Глава 25
Растоптанные судьбы

Подруга моей матери, бывшая заключенная Степлага Анна Стефанишина была в те далекие 90-е годы единственным моим источником информации о сталинских лагерях, событиях того времени, их творцах. Она первой мне рассказала о балерине, первоклассной переводчице Любови Леонтьевне Бершадской, которая в 1949 году вместе с этапом москвичей прибыла в кенгирское отделение Степлага. Стояли декабрьские морозы, и в зоне все кусты, деревья были покрыты белым инеем. На ветвях карагача висели небольшие тонкие сосульки. В бараках было так холодно, что окна покрывались льдом толщиной в палец.

Бершадскую определили на соседнюю нару, и она, усевшись там, неожиданно воскликнула:

– Здравствуй, Париж!

И заплакала. А, прекратив плач, объяснила, что еще в детстве мечтала попасть в Париж, увидеть Эйфелеву башню и Лувр, Елисейские поля, танцевать в Гранд-Опера…

Мать воспитывала ее на французской культуре, и уже в школе Люба Бершадская хорошо знала не только английский, но и французский языки.

Окончив среднюю школу, она поступила в студию классического балета при Киевском оперном театре. Многие запомнили ее высокой, стройной, в шубке из белого заячьего меха и белой шапочке с белыми пуантами в руках. Она никогда не отлынивала от занятий, она, казалось, парила в воздухе как ангел, когда танцевала на сцене в «Лебедином озере» Петра Чайковского.

Мать ей говорила:

– Наберешься опыта, будешь танцевать не только в Киеве, но и в Москве, Париже.

И Люба, действительно, танцевала в Москве, работая в Большом театре. Но ее заработка не хватало на жизнь. А тут брак с Иваном Федоровичем Королевым, малоимущим человеком, рождение троих детей (почти через каждый год – ребенок). Как-то на вечеринке в Большом театре познакомилась с американцем в военной форме. Он ей сказал:

– Вы хорошо говорите на английском. А нам в американской Военной миссии нужна переводчица. Если согласитесь у нас работать, будете жить богато, ни в чем не нуждаясь.

Так оно и случилось. Четыре года безоблачного счастья пролетели как один миг. Казалось, благополучию жизни не будет конца. Но в 1946 году, когда у СССР начались холодные отношения с Америкой, ее неожиданно арестуют, делают «американской шпионкой», приговаривают к трем годам ИТЛ, отправляют по этапу в Сибирь в Мариинский лагерь (Кемерово). В 1949 году ее освобождают, но жить в Москве запрещают. А вскоре следует второй арест, и вот тебе: десять лет ИТЛ, и вместо Парижа – здравствуй, Кенгир!

Глубоко запавшие глаза, исхудалое потемневшее лицо, тонкие истощенные руки – такой приехала в джезказганский лагерь Бершадская. Но в ее грустных больших очах горел огонь любви к жизни, людям, и она, успокаивая подруг по несчастью, говорила:

– Ничего, все пройдет, все минует, будет и в нашей жизни Париж…

Все в Кенгирском лагере боялись бригадира Дусю Волынскую. Попасть в ее бригаду – заживо умереть. Ибо трудилась бригада до седьмого пота на каменном карьере, где молотом весом в десять килограммов каждая зечка должна была разбивать твердые глыбы. Вот в эту бригаду и определили Любовь Бершадскую, в то время худую и тощую как скелет. И она сразу же отказалась от этой тяжелой работы, ибо не смогла даже поднять молот. «Нет, будешь вкалывать!» – кричала Дуська, толкая в грудь новенькую.

Короче, Волынская настаивала на своем, Любовь отказывалась… Вечером Дуська написала рапорт – донос начальству, что Бершадская отлынивает от работы. Это возмутило Любу. И откуда только силы взялись – она бросилась на Волынскую, схватила её за оба борта телогрейки и что есть силы стала бить её головой об стенку. Та кричала предсмертным криком. Где-то, в глубине сознания, Люба понимала, что надо остановиться, что она может её убить, но сдержать себя было выше сил.

Дуська каким-то образом вывернулась из телогрейки, и с воплем попыталась удрать. Люба поймала её, схватила за волосы, повалила на пол и начала её бить по лицу ногами. Она не заметила, что на её крики сбежались лагерницы из нескольких бараков и наблюдали эту сцену избиения «блатнячки» интеллигенткой. Люба била свою жертву до тех пор, пока ее не оттащили от бригадирши. В своих мемуарах она вспоминала: «В барак прибежал врач, – спасали и Дусю, и меня. Это был настоящий приступ истерии, о котором я сейчас вспоминаю с содроганием.

После этого жуткого эпизода с Дусей мне дали «лёгкую» работу.

Уже не надо было ходить восемь километров туда и обратно, уже не нужно было орудовать десятикилограммовым молотом».

Ее направили в прачечную, где она стирала белье для солдат. А самое главное – Любу зауважали ее подружки по нарам, бараку – она была первой, кто дал достойную отповедь грубой и самовлюбленной Дуське, помыкавшей людьми на карьере.

Бершадская не раз затем показывала свой характер. Она могла смело постоять не только за себя, но и за подруг, которых обижали «придурки».

В лагере все знали ее номер на телогрейке «СШ-776», и по этому адресу отправляли к ней тех, кто нуждался в защите. Особенно ее заступничество пригодилось, когда в мужскую зону привезли 75 уголовников, воров. Некоторые из них на «объектах строительства» пытались обворовывать и женщин, но Люба Бершадская так избила первого же уголовника, что у того потекла кровь из ушей, он перестал видеть и слышать.

Как известно, 16 мая 1954 года в Кенгирском лагере началось восстание заключенных, которое длилось сорок дней и ночей. Бершадская приняла в нем самое активное участие, заключенные даже избрали ее в состав комиссии представителей восставших для переговоров с чекистскими генералами. Но однажды, когда комиссия заседала, в комнату влетел бледный, испуганный чекистский офицер и, взяв под козырёк, выпалил: «Товарищ генерал-лейтенант, лагерники доламывают забор!»

В самом деле, было слышно, как зеки-мужчины, достав где-то громадную железную рельсу, по команде: «Раз – два – взяли!» – громили забор.

Генерал Бочков вскочил и что есть силы рявкнул: «Стрелять!» Все вскочили, побледнели и растерялись. Любу как ветром сдуло со стула. Одним прыжком она очутилась возле Бочкова, схватила его за рукав генеральского кителя и, не помня себя, в истерике, начала кричать: «Не смейте стрелять в безоружных заключённых, не смейте, не смейте!»

Бочков не ожидал от Бершадской такого напора, лицо его покрылось потом, он не знал, что делать. А Бершадская продолжала кричать: «Не смейте стрелять!».

И вдруг, обессилив, генерал махнул рукой чекистам: «Отставить».

Об этом эпизоде сама Бершадская расскажет позже в своей книге «Растоптанные жизни», где многие главы посвятит восстанию кенгирцев.

Да, почти все жизни заключенных растопчут танки, которые по приказу черного генерала Бочкова стремительно ворвутся в лагерь и начнут давить живых людей.

Сама Бершадская свидетельствует об этом так:

«В танках сидели пьяные танкисты из специального карательного отряда, который был вызван генералом Бочковым для расправы с нами, безоружными заключёнными.

Вся процедура длилась не более сорока минут, но эти сорок минут унесли около пятисот жизней, и более семисот человек тут же буйно помешались, их погрузили в эшелоны и срочно увезли.

На наших глазах, посреди лагеря, Бочков построил свою «армию» и объявил всем благодарность «за хорошую службу».

«Служим Советскому Союзу!» – гаркнули в ответ пьяные убийцы и разошлись. За ними вышел и главный убийца Бочков.

Весь лагерь превратился в сплошные камни и обломки, по всей территории лежали трупы и раненые.

Начальник санитарной службы дал приказ доктору Фустеру заняться ранеными и спасти тех, кого ещё можно спасти. Фустер стал за операционный стол, ему ассистировал глазной врач.

Со всех концов заключённые стали приносить в одеялах и на руках раненых, стонущих, кричащих солагерников.

Фустер надел на меня белую шапочку и марлевую хирургическую маску (которую я до сих пор берегу) и попросил меня стоять у хирургического стола с блокнотом и записывать имена тех, кто ещё мог себя назвать. К сожалению, почти никто уже назвать себя не мог.

Раненые в большинстве своём умирали на столе и, глядя на нас уходящими глазами, говорили: «Напишите маме, мужу, детям» и т. д.

Когда мне стало особенно жарко и душно, я сняла шапочку и в зеркале увидела себя с совершенно белой головой. Я подумала, что, вероятно, почему-то моя шапочка была напудрена, я не знала, что находясь в центре этого неслыханного побоища и наблюдая всё происходившее, я за пятнадцать минут стала совершенно седой.

Тринадцать часов стоял Фу стер на ногах, спасая кого мог.

Наконец этот выносливый талантливый хирург сам не выдержал, потерял сознание, упал в обморок, и операции окончились…»

В тот же день Бершадскую вызвал к себе черный генерал, убийца Бочков (как его еще назвать?). «А, ты еще жива – член временного правительства!» – воскликнул он и дал команду солдатам избить ее.

Затем Бершадскую бросили во внутреннюю тюрьму. Там, с такими же зечками, она продолжала борьбу за свободу. Каким образом? Они пели гимн заключенных Кенгира. Да, оказывается, был такой. Его сочинил политзаключенный Степлага, украинский поэт из Львова Михаил Сорока. Из окон тюрьмы неслось по всему лагерю:

В книге Бершадская написала: «Так мы пели, сопротивляясь генералам как могли, и пытались доказать им, что у нас тоже есть свои права». Но какое! Большую часть восставших отправили на прииски в Магадан, остальных в Курган – закрытую тюрьму, в лагерные пункты Потьмы (Мордовия).

Только в 1956 году Любовь Леонтьевна Бершадская была освобождена. И, надо же, она в конце концов переехала жить во Францию, в Париж, где и написала свою книгу воспоминаний «Растоптанные жизни». И есть там слова признания, идущие от всего сердца: «Здесь вдали от моей родины – я тоскую по ней, жалею ее, люблю ее, мою Родину, мою землю, мой язык, мой народ. Мой многострадальный народ».

О Л.Л.Бершадской правдиво рассказал в своей книге «Архипелаг ГУЛАГ» Александр Исаевич Солженицын, в главе «40 дней Кенгира». Являясь участницей восстания заключенных, она сама подробно и объективно нарисовала картину страшных кровавых событий в сталинском лагере. Она сдержала свое слово, данное побратимам, которые провожали ее за рубеж на московском аэродроме. Они просили ее: «Люба, расскажи всему миру о нас, расскажи правду о нашей жизни, пусть мир узнает о нас!» Она долго слышала их голоса в Париже, где, наконец-то, ей удалось устроить свою жизнь. В своей книге Любовь Леонтьевна, между прочим, спрашивает: «Ну почему счастье приходит к людям так поздно? Неужели человек обязательно должен пройти через ад, прежде чем попасть в сад жизни». Увы, не всем заключенным повезло так, как Бершадской. Сколько их пало в битве роковой, мятежной, сколько судеб растоптано танками и серыми сапогами черных генералов в лагерях сталинизма!