сделалась душной, как вата.
— Марика, ты бредишь? Вчера этого не было. Не было таких вопросов.
Она улыбнулась. Почти весело.
— А сегодня есть. Ты ему передай, ладно? Я жду его. Очень. Тогда все наладится.
Сгорбившийся, одетый в мятый белый халат Ричард смотрел на Марику укоризненно.
Она отвернулась и устремила взгляд за окно, на серое, без туч, ровное, серое, прогорклое, как размазанная по ватману сажа, небо.
Проснувшись, она долго слушала, как посапывает снаружи Арви, как стучат капли, и сверлила взглядом темный полог. Спустя несколько минут поняла: не уснет. Зашебуршилась, выбралась из-под одеяла, расстегнула замок палатки — внутрь потянуло сыростью. Проснулся Арви.
Марика сунула ноги в кроссовки, долго возилась со шнурками, потом задом выползла из палатки и закрыла замок. Успокоила сервала — тот вновь улегся на каменистый пол, — подошла к выходу из пещеры и какое-то время стояла, глядя на отсыревший под ночным ливнем лес, на темное, беззвездное небо, на гладкие, влажные спины камней у входа.
Кошмар. Ей вновь снился кошмар — со всяким случается. Полетает вокруг, покружит в воздухе, а затем рассеется, отлипнет, а вместе с ним уйдут и противные ощущения.
Она здорова. Полностью здорова. А если не так, то вернется и проверится, чтобы не волноваться впустую. И вообще, совсем скоро волноваться не придется — ведь она собирается попросить у пилона здоровья.
Влажный прохладный воздух бодрил голову и тело, сон медленно таял.
Марика уже было хотела вернуться в палатку — зарыться в теплое одеяло и закрыть глаза, — когда услышала позади голос:
— Не спится?
Она резко обернулась, застыла и напряглась.
У дальней стены пещеры стоял, опираясь на посох, старичок в светлом одеянии. Длинноволосый, седой, почти белый и… светящийся. В подвязанном поясом балахоне до пола.
«Призрак, — подумалось ей со страхом, — это же призрак».
Она молчала, молчал и старичок. Смотрел на нее задумчиво, но не враждебно, а, скорее, доброжелательно.
— Не спится, правда? — повторил он чуть шелестящим, слышным будто издалека голосом. — Вам снятся кошмары.
— Да, — зачем-то подтвердила Марика и замолчала, будто глотнула воды.
Откуда тут старик?
— Я понял, — тем временем продолжил призрак, — я знаю, чувствую.
— Чувствуете что?
— Что беспокоит людей. Вот вы, — одна из его рук оторвалась от посоха — длинной кривоватой палки — и указала на нее пальцем, — вы сумели избавиться почти от всех страхов, но не от одного. Правильно?
— Какого? — спросила, будто тестируя, знает ли дед правильный ответ, сможет ли ответить на вытянутый с парты профессора билет.
— Болезни, — спокойно ответил тот без запинки. — Вы боитесь болеть.
— Все боятся болеть.
— Нет. Не все.
Белые длинные локоны колыхнулись, когда старичок покачал головой.
Они вновь замолчали. Странно, но Арви не проснулся — не почувствовал неладного; это успокаивало. Ведь в случае опасности дикий кот оправдал бы свое «звание», а тут сопит, будто беда не ходит рядом.
— Давно у меня не было гостей, очень давно…
Дед продолжал ее рассматривать из-под кустистых бровей, Марика чувствовала себя неуютно. Что это — очередное испытание, которого не было на карте? Но ведь тридцать баллов набрано, испытаний больше нет, путь почти завершился. Ловушка? Опять же — зачем? Ведь Майкл говорил, что с этого момента только бонусы…
Призрак с посохом на это слово тянул едва ли.
— …А вы гостья. Что ж, я рад. Позвольте представиться, Хранитель Зеркального Грота.
Чертов кот. Не мог привести в другую, менее значимую пещеру?
— Марика, — нехотя представилась Марика, чтобы хоть что-то ответить.
Как теперь спать? Как ей теперь спать с призраком под боком?
Старичок все еще о чем-то думал и с места не двигался.
— Я могу вам помочь, Марика.
— Помочь чем?
Она чувствовала себя настороженной мышью, у которой под носом возили ароматным сыром: где же скрываются пружины мышеловки?
«С этого момента только бонусы… бонусы…»
— Хотите понять причину своего страха? Хотите перестать бояться?
Хотела ли она вновь пройти через очередную Долину Страхов? Едва ли. Хотела ли перестать бояться болезней? Возможно. Решится ли ответить старику согласием? Наверное, нет…
«Но ведь завтра уходить, — пропел внутренний голос, — завтра уже все, возможностей не будет».
Черт! Черт, черт, черт… почему ее всегда заносит в неприятности? Или же звать это приключениями?
— А будет страшно?
— Нет, страшно не будет. В этом и смысл. Я просто расскажу вам кое-что. Покажу.
Дед улыбнулся, и сделалось чуть спокойнее.
— Пойдемте за мной. Просто шагайте, я посвечу.
Он развернулся и поплыл вглубь пещеры — ни шороха подошв, ни шелеста одежды, ни стука упирающегося в камни посоха.
Не уверенная, что делает правильно, Марика пошла следом.
Они пришли в округлую подземную комнату. Под ногами мягко светился голубоватый песок, потолка свет не достигал — высоко, — терялся на полпути во мраке. Обтесанные до идеальной гладкости камни мерцали черными поверхностями — мерцали гротескно, красиво и, несмотря на страх, спокойно, — тянулись вверх, будто гигантские зеркала.
Марика терзалась сомнениями, сможет ли выйти назад, — шли долго.
— Выйдете, не беспокойтесь. Я зажгу для вас проводник, он укажет путь.
Призрак читал мысли, не иначе.
— Хорошо.
Что дальше? Она в подземной пещере, сверху — скала, снизу — лабиринт из туннелей, палатка осталась у входа. Неприятно и нервно, несмотря на уверения в том, что все будет отлично, глухо стучало сердце.
— Что вы хотели мне показать?
— Сейчас-сейчас, — дед приблизился к одному из зеркал и положил на него ладонь. — Да вы перестаньте уже волноваться, просто посмотрите и послушайте, я же говорил, что все будет хорошо, а Хранитель Грота никогда не обманывает.
Она сделала шаг вперед — под ногами, совсем как на пляже, зашуршал песок.
— Зачем, как вы думаете, людям даются болезни?
— Чтобы испортить жизнь?
Его глаза вблизи оказались голубыми — ясными и прозрачными, словно контуры модели-голограммы.
— Будут ли другие варианты?
— Чтобы наказать? Чтобы напомнить, что существует небесная кара?
Дед смотрел задумчиво и молчал. Затем плотнее прижал ладонь к камню, и тот засветился, как огромный экран телевизора: на поверхности возникли два портрета одного и того же усатого мужчины — слева бледного и взъерошенного, справа чуть розовее и уже причесанного. Марике мужчина показался незнакомым, и симпатичным его нельзя было назвать — слишком одутловатыми и мясистыми выглядели черты его лица.
— Юнас Ургенсон, — заговорил Хранитель. — До болезни артритом страдал приступами агрессии, едва мог контролировать злость. После болезни сделался очень терпимым, смягчился, перестал выплескивать на окружающих негативные эмоции, от которых по большей части страдал сам. Сумел излечиться.
Дед убрал руку и шагнул к экрану правее, Марика автоматически отступила. Со второго камня смотрело мимо нее вглубь пещеры лицо женщины: пухлые губы, по-рыбьи выпуклые глаза, курносый нос.
— Ида Лестетчер. До того как заболела приступами мигрени, часто впадала в депрессии, пребывала в беспричинных расстройствах и меланхолии, не умела найти способ радоваться жизни. После излечения приобрела совершенно иные качества характера: неиссякающий оптимизм, веселость, легкость. Далее: Эдгар Даткинс, машинист, живущий в Ревенпуле…
— Зачем вы мне все это показываете? — прошептала она, глядя на очередные два портрета «до» и «после», где на «после» человек выглядел неизменно лучше.
— Пока просто смотрите, слушайте, пытайтесь анализировать. Больше вам подобной сводной статистики никто не предоставит. Итак, Эдгар Даткинс: до болезни Гаррисона страдал излишней обидчивостью, постоянно искал в других причины собственных неудач, считал, что идеален, но никто этого не замечал. После излечения научился видеть хорошее в людях, выискивать в них положительные стороны…
Марика во все глаза рассматривала портрет обрюзгшего, похожего на грызуна мужчины — это он-то идеален? Вот уж где самомнение…
— Мика Лайван, исключительно эгоистичный и самовлюбленный человек, вдруг перестал быть таковым, когда сумел избавиться от смертельного недуга — поражения кожи вирусом Краго — и основал фонд пожертвований в помощь бездомным, а также создал новый исследовательский институт.
Старичок неторопливо двигался по периметру пещеры: зажигались и гасли под его рукой зеркала, беспрерывным потоком сменяли друг друга незнакомые имена. Марика слушала, затаив дыхание.
— Эстель Бьенсон… очень завистливая особа… подхватила болезнь Шугуа, причем сразу в четвертой стадии, что случается крайне редко… знаете, насколько сильно она поменялась, излечившись? Вы не поверите… А Раян Бэйли? Этот человек презирал всё и всех, не было ни единого человека, которого бы он уважал… Болезнь почек… Излечился… Здесь у нас Саманта Роуз: она любила хаять не только людей, но и Творца. Каждую ночь, вымещая злость… Заболела ахронемой печени… Не вылечилась. Доминик Пойнт… Эмилио Блант… Рашель Миллиони…
Кто-то вылечился, кто-то не вылечился, но тот, кто сумел исцелиться, — изменился. Марика, у которой от обилия имен и названий различных заболеваний начала кружиться голова, поняла это совершенно точно.
— Вы проводите параллель между болезнью и изменением качества характера. Вот что вы делаете.
— Именно так. А что такое есть болезнь, что? Вы дали мне неверный ответ, предположив, что это наказание.
— Тогда что же — панацея от грехов?
— Хотите, я покажу вам ваши потенциальные болезни и какие изменения произойдут с вами после этого?
— Не хочу, — выдавила она глухо. — Вы обещали, что не будете пугать. Не хочу.
— Хорошо, как скажете, — примирительно покачал головой Хранитель, — не хотите, и не буду.
Он убрал руку с погасшего камня-зеркала и положил ее сверху на ту, что уже держал на посохе, качнулся вперед. Пещера вновь погрузилась в полумрак, подсвечиваемая лишь поднимающимся от голубоватого песка светом.
— Неужели вы еще не сделали верного вывода? Не увидели, что любая болезнь есть не что иное, как урок? Урок, который обязательно стоит преодолеть?
— А что, без болезней лучше стать нельзя?
— Иногда можно, иногда нет. Вы ведь знаете, что люди иногда не слышат.
— Не слышат чего?
— Садитесь, — старичок мягко указал на песок, — он теплый. Мы немного побеседуем, это не займет много времени.
Чувствуя, как дрожат колени, Марика опустилась на влажное дно Грота.
— У каждой болезни есть предвестник, вы не замечали? Множество признаков, указывающих на ее приближение. И этими признаками могут служить не только физические недомогания, но в первую очередь эмоциональный дисбаланс. Верно? Вы начинаете злиться или расстраиваться, обижаться, гневаться, испытывать крайние степени различных эмоций — это уже дисбаланс, поверьте. Многие не замечают, а зря: на подобное всегда стоит обращать внимание.
— Хорошо, но болезни возникают не только от эмоционального дисбаланса, так?
— Большинство, как ни странно.
— Есть еще инфекции, вирусы, бактерии…
— Марика, — прервал призрак, взмахнув ладонью, — как вы думаете, все-таки зачем человеку болезни? Даже если от вируса?
— Не уверена. Не знаю, — она напыжилась, надулась. Не хотела смотреть старичку в заботливые глаза — тема тяготила, хотелось вернуться наверх в палатку и лечь спать.
— Чтобы человек чему-то научился, развился. Болезнь есть не что иное, как предостережение или предупреждение о том, что о чем-то стоит задуматься. Осознать, проанализировать, изменить. Чаще всего это касается поведения. Если человек слышит сигнал до того, как наступает критическая стадия заболевания, и задумывается — не просто задумывается, но делает верные выводы, — хворь отступает сразу же.
— Но как кто-то может услышать сигнал? Откуда?
— Здесь нет ничего сложного, — дед примирительно развел руками; посох наклонился, как накренившаяся под шквалистым ветром мачта. — Нужно просто спросить Небо: что оно пытается нам подсказать? От чего уберечь? От каких ошибок?
— Вот я и говорю, что болезнь — наказание за ошибки!
— Не совсем так. Болезнь есть способ дать вам знать, что где-то начались ошибки, которые можно исправить.
— Но некоторые умирают!
— Не исправляют, да. Не хотят задумываться, ленятся, боятся, не желают, как я уже говорил, слышать.
— Но зачем всем развиваться?
— Потому что жизнь — это путь развития, и на нем не стоит застревать на одном месте, это неверно.
— А если кто-то не хочет развиваться?
— Есть и такие, — старичок замолчал; его полупрозрачное лицо сделалось разочарованным. — И моя лекция им вряд ли помогла бы.
Какое-то время, негодуя на себя за то, что все-таки спустилась в пещеру, Марика пыхтела, вспоминая, сравнивая, перемалывая и сортируя полученную информацию. Затем спросила:
— А как же несчастные случаи? Автомобильные аварии, катастрофы, неудачные стечения обстоятельств, смерть близких — это тоже урок? Если так, то, я должна признать, жестокий урок. Болезненный, не находите?
— Нахожу, — кивнул дед-призрак, — но пытаться постичь подобные ситуации — все равно что пытаться постичь замысел Творца, что по определению невозможно. И потому мы говорим не об этом, а о том, что можно исправить и изменить. Понимаете, Марика, многие не хотят прикладывать никаких усилий к тому, чтобы стать лучше. Никаких. Не желают брать на себя ответственность за совершенные действия. И болезнь — это дар, это ценный шанс обратиться внутрь самого себя, задуматься. Спросить: что я делаю не так, где ошибся? Где я могу и должен научиться? Где проявить больше терпимости, заботы, света, кому подарить больше любви? Как вернуться к внутреннему балансу…
«Они все твердят об этом внутреннем балансе, — раздраженно подумала Марика, — все об одном и том же. Что Майкл, что Лао — все!»
— …И ответ всегда найдется. Поэтому человека невозможно излечить до того, как он сам не осознает, от чего и для чего лечится. Можно приносить теплое питье, давать лекарства, но основная задача — внутренняя работа. И знаете, что обидно? — теперь он смотрел на нее жалобно, почти просительно. — Многие в конце пути просят себе идеального здоровья. Цельного, нерушимого, насовсем. Вы понимаете, что они делают? Что творят сами с собой?
— Просто становятся счастливыми людьми?
Она непроизвольно сжала кулаки и заиндевела. Ведь это семечко номер два… семечко номер два и именно то, что она планировала на него загадать — чертово крепко-непробиваемое здоровье! Единственное сохранившееся на протяжении всего пути отчетливое и ясное желание.
Теперь же Марика не желала, отчаянно противилась услышать ответ, и когда дед с чувством произнес: «Да если бы так! Нет же! Они же себя лишают развития!» — она в сердцах едва не сплюнула на светящийся песок.
В голове с грохотом и пылью рухнула последняя уцелевшая башня.
