14

Адамс стоял на причале, засунув руки в карманы, вытянув голову вперед. Он не успел побриться, и его подбородок и щеки казались грязными. То, что было «Кариби», представляло собой теперь лишь груду обломков под водой и на воде. Взрыв действовал довольно капризно: он начисто разнес мачту, но весь алюминиевый кухонный блок покоился на глубине трех метров, такой же целехонький, такой же блестящий, как будто его только что собрали. Два водолаза в перчатках были заняты тем, что собирали со дна и складывали на растянутом на причале тенте куски, оставшиеся от дельфинов. Хотя солнце едва лишь поднялось и было свежо, сладковатый и приторный запах, исходивший от этих останков, вызывал тошноту. Люди, вылавливавшие куски, старались затем, складывая, подогнать их друг к другу, как будто играли в какую-то разрезную мозаику. Когда они допускали ошибку, Питер, который тоже натянул перчатки, нагибался, чтобы внести исправление. Белая р\ башка и марлевая повязка, закрывавшая нижнюю часть лица, придавали ему вид хирурга.

– Я вижу только два трупа, – сказал вначале молча наблюдавший за всем происходящим Адамс. – Где же Дэзи?

Севилла прищурился.

– Вчера вечером, когда она приплыла в гавань, Би укусила ее и прогнала.

– И она удрала? Нет худа без добра. С другой стороны, она, вероятно, так напугана взрывом, что вы ее не скоро увидите.

Севилла покачал головой и ничего не ответил, а затем произнес:

– Я полагаю, что это работа «людей-лягушек».

– Пойдемте, – сказал Адамс. – Здесь нечего оставаться.

Они сделали несколько шагов по направлению к дому, Адамс остановился и сказал:

– А что говорят обо всем этом Питер, Сюзи и Мэгги?

– Они ничего не понимают и пока не задают никаких вопросов. Мэгги уезжает сегодня утром в Денвер.

– Прекрасно. Лучше держать их в стороне о г. всего.

– Вы нашли их трупы? Надеюсь, что это не наши выстрелы…

Адамс криво улыбнулся, от чего его небритое лицо показалось еще более осунувшимся и суровым:

– Успокойтесь, это наш калибр. Это не ваше конфетти.

Он добавил, понизив голос:

– Только подумайте, какая неслыханная смелость! Они знали, что мы охраняем фарватер. Сделав свое дело, они почти не имели шансов уйти живыми.

Он помолчал и сказал:

– Итоги первого сражения: два дельфина, два человека.

– Это ужасно, – произнес Севилла, стискивая зубы.

– Это глупо. И тем более глупо, что В так же убежден, как и мы, в том, что он верно служит Соединенным Штатам. В его глазах мы – предатели. А мы считаем его сумасшедшим, мы думаем, что он самым безумным образом недооценивает силу ответных ударов.

Севилла посмотрел на него.

– Даже если вам недостает свидетельства Фа и Би, разве вы не могли бы сообщить президенту о своих подозрениях относительно роли, которую их заставили сыграть?

– Мы это сделали.

– И о покушении на Фа и Би, поскольку оно подкрепляет ваши подозрения.

– Мы это сделаем. Но от этого ему будет мало пользы. В политике подозрение еще не оружие. На президента оказывают сейчас чудовищное давление. И у него нет ничего, что бы он мог противопоставить со своей стороны. Даже общественного мнения. Вы знаете результаты последнего опроса?

– Нет.

– О них сообщили вчера вечером по телевидению. Пятьдесят восемь процентов американцев приемлют идею войны с Китаем.

– Это чудовищно.

Адамс снова кисло улыбнулся.

– Нет недостатка в кандидатах в трупы.

– Я хотел бы задать вам один вопрос, – сказал Севилла, внимательно глядя на Адамса своими темными глазами. – Все ли ваши люди разделяют ваше мнение о том, что происходит и готовится?

Было видно, что Адамс колеблется.

– Отнюдь нет. Есть две тенденции даже на самом высоком уровне. И одна из них заключается в поддержке позиции В.

– Не исключено, таким образом, что люди из вашего окружения постоянно информировали В обо всем касавшемся Фа и Би?

– К сожалению, это не исключено, – сказал Адамс, опуская глаза.

Через мгновение он поднял голову, посмотрел на маленькую гавань и на водолазов, которые вылезали на берег, закончив свою работу.

– Ну что же, – сказал он, – во всяком случае, как бы то ни было, теперь все кончено.

Севилла посмотрел на него. У Адамса был усталый, поникший вид, и одновременно чувствовалось, что им овладевает какое-то странное успокоение. На земле остались считанные мирные дни, но по крайней мере он, Адамс, может заключить свой личный маленький мир с В. Два дельфина, два человека – это не в счет, мелкие потери в маленькой ссоре двух ведомств. В выигрывал, и теперь, поскольку В выигрывал, Адамс мог спокойно присоединиться к мнению большинства. Укрыться за спиной шефов. С абсолютно чистой совестью.

– Должен ли я вызвать полицию? – сказал Севилла, нарушив молчание.

– Ни в коем случае, – поторопился ответить Адамс. – Исчезновение Фа и Би должно остаться в тайне. К тому же я уже связался с полицией п объяснил причины ночной перестрелки: мы обнаружили отряд кубинских диверсантов, пытавшихся пробраться к берегам Флориды, и разделались с ними. – Поскольку Севилла молчал, он продолжил: – Очевидно, это помешает вам получить страховую премию за «Кариби». Но я думаю, наше ведомство сможет возместить все убытки.

Севилла смерил его взглядом.

– Я не прошу ничего.

– Как всегда, донкихотствуете, Севилла?

И добавил, не дождавшись ответа:

– Я сделаю несколько снимков мертвых дельфинов и покину вас. Хотите ли вы сохранить оружие?

– Как вам угодно.

– Оставьте его у себя, хотя бы на время. Но мне кажется, вам уже не грозит никакая опасность.

– Вы собираетесь снять вашу заградительную охрану вокруг острова?

– Конечно, на мой взгляд, в ней теперь нет необходимости. – И он добавил секунду спустя: – Что же касается оружия, то, имей я ваш остров и вап1и деньги, знаете ли вы, что бы я сделал? Я построил бы себе противоатомное убежище прямо здесь, среди скал. Что бы ни случилось, у вас было бы больше шансов выжить.

Севилла взглянул на него: какой цинизм! И каким естественным он кажется Адамсу! Сто, сто пятьдесят, двести миллионов американцев подохнут в самых диких условиях, а я, несмотря ни на что, я выживу. Потому что у меня есть деньги. А значит, есть и право делать все, что угодно, с моими деньгами, например, употребить их на то, чтобы спасти свою шкуру во всеобщей бойне. И главное, вся Америка меня одобрит: во имя прав личности и свободы предпринимательства.

– Я могу взять с собой трупы дельфинов, – сказал Адамс безразличным тоном.

Севилла поморщился.

– Нет.

– Что вы собираетесь с ними делать? Бросить в море?

– Нет.

– Почему?

– Акулы. Я не хочу, чтобы их сожрали акулы. – Он добавил: – Я оболью их бензином и сожгу.

– Сгорят, как буддийские монахи, – сказал Адамс с усмешкой.

Севилла отвел глаза в сторону.

– Прошу прощенья, – сказал Адамс. – Я забыл, как вы были привязаны к этим животным.

Из остатка поленьев, лежавших в гостиной, – все приходилось привозить с материка, даже дрова, – Питер сложил костер так, чтобы дым не шел в сторону дома, сложил его совсем на другом конце острова, куда никто никогда не ходил, так как там ничего но было, кроме острых камней и скал, где вода в непогоду постоянно бурлила, забрасывая в трещины и впадины хлопья белой грязной пены, похожей на комки хлопка-сырца. Пришлось сделать несколько рейсов с железной тачкой, чтобы привезти останки обоих дельфинов и уложить их, орудуя лопатой, на поленьях. Севилла, бледный, со сжатыми зубами, вылил на поленья две канистры бензина. Затем, держа в вытянутой руке длинную, зажженную с одного конца сосновую ветку, он коснулся ею основания костра и тотчас же отбросил. Раздался сильный взрыв, и пламя вспыхнуло до высоты одноэтажного дома, оглушающе громко затрещало и зашипело сало, Горящие капли которого отлетали на несколько метров в сторону. Питер и Севилла попятились, от костра валили клубы густого черного дыма с маслянистыми синими пятнами, и, хотя они оба стояли с наветренной стороны, их рты и носы наполнились отвратительным запахом паленого мяса и жира. Севилла видел, как Питер посмотрел на него и открыл рот, но он. не расслышал ни звука, так как треск огня и шипение жарившегося мяса заглушали голоса. Севилла закрыл глаза. Время сделало скачок назад. Капитан Г.С.Севилла, военнослужащий армии США, откомандированный в качестве переводчика на Нюрнбергский процесс, с ужасом слушал показания свидетеля. Штурмбаннфюрер концлагеря Кульмхоф сумел установить, действуя на ощупь, интуитивно, наилучшее расположение вязанок дров и идеальные размеры рвов: пятьдесят метров – длина, шесть метров – ширина, три метра – глубина. На дне рва по его приказу прокладывались канавки, по которым животный жир стекал в чан. Пропускная способность была колоссальной. Восемь тысяч трупов за сутки, следовательно, значительно больше, несмотря на сельскую простоту установки, чем пропускная способность огромного крематория Биркенау-Освенцима, где, однако, в минуты «пик», когда требовалось уничтожить за минимально короткое время четыреста тысяч венгерских евреев, параллельно со строго хронометрированным промышленным конвейером (ни секунды простоя, начиная с момента, когда две тысячи евреев вводились в газовую камеру, до того момента, когда сорок шесть минут спустя они превращались в дым, оставляв фабрике побочные продукты, методически собираемые по ходу конвейера: одежда, кольца, золотые зубы, волосы, жир, предназначенный для изготовления мыла) использовали так же, хотя только в случае крайней необходимости, полдюжины рвов кульмхофского образца, но шли на это неохотно, скрепя сердце, из-за кустарного разбазаривания побочных продуктов. Эсэсовец, оберштурмбаннфюрер Рудольф Гесс, комендант лагеря Освенцим, взглянул на председателя трибунала своими опустошенными глазами и сказал тусклым голосом: «30 июня 1941 года фюрер предписал „окончательное разрешение“ еврейского вопроса. Лично я, господин председатель, отравил газом всего лишь полтора миллиона евреев, но если прибавить примыкающие малые экспериментальные лагеря – Кульмхоф, Вольцек и Треблинка, то общее количество достигнет шести миллионов мирного населения, подвергнутых пыткам, раздетых, голодных, отравленных газом и обращенных в пепел за период с 1941 по 1945 год». Перевозки евреев, отправляемых в Освенцим, имели право на первоочередность от одного конца «третьего рейха» до другого, поезда пропускались даже раньше эшелонов с боеприпасами и продовольствием, шедших на Восточный фронт. Гитлер ставил превыше всего самую гигантскую в истории операцию геноцида.

Сердце Севиллы сжалось, и его захлестнула волна стыда. Мы собираемся работать чище, гораздо чище. Одна водородная бомба, взрываясь на высоте тридцати пяти километров, выделяет такое огромное количество тепловой энергии, что она может испепелить все в радиусе от ста до ста сорока километров. Четыре водородные бомбы, взорвавшиеся одновременно на той же высоте, уничтожат все формы жизни на поверхности в сто пятьдесят тысяч квадратных километров. Радиоактивное облако от одной кобальтовой бомбы может превратить в пустыню площадь в три раза большую, чем Великобритания. Согласно нашим подсчетам, джентльмены, достаточно тридцати тысяч мегатонн, чтобы уничтожить семьсот миллионов китайцев.

– Пойдемте, – сказал Севилла, тронув Питера за локоть. – Нам нечего больше здесь делать.

Питер положил лопату на тачку, стал к ней спиной, словно брался за ручки носилок, и потащил тачку за собой по каменистой земле. Недалеко от дома он остановился, выпрямился и посмотрел на Севиллу:

– Разрешите задать вам несколько вопросов?

Севилла остановился перед ним и посмотрел ему прямо в глаза:

– Если это те вопросы, о которых я догадываюсь, то не задавайте их. Я не смогу на них ответить. Как вы понимаете, дело не в недостатке моего к вам доверия, я должен так поступить, чтобы оградить вас и Сюзи от опасности, поверьте мне. Вам лучше ничего не знать.

– А вы сами? – сказал Питер. – Разве вам не грозит опасность?

Севилла поморщился:

– Адамс думает, что нет, что все кончилось, что удовольствуются дельфинами, я же склонен считать, что он ошибается.

Питер расправил плечи.

– В таком случае почему я не должен разделить эту опасность с вами?

Севилла сделал шест рукой.

– Не разделяя их, вы мне поможете их избежать.

– Каким образом? – спросил Питер с жаром.

– Выполнив то, что я попрошу вас сделать, и не задавая вопросов.

– Вы что-то от меня скрываете! – воскликнул Питер. – Разве до сих пор я не исполнял ваших распоряжений, не задавая никаких вопросов?

Севилла положил ему руку на плечо и улыбнулся:

– Вот именно, так и продолжайте. Слушайте, Пит, время не терпит, вы хотите мне помочь? Тогда вот что надо делать. – Он опустил руку. – Во-первых, вы возьмете резиновую лодку, отвезете Мэгги на материк и посадите ее в самолет. Сюзи будет вас сопровождать. Во-вторых, следите, не увяжутся ли за вами на материке. Смотрите в оба. Эти люди знают свое дело, им известны все секреты слежки. В-третьих, я дам вам чек на ваше имя, который вы инкассируете в вашем банке.

Питер нахмурил брови.

– Почему чек на мое имя? Почему не чек на ваше имя с доверенностью, подписанной вами, как обычно?

– Потому что ваш счет, Пит, я полагаю, не находится под надзором, чего я, по всей вероятности, не могу сказать о своем, потому что я не верю в соблюдение тайны банками и потому что чек, о котором идет речь, – крупный чек. Вы удовлетворены?

Когда Севилла сошел с фарватера, чтобы проникнуть в грот, он вынул из воды весла, положил одно из них в паз на кормовом круге и принялся грести кормовым веслом. Арлетт на носу маленькой резиновой лодки была наготове, чтобы вторым веслом отталкивать головную часть суденышка от двух скалистых уступов, между которыми оно скользило, то и дело застревая, чуть ли не становясь поперек. Севилла проплыл так метров двадцать, затем громко крикнул:

– Греби назад!

И Арлетт сильно начала грести. Он сделал несколько мощных и частых ударов своим веслом и, заставив лодку резко описать полукруг, подал ее назад, и это позволило войти против течения в низкую темную впадину, из которой, казалось, не было выхода. Влажная стена, покрытая ракушками и плесенью, выросла перед лодкой чуть ли не сразу и преградила путь, но, еще не достигнув стены, Севилла снова сделал крутой поворот на 180 градусов, на этот раз влево, и проскочил в рукав, такой узкий и такой низкий, что пришлось согнуться в три погибели. Грести здесь было уже нельзя. Арлетт на носу зажгла мощный электрический фонарь. Севилла вытянул руки в стороны и упирался изо всех сил ладонями в стены расселины, заставляя двигаться лодку вперед под всплеск мелких разбегавшихся волн. Время от времени валики лодки терлись о выступы прохода с опасным шумом. Севилла замедлил движение, ему вое время казалось, что лодка вот-вот застрянет, зажатая между двумя выступами скал. Арлетт слышала в темноте его дыхание. Это был самый тяжелый и тревожный момент. Потом Севилла сказал вполголоса:

– Ну вот и добрались! – и лодка проскользнула в грот, сделав внезапно резкий полный оборот так, как будто ее выбросило из расселины. Это был круглый, низкий, просторный зал, своды которого обладали правильностью кладки подземелья средневекового замка, потолок имел форму совершенно правильного купола, если не считать нескольких трещин, сквозь которые просачивался синеватый свет. От фарватера грот был отделен всего лишь толщиной одной из своих стен, и, однако, требовалось больше получаса, чтобы добраться до него по лабиринту проходов. Севилла положил на место кормовое весло, Арлетт медленно обводила лучами фонаря поверхность воды. Ни Фа, ни Би нигде не было видно. Мрак и тишина. Вода была спокойной, муарово-черной, и только мелкие концентрические круги продолжали разбегаться от лодки к стенам грота.

– Фа! Би! – позвал Севилла. В голосе его звучало беспокойство. Эхо подхватило и несколько раз перебросило под сводом этот зов, затем тишина снова сомкнулась, нарушаемая только каплями, падавшими с кормового весла в воду.

– Не может быть, чтобы они уплыли, – сказал Севилла. – Даже если они испугались, я не могу в это поверить.

Арлетт повернулась к нему. Она продолжала шарить фонарем но воде, держа его в руке и направляя на подножие стены. Севилла видел ее силуэт, казавшийся особенно маленьким, в двух метрах от себя, а слева – ее огромную тень, отбрасываемую на скалу.

– Тебе не кажется, что их могли убить «люди-лягушки»?

– Нет, нет, – сказал Севилла. – Как они могли обнаружить грот? Откуда они могли узнать о его существовании? До него трудно добраться днем, а ночью он вообще недоступен.

– Но Фа и Би могли сами ночью выплыть на фарватер.

Севилла покачал годовой.

– Это маловероятно. – И он продолжал спустя две-три секунды: – Но даже и в таком случае благодаря своему сонару они обнаружили бы пловцов на очень далекой расстоянии, несмотря на темноту, в то время как у этих людей не было никакой возможности знать, что дельфины здесь, к тому же эти люди были всего лишь исполнителями, они получили задание точное и ограниченное: уничтожить все, что было в гавани. Остальное их не интересовало.

– Тогда, – ответила Арлетт, – Фа и Би испугались, взрыв был для них ужасным потрясением, и они уплыли.

Наступило долгое молчание. В гроте было очень прохладно, на плечи и спину Севиллы со сводов падали капли воды. Он сказал подавленным голосом:

– Я надеюсь, что нет. Боже мой, я бы не пережил этой потери.

Несколько минут он не произносил больше ни слова. В тишине, наступившей в гроте, было что-то зловещее. Севилла ждал в безмолвии, опустив голову на грудь. Странная вещь, в эти мгновенья он больше думал о судьбе двух дельфинов, чем о судьбе мира.

– Ты помнишь, – сказал он вполголоса, – как мы сменяли друг друга ночью на плоту в бассейне, чтобы Фа не чувствовал себя одиноким?

– Да, – отозвалась Арлетт. – Мы опускали руку в воду, и он тотчас же принимался ее покусывать, а ранним утром он клал свою большую голову на плот, наклоняя ее немного набок, и смотрел на нас. Какие у него были милые круглые глаза, два живых шарика. Севилла слушал голос Арлетт и думал: «А теперь пора плыть обратно. Конец. Нечего больше оставаться в этой яме».

Но хотя в руках у него уже было кормовое весло и нос лодки уже был направлен к проходу, он не трогался с места. Что-то сжимало ему грудь, и он испытывал такое парализующее чувство, как будто в одно мгновенье у него отняли самое драгоценное, как будто бы сразу бесследно исчезла большая часть его жизни, главная, многолетняя, ежедневная забота. Паническое беспокойство, когда Фа и Би отказывались есть, часы и часы исследований, внимание, постоянно направленное на то, чтобы наблюдать и сопоставлять, даже в моменты отдыха.

– Поплыли, – произнес он. – Нет смысла оставаться здесь. Я чувствую себя погребенным заживо. Там, на свету, нам будет легче.

Арлетт нацелила свой фонарь на вход в расселину, но Севилла не пошевелился, его правая рука бессильно лежала за спиной на весле, не сжимая его, голова наклонилась набок, взгляд был направлен на нос лодки, чтобы контролировать движение. Время шло. Он подумал с горечью: «Как странно, я был так уверен этим утром, что они заговорят, я даже взял с собой магнитофон, единственное, чего я никак не предполагал, – это их бегства, а теперь всему конец, включая надежду предотвратить войну. Какая чудовищная нелепость, судьба мира зависела от того, что произошло в мозгу двух дельфинов, когда раздался взрыв, от вывода, который они сделали, а теперь, верх нелепости, В будет стараться нас прикончить, опасаясь, что у нас все-таки было время поговорить с ними».

– Поплыли, – сказал он в третий раз, и рука его сжала рукоять весла.

Перед носом лодки, залитым светом фонаря Арлетт, что-то выбросилось из воды, отбросив огромную тень до самой вершины купола; за этой свистящей, шумной, веселой, хлопающей по воде фигурой последовала другая, чуть меньше.

– Фа! Би! – воскликнул вне себя Севилла. И тут начались высокие скачки, брызги, резкий скрип зубами, напоминавший смех, танец, когда на три четверти выброшенное из воды тело почти скользит по поверхности, поддерживаемое вертикальными ударами хвоста.

– Генри! – крикнула Арлетт задыхающимся от радости голосом. На этот раз нельзя было ошибиться, это был прежний неистово-радостный прием, безграничная привязанность, неисчерпаемый восторг, любовь, которая не в состоянии выразить себя целиком.

– Фа! Би! – закричал Севилла. – Где вы были?

– Здесь! Здесь! – кричал Фа своим пронзительным голосом. – Мы здесь все время. Мы слушаем.

Арлетт наклонилась, положила руку на плечо Севиллы и произнесла одним дыханьем:

– Мой дорогой! Он говорит по-английски!

Это была правда, Фа говорил по-английски, он ничего не забыл!

– Где здесь?

– Здесь, – сказала Би. – Мы не двигаемся. Кончик носа наружу, все тело в воде.

– Но почему? Почему? – сказал Севилла. Фа положил голову на валик лодки.

– Мы говорим друг другу. Может быть, они приходят нас убить. Может быть, они друзья. Может быть, нет.

Так, значит, вот что! Недоверие, сомнение, глубокие травмы, нанесенные человеческой ложью существам, не ведающим, что такое порок.

– Но мы вас любим! – сказал Севилла.

– Я знаю, – сказала Би. – Я слышу. Я слышу, когда ты говоришь о Фа.

«Я слышу» вместо «я слышала», «когда ты говоришь» вместо «когда ты говорил». Их английский за Полгода, однако, значительно оскудел. Как у покоренных народов, язык которых перестают преподавать в ’Школах, слова удерживаются крепко, а синтаксис беднеет. Появилось что-то детское в конструкции фраз, и дельфиний акцент звучал как никогда раньше.

Би высоко выпрыгнула из воды и упала около лодки, чтобы обрызгать Севиллу.

– Перестань, Би! – крикнула Арлетт. – Здесь Слишком холодно, чтобы играть.

– Я слышу, – сказала Би смеясь. – Ма горит о Фа, Ма Не говорит о Би.

– Я люблю тебя, Би, – сказала Арлетт.

– Ма забывает Би, – сказала Би, и в свете фонаря лукавый огонек блеснул в глазах дельфинки.

Фа не говорил больше ничего. Положив голову на валик лодки, он зажмурил глаза, блаженно ощущал прикосновение руки Арлетт.

– Би, – сказал Севилла, – объясни мне. Ты не забыла язык людей?

– Когда никто не слушал, мы с Фа говорили. Мы не хотим забывать.

– Почему? Раз вы не хотели больше говорить с людьми.

– Чтобы сохранить. А также, – добавила она сразу же, – чтобы научить детей.

Севилла осторожно взял из кармана своей куртки маленький магнитофон на батарейках, соединил контакты и вынул микрофон. Странная логика. Человек – дурное существо, но его язык остается хорошим, если не использовать его для общения с людьми: приобретение, имеющее ценность само по себе, вещь, которую надо сохранить и даже передать потомству, своего рода социальное преимущество, обладанием которого Би, кстати, хвасталась накануне перед Дэзи.

– Би, – сказал Севилла, – ты любишь Па и Ма?

– Да.

– А других людей?

– Нет. Другие люди нехорошие.

– Почему? Что они сделали? – спросил он, наклоняясь к Би.

– Они лгут. Они убивают.

Великолепное резюме, подумал Севилла. Вся история человечества в четырех словах. От начала начал до 1973 года. До дня, когда человечество, как клоун, схватив самого себя за горло, переборщило и испустило дух.

– Как они лгут? – сказал Севилла.

Фа повернул голову и посмотрел.

– Вначале с Ба это было забавно. Но после самолета они лгут, они убивают. Даже нас они пытались убить.

– Объясни, Би, – попросил Севилла.

– Нет, я! – возбужденно воскликнул Фа. – Вначале вместе с Би, до самолета, они надевают на нас ремни. На ремнях – мина. Они показывают старый пустой корабль, далеко, очень далеко. Мы плывем, мы плывем. Около корабля мы ныряем, подходим под самое дно, поворачиваемся на бок, мина идет на корабль.

– Погоди, Фа, не так быстро. Соприкоснувшись с кораблем, мина высвобождается из ремней и пристает к кораблю?

– Да.

– Как она пристает?

– Как ракушка к скале.

– А ты, что ты затем делаешь?

– Я плыву. Далеко-далеко.

– Я тоже, – сказала Би. – У меня тоже ремни и мина. Моя мина тоже идет на корабль. Я тоже плыву с Фа.

Би рассмеялась.

– Почему ты смеешься?

– Вначале Ба говорит: Би плывет положить мину. Но я говорю – нет. Я говорю: вместе с Фа, или я не поплыву. Тогда Фа один, говорит Ба. Вместе с Би, или я не поплыву, говорит Фа. Люди очень сердятся. Они говорят: Би в один бассейн, Фа в другой. Тогда я больше не ем. И Фа тоже. Два дня, и люди уступают.

– Фа, – сказал Севилла, – в какое место на дне корабля ты помещаешь мину?

– Посередине.

– А ты, Би?

– Посередине. Рядом с миной Фа.

Очевидно, вторая мина – холостая. Она требовалась лишь для того, чтобы удовлетворить желание дельфинов не расставаться.

– А потом? – спросил Севилла.

– Мы плывем и плывем. А корабль делает «буф!». Очень громко, как вчера ночью. Другой день Ба говорит: вы видите корабль, догоните его. И корабль плывет быстро, очень быстро, но Би и я, мы его догоняем, мы приставляем мину и возвращаемся.

– И корабль взрывается?

– Нет, когда мы догоняем, нет.

– Почему, как ты думаешь?

– Потому что на нем есть люди!

– А потом что еще?

– Каждый день, – сказала Би, – устраивают гонки между лодкой с двумя большими моторами и нами.

– Какими двумя моторами? Какие ты видишь сзади лодок?

– Да. Это забавно.

– Почему?

– Лодка плывет быстро, очень быстро, быстрее, чем все корабли.

Фа торжественно вставил:

– Но мы побеждаем.

– Вы проделывали большой путь?

– Когда как. Иногда большой, иногда половину большого, или большой и половина, или два раза большой. Но мы побеждаем. Люди на лодке очень довольны. Они кричат. Они свистят.

– На другой день, – говорит Би, – подводная лодка. Нас берет подводная лодка, отвозит в море, далеко от берегов, и отпускает нас. Ба говорит: плывите час в южном направлении, а потом возвращайтесь в лодку.

– Как вы, узнаете, что вы проплыли час?

– Мы знаем. Мы выучили. Половина длинного пути – полчаса. Длинный путь – час. Два раза длинный путь – два часа.

– Вы не ошибаетесь?

– Нет.

– И вы находите подводную лодку?

– Всегда.

– Каким образом?

Фа сказал:

– Ба тоже хочет знать как. Но мы не очень хорошо знаем, мы пробуем воду.

– И в направлении, которое взяла подводная лодка, у воды другой вкус?

– Да.

– Иногда, – сказал Фа, – нам велят искать не подводную лодку, а базу. Это труднее.

– Почему?

– Нужно хорошо знать берега вокруг базы.

– Когда ты не видишь земли, как ты узнаешь, где она?

– По вкусу воды.

– А когда ты видишь землю, что ты делаешь, чтобы найти базу?

– Мне помогает сонар. А ближе – глаза.

На первом месте – вкус. Потом – ухо. Потом – глаз. Он занимает последнее место, от него меньше всего пользы.

– А ночью ты тоже находишь базу?

– Да, но сначала я долго плаваю около базы, слушаю свой сонар.

Надо хорошо знать берег. И собрать с помощью сонара, плавая во всех направлениях, сведения обо всех особых приметах на морском дне, зарегистрировать эти тысячи примет в своей великолепной памяти и иметь их всегда перед собой с величайшей точностью, когда плывешь, не ориентируясь по видимым предметам. Но для Фа это совсем просто.

– Хорошо, – сказал Севилла. – Вернемся к самолету.

– Большое путешествие, – сказала Би.

– Как вы его проделали?

– На носилках. Мне жарко. Я очень сухая, я мучаюсь. Фа тоже. Ба кладет нам на тело мокрые простыни. После самолета – база. Я плаваю на базе, и я плаваю вокруг базы. Но немного. Фа со мною.

– У воды странный вкус, – сказал Фа.

– А потом?

Фа вмешался:

– Ба нас везет на лодке, меня и Би. Ба говорит: вас ждет подводная лодка. Вы поплывете на подводной лодке. Я нет. Один человек вам скажет: сделайте то-то и то-то, и вы сделаете. Я говорю Ба: почему ты не плывешь с нами? Он говорит: такой приказ.

– Какой был вид у Ба, когда он говорил это?

– Грустный. Мы плывем в его лодке.

– Сколько времени?

– Когда я не плыву сам, я не знаю, сколько времени.

– Мало времени или много?

– Много.

– Что происходит, когда вы встречаете подводную лодку?

– Ба выпускает нас в воду, и мы плывем к лодке. Люди берут нас на борт.

– Вам очень трудно было попасть на лодку?

– Да. Очень трудно. Но люди действовали осторожно. И все-таки мне страшно. Внутри лодки очень жарко. Я очень сухой, я мучаюсь.

Би сказала:

– На подводной лодке человек нам говорит…

– Какой человек?

– Человек, который командует.

– На нем форма?

– Нет.

– Каков он из себя?

– Маленький, глаза голубые, волос на голове немного.

– Что он говорит?

– Он держит в руке и нам показывает маленький серый корабль с пушками. Он говорит: «Смотрите как следует. Я выпускаю вас в море. Вы находите этот корабль. Вы поставите мину под середину дна, и вы вернетесь на подводную лодку».

– Сколько времени вы были на подводной лодке?

– Долго. Мы смотрели на маленький корабль.

– Это в первый раз вас просят найти настоящий корабль, показав вам сначала его маленькую модель?

– Нет. На базе мы с Фа делали это часто.

– Вы ошибались?

– Вначале – да. Потом – нет.

– Хорошо. Что происходит затем?

– Люди надели на нас ремни.

– Обычные ремни?

– Нет. Другие.

– И мины?

– Нет, не сразу. «Люди-лягушки» помогают нам выбраться из лодки.

– Под водой?

– Да.

– Каким образом?

– Нас помещают в ящик, его закрывают, он наполняется водой. Ящик открывается в море. Мы выходим. «Люди-лягушки» держат нас за ремни. Они плывут вместе с нами.

– Долго?

– Нет, они останавливаются и укрепляют мины на ремнях.

– Потом?

– Мы плывем в направлении на север.

– Откуда вы знаете, что это север?

– По солнцу. Когда мы выходим из подводной лодки, середина утра. Мы плывем быстро.

– Сколько времени?.

– Длинный путь и половина длинного пути. Я нахожу корабль. Я приближаюсь, и на корабле есть люди. Я говорю Би: ничего забавного, не будет «буф!».

– Не будет взрыва?

– Да, я думаю: есть люди, нет «буф!». Би говорит: я обгоню тебя. Тогда я плыву, плыву, Па, плыву, как летит птица! Я приплываю раньше Би, я поворачиваюсь на бок, мина идет на корабль, но я остаюсь на мине!

– Ты хочешь сказать, что мина пристала к кораблю, но не отделилась от ремней.

– Да!

– Ты оказался привязанным к кораблю?

– Да! Я боюсь! Я не могу дышать. Я захлебнулся. Я зову на помощь: Би! Би!

– И я, – сказала Би, – зубами перегрызла у Фа ремни под животом. Он свободен.

– Ты не ставишь мину?

– Нет.

– Повтори, ты не ставишь свою мину?

– Нет. Я боюсь. Фа тоже боится.

У Севиллы начали дрожать руки.

– Что ты делаешь со своей миной?

– Я говорю Фа: перегрызи мои ремни зубами. Он перегрызает ремни, и мина падает.

Севилла посмотрел на Арлетт, руки его тряслись, ему не удавалось овладеть своим голосом. Жизнь сотен моряков зависела от крошечной случайности: люди-лягушки закрепили холостую мину на Би, а не на Фа.

– Ремни и мина падают на дно моря?

– Да.

– Потом?

– Я поднимаюсь на поверхность с Фа. Я дышу, и я плыву но направлению на юг. Я плыву быстро-быстро. Я боюсь.

– В каком направлении плывет корабль?

– На север.

– А вы на юг?

– Да, и корабль делает «буф!».

– Ты видишь это?

– На корабле есть люди, и корабль делает «буф!».

– Ты видишь это?

– Я слышу. Я далеко в воде, но я вижу свет. Я слышу взрыв, и я чувствую удар в воде. Я ныряю глубже, я плыву, я боюсь!

– Сколько времени ты плывешь?

– Длинный путь и половина длинного пути. Я пробую воду. Подводной лодки нет: она уплыла.

– Что же дальше?

– Я ее ищу. Фа тоже. Но она уплыла. Уже давно. У воды не тот вкус.

– Тогда Би и я, мы понимаем.

– Что вы понимаете?

– Люди корабля умирают. И Фа и Би тоже умирают с ними, привязанные к кораблю. Человек подводной лодки говорит: все хорошо, они умерли, не надо ждать.

– И тогда?

– Я говорю: люди – нехорошие. Останемся в море. Би говорит: нет, надо вернуться на базу.

– Зачем?

– Чтобы сказать Ба.

– Чтобы рассказать Ба, что произошло? – переспросил Севилла, прилагая все усилия, чтобы говорить спокойно.

– Да. Потому что Ба – наш друг. Но земля далеко. Я плыву, я нахожу землю, но я не нахожу базу. Я; не очень хорошо знаю берег. Я плаваю весь конец дня и всю ночь. Я не ем, я плаваю, я очень устаю.

– О, я так устала, – говорит Би. – Вместе с Фа я плыву. Наконец утром я вижу базу. На дамбе стоит Ба. Он нас видит. Он бросается в воду одетый. Мы довольны.

– Затем?

Наступило молчание, казавшееся очень долгим.

– И затем? – терпеливо повторил Севилла.

– Я говорю Ба.

– Ты рассказываешь ему все, что произошло? – сказал Севилла приглушенно и, протянув руку, сильно сжал пальцы Арлетт.

– Да.

– Все?

– Да.

Снова молчание.

– И тогда?

– Ба смотрит на нас. Он очень бледный. Он говорит: это невозможно. Это неправда. Би, ты лжешь. Не надо больше повторять это. Ты слышишь, этого нельзя больше говорить. Он очень бледный. Он дрожит.

– А ты, что ты говоришь?

– Я говорю: это – правда, это – правда, это – правда! – повторила Би с отчаянием.

Она замолчала снова.

– И затем?

– Затем я понимаю, что Ба нам не друг. Мы говорим: с Ба мы больше не говорим. С людьми мы больше не говорим.

Севилла повернул выключатель магнитофона и посмотрел на Арлетт.

– Ну что же, в таком случае все ясно. Боб рассказал то, что он узнал, людям В прежде, чем они его прикончили. И теперь так они тебе и поверят, что Фа и Би не говорили с нами!

– Они знают, что этого не было, – сказала Арлетт спустя несколько секунд. – Ведь они же должны были перехватить вчера все радиопереговоры между тобой и Адамсом?

– И сочли, что мы ведем их для отвода глаз.

– Хорошо, предположим, что они их истолковали именно так. Предположим, что они думают, что у Адамса имеется теперь магнитофонная лента с записью показаний дельфинов. В таком случае мы также уже ничем не рискуем.

– Совсем наоборот. Они считают, что дельфины прикончены. Для того чтобы эта запись приобрела значение свидетельства, необходимо чтобы мы были живы и могли подтвердить ее подлинность.

– Па, – сказала Би, – мы хотим говорить.

– Сейчас, Би, – ответил Севилла, кладя руку ей на голову. – Па говорит с Ма.

– А потом с Би?

– А потом с Би.

– Так ты думаешь, что люди В вернутся…

Севилла сказал тихо и четко:

– Да, этой ночью. Они вернутся этой ночью.

Наступила тишина, и затем Арлетт ответила:

– Если ты так думаешь, то Адамс тоже должен так думать. В таком случае почему он снял свой заградительный отряд?

Севилла стиснул руки и пожал плечами:

– О, Адамс! Адамс поставил на две карты, – продолжал он, стараясь побороть волнение в голосе. – Положение Адамса было с самого начала двусмысленным, потому что он действовал от имени ведомства, где одни – сторонники истины, другие – за ее уничтожение. Адамс поставил сначала на истину. Когда же Фа и Би «погибли», он решил, что лагерь истины проиграл, и он ставит теперь на молчание.

– Фа и Би не погибли, – сказал Фа.

– Конечно, нет, – сказал Севилла.

– Ты сказал, что Фа и Би погибли.

– Так утверждают недобрые люди.

– Но это неправда, – сказал Фа с беспокойством.

– Да, Фа, конечно, это неправда.

Севилла посмотрел на Арлетт и подумал, какую ужасную власть непреложной истины имеют слова над дельфинами, надо быть очень осторожными.

– Ты убежден, – сказала Арлетт, – что теперь Адамс сделал ставку на молчание. И что это должно означать?

– Утром был момент, когда Адамс себя выдал: он предложил мне сохранить оружие. Зачем мне его оставлять, если мне не грозит больше никакой опасности?

– Но он – чудовище!

– Ну, нет, – оказал Севилла, – не совсем. Он относится к нам с некоторой долей симпатий, и у него еще бывают проблески человечности.

И добавил спустя мгновение:

– Доказательство: в последний момент он не смог вынести тою, что выдает нас людям В безоружными. Он решил оставить нам шанс. – Севилла усмехнулся. – Очень маленький шанс.

Севилла вынул кормовое весло, положил его на дно резиновой лодки, взял электрический фонарь из рук Питера и направил сноп лучей на дельфинов.

– Фа! Би! – произнес он громко и добавил, когда они высунулись наполовину из воды и оба одновременно положили головы на валики. – Ведите себя тихо. Я должен поговорить с Питером.

Взгляд Питера переходил с одного дельфина на другого.

– Фа и Би? – глуховато произнес Питер. – А этот крупный дельфин сегодня утром?..

– Дикий дельфин, прирученный Дэзи.

Питер кивнул головой:

– Я начинаю многое понимать.

Севилла направил на него луч света. Питер прищурился. Севилла опустил фонарь, свет скользнул по груди юноши, его светлое, открытое, простодушное лицо, освещенное косым лучом, приобрело внезапно необычную резкость и возмужалость, даже две ямочки на щеках чуть повыше уголков губ казались более глубокими и суровыми, подбородок выдался вперед, сухожилия шеи обрисовались четко, как у атлета в момент напряжения сил, все черты стали резче и суровее, даже глаза, глубже запавшие под надбровными дугами, стали не такими мальчишескими.

– Питер, – сказал Севилла, – я привез вас сюда, в грот, прежде всего для того, чтобы показать вам, что Фа и Би живы. Я хочу, чтобы позднее, если это потребуется, вы могли бы засвидетельствовать, что вы их видели живыми утром 9 января, то есть на следующий день после того, как взрыв уничтожил «Кариби». Извините меня, что я увез вас от Сюзи, едва только вы высадилась, но я хочу поговорить с вами в спокойной обстановке, здесь, в гроте, не опасаясь электронного шпионажа. Теперь, когда Адамс предоставил им полную свободу в выборе средств, эти господа пустят вход все свои таланты. Итак, первый вопрос: была ли установлена за вами слежка?

– Да.

– Начиная с какого момента? На море? Или как только вы ступили на сушу?

Питер отрицательно покачал головой и сказал громко, даже как-то весело и задорно:

– Нет, гораздо хитрее! Они отлично знают, что на берегу я первым делом отправляюсь разыскивать на стоянке свой форд. Так вот, стоило мне подойти к ней, как я увидел, что до моего форда нельзя добраться, он со всех сторон заставлен машинами, расположенными самым невероятным образом; дежурному понадобилось целых полчаса на то, чтобы его высвободить, и у распорядителя было достаточно времени позвонить куда следует. Когда я, наконец, выехал, я заметил довольно далеко за собой черный додж, за доджем еще голубой оулдсмобил, затем старый и довольно грязный крайслер неопределенного цвета, потом еще один додж. Да, я забыл, вернемся на стоянку. Я искал на ней глазами ваш бьюик. К нему так же не пробиться, как к моему форду. Однако вы его поставили всего позавчера вечером, и согласно вашей просьбе его вымыли – на дверцах есть еще следы от струек воды, – парням на стоянке пришлось, наверно, изрядно потрудиться после мойки, чтобы загнать машину в самый дальний угол. Просто даже смешно видеть ваш чистенький бьюик в куче этих грязных колымаг, которые стоят там, не трогаясь с места, месяцами. Тут-то для меня и начало кое-что проясняться.

Севилла посмотрел на Питера. Он казался таким юным, таким веселым, был так горд своим умением наблюдать и делать выводы. Еще слава богу, что его не похитили вместе с Сюзи там, на материке.

– Они уверены, что этим вечером мы все попадем к ним в лапы, – сказал Севилла с настойчивостью в голосе. – Наступило время нам расстаться.

Питер посмотрел на него с недоумением, обескураженно.

– Нет, Питер, не задавайте вопросов. Нет ничего тяжелей для меня, чем необходимость, отослать вас, но это действительно абсолютно необходимо. Нам четверым грозит смертельная опасность, Мы должны бежать и скрыться. И времени у вас в обрез. Ночью мы покинем остров. Вы в маленькой лодке отправитесь на материк. Я возьму большую. Я не хочу вам говорить, куда я поеду. Но вы и Сюзи, вот что вы должны сделать: вы возьмете с собой только самые необходимые вещи, затем ленты с записью свистов Дэзи, все, что мы успели сделать на острове; вы возьмете еще два письма: одно для Мэгги, чтобы она знала, что ей тоже необходимо скрыться, и как можно скорее, другое, очень важное, для Голдстейна. Как только вы убедитесь, что за вами нет слежки, вы должны отправить оба эти письма. Но я забегаю вперед. Когда вы доберетесь до материка, ни в коем случае не показывайтесь на стоянке, отправляйтесь на ближайшую ремонтную станцию; ручаюсь, что вы найдете там «великолепную машину», продающуюся по случаю, вы ее купите.

Питер нахмурился.

– Я дам вам все, что необходимо, – сказал Севилла. – Годите всю ночь, утром, на другой станция, я вам, советую – продайте машину, даже за убыточную цену, и купите новую в другом гараже и проделайте такую же операцию по крайней мере еще раз. Вы доберетесь до Канады, из Канады вы отправитесь в Европу. Я думаю, что на границе не возникнет никаких осложнений, вас преследует не ФБР, а ведомство, которое, конечно, не посвящает ФБР в свои секреты. Я знаю, что вы собираетесь сказать, Питер, но я должен вам возместить убытки за нарушение контракта, и вы, вне всякого сомнения, заслужили после всей проделанной нами вместе работы год спокойной жизни где-нибудь в Европе.

– Простите, – сказал Питер, – но выплата подобного рода неустойки не предусмотрена в моем контракте.

Севилла улыбнулся;

– Ну что же, это пробел, который я хочу восполнить. Во всяком случае; что вы прикажете мне делать со всеми этими деньгами?

Питер некоторое время смотрел на него молча.

– Я хочу задать вам вопрос. Один-единственный. Должен ли я взять с собой оружие?

– Это вопрос, – произнес Севилла, – на который вы должны ответить сами. Я не знаю, как далеко заходит ваше уважение к человеческой жизни.

Питер распрямил плечи и посмотрел Севилле в глаза.

– Я задам этот вопрос иначе. Если они нападут на наш след и сумеют нас захватить, как по-вашему, станут они нас пытать, чтобы заставить говорить?

– Думаю, что да.

– И Сюзи тоже? – спросил Питер прерывающимся голосом.

Севилла нахмурился.

– Поверьте мне, они не станут делать различия.

Нигде в доме не зажигали света, окна и двери были закрыты, лишь иногда на мгновенье, собирая вещи, включали электрический фонарик. На террасе над головами людей простирался нависший свод огромных черных туч, неподвижный, удушающий, без единого серого просвета. Ночь обещала быть такой же темной, как накануне. Севилла испытывал странное чувство в сумерках, которые давили и сгущались с каждой минутой. Вчетвером, одетые во все темное, – женщины были в брюках, – они сновали из дома на террасу, с террасы на пристань, бесшумно готовясь к отплытию. Они ходили босиком и иногда обменивались шепотом едва слышными словами. Четыре тени, все менее и менее различимые в наступающем мраке, скользящие навстречу друг другу, расходящиеся в разные стороны, встречающиеся снова, удаляющиеся и вновь приближающиеся. Вначале Севилла узнавал своих спутников по силуэтам: Арлетт – самая маленькая, Питер – самый большой, Сюзи – средняя между ними, – но даже это различие сглаживалось, исчезало, мрак стер и поглотил силуэты, движение замедлилось. Теперь Севилла улавливал чье-то присутствие, лишь услышав вблизи себя дыхание. Рука прикоснулась к его груди. Он схватил ее. Рука Питера. Голос прошептал ему на ухо:

– Мы кончили, пора двигаться.

– Питер, – торопливо сказал Севилла, – я видел, что вы взяли револьвер. Мой совет – возьмите лучше гранаты. Когда несколько противников выскакивают вооруженными из машины, спасает только граната.

Сзади Арлетт, дыша ему в шею, шепнула:

– Сюзи хочет с тобой попрощаться.

Рука коснулась его плеча. Это была Сюзи. Она сказала ему на ухо тихо, вкладывая в слова всю душу:

– Желаю удачи, Генри. Генри, желаю удачи.

Она впервые назвала его по имени, он почувствовал, что она берет его лицо в свои ладони, наклонился, она прижала губы к его щеке и повторила одним дыханием и с той же проникновенностью:

– Желаю удачи, Генри.

Она отняла руки. Послышалось короткое сдавленное рыдание. Он понял, что женщины обнялись.

Севилла вздохнул всей грудью: добрая воля, забота о других, глубокая привязанность – все это тоже есть в человеке. Рука Питера скользнула вниз по его плечу, он поймал ее и сильно сжал.

– Пит, – сказал он тихо, припав губами к уху юноши, – я беру у вас маленькую лодку, чтобы поехать за Фа и Би.

Он сделал два шага к гавани, кто-то приблизился к нему. Знакомый запах волос, свежесть рук. Это Арлетт. У Арлетт невероятный слух, за метр от него она все расслышала. Она прижалась к нему, дотянулась до его уха:

– Я поеду с тобой, Генри.

Они проникли в расселину, где узкая лента воды образовывала бесчисленные зигзаги. Арлетт только изредка на мгновенье приходилось зажигать фонарь. Уже в третий раз за сегодняшний день Севилла проделывал этот путь, он знал его почти весь на ощупь, как знаешь темный коридор в доме, где прошло детство. По мере того как они все дальше проникали в скалу, он испытывал глубокое чувство облегчения и безопасности. Что-то подобное, вероятно, испытывали доисторические люди, когда они обнаруживали извилистую пещеру на склоне холма, даже если им приходилось сначала выгнать оттуда медведей, чтобы завладеть этим убежищем. Рогатины и топоры против клыков и когтей. Но стоило сражаться со стаей мохнатых «стопоходящих» великанов, чтобы завладеть их теплой, темной, глубокой и недоступной берлогой, где, прижавшись друг к другу, слившись в единую, источающую тепло человеческую груду, будущие владыки и разрушители планеты чувствовали себя столь же огражденными от ужасных опасностей внешнего мира, как во чреве матери.

– Ты можешь не гасить фонарь, – сказал Севилла громко, отталкиваясь двумя руками от скалистых стен последнего прохода, чтобы проникнуть в грот. Возможность снова громко говорить и видеть все вокруг представилась какой-то новой, неизведанной еще радостью.

– Фа! Би! – воскликнул он. Дельфины вынырнули около лодки, веселые, игривые, оживленные. – Нет, нет, не брызгайтесь, – крикнул Севилла, – нам предстоит долгий путь ночью по морю, мы замерзнем, если будем мокрыми. И слушайте: на фарватере и в море ни одного слова, ни одного слова на языке людей, говорите только свистами. Перед нами враг, справа и слева – враг.

Арлетт рассмеялась, это был ее первый смех за два дня.

– Дорогой, – сказала она с возбуждением, которого не могла подавить, – ты говоришь, как главнокомандующий, и у тебя также военные тайны, невероятнее всего то, что даже я не знаю, куда мы поплывем.

– Куда? На Кубу, – сказал он. – Я только об этом и думаю со вчерашнего дня. Мне даже казалось, будто я это тебе уже сказал. Отсюда, от Ки-Уэст, до Марианао едва сто пятьдесят километров. Куба – самое близкое иностранное государство и к тому же единственная страна в Латинской Америке, где то обстоятельство, что вы лишены американского паспорта, служит своего рода рекомендацией. Единственное также, откуда мы можем легко добраться самолетом до Праги, может быть, с кубинскими паспортами. Наша цель ясна: если нас не успеют схватить, оказаться вместе с Фа и Би до 13 января в одной из европейских столиц, чтобы во всеуслышание провозгласить истину. Мы провозгласим ее, если за это время Голдстейн не получит моего письма и не сумеет убедить Смита при помощи записи, сделанной сегодня утром. Мне кажется, что эта запись и сообщение о том, что мы с Фа и Би находимся в Праге, должна заставить Смита бить отбой. Мне не хотелось бы созывать пресс-конференцию, дабы рассказать о страшных вещах, творимых секретными службами в нашей стране. Будет вполне достаточно, если Смит заявит, что комиссия, изучавшая обстоятельства взрыва на «Литл Рок», сочла его гибель результатом несчастного случая.

В кромешной тьме обе лодки снова стояли рядом. Моторы были подняты. Весла лежали на валиках. Говорить приходилось вновь еле слышным шепотом. Севилла опять почувствовал тревогу, испытанную им несколько часов назад, когда дельфины сказали, что Боб знал все. Севилла ждал, когда Питер кончит укладывать свой мешки в маленькой лодке. Ожидание угнетало его, нервы были взвинчены, в висках стучало, под мышками струился пот, бездействие становилось невыносимым. Арлетт взяла его за руку, он тотчас же высвободил ее, ладонь была вся мокрая. А Питер никак не может закончить, он всегда такой скрупулезный, такой педантичный. Безумное нетерпение овладело Севиллой, гнев, смешанный с паникой. Он открыл рот – но сдержал себя. Наклонился к носу лодки и замер, как загипнотизированный. На него смотрел светящийся диск бортового компаса, как дружеский знак в океане темноты, единственно прочная и надежная точка во враждебном мире. И внезапно он вспомнил. Лето 1944 года. Нормандия. За изгородью во время ночной атаки светящиеся стрелки его наручных часов как будто вспыхнули и четко выделились в угрожающем смертью мраке. И тогда он почувствовал облегчение, все стало на свои места, разум вновь вступал в свои права. «Тодд, возьмите десяток человек, отправляйтесь разведать, что там у ручья, который слышится в глубине долины, и, если вам придется стрелять, не стреляйте друг в друга». Ощущение кошмара, когда надо двигаться вслепую и попадаешь все время в ловушки. Дьявольские нормандские изгороди. За каждой – немецкий пулемет, великолепно замаскированный, выжидающий в абсолютной темноте. Каждый раз от моего авангарда ничего не оставалось. Они умели сражаться. Прохладные руки Арлетт легли ему на затылок, он почувствовал ее губы около своего уха:

– Питер готов.

– Ну что ж, тронулись, – сказал Севилла.

Где-то что-то треснуло, внезапно, громко, как разорвавшийся парус. Но нет, это безумие пускаться в море среди сплошного тумана, когда ничего не видно и ничего предварительно не разведано.

– Подождем, – сказал он, – вели ему подождать.

Он перегнулся через валик и осторожно хлопнул два раза по поверхности воды. Секунду спустя его пальцы коснулись теплой гладкой массы, он провел рукой: они оба были здесь. Он негромко свистнул по-дельфиньему: «Фа! Би!» Странно, как хорошо вписывается свист в порывы ветра и плеск воды, разбивающейся о скалы. Что должны думать там эти люди, прильнувшие к своим аппаратам?

– Фа, Би, ты поплывешь по фарватеру до выхода в открытое море.

– А потом?

– Может быть, там есть корабль, лодка. Может быть, «человек-лягушка». Ты вернешься и скажешь.

Тишина и затем свист Фа.

– Есть «человек-лягушка». Он плывет к нам. Что я делаю?

– Ты его оглушишь.

– О нет, – сказал Фа. – Я его оглушаю, он тонет, и он умирает. О нет.

– Ты его не оглушишь – он нас убивает.

Снова тишина и свист Би.

– Я перегрызаю его трубку зубами. Он поднимается наверх. Я ударяю его слегка сзади, и я выбрасываю его на скалы.

Великолепный отказ от насилия: вывести противника из строя, но сохранить ему жизнь.

– Хорошо, – сказал Севилла.

Они исчезли, и он представил себе их обоих скользящими в черной воде. Сонар обрисовывает перед ними все препятствия так же четко, как если бы они их видели. Они плывут – вытянутые вперед, стройные, скользящие, как стрелы, толкаемые могучими, гибкими, экономными движениями хвостового плавника бесшумно, не оставляя за собой ни завихрений, ни ям, такие же неуловимые, как сама вода, вонзающиеся в нее легко и свободно, составляющие с ней единое целое. При такой скорости их вес превращается в грозное оружие – сто шестьдесят – двести килограммов мускулов в оправе из эластичной кожи, управляемые мозгом, таким же искушенным, как у человека, но контролируемым добротой.

Несколько секунд спустя Севилла почувствовал, что дельфины снова у него под рукой. Фа свистнул.

– Такая же лодка, как твоя. Резиновая. Но только больше.

– Лодка плывет?

– Нет, стоит на якоре, у входа.

Стоят на страже, подстерегая их, преграждая путь. Люди должны были понять – и подслушивая по радио и когда радио замолчало, – что они готовятся к бегству.

Севилла задумался. Губы Арлетт коснулись его щеки:

– Питер говорит, что надо подойти и атаковать их, забросав гранатами.

Севилла на ощупь нашел ухо Арлетт:

– Нет. Скажи ему, что нет. Надо видеть, куда бросать гранаты. И если будет схватка, то убитые будут с обеих сторон. С нашей тоже.

Он опять погрузился в молчание, время шло, пот струился по его ладоням.

– Что я делаю? – сказал Фа.

– Как поставлена на якоре лодка?

– Веревка и что-то на конце.

– Веревка? Ты уверен? Не цепь, веревка?

– Да.

Севилла выпрямился.

– Ты ныряешь. Ты перегрызаешь веревку зубами. И ты тянешь лодку тихо-тихо.

– Куда?

– Направо. Там есть течение. Надо его найти.

– Би его найдет, – сказала Би.

Они исчезли. Губы Арлетт снова коснулись щеки Севиллы.

– Как только лодка начнет двигаться, они это почувствуют.

Севилла провел ладонью по лицу Арлетт, поднял прядь ее волос, склонился к уху и произнес еле слышно:

– Нет, ночь очень темная, ориентиров не видно.

Он окунул правую руку в воду и подумал: «Если они и заметят, то поздно, они сядут где-нибудь на камни, потеряв координаты и, даст бог, продырявив в нескольких местах лодку».

Он склонился за левый борт и пошарил рукой, ища руку Питера. Когда он дотронулся до нее, он почувствовал, что Питер к нему наклоняется.

– Питер, если Фа и Би сумеют все сделать как надо, то по выходе из фарватера в море плывите на веслах в течение часа, держа все время влево, затем включите мотор, через пять минут выключите его, внимательно прислушайтесь, включайте снова и делайте так все время.

Наступила тишина. Затем Питер сказал:

– Если путь открыт, почему не воспользоваться этим сразу и не включить мотор на полный ход?

– Нет, – энергично возразил Севилла, – где-нибудь, конечно, стоит основной катер или лодка, они дадут туда сигнал по радио, сонар сразу же выловит ваш мотор, и через минуту вы будете настигнуты. Как вы знаете, в эти воды рыбаки заходят редко.

– Па, – свистнула Би, – где твоя рука?

Севилла погрузил руку в воду, и Би потерлась о нее.

– Очень забавно, – сказала она, – лодка плывет, они ничего не чувствуют.

– Они говорят между собой?

– Нет, – сказал Фа, – они не говорят. Лодка плывет. Они не говорят.

Би фыркнула. Севилла перегнулся за левый борт.

– Питер, – сказал он шепотом. – До свидания!

И в то же мгновение с одной лодки к другой в темноте через валики, в молчании потянулись четыре руки, сначала на ощупь искавшие друг друга, затем несколько секунд никак не хотевшие разомкнуться. Севилла проглотил слюну, его сердце яростно билось. Странная вещь, каждая минута становилась такой напряженной, что она исчезала прежде, чем кончалась; несколько секунд – и настоящее становилось прошлым, которое надо было уже искать в памяти.

– Отчаливайте, Пит, – прошептал Севилла.

Он слышал, как тот развернулся, взял разгон.

Би свистнула:

– Я ему помогу.

Севилла вдел свои весла и начал осторожно грести. Но почти тотчас же вынул их. Фа толкал лодку сзади. Севилла свистнул:

– Не торопись, Фа.

Он вынул одно весло, отдал его Арлетт и сказал:

– Следи, чтобы мы не наткнулись на берег.

Но Фа толкал лодку по правильному курсу, корректируя свой путь с такой точностью, как будто он все ясно видел перед собой.

При выходе в открытое море сильный порыв южного ветра ударил по лодке, и она закружилась и запрыгала по волнам. Севилла, гребя веслом по левому борту, выравнивал курс до вех пор, пока стрелка компаса не стала указывать на юг. Он свистнул.

– Фа, ты можешь держать путь все время на юг?

– Конечно, могу, – ответил Фа.

– Позови Би.

– Я здесь, – сказала Би.

Лодка пошла быстрее: очевидно, Фа и Би стали толкать ее вместе. Севилла положил весло Арлетт на дно, но не выпускал свое из рук. Он сел и почувствовал, как к нему прижалась Арлетт, положила ему голову на плечо. Ее волосы касались его лица. Би свистнула:

– Па, почему ты, не включаешь мотор?

Севилла нагнулся, он ничего не видел. Он даже не слышал их – так бесшумно они плыли. Они, должно быть, толкали лодку с двух сторон, там, где задние валики соединяются с кормовой частью. Он свистнул:

– Позже, Би. Мы еще очень близко, у них есть машины, которые слышат шум моторов. Ты устала?

Би издала свист, похожий на смех, за которым последовал такой же смех Фа. Уже давно Фа и Би не были так счастливы. Толкать по воде триста килограммов – лодку, сидевших в ней людей и мотор – не представляло для них никакого труда. Это была игра, самая чудесная из игр. Долгая неожиданная прогулка в открытом море с Ма и Па! Они понимали значение того, что делали: они помогают добрым богам бежать от злых богов. Все снова встало на свои места.

Севилла спросил:

– Сколько времени вы сможете толкать?

Дельфины обменялись свистами, и Фа сказал:

– Длинный путь и половина длинного пути.

Севилла взглянул на светящийся циферблат своих часов. Десять часов тридцать пять минут. Допустим, час. Надо учитывать склонность Фа к хвастовству. В одиннадцать часов тридцать пять минут он включит «Меркьюри». Начнется самое опасное. Он пошлет Фа на две мили вперед, Би будет плыть на две мили позади лодки, сонары обоих дельфинов смогут обнаружить подозрительные суда и лодки. Сейчас, бесшумно скользящий по морю в кромешной тьме ночи, Севилла был так же неуловим, как рыба. Его могли засечь лишь сонары на бакенах военно-морского флота США, столь чувствительные, что они улавливают на расстоянии нескольких миль дыхание кита и фонтаны выбрасываемой им воды. Но, во всяком случае, подумал Севилла, дыхание дельфинов нельзя даже сравнивать с этими шумами. Он опустил руку за борт, и его пальцы почувствовали сильный напор бурлящей воды.

– Великолепно, – сказал он тихо, – они толкают нас со скоростью по крайней мере в десять узлов.

Арлетт ничего не ответила, молчание казалось бесконечным, по вздрагиванию ее тела он понял, что она плачет, прижавшись к его шее. Он положил левую руку на ее плечо. Он ждал. И внезапно он подумал: вчера, всего лишь вчера Голдстейн приехал на остров, кажется, что прошло так много времени, а на самом деле – так мало: день, ночь, день, и к середине второй ночи они потеряли все – у них нет больше «Кариби», нет пристани, нет дома, нет острова и даже нет родины. «Но, по правде сказать, это мне безразлично, сейчас не время цепляться за свою личную маленькую конуру – если будет атомная война, нам все равно не сохранить ничего, в том числе и самой планеты. Абсурдность всего этого приводит в отчаяние. Когда дерутся животные, они делают это, чтобы добыть пищу или защитить свои владения, но никогда они не замышляют уничтожения всего рода и земли, по которой ходят».

Арлетт шепнула ему на ухо:

– Ты думаешь, что у нас есть шансы вырваться? Он ответил успокаивающим тоном:

– Я думаю, что да.

Он сидел за рулем на надувном сиденье. Арлетт рядом. Глаза его были устремлены на компас, левая рука сжимала весло, он мог в любой момент одним—двумя взмахами придать лодке правильное направление, но в этом не возникало необходимости. Как удавалось дельфинам толкать лодку все время точно на юг, ни разу не сбиваясь с курса, несмотря на порывы ветра, сносившие лодку в сторону, и косые длинные волны, которые захватывали их самих?

Арлетт выпрямилась.

– Я не боюсь умереть, – сказала она порывисто, – я боюсь, что нам не удастся ничего сделать.

– Мы все сделаем, – твердо ответил Севилла.

В действительности он далеко не был в этом уверен, им могло и не повезти. Он не был настолько наивен, чтобы верить в неизбежность победы всякого справедливого дела, но он не мог позволить себе роскошь быть пессимистом. Перед ним был лишь один путь – бороться и надеяться. С ними была истина, способная не дать миру погибнуть. Фа и Би, еще раньше их, только из любви к людям, несли Бобу в изнуряющей двадцатичетырехчасовой гонке эту истину. Боб отказался от нее. И этой ночью, в эту минуту в Карибском море человеку давался последний шанс. Огромность ставки в этой игре внезапно поразила Севиллу, он ни разу не представлял себе еще всего с такой четкостью. И как будто она следила за ходом его мыслей, Арлетт сказала ему на ухо с дрожью в голосе:

– Если мы добьемся успеха, тогда благодаря нам…

Она не закончила фразу. Он повторил про себя: «Благодаря нам…» – с чувством сомнения, так, словно, будучи человеком, он оставался причастен против своей воли к человеческому безумию и жестокости, даже когда он боролся с ними. Он слушал, как вода с плеском ударяется о валики резиновой лодки; когда нос, поднятый волной, опускался в провал, от удара трещал разборный деревянный пол у него под ногами. Воздух был теплым, и таким же теплым было Карибское море. Опуская в него руку, он не чувствовал холода. Оно простиралось вокруг них, темное, с глубинами, полными жизни, достаточно богатое рыбой, чтоб кормить веками индейцев и белых, если бы последние не сочли более удобным истребить первых. Он не слышал Фа и Би, они не обнаруживали себя ничем, кроме ритмичного шума дыхания, когда они поднимали головы на поверхность и вбирали воздух.

– Благодаря нам, – сказал он вполголоса, – или благодаря человечности дельфинов?