Учительные книги
Сегодня мы с вами переходим к третьему разделу Ветхого Завета, который по традиции называется Ктувим, или Кетувим, что в переводе с древнееврейского языка означает «Писание» — по–гречески графе. В русско–славянской традиции этот раздел принято называть «Учительными» или «Дидактическими» книгами. Греческий термин Агиог–рафы означает «Священные Писания».
Один исследователь как–то заметил, что когда от книг пророков, с их потрясающим пафосом, с их бурными событиями, напряженной поэтикой, с включенностью авторов в такую очень непростую и драматичную историю своего времени переходим к Учительным книгам, мы как будто бы падаем с неба на землю. Но это лишь поверхностное впечатление.
Действительно, авторы Учительных книг исходят не из особенного, мистического опыта пророков, которые созерцали Вечного лицом к лицу. Они исходят не из идеи Священной истории, которой пронизаны Исторические книги. В их книгах нет высших апокалипсических повелений Божьих, как в Декалоге, как в Десяти заповедях. В Десяти заповедях сказано: «Я твой Бог» — и это говорит Бог.
В Учительных книгах вы почти никогда не услышите голоса самого Бога. Это голос обычного человека. Нередко это опыт среднего человека, того, кого принято называть middle man. Но почему же составители священного канона присоединили к нему этот третий сборник, в котором нет идеи Священной истории и мессианизма, идеи вторжения Бога в историю и призвания народа Божия, идеи ветхозаветной Церкви?
Надо сказать, что значительная часть Учительных книг написана как бы в безвоздушном пространстве, то есть крайне трудно определить, когда они были созданы, при каких обстоятельствах и кто их писал. Например, пророк Амос, основоположник библейского профетизма, жил в совершенно определенное время, в VIII веке, и мы знаем, что в это время происходило в Греции (это была эпоха колонизации и Гесиода), что происходило в Вавилоне, Ассирии, в Египте. Учительные книги почти не содержат никаких исторических аллюзий. Их очень мало. Они лишь говорят о жизни, о том, как она протекает — в сущности, всегда и везде. Вот почему создается впечатление, что мы падаем с неба на землю.
Какие книги входят в этот сборник? Это Песнь Песней, Книга Экклезиаста, Книга Премудрости Соломона, Книга Притчей Соломоновых, Книга Премудрости Иисуса, сына Сирахова, и Книга Иова. В этот же раздел включили Псалтирь и Книгу Эсфири. Но это включение механическое, просто для удобства. На самом деле Псалтирь — совершенно особый, отдельный цикл библейской поэзии, который суммирует, синтезирует все содержание Библии. Там есть темы, связанные с Законом — с Пятикнижием, темы, связанные с историей, и темы Учительных книг. Поэтому одну беседу мы специально посвятим Псалтири как историческому, литературному и религиозному феномену.
Учительным книгам повезло, потому что у нас их неоднократно переводили. После традиционного синодального появилась Книга Иова в переводе Аверинцева; Песнь Песней и Экклезиаст перевел Игорь Михайлович Дьяконов; Песнь Песней имеется и в переводе Эфроса.
Псалмы переводились многими русскими историками, поэтами и филологами. Часть псалмов перевел Михаил Никольский; я думаю, вы должны знать имя отца русской ассириологии. Он умер как раз когда началась Октябрьская революция. Был самоучкой (в смысле восточной филологии); закончил нашу Духовную академию. Это был замечательный человек. Он самостоятельно овладел чтением клинописи, переводил массу текстов, писал прекрасные исследования, и, в частности, ему принадлежит перевод псалмов.
Кто были авторы Учительных книг и когда они создавались? Я не буду углубляться в детали, но скажу вам, что те авторы, которые стоят в заголовке, — условные. В целом вся эта литература в науке называется «хохмическая литература», от еврейского слова хохма — мудрость, или «софиологическая (софийная) литература», от греческого софиа, что тоже означает мудрость. Некоторые ее просто называют — «Писания мудрецов».
Есть законодатели, пророки, историки, а здесь — мудрецы. Мудрецы — авторы, наиболее связанные с традицией Древнего Востока в целом. Большинство из них прекрасно знают поэзию и прозу Египта и Вавилона, космогонические и лирические поэмы Востока, к тому же они очень хорошо знакомы с этими странами. Скажем, книга Иова показывает, что автор ее бывал в Египте, он отлично описал африканских животных, например страуса, без всякой мифологии, четко, как будто его видел.
По мнению большинства ученых, корпус Кету–вим, или «Учительных книг», сложился в V—IV веках до нашей эры, то есть после того, как иудеи вернулись из вавилонского изгнания, где они прожили около полусотни лет. Первый караван репатриантов вернулся в 538 году. Страна была разрушена; Иудея превратилась в крошечное княжество со столицей Иерусалимом; княжество называлось Егуд и подчинялось Иранской империи.
В это время исторические события заволакиваются туманом. Летописцы умолкают. Вернее, мы не находим никаких летописных свидетельств в Библии. И только по отдельным обрывкам, которые дают нам раскопки, мы что–то узнаем. Например, в конце прошлого века в Египте, на острове Элефантина были раскопаны поселения иудейского военного гарнизона. Иудеи служили в качестве наемников у фараонов, и там в V веке у них был даже, вопреки закону, свой храм и колония, которая потом была ликвидирована. Археологи нашли там папирусы с арамейскими надписями, которые позволяют нам немножко заглянуть в мир этих людей, — это деловая и частная переписка, документы, жалобы в администрацию. Существуют отдельные отрывки и намеки и из персидских источников.
Столь же скудные данные содержатся в «Иудейских древностях» Иосифа Флавия. Вот почти все. Мы можем только догадываться, что творилось в этом маленьком мирке, который дал такие гениальные произведения, как Книги Иова и Экклезиаста. Какие духовные и, вероятно, политические кризисы должны были проноситься над древним Иерусалимом, чтобы оттуда исторгся такой голос! Возможно, однако, что некоторые части Учительных книг, их элементы, сложились еще до Вавилонского плена, до изгнания, и сохранили более спокойный, классический дух.
Писания мудрецов часто называют Соломоновыми. Вы должны были бы знать, изучая древнерусскую литературу, что в ней было немало книг, посвященных легендам Соломоновым: «Повесть о Соломоне и Китоврасе» (вы проходили по истории древнерусской литературы); были древнехристианские «Оды Соломоновы», были написанные перед Рождеством Христовым «Псалмы Соломоновы».
Книга «Премудрость Соломонова» (она есть в православных и в католических изданиях Библии, в протестантских ее нет) — это александрийское писание, очень утонченное, написанное в оригинале на чистом, совершенном греческом языке. Соломону же приписывается и Книга Экклезиаста, и Песнь Песней, и Книга Притчей. Но, я еще раз говорю, что эти названия условные. Соломон, будучи символом мудрости, стал как бы патроном целого клана мудрецов и нескольких поколений переписчиков. Соферим значит «писцы» — так назывался класс профессиональных, как бы мы теперь сказали, литераторов. Они были и переписчиками книг, и собирателями древней литературы, и создателями новой литературы — то есть они были писателями того времени.
Звеном, которое соединяет Учительные книги с допленным периодом, является Книга Притчей. Я, кажется, вам уже говорил, что Иисус Христос создал новый жанр притчей. Те короткие новеллы, которые мы встречаем в Его проповедях, — это особый Его прием. В Ветхом Завете слово «притча» означало иное: это был афоризм, обычно двустрочный, в котором одна строка или повторяла другую по смыслу, или была ей антитетична, или ее смысл шел по возрастающей и усиливал смысл первой строки.
Хотя в Библии эта книга называется Книгой Притчей Соломоновых, она состоит из ряда сборников, которые принадлежат различным лицам: это и мужи, книжники времен царя Езекии, современника пророка Исайи, и некий Лемуил, или Лемуэл, — непонятно кто это, личность не отождествлена — и афоризмы, действительно собранные Соломоном.
Все это — изречения житейской мудрости, довольно часто приземленные, хотя и не лишенные благородства. Они интересны потому, что внутри книги происходит возрастание идеи премудрости, или софии, потому что начинается с простого, с идеи, что премудрость — это умение управлять своей семьей, своим домом, своим характером, своим княжеством, своим царством. Премудрость — это еще и политическая мудрость: тактика и стратегия правления.
Но постепенно авторы ставят вопрос: а где же источник этой премудрости? И они начинают прозревать, что кроме семьи, государства есть Премудрость, которая охватывает структуру всей Вселенной.
Разумеется, у них не было тех знаний о сложности мироздания, какие есть у нас сегодня. Но они уже знали достаточно много, чтобы понять величие и сложность мира и чтобы задаться вопросом: какова же Премудрость, положенная в основу мира?
«Вся Премудростию сотворил еси» — в славянском переводе, или по–еврейски бе–хохма — «в Премудрости». Значит, на самом деле имеется в виду та Божественная Информация (с большой буквы), информация в современном смысле, та Разумность, о которой говорил Альберт Эйнштейн, когда утверждал, что его вера — преклонение перед бесконечным Разумом, который проявляется во Вселенной.
Все это уже было понято создателями Книги Притчей. И последний, тот, который завершил эту книгу, написал для нее пролог и целый ряд поэтических разделов, в которых Премудрость Божия становится уже таинственной ипостасью. Она становится неким голосом Вечности, который обращен к человеку. И там есть такие слова, что Премудрость (она ипостазируется, олицетворяется) создала себе дворец. Она его построила на семи столбах. Вспоминается стихотворение Владимира Соловьева: «У царицы моей есть высокий дворец, на семи он столбах золотых».
София, хохма, Божественная Премудрость… Она обращается к людям и зовет их, зовет их к себе. Вот как она себя провозглашает:
Когда Он уготовлял небеса
я [Премудрость] была там; когда Он проводил круговую черту по лицу бездны,
когда утверждал вверху облака,
когда укреплял источники бездны,
когда давал морю устав,
чтобы воды не преступали пределов его, когда полагал основания земли:
тогда я была при Нем художницею, и была радостью Его каждый день, ликуя пред лицом Его во все время.
(8. 27–30)
Таким образом, мы видим здесь некую аналогию Божественного Логоса, Божественного Разума. Она предшествует миру. Разумность мироздания — она предшествует самому мирозданию.
Господь сотворил, создал меня в начале путей Своих, прежде творений Своих от века.
Искони я помазана
(то есть посвящена)
и от начала, прежде бытия земли. Я родилась, когда еще не существовало бездны, когда не было источников, обильных водою. Я родилась прежде гор,
сооружена прежде холмов, когда Он не создал ни земли, ни полей, ни начальных пылинок вселенной!
(8. 22–26)
И еще автор говорит:
Господь премудростью основал землю,
утвердил небо разумом; разуму Его разверзлись бездны,
и облака кропят росою.
(3. 19–20)
И здесь соединяется все: и человеческая мысль, и мысль, закодированная в мироздании. То есть, оказывается, есть глубокая связь между человеческой разумностью и Разумом мирового целого.
Где эта тайна? В чем она? И кто знает ее? Автор останавливается перед этой тайной с вопросом, который сегодня открыт и для философов, и для ученых. В чем смысл? В чем источник мироздания? Кто знает?
Бог — вот кто знает к ней путь,
и Он ведает место ее… Когда Он ветру давал мощь
и полагал меру движенью вод, и для дождя назначал устав,
и стезю для громоносных туч, — вот тогда Он узрел, исчислил ее,
испытал ее и устроил ее, — и сказал человеку так: «Вот бояться Господа — это мудрость,
и удаляться от зла — разум».
(Иов 28. 23, 25–28)
Тут маленькое примечание для слов «бояться Господа». В книге Притчей мы читаем «Начало премудрости — страх Господень». Но некоторые спрашивают: на чем же строится это космическое религиозное сознание — на страхе, на ужасе? На самом деле в Библии есть два слова, обозначающие слово «бояться». Одно — это страх чего–то неприятного, опасного (грома, молнии, болезни), а другое — боязнь–трепет. Это то, о чем писал знаменитый немецкий историк религии Рудольф Отто в своей классической книге «Священное».
Рудольф Отто (умер в 1937 году) показал, что человеку свойственна особая нерациональная эмоция, эмоция священного восторга, смешанного с ужасом перед тем, что превосходит его собственный уровень: перед Вселенной, перед Богом, перед вечностью. Начало мудрости — это трепет перед вечностью. Кто подходит без благоговения к вечности — никогда не почувствует ее величия. Он как бы закроет себя железной броней и будет сидеть внутри собственного изолированного кокона. Надо быть открытым к вечности, чтобы ее почувствовать. А без нее жизнь — это просто полет осенних листьев и более ничего.
Если говорить о гамме мыслей и чувств в Учительных книгах, то надо сказать, что она огромна: от ликования до отчаяния. Ликование — это Песнь Песней, отчаяние — Иов и Экклезиаст. Об Иове и Экклезиасте мы поговорим в следующий раз, а сейчас я остановлюсь на Песни Песней.
Книга эта называется Шир ха–ширим, что, если переводить буквально, означает «Лучшая из песен», «Самая прекрасная из песен». Шир ха–ширим Шло–мо, то есть — «Лучшая из песен Соломона». И по традиции считалось, что эту любовную песню написал сам Соломон. Но, очевидно, это не так. Потому что царь всегда фигурирует в ней в третьем лице, в контексте часто неприязненном или отчужденном.
Историки литературы, поэты очень много спорили, является ли она просто сборником отдельных маленьких поэм, как говорил Гербер, «блестящие жемчужины на одной нити», или это цельная драма? Французский филолог, историк Эрнест Ренан считал, что по всем признакам Песнь Песней — это драма.
Наверное, некоторые из вас читали повесть Куприна «Суламифь», написанную на эту тему. Это совершенный вымысел писателя. Там говорится о любви царя Соломона к девушке Суламифь, которая была погублена.
Едва ли тут речь идет об этом. Прежде всего, о любви царя и девушки никакой речи там нет. Девушка ищет своего жениха, а ее жених— пастух — ищет ее в полях. И каким–то странным образом она попадает в гарем царя. Я думаю, что наиболее правдоподобны мнения тех, кто считает, что это слова девушки, насильственно уведенной в гарем.
Можно легко себе представить, что царь набирал себе для престижа огромный гарем — если он где–то видел хороших, красивых девушек, то приказывал их туда отвозить. И я думаю, что с точки зрения средней девушки это считалось большой удачей и большой честью, потому что она становилась, конечно, не царицей, но все–таки обитательницей дворца. Решались и материальные проблемы. И здесь, как мне кажется, речь идет именно о девушке, которая восстала против роскоши, против этого дворца, потому что любила другого человека.
В книге упоминается очень древний город Фирца, который был столицей Северного Израиля еще в X веке до нашей эры. Упоминание такого архаичного места показывает, что, по–видимому, основы текста очень древние. Но нам ведь важно не это, а важен смысл.
Я зачитаю вам несколько строк, и вы поймете, что далеко не восторг от пребывания в гареме запечатлен в этой книге… Девушка не хочет, она убегает, убегает ночью, но воины хватают ее по дороге, а ей всюду слышится голос любимого:
Голос милого!
Вот он подходит, Перебираясь по горам,
перебегая по холмам, —
Мой милый подобен газели
или юному оленю. Вот стоит он
за нашей стеной, Засматривает в окошки,
заглядывает за решетки. Молвит милый мой мне, говорит мне: «Встань, моя милая
моя прекрасная, выйди! Ибо вот зима миновала, Ливни кончились, удалились, Расцветает земля цветами, Время пения птиц наступило, Голос горлицы в краю нашем слышен, Наливает смоковница смоквы, Виноградная лоза благоухает — Встань, моя милая,
моя прекрасная, выйди!.. Дай увидеть лицо твое,
дай услышать твой голос.
(2. 8–14)
Она спит.
Я сплю, но сердце не спит…
Голос милого — он стучится: «Отвори мне, моя милая, моя сестра,
моя нетронутая, моя голубка, Голова моя полна росою,
и мои кудри — каплями ночи!» Сняла я хитон —
не надевать же его снова! Омыла я ноги —
не пачкать же их снова! Мой милый руку
просунул в щелку — От него моя утроба взыграла. Встала милому отворить я,
а с рук моих капала мирра,
с пальцев — текучая мирра…
(5. 2–5)
Это любовь. Страсть — в хорошем смысле слова. Не платоническая отнюдь, не какая–то сентиментально–романтическая, а живая подлинная любовь двух существ, которые сохраняют удивительную чистоту при настоящей чувственной привязанности друг к другу!
Положи меня печатью на сердце,
Печатью на руку! Ибо любовь, как смерть, сильна,
Ревность, как ад, тяжка; Жаром жжет —
Божье пламя она —
И не могут многие воды любовь погасить, Не затопить ее рекам, — Кто ценою своего достояния станет любовь покупать, тому заплатят презреньем.
(8. 6–7)
Значит, настоящую любовь нельзя купить. И звучат эти бессмертные слова: «Любовь, как смерть, сильна!»
Когда вам будут говорить, что Священное Писание бесплотно, что оно отрицает мир, любовь, красоту жизни, — то вспомните об этой книге. Литературно она построена как перекличка хоров и солистов. В ней есть голос жениха, голос невесты, голос хора. Это девушки из гарема Соломона, девушки из окружения этой невесты. Она вовсе не Су–ламифь, а шуламит — просто жительница местности, она шуламитянка. И она отнюдь не дитя гарема.
Я черна, но собой прекрасна,
девушки Иерусалима! Как шатры Кедара,
как завесы Соломона, — Не смотрите, что я смугловата,
что меня подглядело солнце, — Мои братья на меня прогневались, —
виноградники стеречь мне велели, — Свой же виноградник не устерегла я.
И в это время раздается голос жениха:
Как прекрасна ты, милая, Как ты прекрасна, Твои очи — голубицы!
Невеста отвечает:
Как прекрасен ты, милый, и приятен, И наше зелено ложе.
Жених:
Крыша дома нашего — кедры, Его стены — кипарисы.
Невеста:
Я — нарцисс равнины, Я — лилия долин!
Жених:
Как лилия между колючек — моя милая между подруг!
(1. 15 — 2.2)
Только внимательное чтение помогает различать, где голос жениха и где голос невесты.
Любовь является величайшим даром Неба для человека, поэтому она должна была найти отражение в Библии. Ей должны были быть посвящены не только отдельные эпизоды, но особая книга. Я еще раз подчеркну, что огромная нравственная чистота этой книги соединяется в ней с глубоким и страстным, в хорошем смысле этого слова, чувством.
И более того, потом, столкнувшись со средневековой литературой, вы, вероятно, найдете одну немножко странную на первый взгляд вещь: для средневекового комментатора эта книга о любви двух молодых существ является и книгой мистической, книгой о любви Бога к человеку. Какая же тут связь?
Дело в том, что Священное Писание так возносит человеческую любовь, что делает ее символом единства — высшего единства между Богом и человеком. Поэтому религиозный союз у пророков часто выступает под видом брачного союза. Вы помните, когда я вам рассказывал про пророка Осию, у которого была неверная жена и он страдал от ее неверности. Эту драму пророк связал с драмой народа, с драмой ветхозаветной Церкви, отпадающей от Бога, и со страданием Бога, которому изменяет человек!
Такова высота любви, которую Библия связывает здесь с этой тайной. Вот почему впоследствии апостол Павел скажет о том, что «будут двое одна плоть. Тайна сия велика; я говорю по отношению ко Христу и Церкви».
Вот почему сразу, почти без перехода, от отношений любящих средневековый автор переходит к отношениям Бога и человека. Таким образом, Песнь Песней была истолкована аллегорически. И великие поэты, такие, как испанский поэт и мистик Хуан де ла Крус или Бернар Клервосский, знаменитый французский толкователь, или Григорий Нисский, греческий комментатор IV века, — кто бы ни писал о Песни Песней, они всегда прочитывали ее многослойное содержание и видели в земной человеческой любви образ любви вечной и Божественной.
Я начал с того, что говорил об обыкновенном человеческом опыте. Да, авторы этих книг исходят из обычных вещей: любовь и вражда; повседневный труд, богатство и бедность; проблемы жизни, проблемы старости и одиночества. То есть то, что мы с вами все так или иначе переживаем. Это исходная точка для авторов сборника мегилот (мгила означает «свиток») — так называется эта часть Библии.
И если Песнь Песней говорит о красоте мироздания, весенней природе и любви, то Книга Иова и Книга Экклезиаста говорят о трагичности человеческой жизни, о тени, которую отбрасывает мироздание, о том мрачном, что в нем есть. Иными словами, как Библия не закрывает глаза на прекрасное, на любовь, так не закрывает она глаза на то страшное, что есть в мире: страдание, несправедливость, смерть. Но к этим двум книгам, особенно известным благодаря новым переводам, мы обратимся в следующий раз.
18 апреля 1990 года
