Наше время для многих — пора прозрений и открытий. Но не только горьких, приводящих порой в замешательство и ужас, но также и радостных, похожих на встречу с новыми прекрасными странами. Целые области отечественной и мировой культуры, которые долгие годы замалчивались или искажались, вновь возвращаются людям. Среди этих «неведомых земель» мы находим и мир Библии. Что знало о ней большинство наших соотечественников двух последних поколений? Сама она практически была недоступна, а сведения об этой книге черпались из сухих, бесцветных учебников, а чаще — из памфлетов барона Гольбаха и «Забавной Библии» Лео Таксиля, усердно у нас переиздававшихся.

Поэтому мало кто помнил, что Библия была первым произведением литературы, которое было переведено на иностранный язык, первой книгой, вышедшей из–под типографского станка (ведь и Гутенберг, и Иван Федоров, и другие первопечатники начинали свои труды именно с ее издания). Мало кто знал, что она — одна из первых в истории книг, подвергавшихся систематическому истреблению. Уже за полтора с небольшим века до н. э. списки ее разыскивали и жгли солдаты эллинистического царя Антиоха Епифана; так же поступала и полиция римского императора Диоклетиана в 300 г. н. э. Над ней глумились скептики XVIII в., ее «разоблачали» нацистские идеологи и боевики штурмовой антирелигиозной пропаганды. Но эта же гонимая книга, вокруг которой велась напряженная борьба идей, неуклонно прокладывала себе путь по странам и континентам.

Достаточно лишь бросить взгляд на древнерусские или западные библейские манускрипты, чтобы понять, с каким благоговением трудились над ними люди. Ювелирно отделанные чеканные переплеты и красочные буквицы, виньетки и миниатюры и, наконец, сам текст, переписанный тщательно и любовно, показывают, что на Библию смотрели как на святыню, как на драгоценное сокровище. И такое отношение сохранилось по прошествии сотен лет.

Сегодня Библия издается более чем на 1800 языках, причем одних только новоевропейских переводов насчитываются сотни вариантов. Многомиллионные тиражи ее с трудом поддаются учету. Ее выпускают в виде фолиантов, буклетов, в брошюрах и многотомниках, с комментариями и без. Есть «брайлевские» Библии для слепых, сокращенные, детские, иллюстрированные, записанные на пластинках, кассетах, на носителях для ЭВМ. Уже около 200 лет работают добровольные Библейские общества, печатающие и распространяющие текст Писания. Такие общества были и в России в XIX в. Любопытно, что самая длинная телеграмма, которая когда–либо была отправлена, представляла собой новый перевод Евангелия, с нетерпением ожидавшийся читателями.

Неудивительно, что вокруг Библии издавна складывались причудливые легенды. Н. С. Лесков в рассказе «Однодум» приводит старое поверье, будто человек, прочитавший Писание от корки до корки, должен сойти с ума. По Библии гадали, по ней пытались узнать срок начала войны или конца света. Бывало, что в библейских пророчествах вычитывали намеки на папский Рим, царскую Россию, Наполеона, рост политической мощи Китая…

В то же время Библия вот уже две тысячи лет является предметом пристального научного изучения. Ее исследуют с точки зрения филологии и истории, богословия и литературоведения.

Сейчас, на исходе XX в., одни лишь труды о Библии и комментарии к ней могли бы заполнить обширное книгохранилище, где на каждую строчку Писания пришлось бы по целому стеллажу толкований. Среди них есть и такие, которые рассматривают Библию просто как памятник древневосточной и античной письменности. С одной стороны, это оправданно, но с другой, ясно, что Библия — феномен куда более сложный, чем реликт седой старины или художественное произведение, подобное шумерскому эпосу о Гильгамеше или «Энеиде» Вергилия. В противном случае она не имела бы стольких хулителей и стольких горячих почитателей.

Направления духовной жизни человечества веками определялись тем, что завещали ему его великие мудрецы, философы, пророки и учители веры. Сами они шли к постижению тайн бытия нелегкими путями, чаще всего сознавая ограниченность своих сил и возможностей. Человек — даже возвышающийся над другими и над своим временем — все же остается только человеком.

Однако среди мировых учителей есть Один–Единственный, Который являет собой непостижимое исключение. Если Сократ или Платон стремятся к свету познания как к желанной цели, то Иисус о Самом Себе говорит: «Я — свет миру». И в Его устах эти вселяющие трепет слова звучат так просто и естественно, как могут прозвучать только у Того, Кто подлинно есть «Путь, Истина и Жизнь». Свидетельство Христа есть свидетельство о Себе как о высочайшем откровении Бога.

Вот почему основа христианства заключается не столько в учении Христа, сколько в Нем Самом. Церковь исповедует не отвлеченную доктрину, но веру в Бога Живого, воплотившегося в живой личности Богочеловека.

Евангелие — благословенная и радостная весть о Нем, которую Церковь несет миру. Оно показывает, что Богоявление было не чем–то пребывающим вне времени и пространства, а действительным событием, увенчавшим священную историю спасения.

При всей своей потрясшей мир новизне благовестие Иисуса глубоко связано с религиозной традицией Его народа. По словам Самого Христа, до Его пришествия Бог особым образом возвещал Свою волю через избранных мужей Израиля.

Это Откровение запечатлено в совокупности книг Священного Писания. Они не были созданы в лоне какой–либо из прославленных цивилизаций древности, а являются свидетельством веры людей, живших в небольшой и бедной стране, история которой была цепью невзгод и суровых испытаний. Но уже то, что в ней явился Христос и на фундаменте ее религии основал Свое Царство, делает древний Израиль духовным отечеством Церкви. Поэтому для нас, христиан, его история и богопо–знание имеют ни с чем не сравнимое значение.

Основой Писания является учение о Завете, или Союзе. Завет означает связь человека с Богом, связь, которая растет, крепнет, проходит ряд ступеней, чтобы завершиться в лице Сына Человеческого. Искупитель — Мессия, дарующий спасение, есть поэтому «альфа и омега» Библии, центральный образ Писания, начиная с предчувствий, прообразов, пророчеств и кончая Его рождением во плоти среди людей.

В торжественных словах возвещает об этом Церковь в Послании к евреям: «Бог, многократно и многообразно говоривший издревле отцам в пророках, в последние дни сии говорил нам в Сыне, Которого поставил наследником всего».

Дохристианские священные книги называются в Церкви Древним, или Ветхим, Заветом; Евангелия же и другие писания апостолов составляют Новый Завет. Оба Завета образуют неразрывное целое, именуемое Библией.

С первых же дней существования новозаветной Церкви, когда еще не было апостольских книг, ветхозаветная Библия прочно вошла в христианскую жизнь. Псалмы были первыми молитвами верных, в библейских пророчествах раскрывалась искупительная тайна Христа, духовный опыт ветхозаветных предтеч Богочеловека стал той почвой, на которой созидалось здание евангельской веры. В Библии как в Слове Божием христианство непрерывно черпало вдохновение и назидание; не зная ее, трудно понять большинство аспектов церковной жизни. Таинства, богослужение, религиозно–нравственные устои Церкви, ее богословие, взгляд на прошлое, настоящее и будущее — все это насквозь пронизано библейским духом.

Когда посетитель входит в Эрмитаж или в другую художественную галерею, ему трудно не заметить, как много творений классиков искусства посвящено библейским сюжетам. Андрей Рублев и Феофан Грек, Микеланджело и Боттичелли, Рембрандт и Эль Греко, Александр Иванов и Николай Ге, Сальвадор Дали и Марк Шагал… Перечень этот можно продолжать бесконечно, как и перечень музыкантов, таких как Бах, Гайдн, Гендель, А. Рубинштейн, Стравинский, Пендерецкий. То же можно сказать и о мировой литературе. Редко кто из поэтов, русских и зарубежных, не обращался к темам Библии. Она привлекала их богатством мысли, духовной напряженностью, красотой образов. Ее перелагали Мильтон и Ломоносов, Байрон и Лонгфелло, Лев Толстой и Томас Манн, Рильке и Пастернак.

«Что за книга это Священное Писание, — восклицал Ф. М. Достоевский, — какое чудо и какая сила, данные с нею человеку! Точно изваяние мира и человека и характеров человеческих, и названо все и указано на веки веков. И сколько тайн разрешенных и откровенных… »

Но Достоевский, скажут, был христианином, и поэтому восторг его понятен; однако напомню слова Гете, который считал себя язычником. «Пусть, — говорил он, — духовная культура непрерывно идет вперед, пусть естественные науки непрерывно растут вширь и вглубь, пусть дух человеческий охватывает все более и более широкие горизонты — высот нравственной культуры христианства, озаряющей нас из Евангелия, мы никогда не превзойдем». А вот что пишет немецкий социалист, в котором трудно заподозрить апологета религии: «Библия — кладезь житейской мудрости и возвышенных чувств; никаких абстрактных правил (во всяком случае, они отодвинуты глубоко на задний план), никаких нравоучений, лишь наглядный показ на опыте живых людей из крови и плоти, со всеми их слабостями и жизненной силой. Примеры из живой действительности в совершенном изображении, в котором даже общие поучения проникновенно, в виде образных притчей, льются как бесконечные потоки благодатного дождя. Библия — это яркоцветный ковер лирической нежности, самые фантастические мечтания Востока, взлет восторженного гимна, вдохновения, непроницаемой глубины пророческого возвещения и экстатического видения». Это слова Карла Либкнехта.

Библейские переводы часто бывали поворотным пунктом в истории развития языка и литературы. Такую роль сыграли, например, перевод Ветхого Завета на греческий язык (Септуагинта), латинский перевод (Вульгата), переводы Кирилла и Мефодия на церковнославянский язык, лютеровский перевод, английская версия времен короля Иакова.

Насколько прочно вошла Библия в ткань языка и мышления народов, видно хотя бы из распространенных пословиц, поговорок, крылатых выражений. «Запретный плод», «каинова печать», «вавилонское столпотворение», «валаамова ослица», «тридцать сребреников»… Все это взято из Библии. Без нее многое не только в литературе и искусстве, но и в философии, в истории мировоззрений остается непонятным.

Добавлю, что с самого начала своей истории к ней обращался и кинематограф, а сегодня она приходит и на телеэкраны.

Словом, очевидно, что знать эту книгу должен любой культурный человек — будь он верующий, атеист или агностик. Однако, знакомясь с ней, нерелигиозный читатель должен проявить известную широту и терпимость, помнить, что Библия — это книга веры, что она рассматривает жизнь и человека sub specie aeternitatis, с точки зрения вечности.

К тысячелетию крещения Руси Издательский отдел Московского Патриархата выпустил факсимиле «Остромирова Евангелия» XI в. и юбилейное издание русского перевода Библии, осуществленного во второй половине XIX века. Эти две книги как бы символизируют многовековую историю Библии в России. Первая — наиболее ранний библейский манускрипт, изготовленный в Древней Руси, вторая — последний по времени полный русский перевод Писания.

Общеизвестно, каким важным фактором для становления и развития культуры Руси было то, что, принимая христианство, она сразу же получила Книгу книг на понятном для нее церковнославянском языке. Читая Библию, грамотные люди (а их было на Руси очень много) входили в новый для них мир нравственных идей и поэзии, веры и мудрости. Знаменательно, что «Повесть временных лет» связывает историю Руси со всемирной именно через библейские сказания. Библия вдохновляла древнерусских иконописцев, создателей фресок, миниатюр, мозаик; она давала пищу для размышления писателям, проповедникам, летописцам.

Следует сказать, что тот церковнославянский перевод, который пе–репечатывался в начале XX в., не тождествен изначальному. Он восходил к изданию, выпущенному в 1754 г. в царствование императрицы Елизаветы Петровны. Эта так называемая Петрово–Елизаветинская Библия имела долгую и сложную предысторию.

В 1751 г. текст ее был напечатан без примечаний, которые составили отдельную книгу, по объему почти равную самой Библии. Рукопись же была готова задолго до публикации. Многотомный ее манускрипт явился результатом большой критической, переводческой и редакторской работы группы ученых. Во главе их стояли греческий монах Софро–ний Лихуд, основатель первой в Москве богословской школы, и архимандрит Феофилакт Лопатинский. В силу указа Петра I от 14 ноября 1712 г. их труд рассматривался как дело государственной важности.

Но ни Софронию, ни Феофилакту не суждено было увидеть свою Библию напечатанной. Первый был удален из Москвы и умер в 1730 г., а второй, став жертвой придворных интриг, последние шесть лет жизни провел в тюрьме. И только спустя десятилетие после его смерти Петрово–Елизаветинская Библия вышла наконец из–под типографского станка.

Что же тормозило ее издание? И почему оно потребовало столь продолжительных усилий целого коллектива «книжных мужей»? Это станет понятным, если учесть, что работа шла в обстановке острой религиозно–политической борьбы, в которой сталкивались различные тенденции в Русской Православной Церкви, так или иначе связанные с влиянием латинства, протестантизма и старообрядчества. Борьба усугублялась вмешательством властей, озабоченных церковной унификацией в духе реформ Петра I.

«Справщики» взяли за основу Московскую Библию, изданную в 1663 г. при Алексее Михайловиче. Оказалось, однако, что она нуждается в ряде доработок и поправок, в частности потому, что некоторые ее разделы были переведены с латинской версии. А ведь менять столь авторитетный текст, как Священное Писание, было задачей непростой, вызывающей энергичные протесты ревнителей старины.

Московская Библия, в свою очередь, почти в точности повторяла первое в России полное типографское издание священных книг. Его выпустил в 1580 — 1581 гг. русский первопечатник Иван Федоров. По месту издания оно называлось Острожской Библией.

Если же мы последуем дальше в глубь времен, то обнаружим семи–вековую историю рукописной церковнославянской Библии. Крещение Руси, расцвет и распад Киевской державы, монголо–татарское иго, гибель Византии, возвышение Москвы, духовный ренессанс времен Сергия Радонежского, Андрея Рублева и Епифания Премудрого — вот лишь основные вехи того огромного периода, в течение которого славянская Библия редактировалась, переписывалась, украшалась миниатюрами, снабжалась комментариями. В этом труде принимали участие такие крупные деятели древнерусской культуры, как митрополит Алексий Московский и Максим Грек. Начало же всему было положено «апостолами славян», византийскими братьями–миссионерами Кириллом и Ме–фодием. Именно они, создав славянскую азбуку, впервые перевели те части Библии, которые употреблялись за богослужением. Произошло это в IX в., почти за сто лет до крещения Руси.

Перевод Библии на русский язык имеет историю не столь продолжительную, но насыщенную драматическими коллизиями. Если не считать отдельных ранних попыток, первый перевод русского библейского текста вышел в Москве в 1794 г. Это было Послание к римлянам апостола Павла, переведенное архимандритом Мефодием Смирновым. В первой трети XIX в. с разрешения Синода и при ближайшем участии митрополита Филарета Дроздова был начат перевод Нового Завета, а затем и ветхозаветных книг. Осуществлялся он трудами Российского Библейского общества, которое поддерживал Александр I. Однако работа не была доведена до конца. Более того, на исходе александровской эпохи Библейское общество стало подвергаться гонениям, тиражи переводов уничтожались. Это было связано с переменой внутриполитического курса правительства. Партия Аракчеева видела в Библейском обществе рассадник вольнодумства и ересей. При Николае I дело перевода фактически оказалось под запретом. На частных переводчиков — протоиерея Герасима Павского и архимандрита Макария Глухарева — обрушились репрессии. Но сразу же после вступления на престол Александра II митрополит Филарет возбудил в Синоде вопрос о переводе. В 1858 г. было получено высочайшее разрешение начать работу. Перевод делался профессорами Духовных академий под контролем Синода. В 1860 г. увидели свет четыре Евангелия, а через 16 лет — вся Библия. Именно этот перевод, который стали называть синодальным, и является сейчас общепринятым в Русской Православной Церкви.

Связь русской культуры с Библией в петербургский период не утратилась. Ее перелагали в стихах М. В. Ломоносов и В. К. Тредиаковский, отдельные ее части переводили В. А. Жуковский и А. С. Хомяков. На библейские темы писали А. С. Пушкин и А. С. Грибоедов, А. Н. Майков и Я. П. Полонский, А. К. Толстой и Вл. Соловьев. Последнему принадлежит и историософское толкование Библии, включенное в его труд «История теократии». В XX в. Библия была отражена в творчестве К. Бальмонта и Вяч. Иванова, И. Бунина и М. Волошина, А. Белого и Б. Пастернака. Многие выдающиеся русские ученые — С. Н. Трубецкой, академик Б. А. Тураев, С. Н. Булгаков и другие — создали труды по библеистике, которые до сих пор сохраняют актуальность. Библия вошла и в русскую музыку — от древних церковных песнопений на тексты псалмов до произведений А. Рубинштейна и И. Стравинского. События библейской истории запечатлены на полотнах А. Иванова, И. Крамского, И. Айвазовского, М. Врубеля, В. Васнецова, В. Сурикова, В. Поленова. Один лишь перечень всего, что было создано в изобразительном искусстве, музыке и литературе России о Библии, составил бы объемистый том. Таким образом, эта книга как бы вошла в плоть и кровь русского творческого наследия.

Кирилл и Мефодий переводили Библию с греческого. К тому времени с него уже были сделаны переложения священных книг Ветхого и Нового Завета на коптский и сирийский, латинский и эфиопский, армянский и грузинский, готский и другие языки. Самые ранние из этих переводов были осуществлены не позже II в. И таким образом мы уже почти вплотную подходим к истокам библейского текста, по крайней мере его заключительных разделов.

Если иметь в виду Новый Завет, то в конце пути нас ожидает небольшой обрывок папируса с несколькими греческими строками Евангелия от Иоанна. Он был найден в Египте в 1935 г. и сейчас хранится в манчестерской библиотеке имени Райленда. Это, правда, не автограф, но по времени он очень близок к оригиналу I в., поскольку датируется 20—30 гг. II века.

Не сохранилось автографов и дохристианской части Библии — Ветхого Завета; однако мы знаем, что он был написан на древнееврейском языке с отдельными включениями на арамейском. В III в. до н. э. ветхозаветные книги стали переводиться на греческий язык (этим переводом и воспользовались Кирилл и Мефодий). Наиболее ранние из уцелевших фрагментов греческого Ветхого Завета почти ровесники самого перевода. А древнейшие манускрипты еврейского оригинала, известные науке, обнаружены в середине нашего века в пещерах, рассеянных по пустыне близ берегов Мертвого моря. Эти кожаные свитки относятся ко II столетию до н. э.

Но и после этого наш спуск в шахту веков не кончен.

Греческое слово «Библия» не случайно означает «книги». Она действительно содержит целую библиотеку разнородных по жанру произведений. Создавались они далеко не сразу. Более 12 столетий понадобилось для формирования Ветхого Завета. Подобным же образом и новозаветные книги, хотя и были написаны намного быстрее, в течение нескольких десятков лет, имели свою предысторию, когда закреплялись устные рассказы и делались первые записи.

Раскройте любое руководство по истории литературы, где есть раздел о Библии; чаще всего она определяется там как собрание поэзии, легенд, фольклора, хроник, дидактических писаний. На первый взгляд, так оно и есть. Ее создавали многие поколения людей, разделенных веками. Не все они известны по именам, но каждый обладает собственным стилем. Одни выражаются скупо, почти сухо, слова других подобны раскаленной лаве. Здесь и длинные перечни предков, и филиппики против власть имущих, и молитвы, и сказания. Библия — это и ликующий голос любви в Песни Песней, и меланхолический рефрен Екклесиаста: «Все суета». Почти каждый из родов и видов литературы, сложившихся с древнейших времен, присутствует в Писании. И все же это не дает нам права рассматривать его просто как коллекцию книг, мирно уживающихся на одной полке или под одним переплетом, но внутренне между собой не связанных.

При внимательном чтении можно почувствовать, что Библии присуще определенное единство, которое достигается не строгой архитектоникой, а иным путем. Весь пестрый конгломерат библейской поэзии и прозы пронизывают тонкие, но исключительно прочные нити, превращающие сборник книг в одну цельную Книгу. Роль этих связующих нитей, этого не сразу уловимого каркаса играют сквозные темы и образы, которые время от времени настойчиво повторяются в самом разном контексте.

Так, например, постоянно присутствует в Библии тема «Завета», т. е. союза между человеком и Предвечным. От древних скотоводов, сознававших, что они находятся под небесным водительством, до той полутемной комнаты, где в ночь Тайной вечери Иисус Назарянин заключил Новый Завет между Небом и землей, протянуты звенья одной нерасторжимой цепи. Русский философ Владимир Соловьев указывал на важность этой идеи Завета, которая говорит об историческом и космическом призвании человека, предназначенного быть активным соучастником мирового процесса.

Другой пример. В Библии высшая воля всегда выступает в роли инициатора новых движений, зарождающихся в истории. Эта воля призывает Авраама и Моисея — родоначальников ветхозаветной Общины; по небесному зову, и порой даже вопреки своему желанию, идут на проповедь пророки; призыву Иисусову подчиняются будущие апостолы, которым сказано: «Не вы Меня избрали, но Я вас избрал».

Грозным и загадочным символом предстает в обоих Заветах пустыня, царство смерти. На ее просторах совершается борьба добра и зла, ис–пытывается вера народа, ведомого Моисеем; из пустыни появляется Иоанн Креститель, чтобы провозгласить начало новой эры; в пустыне Иисус Христос проходит через искушение, прежде чем идти к народу (этот момент изображен на известном полотне И. Крамского). И, наконец, в Апокалипсисе говорится о Жене, облеченной в Солнце (олицетворение Церкви), которая скрывается в пустыню от преследований…

Можно привести и немало других примеров, показывающих, каким образом «работают» в Библии сквозные темы. Благодаря им составные элементы Книги оказываются не случайными наносами, вроде отмелей в дельте реки, а чем–то выстроенным, подчиненным единому замыслу.

Творцы древнерусских храмов опирались на византийские каноны, но в итоге создали нечто свое, новое. Гете использовал легенды о чернокнижнике, но это нисколько не умаляет оригинальности его «Фауста». Точно так же и составители Библии, отталкиваясь от предшествовавшей литературы и преданий, образовали из этого материала свой собственный «библейский мир». Христианство, принимая Библию как Откровение, считает ее природу двуединой, богочеловеческой. Голос Вечности звучит в Библии, преломляясь через сознание и слово конкретных людей, связанных с определенными эпохами, отличавшихся по темпераменту, судьбе, дарованиям. Они писали, находясь в лоне живой духовной традиции, и черпали свои краски из огромного резервуара этой традиции.

Не лишним будет напомнить, что всегда находились читатели, которые в разных целях злоупотребляли фразами, вырванными из библейского контекста, игнорируя его общий смысл. Иные — из ложно понятого благочестия — были склонны извлекать из Книги книг нечто вроде хунвейбиновского цитатника и всеми силами старались обойти «острые углы». А такие углы в Библии есть. Многих, например, может шокировать, что наряду с возвышенным учением пророков и Евангелия в ней повествуется о войнах, жестокостях, человеческих страстях и пороках. Им хотелось бы иметь разбавленную, обтекаемую Библию. Но тогда она почти не имела бы отношения к реальной жизни с ее муками и радостями, любовью и ненавистью, взлетами и падениями. Кто боится всего этого, тот, пожалуй, и Шекспира должен обходить за версту.

Может вызвать удивление, что в Библии нет единого религиозно–этического кодекса. Но ее кажущийся плюрализм обусловлен тем, что она показывает рост человеческого духа перед лицом постепенно открывающейся ему высшей тайны бытия. Каждый этап этого становления отражает определенный уровень, отмеченный чертами несовершенства. И только Евангелие возносится над всем Писанием, словно сверкающая вершина над грядой гор. К нему сходятся и через него осмысляются все основные линии обоих Заветов.

Далеко не все в Библии лежит на поверхности. Подобно иконе, она обладает своим условным языком, своей специфической системой образов. И как приобщение к миру иконы требует от зрителя известной подготовки, так и чтение Библии требует внутренней работы, вживания в особый библейский «космос». Только зная основные его законы, можно увидеть, как рассеивается дымка веков, отделяющая нас от текста, и он раскрывает свою глубину. Тот, кто довольствуется беглым чтением, фабулой или простейшим смыслом афоризмов, упустит главное и часто будет спотыкаться о противоречия и неувязки.

Вот один элементарный пример. В Книге Бытия рассказано, что праотец Иаков, полюбив девушку, согласился в виде «выкупа» за нее работать безвозмездно у отца невесты семь лет. Скептики не раз с улыбкой замечали, что по восточным понятиям через семь лет девушка уже не могла бы считаться молодой. Им не пришло в голову, что автора мало заботила точная хронология (считать он умел достаточно). Приведя сакральную цифру, означающую полноту, он желал лишь показать силу любви Иакова, которого не могли испугать никакие препятствия. Словом, в первую очередь нужно уяснить себе, что хотел сказать автор. А для этого читателю необходимо хотя бы на время отказаться от многих наших литературных привычек. Как и при созерцании иконы, надо преодолеть привычку к реалистическому изображению.

Это важно для понимания первых же страниц Библии, где тоже фигурирует священное число семь. Они повествуют о начале мира и человека. Тончайший литературный узор, сотканный из рефренов, переклички слов и образов, показывает, что это сказание насквозь символично. Это не научная космогония и не исторический труд. Цель писателя — выразить определенное религиозное учение, а не изобразить события в их конкретности, со всеми их деталями. Суть этого учения заключается в том, что своим существованием Вселенная обязана единому Творцу, что Творец создал ее не в одно мгновение, а поэтапно — от низшего к высшему, от простого к сложному, что в процессе миротворения участвовали силы природы («вода», «земля»), что человек создан как двуединое существо — как сын земли и образ Божий. Гармония между человеком и Творцом, человеком и природой нарушена самими людьми, что влечет за собой тяжкие и горькие последствия. Обо всем этом сказано не языком абстракций, а языком «иконного» символизма. По своей наглядности он доступен даже ребенку. Но это лишь первый смысловой слой, за которым есть еще несколько измерений.

В дешифровке библейских символов немалую помощь оказывает наука, заново открывшая удивительный мир древнего Египта, Вавилона, Ассирии, Персии, Финикии, история и культура которых теснейшим образом связаны с Библией. Кстати сказать, именно Библия первая поведала о погибших цивилизациях Востока, когда о них еще было очень малоизвестно. Изучение Библии стимулировало самоотверженный труд археологов, жизнь которых подчас была похожа на увлекательный роман. Чтобы лучше понимать Писание, первооткрыватели памятников Востока производили раскопки, проникали в древние гробницы и пирамиды, учились читать иероглифы и клинопись. Яркий и неожиданный свет на книги Нового Завета пролили находки в Египте греческих папирусов и кум–ранских свитков в Иудейской пустыне.

Все эти данные широко используются и в комментариях, и для усовершенствования переводов Библии. Однако на русском языке таких комментариев, отвечающих современному уровню знаний, пока мало. К тому же наш читатель все еще имеет Библию главным образом в синодальном переводе, сделанном более ста лет назад. При всех своих достоинствах этот перевод, по мнению отечественного ученого И. Е. Евсеева, в чем–то был устаревшим уже при выходе в свет.

Тем не менее это не должно обескураживать читателя. Если он захочет, он найдет в Библии главное и без комментариев; он убедится, что даже в старом переводе она сохраняет свою свежесть, силу, духовное богатство. Она вознаграждает каждого, кто углубляется в нее без предубеждения, стремясь понять ее непреходящий смысл.

Разумеется, ее можно читать, как и всякую другую книгу, прямо с первой страницы. Но мне кажется, что неискушенному человеку целесообразней начинать с Евангелий. Об этой центральной части Библии многие у нас, к сожалению, имеют еще довольно смутное представление, чаще всего по отражениям в романах М. Булгакова, Ч. Айтматова, Ю. Домбровского или по рок–опере «Иисус Христос — Суперзвезда». Но надо прямо сказать: как бы мы ни оценивали эти отражения, они не должны подменять оригинал.

«Есть книга, — писал в 1836 г. А. С. Пушкин, — коей каждое слово истолковано, объяснено, проповедано во всех концах земли, применено ко всевозможным обстоятельствам жизни. Сия книга называется Евангелием, — и такова ее вечно юная прелесть, что если мы, пресыщенные миром или удрученные унынием, случайно откроем ее, то уже не в силах противиться ее сладостному увлечению и погружаемся духом в ее божественное красноречие». Примечательно и свидетельство А. И. Герцена. «В первой молодости моей, — признается он, — я часто увлекался вольтерианизмом, любил иронию и насмешку, но не помню, чтоб когда–нибудь я взял Евангелие с холодным чувством; это меня проводило через всю жизнь; во все возрасты, при разных событиях я возвращался к чтению Евангелия, и всякий раз его содержание низводило мир и кротость на душу».

В чем же причина такого воздействия этой древней книги? В том ли, что она вышла из–под пера великого писателя? Но ведь евангелистов четыре. Значит, было четыре гения? Но как тогда могло случиться, что сведения о них затерялись в истории, хотя мы хорошо знаем об их современниках: Плинии, Эпиктете, Ювенале, Петронии, Марциале, Иосифе Флавии? К тому же филологический анализ установил, что евангелисты не были профессиональными литераторами и часто лишь воспроизводили уже существующие предания и письменные свидетельства. Естественней принять вывод Ж. — Ж. Руссо, который считал, что сила Евангелий не столько в мастерстве авторов, сколько в той Личности, которая в них изображена.

Начиная с эпохи Французской революции и до первой трети нашего века не раз высказывалось мнение, что евангельский Иисус — литературная фикция или миф. Но в настоящее время и у нас, и за рубежом никто из серьезных ученых эту гипотезу не разделяет. Когда во второй половине I в. создавались Евангелия, многие свидетели описанных в них событий были еще живы. Память об этих событиях бережно хранилась среди христиан. Церковь возвещала о Христе еще до того, как были написаны Евангелия. И сами Евангелия были одной из форм провозвестия.

Римский историк Корнелий Тацит отмечает, что в 64 г., т. е. через три десятилетия после проповеди Иисусовой, христиан в столице империи было уже «огромное множество». А в 111 г. правитель одной из ма–лоазийских провинций Плиний Младший доносил императору, что храмы языческих богов опустели из–за массового обращения в новую веру— веру в «Христа как Бога». Над этими фактами стоит задуматься.

Сегодня, когда христианство имеет позади двухтысячелетнюю историю, когда в его арсенале есть величественная архитектура, богатейшее изобразительное искусство, поэзия, музыка, обряды, традиции, умозрительные системы, его притягательность можно объяснить за счет этого впечатляющего наследия. Однако на заре христианства оно почти ничем этим не обладало. Не было ни церквей, ни икон, ни христианской философии. Напротив, религии античного мира, соперницы Церкви, с полным правом могли гордиться Парфеноном и Капитолием, Гомером и Горацием, Платоном и Сенекой. При этом язычество опиралось на мощную поддержку государственной власти. Ведь императоры приняли христианство лишь после того, как перевес его стал очевидным. Значит, в чем–то ином заключалась сила новой веры.

Но и в наши дни, если бы мы захотели уяснить, в чем состоит ее сущность, ее ядро, мы вынуждены были бы признать, что как культурный феномен христианство не слишком выделяется на фоне других мировых религий. Ведь и буддизм, и индуизм, и ислам имеют свою великую литературу, глубокие учения, искусство, культовые традиции, этику. Нет в них лишь одного — Иисуса Христа. Именно в Нем уникальность христианства, разгадка его притягательности и его победы в трехвековой борьбе с язычеством.

Читающему книги евангелистов трудно не заметить, что все они предполагают наличие какой–то более древней традиции, которая просвечивает и в словах Иисуса, и в повествовательных разделах Евангелий. Именно из нее пришли в Евангелия такие понятия, как «Христос», «Царство Божие», «спасение», «Завет» и многие другие, в том числе важнейшие идеи о едином Боге, о мире и человеке. Традиция эта сложилась в рамках древнеизраильской культуры, которая дала миру книги Ветхого Завета. Она послужила почвой для трех монотеистических религий: христианства, иудаизма и ислама.

Ветхий Завет не случайно называют большим введением в Новый. По словам древнецерковного писателя Августина, «Новый Завет сокрыт в Ветхом, а Ветхий раскрывается в Новом». Ветхозаветная часть Библии в высшей степени динамична, она подобна реке, текущей в океан. Она устремлена вперед к некой цели. В то же время Ветхий Завет сам был завершающей фазой многовекового пути духовной истории, которая предшествовала христианству.

С древнейших времен человеку было свойственно убеждение, что за окружающим его видимым миром стоит иное, сокровенное измерение, придающее всему смысл. Внешние проявления этой иной реальности видели в природных циклах и стихиях, в небесных светилах и безмолвных горах, в безднах моря и даже в страстях, волнующих человеческое сердце. Язычник верил в незыблемый порядок Вселенной, где все таинственным образом взаимосвязано, верил в возможность гармонии между богами и людьми, которой можно достичь через ритуалы и магию. Магия, предшественница науки, чаще всего имела внеморальный характер. С ее помощью человек в первую очередь стремился оградить себя от бедствий и достичь успеха.

Можно сказать, что языческий магизм на протяжении многих тысяч лет господствовал безраздельно.

И только в последнее доевангельское тысячелетие против него выступили мыслители, появившиеся почти одновременно в разных странах: авторы Упанишад, Заратустра, Будда, Лао–Цзы, греческие философы. Не отрицая обрядов, они, в сущности, отвергли их магическую роль и поставили в центр духовной жизни этику, познание и мистику. Они вплотную подошли к идее единого верховного Начала, запредельного миру, не сводимого ни к чему земному, и учили, что человек может избавиться от несовершенства преходящего бытия лишь в единстве с этим Началом. Большинство из них, однако, считало, что такое единство доступно только духу, погруженному в чистое созерцание, отрешенному от повседневности.

Несмотря на могучий нравственный импульс, исходящий от этих учений, их идея Абсолюта в конечном счете вела либо к растворению личности в Целом, либо к мысли, что божественная тайна бесконечно удалена от практической жизни. Кроме того, мировые религии сохранили от старого магизма пессимистическую идею циклов и «вечного возвращения» (реанимированную позднее Ф. Ницше). Вселенная, согласно этой концепции, представлялась чем–то в принципе неизменным. Рожденная из недр Сверхбытия, она должна будет снова погрузиться в его безмолвие. Не существует перспективы ее преображения, нет реального будущего, нет истории в подлинном смысле этого слова. Есть лишь однообразный круговорот, который рано или поздно возвратит все к свободному началу…

Между двумя полюсами — архаическим политеизмом и учением об Абсолюте — мы находим провозвестие Ветхого Завета. Вместе с мудрецами Индии, Китая и Греции он отверг веру в ограниченных человекоподобных или стихийных богов. Вместе с ними он разделял взгляд на высшую Реальность как на нечто несоизмеримое с тварным миром. Но при этом библейские пророки утверждали, что Вселенная имеет ценность перед лицом Бога, что между Ним и человеком есть незримая связь, что люди несут в себе отблеск Сущего. Они смело говорили об «очах» и «сердце» Творца, желая показать, что это не холодный Абсолют, а «Бог Живой», как они любили выражаться.

Если в представлении Аристотеля Бог едва ли даже знает о существовании человека, то, согласно Ветхому Завету, человек — это венец природы, объект Божественной любви. Он призван в свободном союзе с Творцом участвовать в движении мира к полноте бытия. Эта цель называется в Библии спасением, поскольку она достигается через освобождение от ложных, помраченных злой волей форм существования.

Вот почему Ветхий Завет нацелен в будущее. Он видит в истории не вращение космических циклов, а драматический диалог земли и Неба, путь к Царству Божию, к тому состоянию Вселенной, когда в ней восторжествуют предвечные замыслы Создателя.

В ветхозаветных книгах звучит пророчество («обетование»), что на этом пути к Царству Бог Живой явит себя людям. Эта мистерия Богоявления связывается у пророков с личностью Спасителя, главы Царства Божия. Пророки так и называют Его — Царь–Помазанник, Мессия. По–гречески это слово звучит как Христос.

Следовательно, мы имеем право сказать, что благовестие о Христе является стержнем обоих Заветов. В Ветхом Он — надежда, в Новом — осуществление. Говоря библейским языком, Он есть «альфа и омега, начало и конец». В свете ветхозаветной веры в Мессию становится понятным, кем был Иисус Назарянин в глазах Его учеников и новозаветных писателей и кем Он является для миллионов христиан.

Лев Толстой был не единственным, кто пытался выделить в Евангелии «нравственное учение Иисуса» как нечто самодовлеющее. Однако все подобные попытки потерпели неудачу. В Евангелии, строго говоря, нет «учения», которое можно было бы рассматривать изолированно от личности Учителя. По выражению русского исследователя С. Н. Трубецкого, в четырех Евангелиях «одно слово и одно учение — Он Сам. Каждое Его слово есть обнаружение того, что Его переполняло». Насколько неразрывно в Евангелиях переплетены жизнь и проповедь, видно уже из их заглавий. Все четыре автора назвали их не «Жизнь Иисуса» и не «Учение Иисуса», а «Евангелие Иисуса Христа». Гречей^ слово «евангелион» (как и древнееврейское бесора, которое употреблял Иисус) означает «Радостная Весть», Весть о спасении и Спасителе. Евангелия представляют собой не набор сентенций и не биографию в современном понимании. Они — свидетельство веры тех, кто обрел в Иисусе Назарянине «человеческий лик Бога», исполнение древних пророчеств.

У каждого евангелиста есть собственный взгляд на вещи, свои богословские установки, свои стилистические особенности, но все они изображают одну Личность, хотя и увиденную с разных точек зрения. Как уже было сказано, авторы Евангелий основывались на воспоминаниях, на устной и письменной традиции, которые довольно точно донесли до нас общую картину евангельских событий. Они не дают портрета Христа, но облик Его явственно проступает в сказаниях и в передаче Его слов. В древности предания фиксировались в устойчивой форме, особенно если имели речитативно–поэтической характер. А именно такова литературная природа Евангелий, в частности изречений Христа. «Говорят, стиль — это человек, — пишет современный английский ученый Чарльз Додд. — А каков тогда стиль поучений Иисусовых, если судить о них по Евангелиям? Большая часть их дана в виде кратких энергичных высказываний, резких и подчас иносказательных, даже загадочных, полных иронии и парадоксов. Вся совокупность речений, дошедших до нас по различным каналам предания, имеет безошибочно угадываемые черты. Совершенно невероятно было бы предположить, что речи эти являются продуктом искусственной работы раннехристианских наставников… Некоторые более древние отрывки явно обнаруживают ритмический строй, который все еще дает себя чувствовать после двойного перевода (с арамейского на греческий и с греческого на английский). Порой кажется, что греческий текст — лишь тонкая маскировка оригинала, который постоянно переходит на ритмы древнееврейской и арамейской поэзии».

Евангелия заслуживают доверия: их авторы не дают воли своему воображению там, где их сведения ограниченны. Так, они мало знали о тридцати годах, проведенных Иисусом в безвестности в небольшом селении Назарет, затерянном среди холмов Палестины (Его рождение и детство кратко описаны лишь двумя евангелистами, Матфеем и Лукой). Внимание всех четырех писателей приковано к тому, что произошло после выхода Иисуса на проповедь. Прологом к ней служит появление Назарянина у берегов реки Иордан, где суровый отшельник Иоанн Креститель призывает народ к покаянию. Именно Иоанн признает в плотнике из Назарета небесного Посланника. И с этого часа Иисус начинает возвещать приход на землю Царства Божия…

Иногда Христа называли «бродячим проповедником». Это определение не совсем верно. Скорее прав был Гилберт Честертон, когда писал: «Жизнь Иисуса стремительна, словно молния. Она прежде всего — драма, прежде всего — осуществление. Дело не было бы выполнено, если бы Иисус бродил по миру и растолковывал истину. Даже с внешней стороны нельзя сказать, что Он бродил, что Он забыл, куда идет… История Христа — история путешествия, я сказал бы даже — история похода».

Присмотримся теперь к этой драме, вернее, к ее главному Лицу, как Оно запечатлелось в Евангелиях. Обычно романисты, чтобы сделать героя живым, оттеняют его недостатки и слабости, проникают в его мысли, в его внутренний мир. Ничего похожего мы не найдем в Евангелиях, и тем не менее нарисованный ими образ неповторимо ярок.

Прежде всего бросается в глаза удивительное сочетание в евангельском Иисусе черт, казалось бы, трудно соединимых. Он стремителен, полон сил, энергии, огня, и в то же время в Нем ощущаются внутренний покой и тишина. Он словно пронизан Богом, Которого называет доверительным, нежным словом «Авва» — так по–арамейски ребенок обращался к своему отцу. Но при этом в Нем нет и следа болезненной экзальтации, экстатического напряжения, свойственного многим мистикам и основателям религий. Ему в высшей степени присуще свойство, которое в православной традиции именуется «трезвением».

Он естественен, прост, открыт к окружающим. С Ним легко вступают в беседу, Его с радостью приглашают в дом. Ему не нужна «кафедра»; Он с готовностью говорит где придется: на холме, во дворе Храма, на берегу озера, стоя в лодке. В Нем нет бесстрастности философа и напыщенности жреца. Мы видим, как Он обнимает детей, любуется цветами, видим на глазах Его слезы, слышим в Его голосе радость, боль, удивление. Он не чуждается грешных, отверженных, презираемых людей и даже явно предпочитает их самодовольным святошам. У Него есть друзья, Его любят, за Ним постоянно следуют толпы. Однако все это не может скрыть от нас дистанции, которая отделяет Иисуса от людей. Он произносит поразительные, смущающие, порой страшные слова. Говорит с властью. Взгляд Его проницателен; Он словно видит саму душу собеседника, его мысли. По одному слову Иисусову будущие ученики бросают все и следуют за Учителем.

Любовь к человеку, милосердие к страждущим — одна из главных черт Христа. Но Он свободен от всякой сентиментальности и добродушного «смотрения сквозь пальцы». Это подчас ускользает от тех, кто судит о Евангелии по расхожим представлениям. Евангельский Христос ничуть не похож на «бродячего философа» из романа М. Булгакова. Он совсем не склонен называть каждого встречного «добрым человеком». Нельзя не согласиться с С. С. Аверинцевым, который пишет: «Мы должны знать правду: не только полный благости лик рублевского Спаса, но и суровые, испытующие огненные лики более ранних византийских и русских изображений Христа — одно название «Спас Ярое Око» чего стоит! — в равной степени навеяны евангельскими текстами».

Отмеченная историком антиномия двух образов действительно вытекает из Евангелий. Она выражена, в частности, и в притчах Иисусовых. В них нет причудливых аллегорий и фантастических узоров Востока; примеры взяты прямо из жизни, хорошо знакомой простому народу. Пастухи, виноградари, рыболовы, вытягивающие сети, женщины у домашнего очага, птицы, овцы в изобилии населяют евангельские притчи. Все просто, почти тривиально, но за этой простотой открывается глубокое духовное пространство. Обыденное становится символом Вечного.

Личность человека, любого, даже самого «малого», представляет собой, согласно Евангелию, безусловную ценность. Небеса радуются о каждой душе, нашедшей истинный путь, как пастух, который счастлив, что отыскал пропавшую овцу. Нужно помнить, что образ стада в притчах не случаен. Если для горожан он ассоциируется с тупой и покорной толпой, то для пастушеских народов стадо — предмет заботы и любви. В доверии к этой верховной любви Отца заключена, согласно Евангелию, самая суть веры.

Но величайшей ошибкой было бы видеть в этой вере, в «Радостной Вести», розовую идиллию. В ней звучат и предостережение, и строгий укор, и призыв к мужеству, к готовности встретить час испытаний. Многие притчи вселяют трепет, как набат, как сигнал тревоги. Настал день выбора. Решения вступить на «узкий путь», ведущий к Царству. Это Царство уже здесь. Ворота в него открыты, но это «тесные врата», войти в которые нелегко тем, кто хочет протиснуться в них вместе с грузом себялюбия, озабоченности, духовного рабства…

Евангельская проповедь исходит из ветхозаветной традиции, однако в устах Иисусовых она приобретает вселенское, общечеловеческое звучание. Древние этические нормы преображаются. Избегать дурных поступков еще не значит научиться любить. А именно любовь есть высшая созидательная сила. Не всякий заметит разницу между старинным правилом: «Не делай другим того, чего не желаешь себе» и евангельской заповедью: «Как вы хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними». Между тем различие существенно. Там еще только запрет, отрицание, здесь утверждение, призыв к действию, к человечности, милосердию. Христос не употребляет абстрактной формулы: «Все люди братья». Он просто рассказывает притчу о том, как иудей, пострадавший от разбойников, был спасен самарянином — иноверцем и иноплеменником. Понятие «ближний», по смыслу этой притчи, возвышается над расовыми и конфессиональными барьерами.

Антиподом любви, согласно Евангелию, является ложное самоутверждение, гордыня, эгоизм — личный, национальный, религиозный — сосредоточенность только на своем как на единственной ценности. Поэтому к двум главным заповедям Ветхого Завета о любви к Богу и к ближнему Христос присоединяет «новую заповедь» о полной самоотдаче. «Отверг–нись себя», — говорит Он. Здесь нет чего–то унижающего достоинство человека. Речь идет о высшей свободе от «самости», о сердце, открытом другому сердцу и Вечности, об избавлении от тяжкого груза эгоцентризма. Именно она делает человека способным познать радость богосыновства.

Христос не отрицает, что в мире царствует зло, но свидетельствует, что неприметным образом Он принес на землю иное царство, царство света, правды, любви, Царство Божие. Пусть его конечное торжество еще впереди. Те, кто следует за Иисусом, «отвергнув себя», могут приобщиться к этой новой реальности уже здесь и теперь.

Недаром в знаменитой Нагорной проповеди (в Евангелии от Матфея) настойчиво повторяются слова «блаженны», т. е. счастливы, благословенны. К счастью стремятся все существа, однако люди часто полагают его лишь во внешнем, что в итоге приводит к погоне за призраком, к горькой неудовлетворенности. Евангелие указывает на опасность суетности и того, что теперь называют «вещизмом». По словам Нагорной проповеди, счастливы могут быть и те, кого мир презирает и отвергает: неимущие, плачущие, кроткие, гонимые за правду. Доверие к высшей воле, любовь и свобода — вот основа Радостной Вести. И это не теория, не метафизика, а сама жизнь. Новое бытие, явленное в слове и личности Иисуса Назарянина.

Лев Толстой, как и многие другие мыслители, рассматривал евангельского Христа в той же плоскости, что и прочих основателей религий. Разумеется, с чисто исторической точки зрения это вполне оправданно.

Но не следует упускать из виду кардинальное различие. Если властители умов, подобные Будде, Платону или Магомету, шли к истине трудным путем, сознавая, что поднимаются «снизу вверх», то в Евангелии мы не найдем чувства «восхождения», чувства дистанции между Иисусом и Истиной. Она живет в Нем Самом.

Анализируя Евангелие, С. Н. Трубецкой показал, что оно содержит «единственное в истории соединение личного самосознания с богозна–нием». Это не домысел позднего богословия, а прямой вывод из наиболее ранних пластов евангельского предания. Иисус не возвещает веления Бога, как древние пророки, а говорит от Своего лица. Даже авторитетные заповеди Писания Он порой изменяет, давая тем самым понять, что Ему присуща высшая власть. Хотя Он называет всех людей детьми Небесного Отца, однако о собственном богосыновстве говорит в исключительном смысле. «Все предано Мне Отцом Моим, и никто не знает Сына, кроме Отца; и Отца не знает никто, кроме Сына, и кому Сын хочет открыть. Приидите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас; возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим; ибо иго Мое благо и бремя Мое легко». Человек свободен верить или не верить этому свидетельству, но оно остается историческим фактом, без которого невозможно понять сущность Евангелия.

Более того, без этого трудно понять, почему проповедь о Царстве вызвала такой соблазн и такое острое противодействие. Почему она стала вызовом, брошенным миру. Людям предстояло сделать нелегкий выбор. И каждый сделал его.

Заметим, что в евангельской истории нет «пропаганды». Иисус не ищет влиятельных покровителей, не готовит себе «почву» среди могущественных и авторитетных лиц. Его ближайшие последователи — люди «некнижные и простые». Это рыбаки, ремесленники, сборщики пошлин. Мудрые, одаренные, образованные придут позже. Евангелисты не скрывают, что ученики очень часто не понимали Учителя. И все же Он предпочел именно из них создать ядро нового народа Божия, Церкви Нового Завета.

Напротив, для надменных блюстителей традиционных канонов религии, для книжников и фарисеев Он находит самые жесткие слова, когда–либо Им произнесенные. Он во всеуслышание обличает их властолюбие, тщеславие, ханжество, заскорузлую приверженность к обряду и букве, к «преданиям старцев». Хотя среди них и попадались люди, принявшие весть о Царстве, большинство уставщиков и книжников относилось к Назарянину с презрением и враждебностью. Кризис достиг кульминации в тот момент, когда толпа задумала против воли Иисуса провозгласить Его царем; Он же молча отверг это и втайне от народа скрылся за пределы страны.

И тогда руки у врагов оказались развязаны. Они собрали все силы, чтобы подорвать влияние Учителя, Который в их глазах был самозванцем, покушавшимся на авторитет и привилегии наставников. Когда, вернувшись, Иисус с учениками отправился на праздник в Иерусалим, Он уже знал, что там Его ждет.

Дальше события разворачиваются стремительно. Торжественная встреча, устроенная толпой галилеян своему Пророку. Изгнание торгующих из Храма. Споры с книжниками. Решение верховного совета, Синедриона, выдать Иисуса римским властям. Предательство Иуды, указавшего, где Учитель проводит ночь. Последняя трапеза, на которой был торжественно установлен Новый Завет между Богом и людьми. Ночная молитва в Гефсиманском саду. Взятие под стражу. Допрос и суд в Синедрионе. Приговор Понтия Пилата. И, наконец, смерть на позорном столбе, на кресте, орудии мучительной казни, которой римляне подвергали рабов и повстанцев.

Все это происходит в течение одной недели. В смертельном ужасе разбегаются и прячутся ученики. Их вера рухнула. Остался только страх. Евангельский благовест потонул среди криков черни и глумления палачей…

Однако вскоре все коренным образом меняется. Еще вчера малодушные и испуганные, ученики выходят на улицы Иерусалима и открыто объявляют: «Иисус воздвигнут из гроба; Он — Мессия, предреченный пророками; через Него миру даровано начало спасения». Все четыре евангелиста одинаково объясняют причину такой разительной перемены: Сам Иисус, восставший из мертвых, явился апостолам и послал их идти по всей земле, проповедуя народам Радостную Весть…

Таково общее содержание Евангелий.

«Радостная Весть» обращена к воле, совести, сердцу отдельного человека, независимо от страны и эпохи. Однако она выходит за пределы только личного, индивидуального. Как и все библейские писатели, евангелисты мыслят духовную жизнь и возрастание в недрах определенной общины, Церкви. Само слово Церковь (по–гречески экклесия) означает собрание народа. Когда Христос говорит, что «создаст Церковь Свою», Он имеет в виду, что Его мессианская, новозаветная Община рождается как наследница и преемница другой древней Общины — Церкви Ветхого Завета. Ее судьбам и посвящена дохристианская часть Библии.

Согласно Книге Бытия, Творец в определенный момент истории призвал людей, которых предназначил быть носителями откровения. Из них должна была образоваться священная община, «Народ Божий». Во главе этих людей стоит сирийский шейх Авраам, выходец из Месопотамии. Он покинул родину около 1850 г. до н. э., повинуясь таинственному призыву. Апостол Павел впоследствии назовет его «отцом верующих». В сказаниях Бытия он изображен человеком миролюбивым, добрым, сострадательным, хотя и не лишенным слабостей. Но главное в нем — безоговорочное доверие к Богу, призвавшему его порвать с родичами–язычниками. Он бросает все и идет навстречу неведомому, всецело полагаясь на благость и волю Небес. Ничто, казалось бы, не сулит этому бездомному страннику великого будущего. Однако именно Аврааму предсказано, что через него, через его потомство «благословятся все племена и народы земли».

Авраам становится родоначальником ветхозаветной Церкви, которая, впрочем, не могла еще быть универсальной. В ту эпоху личная вера целиком определялась племенными, народными традициями. Они были до поры до времени единственным руслом, по которому протекала религиозная жизнь. Быть, например, египтянином означало исповедовать религию Египта. Поэтому ветхозаветная Церковь складывалась главным образом из потомков Авраамова рода, которые через несколько поколений образовали древнеизраильский этнос.

Вторая книга Ветхого Завета, Исход, описывает, как этот этнос обрел свое самосознание на пути из рабства к свободе. Потомки Авраама, поселившись в дни голода на восточной границе Египта, к XIII в. оказались под игом фараонов, которые превратили их в государственных рабов. Когда подневольный труд на стройках фараона поставил народ перед угрозой духовной и физической гибели, от отчаяния и спячки его пробудил пророк Моисей, воспитанный среди египтян. Это одна из самых могучих, титанических фигур Ветхого Завета, овеянная легендами, воплощенная позднее в многочисленных картинах и изваяниях. Он призвал соплеменников покинуть «дом рабства», преодолел сопротивление фараона и увел израильтян на безжизненные просторы Синайской пустыни. Там, у подножия священной горы, он заключил Завет между Богом и народом. Этим актом он превратил пеструю толпу недавних рабов в религиозную общину. Хартией Моисеева Завета стал Декалог, или Десять заповедей, начертанных на двух каменных скрижалях. В них провозглашалось безусловное почитание единого Бога, Который настолько превосходит все тварное, что изображать Его в том или ином виде — кощунство. Вера в Него, любовь к Нему исключают культ других, языческих богов. Примечательно, что из десяти заповедей шесть касались этической сферы: они осуждали пренебрежение к родителям, убийство, прелюбодеяние, воровство, клевету и зависть. Эти азы нравственности, которые и сейчас, тридцать три века спустя, продолжают быть для человечества проблемой, стали фундаментом ветхозаветной Церкви. Но от фундамента до здания еще далеко. Моисей лишь начал трудное дело созидания Церкви. Толпа не раз восставала против пророка, требовала дать ей зримый образ Бога («золотой телец»), а порой была даже готова вернуться из пустыни в «дом рабства». Эта тяжкая борьба Моисея против косности народа составляет главный мотив остальных книг, носящих его имя (Левит, Числа, Второзаконие).

Еще при жизни Моисея израильтяне проникли — с боями, а порой мирно — в Ханаан, землю, расположенную на стыке трех материков, где некогда странствовал Авраам со своими стадами. Страна не имела политического единства, и ее городами владели различные племена и народы. Поселившись в соседстве с ними, пришельцы постепенно стали утрачивать духовный импульс, полученный ими в пустыне. В их среду стали упорно просачиваться элементы языческих верований. Объектом поклонения у язычников были секс, война, плодородие, олицетворенные пантеоном ханаанских божеств. Разумеется, этот культ имел немалую притягательность (ведь и сегодня нередко чтут тех же идолов, только под другими личинами).

И тогда на исторической сцене появились первые библейские пророки.

Это еще не те великие писатели, книги которых составляют одну из главных частей Ветхого Завета. Как правило, они не пишут, а только проповедуют и иногда слагают гимны, вроде Песни Деборы (ее называют библейским аналогом «Слова о полку Игореве»). Известный русский ученый академик Б. А. Тураев, отмечая сходство ранних пророков с восточными экстатическими прорицателями, подчеркивает, что «уже в Х в. из их среды выделились могучие личности, сделавшиеся духовными вождями народа и религиозными индивидуалистами, причем элемент экстаза отступает, а то и совсем незаметен». Они страстно боролись за чистоту веры против многобожия и в какой–то степени преуспели. Духовное обновление, вызванное их проповедью, привело к культурному возрождению. Около 1000 г. до н. э. молодой царь Давид, человек искренней веры, автор первых псалмов, сумел создать единое израильское государство со столицей Иерусалимом. Его сын соорудил там Храм, в котором, согласно завету Моисея, не было никакого изображения Божества.

Но и язычество не сдавало позиций, вновь явно и тайно переходя от обороны к наступлению. Параллельно с этим процессом начался государственный и общественный кризис. Давидово царство раскололось, в Иерусалим вторглись войска фараона. Распри, междоусобицы, социальное расслоение делали страну легкой добычей для соседних держав. Люди погружались в уныние. Беспочвенные политические иллюзии сменялись растерянностью, сомнениями, маловерием. И на сей раз ветхозаветная Церковь опять услышала голос пророков. Они беспощадно обличали отступивших, поколебавшихся и в то же время вселяли в них великую надежду.

Ветхий Завет иногда называют «книгой надежды». Но такой книгой по преимуществу был сборник пророков. Они не скрывали от себя и от других, что мир и человек несовершенны, полны зла и страданий. Однако они верили в нравственный миропорядок, в высшую волю, направляющую историю к Царству Божию. Эту веру пророки–писатели, жившие в VIII — V вв. до н. э., сделали стержнем своего провозвестия.

То были очень разные люди — молодые и старые, знатные и выходцы из крестьянских семей. Среди них мы находим потомственного священника, царедворца, пастуха. Почти все они были одновременно выдающимися поэтами и народными трибунами. Пророки сознавали себя возродителями духа пустыни, духа Моисеева. Они восставали против компромисса с язычеством, против тирании и войн, против насилий, чинимых власть имущими; они бросали в лицо царям обвинения и предсказывали им неизбежность расплаты. Поэтому пророков часто гнали, и лишь общепризнанный статус вестников Божиих в какой–то мере защищал их от преследователей. Их роль, пожалуй, можно сравнить с ролью юродивых в Древней Руси.

Однако важнейшим делом пророков была революция, произведенная ими в религиозном сознании. Говоря от лица Бога, они с негодованием обрушивались на обрядоверие, культовый формализм тех, кто считал, будто Творца можно задобрить священными церемониями и дарами. Он ни в чем не нуждается, говорили они. Ему не нужны жертвы, если человечность попрана. В первую очередь Бог ждет от людей веры, правды, сострадания, милосердия. Без этого все религиозные традиции и ритуалы превращаются в фарс. «К чему Мне множество жертв ваших? — говорит Господь, — читаем мы у пророка Исайи, — Я пресыщен всесожжениями овнов и туком откормленного скота… Когда вы простираете руки ваши, Я закрываю от вас очи Мои; и когда вы умножаете моления ваши, Я не слышу: ваши руки полны крови. Омойтесь, очиститесь; удалите злые деяния от очей Моих; перестаньте делать зло; научитесь делать добро; ищите правды; спасайте угнетенного; защищайте сироту; вступайтесь за вдову». Современник Исайи Михей пишет: «О человек! сказано тебе, что добро и чего требует от тебя Господь: действовать справедливо, любить дела милосердия и смиренномудренно ходить перед Богом твоим». Здесь берет начало то духовное движение, которое связано с именами Иоанна Златоуста, Савонаролы, Яна Гуса, Максима Грека и русских «нестяжателей». По учению пророков, добро не изобретение людей, а высшая заповедь. Следуя ему, человек следует воле Творца.

Пророки никогда не льстили народу. Страдая из–за его духовного оцепенения, они не скупились на слова, которые возмущали, ранили, оскорбляли национальную гордость, но зато будили голос совести. Они прямо заявляли, что Моисеев Завет нарушен, что после возмездия за измену сохранится только «остаток» Церкви, с которым будет заключен новый завет.

Подобно иконописцу Андрею Рублеву, сумевшему во мраке исторической ночи увидеть свет верховной Любви, пророки прозревали Царство Божие сквозь грохот битв и дым пожарищ. Прозревали день, когда люди «перекуют мечи на орала» (выражение Исайи), день, когда сияние добра и истины привлечет к себе все народы. Их смелый универсализм был неотделим от веры в грядущего Царя–избавителя, потомка Давида — Мессию, Христа. Он, как сказано в Книге Исайи, будет побеждать не силой меча, а силой духа, и спасение Его станет «светом для язычников».

В этом заключалась великая надежда пророков, которая затем много раз подвергалась жестоким испытаниям. Духовные катаклизмы, пережитые ветхозаветной Церковью в последующие века, отражены во многих книгах Библии. Это и псалмы с их воплем, идущим из глубины страдания, и Книга Иова с ее вопросом о горькой судьбе праведника, и Екклесиаст с его пессимистическим взглядом на жизнь. Одна из последних книг Ветхого Завета — Книга Даниила, написанная в период гонений на библейскую веру, около 165 г. до н.э. Она рисует величественную панораму истории, где сталкиваются два полюса: мировые деспотические державы, представленные в виде чудовищ, и Царство Сына Человеческого, Царство Мессии. Мысль об этой борьбе между светом и тьмой, добром и злом целиком владела ветхозаветной Церковью в те дни, когда из пустыни вышел Иоанн Креститель и возвестил близость Царства Божия…

Не случайно, что на рубеже двух Заветов в Библии стоит пророк. Иоанн как бы олицетворял собой века ветхозаветных надежд, ставших прелюдией к Новому.

Недавнее празднование тысячелетия крещения Руси еще раз напомнило, что это знаменательное событие не могло бы совершиться без завета Иисусова: «Я посылаю вас», «Идите и научите все народы».

С того дня, когда первые люди, признавшие в плотнике из Назарета обещанного пророками Христа, стали возвещать Радостную Весть, началась драматическая история распространения христианства по земле. Первые его шаги описаны в Книге Деяний Апостолов, примыкающей к рассказам евангелистов. Ее метко называли «христианской Одиссеей». Это удивительная повесть о том, как горстка иудеев, сирийцев и греков, за которыми не стояло никакой политической силы, не имевших ни оружия, ни власти, двинулась на духовное завоевание Римской империи. На утлых суденышках они бороздили Средиземное море, шли по горным дорогам, пересекали пустынные плоскогорья, посещали центры культуры и шумные портовые города. Их травили, преследовали, бросали в тюрьмы, подвергали бичеванию, убивали. Но ничто не могло остановить зарождающегося потока, ничто не могло угасить светлой радости этих путешественников, веривших в необоримую силу Евангелия.

Одно из центральных мест в книге занимает фигура апостола Павла, уроженца Малой Азии, в прошлом правоверного фарисея, гонителя христиан. Уверовав в Иисуса в результате внезапного внутреннего переворота, он стал проповедником Евангелия, основателем многих общин («церквей»), разбросанных от сирийского побережья до западных окраин империи. Важной особенностью этих общин было то, что они состояли в основном из обращенных в христианство язычников. Павел объяснял им, что Ветхий Завет был лишь подготовительной ступенью к откровению Нового, что в нем уже содержалось пророчество о приходе к Богу людей из всех народов. Покидая созданные им общины, апостол продолжал пристально следить за их жизнью, обменивался с ними письмами. Его послания (как и послания других апостолов) составляют следующий раздел Нового Завета. В них мы видим несгибаемую натуру, для которой вера была равнозначна жизни. Павел не встречался с Иисусом, однако с необычайной силой переживал внутреннее единство с Ним. Для него назаретский Учитель был высшим откровением.

В своем исследовании об ап. Павле Альберт Швейцер подчеркивает, что «просветитель язычников» был первым из христианских мистиков, сумевшим рассказать об этом опыте, который затем сыграл большую роль в христианской духовности на протяжении веков. Во внутренней жизни Павла опыт единения с Христом был тождествен жизни с Богом, жизни в Царстве Божием, прежде чем оно всецело утвердится в мире. Но мистицизм ап. Павла не означал бегства от жизни. Он считал веру подлинной только тогда, когда она воплощается в действенное служение, в любовь к людям. «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, — писал он в 57 г. христианам Коринфа, — то я — медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, — то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, — нет мне в том никакой пользы».

Ревнителям ветхозаветных ритуалов и их противникам ап. Павел говорил, что и те, и другие неправы. Главную ценность имеет не иудейство или язычество, а реальность обновленного бытия во Христе, делающего человека новым творением. Эта реальность глубже всех земных различий. В ней, по слову апостола, «нет ни Еллина, ни Иудея… варвара, скифа, раба, свободного», нет «ни мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе». С Ним верующие обретают духовную свободу, с Ним противостоят тьме, с Ним гибнут и с Ним воскресают.

Как и многие миссионеры, Павел отдал свою жизнь за веру. Его обезглавили в Риме по приказу Нерона. Тогда, в 60–х гг., имперская власть уже обратила внимание на новое учение, которое отвергало древних богов и культ цезаря. И вот периодически на смену отдельным казням приходят массовые репрессии. Наступила эра мучеников. Именно она запечатлена в последней книге Библии — Апокалипсисе. Иоанн, его автор, писал на уединенном острове Патмос, куда был сослан «за свидетельство Иисуса Христа». В Апокалипсисе, как и в Книге Даниила, говорится о двух противоборствующих силах. Они представлены в виде Агнца и дракона, Христа и царства демонической гордыни.

Иоанн прибегает к шифру, к многозначным символам, которые во многом могут быть истолкованы в свете ветхозаветных текстов. Его устрашающие видения притягивали и завораживали мысль, особенно в переломные, кризисные эпохи. Мы видим апокалиптические темы и на стенах древнерусских храмов, и в произведениях Дюрера, Эль Греко, Пикассо.

Апокалипсис есть книга–предупреждение. За иносказательной картиной битв между ангелами и чудовищами стоит мысль о том, что зло сеет зло, что отступление от заветов вечной правды несет гибель. Прежде, когда читали в Апокалипсисе об отравлении моря, рек, воздуха, это казалось фантастикой. Сегодня такие пророчества звучат, увы, вполне реалистично. Столь же реалистичны картины глобальных войн и тирании. Но творение Иоанна лишь на первый взгляд кажется мрачным. Напротив, оно исполнено надежды. Иоанн убежден, что свет победит, что силы зла не будут буйствовать вечно.

В эпилоге Апокалипсиса есть потрясающие строки. Сам Агнец, сама вечная Истина и Любовь стоит у дверей человеческого сердца. Не требует грозно, не приказывает, а тихо стучит, словно путник, просящий ночлега. И как важно, чтобы этот тихий стук Любви был услышан. Пока еще не поздно…